Текст книги "На румбе — Полярная звезда"
Автор книги: Михаил Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
РАДИОГАЗЕТА «ПОДВОДНИК»
«Внимание! Внимание! Прослушайте очередной выпуск радиогазеты «Подводник».
Корабельные часы показывают ровно восемнадцать. Стало традицией именно в это время, перед ужином, передавать радиогазету.
В условиях оторванности от внешнего мира роль ее была особенно высока, и мы старались сделать ее разнообразной и интересной. Постепенно определились и постоянные разделы: последние известия, вести с боевых постов, дневник соцсоревнования, сведения из истории флота, обзор района плавания, идеологический раздел, календарь памятных дат, спортивный дневник, беседа боцмана Драйкина. По мере необходимости возникали и другие темы.
Подготовка такой газеты требовала большой напряженности, но перебоев в выпуске ее не было.
К каждому разделу, чтобы он стал интересным, нужен был свой волшебный ключик.
«Последние известия» – это то, что удавалось нам схватить по радио в краткие минуты сеансов связи, когда короткое сообщение с земли все ловят с нетерпением. В такие моменты иногда давалась и краткая информация о положении дел на флоте, в базе и конкретно в семьях.
Помню, как долго ждали мы сообщения о прибавлении семьи у боцмана Харьковенко. А оно все не приходило. И вот, наконец, получено: у боцмана родилась дочь. Боцман ходил счастливый: сын у него уже рос и дочь была желанной.
Корабельная радиогазета немедленно откликнулась стихами:
Попробуй счастие измерь,
Приятно, боцман, слушать это:
Сын был уже, ну, а теперь
И дочь до полного комплекта…
Желаем боевому другу,
Заданье выполнив точь-в-точь,
Увидеть славную подругу,
Сынишку и, конечно, – дочь!
Все вместе мы придумывали имя новорожденной. Фантазия разыгралась: Аврора, Виктория, Марина и даже… Атлантика! По возвращении узнали, что жена боцмана, знать не зная о наших спорах, назвала дочку просто – Машенька.
Радостно принимал боцман все поздравления. Он видел, как близко принял к сердцу экипаж это сообщение. И вообще известия о событиях сугубо личных, хотя и поступали в конкретный адрес – радовали всех. Вот пришло поздравление с днем рождения командиру группы Виктору Кибиткину: «Поздравляем папочку с днем рождения. У нас все хорошо. Целуем. Нина, Вадик, Эдик». И все улыбаются. Еще бы, кто в базе не знал этих забавных шалунов – Эдика и Вадика.
«Последние известия» в радиогазете, как правило, подавались очень живо. Такими же мы старались сделать и другие разделы.
«Вести с боевых постов» велись как репортаж из отсеков. Ну вот, например, так:
– Внимание! Сейчас мы находимся у торпедных аппаратов. Рядом с портретом прославленного мастера торпедных атак Героя Советского Союза Лунина стоит пока еще менее прославленный, но уже достаточно известный всем старшина команды торпедистов, мичман флота советского Петров Станислав Михайлович. «Товарищ мичман, что бы вы хотели сказать экипажу?» «Я бы хотел заверить всех, что если потребуется отражать нападение агрессора и атаковать противника, то наши торпедисты не подкачают. Торпеды пройдут точно под мостиками кораблей».
Репортаж продолжается: «А теперь мы находимся в рубке акустика. Здесь боевой пост старшины первой статьи Кулика. «Товарищ старшина первой статьи, какая специальность на корабле наиболее почетна?» – «Ну, конечно, акустика, – басит Кулик. – Известное дело, как гласит пословица: «Каждый кулик свое болото хвалит». Ну да это к слову пришлось. А если говорить о старшине первой статьи Кулике, то надо с гордостью отметить: вот уже более двух лет он является лучшим акустиком корабля, достойным преемником знаменитого акустика военных лет, старшины первой статьи Веселова…»
В таком же духе идет репортаж и с других боевых постов. И по тому, как ждали на лодке очередного выпуска газеты, можно утверждать, что форма эта оправдала себя.
Раздел «Из истории флота» всегда был насыщен фактами героического прошлого Северного флота, преимущественно подводного.
Рубрика «Обзор района плавания» позволяла довольно подробно информировать о районе, в котором пролегал наш курс.
«Идеологический раздел» говорил о важнейших событиях во внешней и внутренней политике нашего государства.
«Дневник соцсоревнования» полон цифр и фамилий, номеров боевых постов и смен.
К организации социалистического соревнования мы подходили очень вдумчиво, считая его мощным рычагом в повышении боеготовности. Мы решительно восставали против общих фраз в обязательствах, добиваясь конкретности. Вот хотя бы социалистические обязательства матроса Владимира Цветнова:
«Стать отличником боевой и политической подготовки, специалистом второго класса, отработать взаимозаменяемость с соседним боевым постом, освоить смежную специальность турбиниста, изучить биографию В. И. Ленина, изучить историю подводного флота КСФ, выпустить десять боевых листков, внести пять рационализаторских предложений, добиться сокращения нормативных показателей на десять процентов, принять активное участие в Малой подводной спартакиаде и КВНе между боевыми сменами».
И это все только в одном длительном плавании. Из таких личных обязательств складывались общие.
В походе особое внимание уделялось соревнованию между отсеками и боевыми сменами. Каждому члену экипажа ежедневно выставлялась оценка и в отсеках вывешивались красочные графики, где оценке соответствовал свой цвет: отличная – красный, хорошая – синий, удовлетворительная – зеленый, плохая – черный. А вот оценка отсеку, смене, кораблю была не среднеарифметической из личных оценок, а наихудшей, полученной за сутки. Если кто-то нес вахту плохо – из-за него неудовлетворительную оценку получал отсек, смена и подводная лодка в целом.
Споров из-за этого было много, но командир поставил точку:
– На подводной лодке мы настолько зависим друг от друга, что ошибка одного может свести на нет успехи всех.
Такая система оценок настолько повысила ответственность каждого, что провинившегося прорабатывали все, и в первую очередь радиогазета.
Удачным, на наш взгляд, был раздел «Календарь памятных дат». Огромный справочный материал был поднят еще на берегу, чтобы раздел как бы приобщал каждого подводника к живой истории нашей страны. Начинался он так:
«Сегодня тридцатое апреля. Что произошло в этот день?»
Затем шли события большой давности, как правило, еще от Петра I, а то и ранее, и постепенно приближались к событиям двадцатого века.
«…30 апреля 1938 года был спущен на воду крейсер «Максим Горький», в годы Великой Отечественной войны ставший Краснознаменным.
30 апреля 1939 года подводные лодки Северного флота Щ-402, Щ-403, Щ-404 и Д-2 участвовали в обеспечении радиосвязью беспосадочного перелета советских летчиков во главе с Коккинаки через Атлантику в США.
30 апреля 1942 года лейтенант Никифор Игнатьев совершил первый воздушный таран на Северном флоте.
30 апреля 1945 года наши доблестные войска водрузили Знамя Победы над рейхстагом. В боях под Берлином отличился отец нашего трюмного матроса Маркина, Степан Маркин, за что был награжден орденом Славы третьей степени. В боях под Берлином погиб смертью храбрых дядя торпедиста Конева – Иван Конев. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины! На корабле объявляется минута молчания…»
Потом идет продолжение передачи:
«…30 апреля 1950 года родился наш торпедный электрик матрос Сенюшкин…»
Затем повторяется ритуал поздравления с днем рождения.
Подготовкой радиогазеты в основном приходилось заниматься мне. Но что бы я сделал без актива?! Особенно при написании раздела «Беседа боцмана Драйкина». Ведь не мог же я круглосуточно присутствовать во всех отсеках. С благодарностью вспоминаю коммунистов Селичева, Овчинникова, Гарницына, Петрова, Жукова, комсомольский актив: Тяжелова, Кулишкина, Бондарева, Цветнова, Фомина… Да разве всех перечислишь, кто дружил с «Драйкиным» и рассказывал ему обо всем.
Могучим подспорьем радиогазете были боевые листки, выпускавшиеся в каждом отсеке, как правило, ежедневно. Это был своеобразный отчет о проделанной работе. Наиболее красочные и содержательные листки были у турбинистов и электриков. Надо сказать, что старшина турбинной команды мичман Виктор Гарницын не только следил за регулярным выпуском листков редактором Николаем Друзякой, но и сам, обладая талантом художника и поэта, подготовил прекрасные образцы стенной печати. По итогам похода он был награжден за это грамотой Нептуна.
Были у меня излюбленные места на корабле, где готовились конкретные разделы радиогазеты: «Беседа боцмана Драйкина» – у холодильной машины, «Календарь памятных дат» – в каюте, «Последние известия» – в штурманской рубке, а оформление газеты в целом – в офицерской кают-компании. Активисты знали эти места и по ходу подготовки, как говорится, «подбрасывали уголек в топку».
ЕГОРЫЧ
Наступил полдень. Впрочем, для нас это не имеет особого значения. Уже много недель идем мы без всплытия, и только красные цифры дат на карте говорят о том, в какой точке Мирового океана находится наша подводная лодка. Грани между днем и ночью настолько условны, что лишь корабельные часы с разбивкой на двадцать четыре часа и подсказывают время суток. Да еще очередная смена вахты напоминает: середина дня.
Но для майора медицинской службы Анатолия Егоровича Овчинникова двенадцать часов «условного дня» важны.
«Так, – вздыхает он, прерывая очередную запись в. «Дневнике похода». – Сейчас войдет Портареску и доложит: «Товарищ майор, обед готов. Снимите пробу».
И точно, в дверь каюты деликатно постучали, потом она покатилась вправо, скользя по металлическому желобу, и в просвете показалось широкое, озаренное улыбкой лицо корабельного кока, молдаванина мичмана Портареску.
– Товарищ майор… – начал он.
– Ладно, ладно, Иван, – поднимается с дивана доктор, – все ясно. Иду. Итак: на первое суп фасолевый, на второе плов, ну и компот с булочкой на третье. Я так тебя понимаю?
– Так точно, товарищ майор, – еще больше расцветает в улыбке кок. – На первое кислые щи, на второе макароны по-флотски, пирожки с повидлом и компот. Это вы в точку попали.
Оба лукаво посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Анатолий Егорович, конечно же, знает, что на обед щи, макароны и пирожки с компотом. Но удовлетворенно отмечает, как в ответ на его «контр-меню» радостно и одновременно изумленно сверкнули глаза простодушного Портареску и как весь он внутренне возликовал от того, что сейчас огорошит всезнающего доктора.
Рядом с огромным Портареску доктор кажется совсем маленьким. Он и впрямь невысок, но никогда не придает этому значения, и на шутки друзей по поводу своего роста отвечает с дипломатичной улыбкой: «Не нам оценивать, кто из нас мал». Его в экипаже любят все и в обращении между собой зачастую, опуская звание и имя, называют просто – Егорыч.
Такое вопиющее нарушение устава отнюдь не оскорбляет доктора. Всем своим видом и манерами он решительно отвергает всякую фамильярность, но поощряет задушевность и даже просто своим присутствием в отсеке создает какой-то особый микроклимат, где наряду с деловой обстановкой царят взаимопонимание и доверие.
В Егорыче нет ничего показного. И каждый в экипаже знает, что нашему милому доктору можно сказать все – он поймет.
Вот и сейчас, стоя перед Портареску, огромным, черноволосым, необычайно смешливым и добродушным, Егорыч заразительно смеется, а Иван в этот миг просто обожает доктора; и если бы он вдруг поднял Егорыча своими мощными руками и расцеловал в щеки, наверно, никто бы не удивился. Тем более, что Егорыч в светло-голубых шортах и майке, форме одежды, объявленной на корабле, кажется мальчиком и издалека вполне бы сошел за сына Портареску.
Из соседней каюты на шум выглядывает улыбающийся старшина команды турбинистов мичман Виктор Гарницын. Он с любопытством смотрит на смеющуюся парочку и тоже от души хохочет.
– Эх, нет кинокамеры, – жалеет он. – Заснять бы. Вот она жизнь, ничего не придумано!
А Егорыч, видя такое дело, удовлетворенно отмечает про себя: «Настроение у людей хорошее».
Мне понятна и дорога эта черта Егорыча: каждым своим словом и поступком давать психологическую разгрузку людям, отягощенным постоянной напряженностью длительного отрыва от родных и любимых, от солнца, от природы. Эпизод с коком не планировался, он был экспромтом, подсказанным большим человеколюбием доктора, его умением тонко чувствовать психологию подводников.
Я знаю, что он даже совсем неприятное может преподнести как благо.
– Эх, какой укольчик симпатичный я тебе сейчас закачу, – задирает он майку на спине электрика Владимира Кулишкина. – Ты потом с наслаждением будешь вспоминать эту минуту!
– А может быть, обойдемся без приятных воспоминаний? – с надеждой вздыхает Кулишкин. – От одного вида этой иглы меня в дрожь бросает.
– А ты не оглядывайся, кума любопытная. Я еще не колю тебя, а только прощупываю, где бы лучше это сделать, – говорит Егорыч, одновременно с этим четким движением вводя иглу в тело, и, вытащив ее, добавляет: – А вот сейчас будь готов!
Кулишкин весь съеживается в предчувствии боли, а Егорыч смеется:
– Будь готов… одеваться.
– А укол? – оборачивается электрик.
– Эк вспомнил, да уже давно все сделано. Шагай с песнями на боевой пост.
Кулишкин все еще не верит, что страшное позади, и недоверчиво поглядывает на доктора.
– Иди, иди, заяц, дядя не будет стрелять, он добрый.
Секрет безболезненного укола Егорыч объясняет мне так:
– Страшен не укол, а ожидание его. Сам он – пустяк, комар больнее жалит. А с присказкой любой укольчик сойдет за милую душу. Хотите на вас продемонстрирую?
Я, конечно, не хочу, но интересно.
– Давайте, Егорыч, только разве что-нибудь полезное.
– А как же, только полезное и ничего другого.
Он еще что-то говорит второстепенное, про секретный флакон с чудодейственным средством в его аптечке и, пока я интересуюсь этим флаконом, вкатывает мне какой-то витамин, с блеском подтверждая свою теорию, потому что боли я не ощущаю.
– А что же вы не стали меня уговаривать, как Кулишкина?
– Люди разные, и подход к ним тоже должен быть соответствующий.
Не думаю, что всю эту науку давали ему в академии. Он просто носил ее в душе, как талант. Но не сразу пришло к нему это искусство. Это сейчас он майор, ветеран корабля. А восемь лет назад юным лейтенантом прибыл на подводную лодку. Через полгода он сделал первую операцию в море, под водой, прямо на столе кают-компании.
Аппендицит, как назло, оказался запущенным, с множеством спаек, и Егорыч очень волновался. Помогали ему за отсутствием медперсонала матросы, старшины и офицеры экипажа, или, как он их потом окрестил, – «братья милосердия». Они старательно выполняли его приказания и вздрагивали при коротких: «тампон», «пинцет», боясь перепутать или не вовремя подать то, что нужно.
Весь экипаж участвовал в операции: электрики дали питание на рефлекторы, турбинисты обеспечивали плавный ход, лучший горизонтальщик соединения боцман Харьковенко застыл у рулей, удерживая лодку на ровном киле, электрик аккуратно снимал марлечкой капли пота со лба доктора. Все, как один, верили в него, и он чувствовал это. Молодой лейтенант в этот момент был главным на корабле, – он сражался за жизнь товарища…
– Ну ладно, Иван, ты досмеивай эту петрушку, – заканчивает уже известную нам сцену с коком Егорыч. – А мне некогда. Пойду по отсекам.
Он исчезает в каюте и через минуту появляется вновь, прижимая к себе левой рукой небольшой никелированный бачок с разведенным спиртом и марлевыми салфеточками. Повернув рычаг кремальерного замка, он правой рукой и плечом надавливает на тяжелую круглую дверцу на переборке и, отодвинув ее, ловко, буквально сложившись вдвое, преодолевает высокий порог и скрывается в кормовом отсеке.
– Добрый день, орлы боевые, – приветствует он подводников. – Пора прочистить поры, тело должно дышать! Налетай, подешевело!
При этом он раздает салфеточки, пропитанные спиртом, и подводники добросовестно протирают лицо, шею, руки, выбрасывая использованные марлечки в специальный бачок.
– А внутрь нельзя маленько? – интересуется матрос, могучий парень из донецких шахтеров. – Что-то у меня шкворчит внутри, видать, еще уголечек не выветрился.
– Можно, – неожиданно соглашается Егорыч. – Заходите ко мне в каюту, у меня там хороший ерш есть, так прочищу, что внутри блестеть будет.
– Э, нет, – идет на попятную бывший шахтер. – Этот вариант нам не подходит.
– Стоп! Ну покажите руки, что это у вас за ссадина?
– Это-то? – небрежно кивает трюмный на красное пятно выше локтя. – Так, зацепил малость, когда в люк нырял при срочном погружении. Да вы не волнуйтесь, товарищ майор, ерунда, о чем речь?
– Ерунда, говоришь?
Улыбки как ни бывало. Егорыч перехватывает моряка за руку и внимательно осматривает пятно.
– Значит, так, немедленно ко мне, обработаем, перевяжем. Впредь, – оборачивается ко всем, находящимся в отсеке, – не советую скрывать такие болячки. Из-за них иногда получаются пренеприятные истории.
– Товарищ майор, – обращается к Егорычу молодой матрос Сергей Пермикин. – Почему так несправедливо? Вот мы все, имею в виду экипаж подводной лодки, разбиты на боевые смены. У каждого есть время и на вахте постоять, и специальностью заняться, и отдохнуть. А вот вы – односменку тянете. Подмены-то нет?
Вообще-то насчет докторской односменки подводники обычно шутят. Считают, что моряки народ крепкий и доктору, в принципе, просто нечего делать. Спи и книги читай. Ну, конечно, и пробу на камбузе снять надо, работка, как говорят, «не бей лежачего». Но нет, в голосе Пермикина нет насмешки, тон сочувственный. Егорыч отвечает серьезно:
– Я, Пермикин, думаю, что самая моя ответственная задача – создать обстановку, когда врачу нечего будет делать как специалисту. Это значит – экипаж здоров, и любое задание будет выполнено. Разве не так?
– Конечно, – соглашается Сергей. – Я тоже за профилактику, это куда приятнее, чем болеть.
В рамках медицинской службы на корабле Егорычу тесно. Уж как-то получилось так, что именно он вот уже третий год секретарь партийного бюро подводной лодки, руководитель группы политических занятий у старшин, член спортивного комитета корабля, слушатель университета марксизма-ленинизма. Он – зачинатель и непременный участник большинства мероприятий, проводимых в экипаже.
Что касается непосредственных обязанностей по службе, то вроде бы нагрузка, действительно, не велика. Но и не так мала, как может показаться несведущему человеку.
– После трех лет службы на подводной лодке, – заявил мне как-то один из штабных работников, – врача можно списывать в «обоз», как дисквалифицировавшегося.
Я возразил, сказав, что врач не только лечит больных, он еще и первый психолог на корабле, а психологическая подготовка сейчас, когда подводные лодки находятся иной раз месяцами в море без всплытия, – задача наиважнейшая.
– Это врачи-то психологи? – ехидно усмехнулся он. – Да вот возьмите хотя бы Рафина. Примитивный человек.
Я не знал Рафина, но за Егорыча и его коллег стало обидно.
– Примитивные люди есть везде. Речь не о них. Если Рафин такой, значит, он просто-напросто – не врач. Потом вы забыли еще о санитарно-гигиеническом состоянии корабля. Ведь это все на плечах врача.
Наш Егорыч – творческий человек. Послушав как-то лекцию о нецелесообразности личному составу заниматься спортом в длительном плавании, он пришел ко мне посоветоваться: «Вы ратуете за спорт. Как же быть?».
Долго мы с ним сидели, изучая руководящие документы по спортивно-массовой работе, и пришли к выводу, что, несмотря на некоторые убедительные доводы лектора, были у него и элементы перестраховки. Правда, мы вспомнили случай с командиром БЧ-5 Починщиковым. Прекрасный спортсмен, он в походе чувствовал себя неважно, даже жаловался: «Ведь ежедневно упорно занимаюсь спортом. Взял с собой хорошие гантели, эспандер, тружусь в поте лица, а силы не прибавляется. И даже наоборот – слабею. Почему бы это?» Вроде бы наглядное подтверждение мыслей лектора. Но, может быть, истина посередине?
И вот тогда-то Егорыч и предложил давать спортивные нагрузки малыми дозами, но часто: минут по пять, но пять – восемь раз в сутки. Комплекс упражнений мы продумали тщательно, чтобы все мышцы получали нагрузку равномерно. Пришла в голову еще новая идея – подкрепить комплекс оздоровительными сеансами: сначала окатывание забортной морской водичкой в душе, а потом прогревание под кварцевой лампой. Егорыч тут же установил ее в дизельном отсеке и повесил инструкцию, чтобы пользовались лампой умеючи.
– Знаю, не все сразу примут нашу идею, – рассуждал он. – Наверняка появятся три категории людей: как Починщиков (их надо будет удерживать от излишней активности), желающие заниматься по нашему плану и, наконец, совсем не желающие заниматься спортом в походе. За всеми будем вести наблюдение и посмотрим – правы ли мы.
Забегая вперед, скажу, что итог оказался самым отрадным: группа, занимающаяся по нашему графику и повторявшая комплекс: «позанимался – покупался – позагорал» – выглядела свежее всех, и послепоходовое привыкание к суше у нее прошло быстро.
– У вашего доктора определенные задатки ученого-исследователя, – сказал о Егорыче флагманский специалист. – А материал последнего похода – это, можно сказать, готовая диссертация на ученую степень.
Ну, это так – в порядке отступления.
…А Егорыч тем временем обходит отсеки: со всеми поговорит, где надо пошутит, а где и поругает.
– Ты что это, друг, не моешься? – прижимает он трюмного матроса. – Гляди, скоро ракушку с тебя сдирать будем.
– Так ведь некогда, – вяло отбивается моряк. – Вахта, работы всякие, занятия. Сегодня рабочим по камбузу заступаю.
– Ах вот как? Ну тогда тем более – немедленно помыться и перед заступлением на дежурство явиться ко мне.
Но, чувствуя внутреннее сопротивление трюмного, Егорыч сменяет тон и от приказного переходит к мягкому, укоризненному:
– Ведь в коллективе живете, Виталий, как можно так запускать себя?
Егорыч присаживается на небольшой выступ у холодильной машины и начинает с матросом обстоятельный разговор о необходимости чистоты и опрятности в жизни.
– Ну зачем так часто мыться? Только помоюсь и опять буду грязным, – артачится трюмный. – Специальность у нас такая, в грязи копаемся.
– Так, может быть, и спать не надо – все равно ведь вставать? И все-то вы наоборот переворачиваете, Виталий. При чем тут специальность. Тот, кто имеет дело с грязью, как раз больше всех должен думать о чистоте. Ну разве не обидно, когда в радиогазете вас драят.
Матрос тяжело вздыхает: и стыдно ему, и мыться лень. Но все же встает, поскольку знает, что доктор ни за что не отступится.
Особенно трепетно относится Егорыч к исполнению обязанностей партийного секретаря.
Помню партийно-комсомольский актив, где обсуждался вопрос о повышении бдительности на заключительном этапе плавания.
Серьезно готовились мы к этому активу. В маленькой кают-компании было как-то особенно торжественно. Узкие столы: большой и малый – накрыты зеленым сукном. На скатертях чистые листы и по-штурмански тонко отточенные карандаши. По правому борту плакат: «Бдительность – наше оружие!» В носовой части большого стола, на командирском месте – трибунка. Все участники приоделись: офицеры и сверхсрочнослужащие в кремовых рубашках с галстуками, срочная служба – в белых форменках. В центре кают-компании, под радиоприемником, в нише установлен проигрыватель. Тихая музыка доносит до нас мелодии, любимые Лениным.
Актив начали с прослушивания пластинки «Обращение к Красной Армии». Глухой, с легкой картавинкой, голос вождя, казалось бы, доносится оттуда, из далеких и легендарных лет. Но то, что говорит Ильич, – злободневно и сейчас. Затаив дыхание, слушаем мы Ленина и настраиваемся на серьезный разговор.
В кают-компании тесно. Она не рассчитана на такое количество людей, и потому за столами сидим боком, чтобы меньше занимать места. Между столиками втиснули стулья-раскладушки. А все неуместившиеся сгруппировались в коридоре у носового и центрального входов в кают-компанию.
Идет большой партийный разговор о том, как успешнее завершить длительное плавание. Пословица: «Много народа – мало кислорода», как нельзя более подходит к условиям подводной лодки, и потому все особенно тщательно готовятся к выступлениям, чтобы в кратчайший срок изложить самое главное. Говорят о необходимости внимательного отношения к материальной части, строгого соблюдения эксплуатационных инструкций, недопустимости огрехов в несении вахты. Звучат фамилии, факты, вносятся конкретные предложения.
Спокойствия в море быть не может. Тишина обманчива и коварна. Стоит только поверить ей – и она жестоко накажет за беспечность.
Не могу забыть до сих пор давнего, но поучительного случая с одним из гидроакустиков.
Мы находились далеко от базы. Монотонный шум работающих механизмов, однообразный гул моря создавали настолько привычный звуковой фон, что он воспринимался как полная тишина. Тишина обволакивала, тишина убаюкивала. Все ниже и ниже клонилась голова акустика. Он, как говорят подводники, «пошел на погружение». Задремав, акустик резко качнулся вперед и больно ударился головой о прибор. Это мгновенно вырвало его из состояния полузабытья, и он тотчас же услышал характерные шумы. Сомнений не было. Подводная цель!
Внезапный доклад не застал врасплох находившегося в центральном отсеке старпома. Умело маневрируя, он быстро уклонился от цели. Но что бы случилось, будь это в боевой обстановке. Необратимые процессы вступили бы уже в силу. Обладая современным оружием, противник безусловно атаковал бы нас, и по всей вероятности успешно. Вот что значит беспечность одного человека!..
И потому выступающие на активе особенно непримиримы были к малейшим фактам беспечности.
– Самое приятное в любом путешествии – возвращение, – выразил общее мнение моряков срочной службы электрик Слава Базилевский. – В базе нас ждут друзья, ждут письма из дома. Но не будем предаваться мечтам. Никто не имеет права сейчас расслабляться.
Егорыч останавливается на вопросе психологической разгрузки в условиях длительного плавания. Упор на эмоции. Он предлагает разнообразить распорядок дня, включив в него: литературные вечера, КВНы, диспуты, читательские конференции, обсуждения фильмов, подводную спартакиаду. Многих пугает обилие мероприятий, но Егорыч настойчив:
– Я всей душой против пассивного отдыха, бездумного лежания кверху пузом. Все, за что я ратую, отвлечет людей от ненужных мыслей, тоски по дому, внесет свежую струю в жизнь, а значит, повысит тонус и бдительность.
Выступление партийного секретаря не оставляет никого равнодушным. Ветераны подводной лодки коммунисты Селичев, Гарницын поддерживают доктора. Командование корабля тоже солидарно с ним. Предложения одобрены и приняты собранием.
Егорыч доволен. После актива мы, продолжая обсуждать в деталях каждый пункт предложений, вносим коррективы в план культурно-массовых мероприятий.
…Поход шел своим чередом, не внося особых изменений в распорядок дня. Неожиданности посыпались уже на обратном пути, когда подводная лодка проложила курс в базу. Вот здесь и появилось опасное расслабление, а вместе с ним и жалобы на здоровье: изжога, плохой сон. Корабельный врач должен быть универсалом: и терапевтом, и хирургом, и невропатологом, и даже… зубным врачом. Довелось Егорычу и в этой области попробовать свои силы. Страшная зубная боль сокрушила старпома.
– Не могу, Егорыч, – взмолился он, – зуб замучил. Дергает проклятый, как швартов на стоянке во время шторма, аж скулу на бок воротит. Что хочешь делай: сверли, клади лекарства, тащи щипцами или даже козьей ножкой, но спасай.
– Главное не волноваться, Борис Николаевич, – успокаивает Егорыч пациента, а заодно и себя. – Садитесь вот туда в уголок, к лампе. Та-а-а-к, откройте рот, да пошире. Какой зубик волнует? Ага, ясно. Вот этот, видимо?
Егорыч уверенно коснулся нижнего резца каким-то замысловатым крючком.
– У-у! – загудел старпом.
– Понятно, не переводите на русский язык. Зуб-то, Борис Николаевич, того. Удалять надо. Правда, беззубый старпом, – задумчиво острит Егорыч, – это почти не старпом, но выхода нет.
Старпом вяло улыбается шутке доктора и устало машет рукой.
– Валяй, Егорыч. Об одном только прошу, не делай ты мне этих замораживающих уколов. Терпеть не могу.
– Так ведь больно будет, Борис Николаевич, очень больно.
– Знаю, больней, чем сейчас, все равно не будет. Дери его, гада.
– Врачи не дерут зубы, а удаляют, – с достоинством поправляет Егорыч. – Итак, пошире ротик.
Тот, кому случилось, как и мне, именно в эту минуту заглянуть к доктору, увидел незабываемую картину. На диване полулежа, привалившись головой к переборке, раскрыв широко рот, мычит старпом. Маленький Егорыч, чуть ли не коленом упершись ему в грудь, старается ухватить больной зуб щипцами. Внутри старпома что-то стонет и скрипит. Вцепившись руками в край дивана, он напрягается до предела, в глазах смертная мука. Но вот Егорыч, слегка приподнявшись, нажимает на щипцы, как на рычаг, словно выкорчевывает пень, и начинает оседать. Затем что-то хрустнуло, и через секунду доктор уже показал старпому удаленный зуб.
– На память, Борис Николаевич, возьмите. Теперь два часа не есть, от горячего лучше воздержаться до завтра.
Корабельные шутники вечером в кают-компании говорили, что Егорыч действовал решительно, но удалил не тот зуб. Но старпом больше на зубную боль не жаловался.
С прочими мелкими болячками и недомоганиями Егорыч справляется еще уверенней, поддерживая боеготовность корабля на должном уровне.
