Текст книги "Падаванство (СИ)"

Автор книги: Михаил Ланцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Качество металла сильно падает. Мы пока не знаем из-за чего[3].

Лев покивал.

И вместе со всеми уставился на процесс очередной продувки.

От вагранки для плавки чугуна они уже отказались. Старый, проверенный минимум парой веков способ, но… слишком долгий. Если с ковша сливать весь метал, слишком быстро выходила из строя футеровка. Поэтому требовалось поддерживать его «в деле» постоянно, чтобы остаток не застывал. То есть, ставить для обслуживания одного маленького ковша сразу несколько вагранок, что изрядно затрудняло организацию пространства и внутреннюю логистику.

На минуточку никаких могучих лебедок еще и в помине не имелось, как и мостовых кранов под потолком. Из-за чего требовалось держать плавку в непосредственной близости с местом продувки. А там еще и перепад высоты…

Так или иначе, но граф Толстой решил применить индукционную плавку чугуна. Ведь с генерацией электричества паровыми машинами он возился уже больше пяти лет. Причем успешно. Посему это решение и напрашивалось.

Индукционная плавка в этой ситуации – это что?

Чугун в тигле выступал вторичной обмоткой в один виток. Вокруг тигля шла медная трубка, выступавшей в роли первичной обмотки. А по ней бежала вода с циркуляцией термосифонным способом[4], чтобы не перегревалась[5]. Как итог – удалось запустить неплохо сбалансированный цикл, в котором один ковш конвертора в триста пудов наполнялся каждые полчаса, выдавая в сутки около двухсот тридцати пяти тонн[6] низкоуглеродистой стали. Да, случались простои из-за аварий и обслуживания. Но, в среднем, совокупно больше суток в неделю не получалось. Так что Шевцов с командой экстраполировали производительность получившейся установки в четыре – четыре с половины миллиона пудов стали в год. То есть, шестьдесят пять – семьдесят три тысячи тонн…

Много это или мало?

В России в это время совокупно выплавляли около двенадцати – тринадцать миллионов пудов чугуна ежегодно. То есть, одна маленькая установка должна была переработать в сталь треть всего российского чугуна.

Причем дешево.

ОЧЕНЬ дешево.

Средняя наценка составляла чуть больше половины стоимости самого сырья – чугуна. В то время как даже пудлинговое железо выходило раз в пять дороже или больше, не говоря уже про кричный передел, который еще сохранялся.

В Англии, правда, и чугуна выплавляли вдесятеро больше, и стали изготавливали чуток обильнее: порядка восьмидесяти – ста тысяч тонн в год. И это англичане еще передел конверторный не запустили, то есть, они находились на пороге настоящего промышленного взрыва.

Но на пороге это на пороге.

А тут вот – уже работало.

И главное – создавало потенциальный спрос на местную выплавку чугуна. Запуская мотивационные цепочки уральских заводов.

Такой рывок по идее должен был переполнить рынок России, серьезно снизив прибыльность выделки стали. Однако Лев не собирался скидывать это все на рынок как есть.

Только целевые поставки.

И только под конкретное производство, вроде оговоренного снабжения Шамиля.

Ну и рельсы.

Они в текущий момент времени готовы были сожрать буквально все. Пока решили делать легкие в понимании Толстова рельсы. Метрическую систему официально ему применять пока не получалось – администрация императора и прочие структуры требовали все оформлять в привычных и понятных мерах. Поэтому ему пришлось «рисовать» все через сажень и пуд.

Так на свет и появился стандарт 3СП12, утвержденный императором. Суть его сводилась к тому, что стандартный рельс длиной в три сажени должен был весить дюжину пудов[7]. Что было эквивалентно примерно Р30 в более поздней классификации, которую пока еще не родили.

Их-то Лев Николаевич и готовился гнать для своей задумки, как можно быстрого охвата страны узкоколейными дорогами. Тоже не абы какими, а с колеей Д42, то есть, сорок два дюйма. Из прошлой жизни Толстой помнил, что ее еще называли… будут называть, то есть, Капской колеей[8] – самой удачной из узкоколеек. Хотя… в этой реальности, судя по всему, именно она и станет русской.

Не так чтобы он в этом вопросе сильно разбирался. Просто слышал разные дебаты. Вот в голове и отложилось, что нужно либо ориентироваться на соседей и выстраивать с ними максимально совместимые сети, либо глядеть на экономику.

В Европе железных дорог было пока очень мало, и почти все они сосредотачивались в Англии. А экономика… она стояла за Капской колеей, ну или очень близкой к ней метровой. Просто потому, что та выходила где-то на треть, а то и вполовину дешевле обычной. Особенно при возведении мостов и тоннелей. Позволяя при этом использовать вполне нормальные вагоны и иметь вполне адекватную пропускную способность.

А потом?

Это уже не так важно. В ближайшие годы стоял требовалось, как можно больше верст железки протянуть. Просто чтобы запустить побыстрее и посильнее экономику страны, чего без логистики сделать было бы просто невозможно…

– Сколько у вас рельсов в день должно прокатываться? – после долгой паузы спросил Лев у Черепанова.

– Пока сложно сказать. – неуверенно помявшись, ответил он.

– Приблизительно.

– Из отливок ежели все сложится ладно… мда… рельсов сто в час будет выходить.

– А простой?

– Не знаю. Потому и не могу оценить.

– Ежели часов десять в сутки будет прокат работать, то… хм… где-то тысяч верст путей ежегодно. И где-то шестая часть всей стали, что мы будем выплавлять.

– Может быть, больше выйдет, – встрял Шевцов.

– А в чем затык?

– Тут сложно сказать. – почесав затылок, произнес Черепанов. – Я никогда не делал прокатный стан, чтобы вот так – непрерывно работал под полной загрузкой. Их обычно по случаю включали. Что может пойти не так? Да все что угодно.

– Надо будет до конца года этот довести до ума и второй запустить.

– Попробуем.

– А потом листовой прокат и пруток. Нам остро нужно котельное железо высокого качества.

– Если с рельсами все сладится, то и с остальным. – улыбнулся Фотий Ильич.

– Я могу как-то ускорить это все?

– Косвенно. – осторожно произнес Шевцов.

– Слушаю.

– Рабочих бы как-то устроить. Они же из Казани каждый раз ездят сюда, на завод. Мы пустили большие конные повозки, но сильно это не помогает. Пока доберутся, уже немало устанут, да и потом обратно идти.

– Они семейные?

– Разные, но в основном – нет.

– Сколько?

– Вот тут точные сведения, – произнес управляющий, протягивая извлеченный из-за пазухи листок, сложенный вчетверо. – Сейчас у нас около двухсот пятидесяти человек трудится. Но до конца года их число может удвоиться. Семьи могут пойти.

– Угу… угу… – покивал Толстой, понимая, что прозевал очень важный вопрос. И требовалось за этот год хотя бы общаг коридорного типа настроить поблизости. Хотя бы… А по-хорошему, детские сады с яслями, поликлиники, школы, детские площадки. В общем – комплексную инфраструктуру.

Зачем?

Если отбросить чисто человеческое сочувствие, Лев Николаевич не имел ни малейшего желания бороться на своих предприятиях с подрывным действием всяких «борцов за народное счастье». А они заведутся. Точно заведутся. Толстой хорошо помнил, как англичане любили такого рода деятелей использовать в своих целях…

Но это так – цветочки.

Ягодки же заключались в том, что Демидовы, когда узнают объем стали, получаемой у Толстого, самым очевидным образом отреагируют. И ни «если», а «когда» и «как».

Демидовы эти свои дела забросили в целом еще во второй половине XVIII века. И жили с прибытка от заводов и рудников своих. Конечно, что-то иногда делали, проявляя минимальное участие. Но так – факультативно, в свободное от фуа-гра с шампанским время. Хуже того – к середине XIX века они практически вымерли и совершенно выродились. Оставшиеся же представители дома жили в основном по заграницам, совершенно потеряв связь с землей, реальностью и бизнесом.

Лев-то изначально с ними хотел в союз вступать. Но просто не нашел, с кем бы из них можно было вести дела. Оттого со Строгановыми и связался, которые имели вес на Урале не в пример меньший, нежели Демидовы.

Так вот – они не поймут и не простят.

Ибо то, что сотворил Лев Николаевич, било по их кошельку и очень существенно…

[1] Черепанов Мирон Ефимович (1803–1849 5 октября) – из крепостных. С 1842 года был главным механиком всех заводов Демидовых в Нижнем Тагиле, сменив на этом посту своего отца, учеником которого и был. Однако с 1845–1846 годов подвергается давлению из-за новой политики, которая и сводит в конечном счете его в могилу в возрасте 46 лет. Ибо он-то к Демидовым всей душой, а они плевать на него хотели.

[2] Швецов Фотий Ильич (1805–1855) – самородок из крепостных, после окончания Выйского училища в Нижнем Тагиле в 1821 был направлен в Парижскую высшую горную школу в 1824 году, а в 1827–1828 годах стажировался на металлургических предприятиях Англии, Германии и Нидерландов. А потом и на заводе по производству паровых машин в Бельгии. В 1830 получает вольную под давлением влиятельных лиц, так как до того Н. Н. Демидов отказывался наглухо. Много полезного внедрил на предприятиях Демидовых и наладил их работу, во многом запущенную. Со второй половины 1840-х из-за новой политики Демидовых в сложном положении, с 1847 года отстранен от управления и выполнял консультативные функции.

[3] На предприятии Льва применяли Малый Бессемеровский процесс, когда чугун продували поверхностно в малом котле. При переходе к нормальному Бессемеровскому процессу с погружной трубкой для дутья из-за увеличения размеров котлов сталь стала избыточно насыщаться азотом и кислородом, что заметно снижало ее качества.

[4] Термосифонный способ заключается в том, что, нагреваясь, вода поднимается.

[5] Для обеспечения работы этой печи потребовалось сосредоточить в машинном зале паровых машин совокупной мощностью 6000 лс. Которые приводили электрогенераторы.

[6] 300 пудов это 4,91 тонн. 48 продувок в сутки (каждые полчаса) это 14400 пудов, то есть, 235 тонн.

[7] Сажень была равна 7 английским футам, то есть, 213,36 см, соответственно, 3 сажени это 640,08 см. Пуд был равен 16,3807 кг, соответственно, 12 пудов это 196,568 кг. Что давало 30,7 кг на метр или Р30.

[8] Капская колея – это 3,5 фута (42 дюйма) или 1067-мм.

Часть 1

Глава 5

1848, май, 29. Казань

Лев медленно вышагивал по стройке.

В коем-то веке для себя.

Старый особняк стал снова тесен, даже после возведения пристройки. Поэтому граф обратился к губернатору за помощью. И тот, все еще чувствуя вину за инцидент с попыткой ареста, охотно пошел Толстову навстречу, выделив под постройку одну из самых элитных площадок города.

Ну как выделил?

Тот страшный пожар начался у кремля в Гостином дворе, от которого и распространялся. И его удалось остановить буквально у самого университета. Во всяком случае на этом направлении. Поэтому в первые пару лет между Казанским университетом и кремлем располагалось пожарище.

Да – потом его стали застраивать. Однако к началу 1848 года успели возвести только новый Гостиный двор и прилегающий к нему квартал. А все остальное пространство до университета только расчистили. Губернатор с подачи Льва хотел сделать этот район особенно нарядным и торжественным. Что совсем не способствовало скорости постройки.

Вот губернатор и помог получению графом большого участка земли в собственность. Рядом с университетом, с которым у него имелись очень тесные связи и часто приходилось мотаться. Где-то за денежку максимально скромную, а где-то и вообще даром.

И Толстой не подкачал.

Знакомый архитектор «накидал» Льву в чернь проект особняка, и он начал строиться сразу, как позволила погода. Благо, что ничего особенно граф не потребовал.

Поперек участка фасадом к главной улице города должно было встать основное здание в три этажа. При этом в центральной части еще и значительное расширение на треть длины здания, но выступающее уже к Волге. А над ним купол.

Банально.

Плюс-минус обычный ампир.

Который дополнялся крыльям из более ранней эпохи, формирующие прямоугольный двор с воротами, укрепленными башенками. Ну и центральное крыльцо, ведущее сразу на второй этаж.

Из еще более ранней эпохи пришло оформление внутреннего дворика. А там, по уровню второго этажа шел балкон, смыкаясь с центральным крыльцом. Большой, широкий и выступающий хорошим навесом для нижнего яруса. А над балконом навес. Что в целом создавало флер испанской колониальной архитектуры или итальянского возрождения.

Ну и декоративное оформление этого всего в стилистике Античности.

Настоящей.

То есть, много всех этих колонн и прочих красивостей из мрамора. Раскрашенных, как в Античности и практиковали. Из-за чего эффект получался совершенно необычный.

И да – в центре двора планировался бассейн с фонтанчиком.

А та часть здания, что обращена к Волге, должна была заканчиваться здоровенным зимним садом и парково-архитектурным ансамблем, который еще не успели придумать. Но Лев очень хотел там какую-нибудь статую поставить здоровенную и эффектную. Или две. Такие каркасные в духе чего-то Античного, чтобы завершить целостность комплекса. Или даже в чем-то учинить интригу, а то и культурную провокацию. Хотя с этим всем пока еще, увы, не имелось никакой определенности – слишком все спонтанно и на бегу делалось…

– Лев Николаевич, – окликнули его, – к вам гости.

Граф повернулся на оклик одного из охранников. И почти сразу поймал взглядом среднего рост и плотного телосложения мужчины в адмиральском мундире. Решительного. Вон – как ледокол пёр вперед, игнорируя всё и вся.

– Прошу любить и жаловать, – нашелся Ефим, бежавший все это время рядом с адмиралом, и вроде бы пытавшийся его остановить словами, – граф Лев Николаевич Толстой собственной персоной.

– Адмирал Лазарев, – буркнул гость. – Мне нужно с вами поговорить.

– Михаил Петрович?

– Да-да. Морской министр. Думаю, вы прекрасно понимаете цель моего визита. И я, признаться, немало раздражен необходимостью ехать в Казань по делам флота.

– Для начала предлагаю поговорить с глазу на глаза. А потом уже сами решите, как стоит поступать. Может, и не зря ехали. Если же зря, то вместе подумаем над тем, чем я смогу быть полезен флота. Чтобы впустую не ездили.

– Договорились, – чуть пожевав губы, ответил он. И явственно повеселел.

Он жил флотом.

Флот для него было альфой и омегой.

Оттого и не найти было для него большей отрады, чем укрепление и улучшение кораблей, моряков или связанного хозяйства…

Прошли в чайную «Лукоморье».

Благо, что было недалеко.

– Проходите, Михаил Петрович, присаживайтесь. Это мой личный кабинет здесь. – сделал приглашающий жест граф.

– Личный? Просто держите за собой один из многих? Вон же сколько дверей.

– Видите, все как сделано? С улицы не разглядеть – есть кто внутри или нет. Да и размещение за столом вне прострела.

– Прострела? Вы опасаетесь, что в вас будут стрелять?

– Разумеется. Стекла, кстати, чрезвычайно толстые и закаленные. Тут три пакета. Каждый десять довольно тонких слоев, которые склеили. Опыты показали, что пехотное ружье едва один пробивает.

– Ого!

– Стены эти тоже укреплены. Вся эта комната считай короб из чугунных плит толщиной в два дюйма, стянутых болтами на каркасе в единое целое. Стоит на чугунных колоннах, закрытых декором. Изнутри эта коробка обклеена толстым слоем пробки и красиво облицована, а снаружи асбестом. Дверь такая же. Посему здесь достаточно безопасно и в пожар, и при обстреле, и при взрыве. Окна закрываются толстыми кованными ставнями. Вот за этот рычаг если дернуть, они мгновенно падают, перекрывая просвет. Там, – указал Лев, – механический привод вентиляции. На случай пожара можно поработать педалями и получить свежий воздух, который забирается довольно далеко отсюда. Что защитит от дыма и угара.

– Мда… – покачал головой адмирал. – А если педалями не работать?

– Если три системы вентиляции, выходящие в разные места. Педали – это прям совсем беда. Вон там – ведро для естественных нужд на случай осады. Здесь запас воды и продовольствия. В принципе – запасов должно хватить на неделю.

– Мне говорили, что вы человек увлекающийся, но, чтобы настолько…

– Никакого увлечения. – грустно улыбнулся Лев. – Английская корона дважды уже пыталась меня убить. Кроме того, конкуренты и шпионы. Здесь достаточная звукоизоляция, чтобы наш разговор было бы совершенно невозможно подслушать.

– Хм…

– А что делать? Жизнь – это боль и борьба. – развел руками Толстой. – Но давайте перейдем к делу. Я правильно понимаю, что вас ко мне направил Николай Павлович?

– Именно так. Он обрисовал очень мрачную картину предстоящей войны на Черном море и сказал, что вы знаете, как это все изменить.

– Знаю.

– Я весь внимание.

– Может, сначала чаю?

– Лев Николаевич!

– Хорошо-хорошо. Мне потребует три самых больших и сильных ваших линейных корабля. Вроде «Парижа». Я срежу с них верхнюю часть по уровню гондека[1].

– ЧТО⁈

– Погодите. Так вот. Я срежу верхнюю часть корабля по уровню гондека. Поставлю в них подходящую паровую машину с приводом на гребной винт. Сверху сооружу из дуба каземат с наклонными стенками. Не очень большой в центральной части. Обошью их плитами железа в четыре дюйма. Чего более чем достаточно для защиты от самых сильных британских и французских пушек при стрельбе в упор. А внутрь поставлю нарезные орудия, стреляющие ударными гранатами[2]. Калибром дюймов в пять-шесть. Хотя тут пока не ясно… надо смотреть, что там с пушками получится.

Лазарев молчал.

– Любой такой броненосец будет совершенно неуязвим для огня английских или французских пушек. Брандер ему тоже не страшен, так как он покрыт металлом. Таран разве. Но для этого их и нужно три. И еще с таким вооружением, чтобы избежать тарана.

Адмирал продолжал молчать.

– Скажите уже что-нибудь, – улыбнулся граф.

– А паруса? Им что постоянно под машинами идти?

– Да. Постоянно. Потому что броня будет весить немало и для защиты от опрокидывания мачтами придется пожертвовать. Ну и в бою ими едва ли получится воспользоваться. Лучше попробовать воткнуть паровую машину посильнее и котлы получше.

– Какая у них будет скорость?

– Не меньше шести узлов.

– Мало…

– Для первого боя – за глаза. Разве англичане или французы знают о том, с чем столкнуться? Тем более что нарезные пушки с ударной гранатой станут их рвать буквально на куски.

– Легко сказать… – покачал головой Лазарев. – У вас они есть?

– Никак нет. Но я ими и не занимался.

– Отчего же?

– Наши ведомства протекают как старая, рассохшаяся лодка. Если я что-то подобное сделаю, наши враги о том узнают. Слышали про расширяющиеся пули? О них враги узнали раньше, чем их ввели у нас. Вот также будет и с остальным. А нам нужно их подловить. Как там говорил Суворов? Удивишь – победишь?

– Но переделку не скрыть.

– Есть решение, – улыбнулся Толстой. – Можно отправить три линейных корабля в практическое плавание к Новороссийску поздней осенью. Заявить, что их повредил бора. И отправить на ремонт… да куда угодно в глубинку. Например, довести в Таганрог. Там разоружить. Срезать мачты и отбуксировать в Воронеж, проведя по бумагам, что в силу повреждений они пригодны лишь как блокшивы.

– Думаете, поверят?

– А почему нет? У нас ведь ведомости текут и документы эти точно убегут в Лондон и Париж. Шпионы же в Севастополе их наблюдать не смогут и ничего не опровергнут.

– А в Таганроге? Кстати, туда их будет сложно привести из-за осадки.

– Тогда нужно будет где-то в полевых условиях разоружать и срезать мачты. Чтобы в глаза бросалось как можно меньшему количеству людей.

– Даже не знаю, – покачал головой Лазарев. – А экипажи?

– Держать при кораблях, запретив переписку без перлюстрации. И перестраивать их силами, среди прочего. В процессе – переучивать. Всех переучивать, чтобы у нас получились запасные экипажи для такого рода кораблей.

– Вы так легко это все говорите… – покачал Лазарев.

– Это – реальный шанс.

– Или нет.

– Или да. Вы понимаете, что такой корабль сумеет часами сохранять ход под сосредоточенным огнем и крушить, крушить, крушить. Эти трое буквально растерзают английский и французские флоты, которые придут в Черное море. Особенно если подловить их в штиль или слабый ветер, чтобы они не убежали.

– Вы так в этом уверены?

– Абсолютно.

– Вы сказали, что у вас пока нет пушек… а что вообще из потребного у вас имеется? Подходящие паровые машины? Железные плиты? Что?

– Я специально не делал ничего из указанного, но я подготавливал возможность для их изготовления. Кроме того, смотрите сами. Если с задуманными пушками случается беда, то броненосцы мы сможем вооружить уже имеющимися 68-фунтовками. Каземат я так и так планировал делать из очень прочного южноамериканского дерева – кебрачо. Если увеличить толщины этого славного материала, то мы сможем уменьшить толщину плит брони вдвое. Что сильно все упростит.

– Допустим. А машины? Их где взять? В России их не производят, тем более такие мощные.

– Давайте зайдем издалека. – улыбнулся Лев Николаевич. Изначально в 1844–1845 годах я закупал для селитряного завода слабосильные английские машины для привода фабричного оборудования. Но это были очень примитивные машины. Один цилиндр, один ход, примитивное газораспределение, котел простейший с одной или двумя дымогарными трубами. Ну и полное отсутствие теплоизоляции. Больше десяти – двадцати лошадей с них нельзя было снять.

– Вы же понимаете, что этого совершенно недостаточно для кораблей?

– Не спешите. В конце 1845 и в начале 1846 года я их немного доработал. Самую малость. Поставил им прямоточное газораспределение и обложил добротно асбестом. Что позволило увеличить мощность тех же самых машин с тем же расходом топливо вдвое. Погодите. – поднял руку Лев, перебивая попытку Лазарева возразить. – За 1846 год мы освоили производство новых котлов. А в минувшем – еще и цельнотянутые трубки для них стали делать. Короткие, но очень прочные, бесшовные. Так вот. За 46 и 47 годы мы наладили выпуск типового малого котла. Двухпроходного. Из топки жар шел по толстым трубам снизу, а потом разворачивался и шел поверху уже по тонким трубам. Причем в сами трубы мы ставим простые спиральки из самого простого железа. Это позволило сделать верхние трубки потоньше и поставить их побольше, так как сажа хорошо оседала снизу. Заодно поднять эффективность теплообмена[3].

– Давайте-ка я угадаю. Это удвоило ваши машины с двадцати-тридцати лошадей до сорока-шестидесяти?

– Приблизительно. – улыбнулся Лев.

– На самом деле отличный результат, но для кораблей этого мало. – серьезно произнес Лазарев.

– С начала 1847 года мы наладили выпуск малой паровой машины. Один цилиндр прямоточной системы двойного действия, которую обслуживали два котла. Мощностью целых сто лошадей. Все максимально стандартизировано и упрощено в ремонте. Их мы, например, начали ставить на земснаряды.

– Уже неплохо, но…

– Но и это еще не все. – перебил его Лев. – На базе этой малой машины мы сделали ее вариант тройного расширения. Более сложный с наборным коленчатым валом. Прямо под минувшее Рождество первую машину изготовили. Увеличив ее мощность до двухсот лошадей.

– И насколько она велика?

– Все такая же небольшая. Мы решили ее сделать на стандартных цилиндрах. Сначала один высокого давления. Потом два среднего. И четыре низкого. И еще один – воздушный компрессор для топки, который можно отключать. Собрали их на базе V-образного чугунного поддона[4]. С коленчатым валом пришлось повозиться и балансировкой газораспределения, но в целом получилось достаточно аккуратно. А главное – все цилиндры стандартные. Их удобно менять и обслуживать.

– И почему, скажите на милость, все это ваше производство еще не гремит на всю Россию?

– А зачем? Я вообще стараюсь попусту не кричать. Бахвальство в этом деле опасно. Враг-то не дремлет. Мы пока для своих нужд их делаем и продавать на сторону не собираемся. А потом будет потом. Тем более что производство все еще налаживается.

– И где вы набрали работников? У нас же с такими дельными людьми беда.

– Беда. Но не такая страшная. Просто их не ценят обычно. А я ценю. И вот уже который год скупаю. Как самоцветы по всей России собираю. Или вы думаете, что Якоби просто так ко мне приехал из столицы? Кроме того, у меня к каждому толковому работнику по ученику приставлено или по два.

– Я слышал, что у вас два предприятия механических. На одном вы пистолеты многозарядные делаете, а на втором карабины. Где-то производятся машины эти?

– Револьверы и карабины уже давненько Шарпс делает. А Игнат сосредоточен на выпуске классных станков для моих нужд, но в первую очередь – на машинах. Так, например, продвинутую малую машину в двести лошадей мы сделали к Рождеству минувшему. А к апрелю уже оснастили ими генераторный зал на производстве стали. Совокупно в шесть тысяч лошадей.

– Около тридцати машин! Меньше чем за полгода?

– Они маленькие и в основном на отработанных деталях. И цилиндры, и поршни, и прочее уже отработано было. Не все, но в основном.

– А мощнее пробовали?

– Пробуем. Прямо сейчас. На других размерах. Но раньше осени едва ли получится сделать. Много вопросов. Ожидаем ориентировочно к будущему Рождеству, край к Пасхе машину в тысячу лошадей. Заодно попробуем немного улучшить уже имеющиеся, введя подшипники качения. Заодно нам на будущий год нужно будет переоснащать предприятие, чтобы максимально увеличить производство селитры. Война на носу.

– Хм… – почесал затылок Лазарев, явно загруженной такими деталями.

– Видите? Даже если у нас вообще ничего не сложится из новинок, мы, используя только то, что есть, сумеем получить волшебную палочку. И с ее помощью попытаться избавиться от британской и французской эскадры.

– Скорее волшебную метлу. – усмехнулся Лазарев.

– Тут как вам будет угодно.

Замолчали.

Адмирал смотрел в пустоту перед собой и думал.

Почему Николай Павлович доверял этому молодому, прости господи, кавалерийскому офицеру, Лазарев не вполне понимал. Да, кое-что о нем знал. Но его мало тревожили дела вне флота, поэтому не вникал и особенно не интересовался. Видя в молодом человеке очередного ловкого прожектера, который каким-то образом втерся в доверие к императору.

Так что… сам он ему не доверял.

Говорил-то он, конечно, складно. Но как оно сложится на деле? Неясно. Отдавать в канун войны три самых сильных линейных корабля Черноморского флота очень не хотелось. Это слишком ослабляло его. С другой стороны, если против него выйдут флота Великобритании и Франции да при поддержке турок – надежды нет. Никакой. А если нет? А если англичане с французами сами не сунутся и придется драться только против турок? Там-то эти корабли очень даже пригодятся…

Дилемма.

Как говорится, и хочется, и колется, и Ктулху не велит.

– Михаил Петрович, – нарушил тишину Лев Николаевич, – каково будет ваше положительное решение?

– Вы сказали, что если мы не договоримся, то вы предложите что-то для флота. Я хотел бы вас выслушать. О чем шла речь?

– Вы считаете, что броненосцы делать не стоит?

– Я не сказал вам «нет».

– Вы не сказали «да».

– Я хочу послушать, что вы можете предложить мне взамен потенциально утраченных сильнейших кораблей Черноморского флота. Скажу вам начистоту – вы кавалерист, а рассуждаете о кораблях. Никакой моряк вам бы попросту не поверил. Даже слушать бы не стал.

– Кроме вас.

– И я тоже. Но вы продолжайте. А я подумаю. Что еще вы можете предложить флоту?

– Компактную установку для очистки морской воды[5], что освободит корабли от необходимости возить большие запасы пресной воды с собой.

– И как скоро?

– Первые штук десять в течение года. Дальше – хоть по полсотни в год.

– Еще. – улыбнулся Лазарев.

– Электрическое освещение кораблей. Пожаробезопасное. Во всяком случае по сравнению с открытыми источниками огня.

– У вас вон, до сих пор керосиновая лампа.

– Мне тут так сильно проще. Там ведь потребуется хотя бы маленькую паровую машину ставить, чтобы приводить в движение электрический генератор. Оно тут совсем не нужно. Да и лампы будут жить совсем недолго. Если не верите мне – давайте сходим в Казанский университет. Там уже есть опытная установка.

– Опытная… – покачал он головой.

– Я не спешу технически вооружать наших врагов.

– Что еще?

– Ледокол. Специальной постройки корабль, для вскрытия льда и навигации на Балтике зимой.

– Кхм. Вы серьезно?

– Абсолютно. Это, кстати, несложно совсем. По сути, это винтовой пароход с толстой металлической обшивкой и особой формой корпуса.

– Ладно. Это все хорошо, даже если получится, но не то. Вы мне лучше скажите – чем мне отбиваться от врагов, если ваша история с броненосцами провалится.

– Якорные мины вам Якоби уже изобрел. Я могу помочь с их производством. Подводные электрические фугасы еще раньше стали известны. Что еще? Шестовые мины можно использовать, хоть это и безумие.

– Что сие?

– Катер какой быстроходный с выдвижным шестом, на котором мина с ударным взрывателем. Он подходит к кораблю и взрывает такую мину о борт. Но это, как я уже сказал, сущее безумие. Лучше их делать самодвижущимися.

– Они тоже безумие? – усмехнулся Лазарев.

– Нет. Зачем? Делаем герметичную «сигару» корпуса. В переднюю часть помещаем мину со взрывателем. Остальное – это баллон со сжатым воздухом и гребной винт, который вращает выпускаемый воздух. Запускать их можно с катеров, шхун и прочей мелочевки. Подошли в ночи на кабельтов или ближе в полной темноте. Пустили такие мины. И ушли. Можно даже на веслах подходить, чтобы мачта на фоне ночного неба не маячила. Что еще? Ну и пушки с ударными гранатами. Их можно много, где поставить. Если с нуля их сделать не получиться, можно будет в 36-фунтовые пушки помещать кованую трубку с нарезами под меньший калибр или еще чего выдумать…

Разговор их тянулся и тянулся.

Лев же генерировал всякого рода полезные идеи одну за другой, где-то вспоминая их в чистом виде, где-то адаптируя к ситуации. Лазарев же думал… много думал. Сохраняя, впрочем, скепсис. Ведь слова словами, а дела делами…

[1] Гондек – нижняя артиллерийская палуба на парусном корабле.

[2] Лев предложил Лазареву переделать линкоры в типичнейшие казематные броненосцы, вроде тех, что строили массово южане в Гражданскую войну США (вроде CSS Tennessee 1863 года). В первую очередь, потому что так было проще и дешевле при невысокой технологической базе, а эффективности их было за глаза.

[3] Типовые котлы 1840-х представляли железную бочку на боку, через которую пропускали 1–3 толстые трубы снизу, по которым выходили газы из топки. Это были времена, когда котла были еще очень примитивные и малоэффективные.

[4] 1-ая пара – цилиндр высокого давления и компрессор, 2-ая пара – цилиндры среднего давления, 3 и 4-ая пары – цилиндры низкого давления.

[5] В 1852 году появилась первая компактная (вертикально-трубчатая) дистилляционная установка в Великобритании. Первая же серийная судовая опреснительная установка, основанная на принципе перегонке, появилась лишь в 1884 году. Опять же в Англии. Хотя самые первые установки начали появляться в 1675−1680-х, правда, были громоздкими и малопроизводительными.