Текст книги "Том 2. Роковые яйца. 1924-1925"

Автор книги: Михаил Булгаков

Библифетчик

На одной из станций библиотекарь в вагоне-читальне в то же время и буфетчик при уголке Ильича.

Из письма рабкора

– Пожалте! Вон столик свободный. Сейчас обтиру. Вам пивка или книжку?

– Вася, библифетчик спрашивает, чего нам… Книжку или пивка?

– Мне… ти…титрадку и бутирброд.

– Тетрадок не держим.

– Ах вы… вотр маман… трах-тарарах…

– Неприличными словами просють не выражаться.

– Я выра… вы…ражаю протест!

– Сооруди нам, милый, полдюжинки!

– «Азбука», сочинение товарища Бухарина, имеется?

– Совершенно свежий, только что получен. Герасим Иванович! Бухарин – один раз! И полдюжины светлого!

– Воблочку с икрой.

– Вам воблочку?

– Нам чиво-нибудь почитать.

– Чего прикажете?

– Ну, хоша бы Гоголя.

– Вам домой? Нельзя-с. На вынос книжки не отпускаем. Кушайте, то бишь читайте, здеся.

– Я заказывал шницель. Долго я буду ждать?!

– Чичас. Замучился. За «Эрфуртской программой» в погреб побежали.

– Наше вам!

– Урра! С утра здеся. Читаем за ваше здоровье!

– То-то я и смотрю, что вы лыка не вяжете. Чем это так надрались?

– Критиком Белинским.

– За критика!

– Здоровье нашего председателя уголка! Позвольте нам два экземпляра мартовского.

– Нет! Эй! Ветчинки сюда. А моему мальцу что-нибудь комсомольское для развития.

– Историю движения могу предложить.

– Ну, давай движение. Пущай ребенок читает.

– Я из писателей более всего Трехгорного обожаю.

– Известный человек. На каждой стене, на бутылке опять же напечатан.

– Порхает наш Герасим Иванович, как орел.

– Благодетель! Каждого ублаготвори, каждому подай…

– Ангел!

– Герасим Иванович, от группы читателей шлем наше «ура».

– Некогда, братцы… Пе… тоись читайте, на здоровье.

– Умрешь! Па…ха…ронють, как не жил на свети…

– Сгинешь… не восстанешь… к ви… к ви…селью друзей!

– Налей… налей!..

По голому делу

(Письмо)

«Все было тихо, все очень хорошо, и вдруг пущен был слух по нашей уважаемой станции Гудермес С.-К. ж. д., что якобы с поездом № 12 в 18 часов приедут из Москвы все голые члены общества „Долой стыд“.

Интерес получился чрезвычайных размеров, в том числе женщины говорили:

– Это безобразие!

Но, однако, все пришли смотреть.

А другие говорили:

– Будем их бить!

Одним словом, к поезду вышел весь Гудермес в общем и целом.

Ну, и получилось разочарование, потому что поезд приехал одетый с иголочки, за исключением кочегара, но и то только до пояса. Но голого кочегара мы уже видали, потому что ему сажа вроде прозодежды.

Таким образом, все разошлись смеясь.

Но нам интересно, как обстоит дело с обществом и как понять ихние поступки в Москве?»

Письмо т. Пивня.

Переписал М. Булгаков.

Ответ Булгакова:

«Тов. Пивень! Сообщите гудермесцам, что поступки голых надо понимать как глупые поступки.

Действительно, в Москве двое голых вошли в трамвай, но доехали только до ближайшего отделения милиции.

А теперь „общество“ ликвидировалось по двум причинам: во-первых, милиция терпеть не может голых, а во-вторых, начинается мороз.

Так что никого не ждите: голые не приедут».

Проглоченный поезд

Рассказ рабочего

Если какой-нибудь администратор – ретивый и напористый, то он может так пакость учинить, что ее никакими ковшами не расхлебаешь.

Ничего не подозревая, пришли мы в свои муромские мастерские и заметили на стенах объявление, которое гласит:

Объявление

По распоряжению управления дороги ввиду больших расходов на содержание рабочего поезда Муром – Селиваново по М.-Ниж. ж. д. курсирование последнего в скором времени будет отменено, а потому предлагается всем служащим, мастеровым и рабочим, ездящим на рабочем поезде по М.-Ниж. ж. д., отметиться в списке у табельщика своего цеха, кто останется на службе после отмены рабочего поезда, т. е. будет ежедневно ходить на квартиру в селение пешком или найдет частным образом квартиру в городе, так как предоставление квартир от дороги, за неимением таковых, не представляется возможным.

Следует отметиться и тем, кто с прекращением курсирования рабочего поезда Муром – Селиванове вынужден будет уволиться из мастерских.

За ТМ Муром Лихонин

14 сентября 24 г.

Копия верна: делопроиз. (подпись).

Что произошло после этого, ни в сказке сказать, ни пером описать: каждый, глядя в даль своей жизни, увидел перспективу: или ночуй на открытом воздухе, или немедленно шаркни ножкой и со службы.

Объявление огорошило рабочих настолько, что многие швыряли шапки на землю.

Я сам лично, поглядев на закопченные наши корпуса, почувствовал отчаяние и муку и пишу во всеуслышание всей республике:

– На каком основании Казанская дорожка гоняет каждый праздник якобы рабочий поезд, населенный женами, прислугами и вообще элементов из Мурома, почти до станции Новашино, причем каждый и всякий лезет в двери поезда бесплатно?

И почему Курская, как какой-нибудь хищник, сжигает беспощадно топливо и гоняет бригаду бесцельно, отправляя поезд из Мурома до Селиванова, где паровоз отцепляют и гонят обратно в Муром, а ночью опять этот паровоз мчится за составом рабочего поезда в Селиванове и, наконец, уже утром из Селиванова везет рабочих на работу! Об этом никто ни гугу, а наш рабочий поезд проглотила администрация с необыкновенной легкостью!

Пишу и ожидаю защиты от газеты «Гудок».

Рассказ рабочего записали

Рабкор 68 и М.

«Гудок», 16 октября 1924 г.

Стенка на стенку

В день престольного праздника в селе Поплевине, в районе станции Ряжск, происходил традиционный кулачный бой крестьян. В этом бое принял участие фельдшер ряжского приемного покоя, подавший заявление о вступлении в партию.

Рабкор

Часть I. На выгоне

В день престольного праздника преподобного Сергия в некоем селе загремел боевой клич:

– Братцы! Собирайся! Братцы, не выдавай!

Известный всему населению дядя, по прозванию Козий Зоб, инициатор и болван, вскричал командным голосом:

– Стой, братцы! Не все собрамшись. Некоторые у обедни.

– Правильно! – согласилось боевое население.

В церкви торопливо звякали колокола, и отец настоятель на скорую руку бормотал слова отпуска. Засим, как вздох, донесся заключительный аккорд хора, и мужское население хлынуло на выгон.

– Ура, ура!

Голова дяди Зоба мелькала в каше, и донеслись его слова:

– Стой! Отставить…

Стихло.

И Зоб произнес вступительное слово:

– Медных пятаков чеканки тысяча девятьсот двадцать четвертого года в кулаки не зажимать. Под вздох не бить дорогих противников, чтобы не уничтожить население. Лежачего ногами не топтать: он не просо! С Богом!

– Урра! – разнесся богатырский клич.

И тотчас мужское население разломилось на две шеренги. Они разошлись в разные стороны и с криком «ура» двинулись друг на друга.

– Не выдавай, Прокудин! – выла левая шеренга. – Бей их, сукиных сынов, в нашу голову!!!

– Бей! Эй, эй! – разнесли перелески.

Шеренги сошлись, и первой жертвой силача Прокудина стал тот же бедный Зоб. Как ни били со всех сторон Прокудина, он дорвался до зобовой скулы и так тяжко съездил его, поддав еще в то место, на котором Козий Зоб заседал обыкновенно на общих собраниях сельсовета, что Зоб моментально вылетел из строя. Его бросило головой вперед, а ногами по воздуху, причем из кармана Зоба выскочило шесть двугривенных, изо рта два коренных зуба, из глаз искры, а из носа – темная кровь.

– Братья! – завыла правая шеренга. – Неужто поддадимся?

Кровь Зоба возопияла к небу, и тотчас получилось возмездие.

Стены сошлись вплотную, и кулаки забарабанили, как цепы на гумне. Вторым высадило из строя Васю Клюкина, и Вася физиономией проехался по земле, ободрав как первую, так и вторую. Он лег рядом с Зобом и сказал только два слова:

– Сапоги вдове…

Без рукавов и с рваным в клочья задом вылетел Птахин, повернулся по оси, ударил кого-то по затылку, но мгновенно его самого залепило плюхою в два аршина, после чего он рявкнул:

– Сдаюсь! Света Божьего не вижу…

И перешел в лежачее положение.

За околицей тревожно взвыли собаки, легонько начали повизгивать бабы-зрительницы.

И вот, в манишке, при галстуке и калошах, показался, сияя празднично, местный фельдшер Василий Иваныч Талалыкин. Он приблизился к кипящему бою, и глазки его сузились. Он потоптался па месте, потом нерешительно рукою дернул себя за галстук, затем более решительно прошелся по пуговицам пиджака, разом скинул его и, издав победоносный клич, врезался в битву. Правая шеренга получила подкрепление, и, как орел, бросился служитель медицины увечить своих пациентов. Но те не остались в долгу. Что-то крякнуло, и выкатился вон, как пустая банка из-под цинковой мази, универсальный врач, усеивая пятнами крови зеленую траву.

Часть II. Выгнали

Через два дня в Укоме города Р. появился фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было в его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой… Сияя глазами, ясно говорящими, что фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами, полными достоинства:

– Здравствуйте, товарищи.

На что ему ответили гробовым молчанием.

А секретарь Укома, помолчав, сказал фельдшеру такие слова:

– Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне.

При слове «гражданин» Талалыкина несколько передернуло.

Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил такое:

– Тут ваше заявление есть о вступлении в партию.

– Как же, как же, – ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и прикрывая ладошкою фонарь.

– Вы ушиблись? – подозрительно ласково спросил секретарь.

– М… м… ушибси, – ответил Талалыкин. – Как же, на притолоку налетел… М-да… Заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой партии, под знамена которой, – запел вдруг Талалыкин тонким голосом, – я рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож…

– Довольно, – неприятным голосом прервал секретарь, – достаточно. Вы не попадаете под знамена!

– Но почему же? – мертвея, спросил Талалыкин.

Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь.

Талалыкин ничего не сказал. Он повесил голову и удалился из Укома.

Раз и навсегда.

Новый способ распространения книг

Книгоспилка (книжный союз) в Харькове продала на обертку 182 пуда 6 ф. книг, изданных Наркомземом для распространения на селе.

Кроме того, по 4 рубля за пуд продавали лавочники издания союза украинских писателей «Плуг».

Рабкор

В книжном складе не было ни одного покупателя, и приказчики уныло стояли за прилавками. Звякнул звоночек, и появился гражданин с рыжей бородой веером. Он сказал:

– Драсьте…

– Чем могу служить? – обрадованно спросил его приказчик.

– Нам бы гражданина Лермонтова сочинение, – сказал гражданин, легонько икнув.

– Полное собрание прикажете?

Гражданин подумал и ответил:

– Полное. Пудиков на пятнадцать-двадцать.

У приказчика встали волосы дыбом.

– Помилте, оно и все-то весит фунтов пять, не более!

– Нам известно, – ответил гражданин, – постоянно его покупаем. Заверните экземплярчиков пятьдесят. Пущай ваши мальчики вынесут, у меня тут ломовик дожидается.

Приказчик брызнул по деревянной лестнице вверх и с самой крайней полки доложил почтительно:

– К сожалению, всего пять экземпляров осталось.

– Экая жалость, – огорчился покупатель – Ну, давайте хучь пять Тогда, милый человек, соорудите мне еще «Всемирную историю».

– Сколько экземпляров? – радостно спросил приказчик.

– Да отвесь полсотенки…

– Экземплярчиков?

– Пудиков.

Все приказчики вылезли из книжных нор, и сам заведующий подал покупателю стул. Приказчики забегали по лестницам, как матросы по реям.

– Вася! Полка 15-а. Скидай «Всемирную», всю как есть. Не прикажете ли в переплетах? Папка, тисненная золотом…

– Не требуется, – ответил покупатель. – Нам переплеты ни к чему. Нам главное, чтоб бумага была скверная.

Приказчики опять ошалели.

– Ежели скверная, – нашелся наконец один из них, – тогда могу предложить сочинения Пушкина и издание Наркомзема.

– Пушкина не потребуется, – ответил гражданин, – он с картинками, картинки твердые. А Наркомзема заверни пудов пять на пробу.

Через некоторое время полки опустели, и сам заведующий вежливо выписывал покупателю чек. Мальчики, кряхтя, выносили на улицу книжные пачки. Покупатель заплатил шуршащими белыми червонцами и сказал:

– До приятного свидания.

– Позвольте узнать, – почтительно спросил заведующий, – вы, вероятно, представитель крупного склада?

– Крупного, – ответил с достоинством покупатель, – селедками торгуем. Наше вам.

И удалился.

Повестка с государем императором

Рабочий Влас Власович Власов получил из Вознесенского почтового отделения повестку на перевод. Влас развернул ее и стал читать вслух, потому что так Власу легче:

– Воз-не-сенское пе-о – по-что-ве-о – во-е. Почтовое. От-де – отделение из-ве-ща-а – ща. Извещает. Слышь, Катерина, извещает. Видно, брат деньги прислал. Что на ваше имя получен перевод на 15 рублей в день тезо-именитства… его импера-ра-ра-тор-ско-го…

Влас поперхнулся:

– величества…

Влас пугливо оглянулся и продолжал вычитывать шепотом:

– Государя?! Что такое? Ин-пи-ра-то-ра Ни-ко-лая Александровича.

Ошалевший Влас помолчал и от себя добавил:

– Крававава, – хоть этого слова в повестке и не было. – Выдача денег производится ежедневно, за исключением дву-двунадесятых праздников и дня рождения ее… императорского величества государыни императрицы Александры Федоровны. Здорово! – воскликнул Влас. – Вот так повесточка. Слышь, Катя, повестку прислали с государем императором!

– Все-то тебе мерещится, – ответила Катерина.

– Большая сласть твой император, – обиделся Влас, – что он мне мерещиться будет. Впрочем, тебе, как неграмотному человеку, доказательства ни к чему не ведут.

– Ну и уйди к грамотным, – ответила нежная супруга.

Влас ушел к грамотным в Вознесенское отделение, получил 15 рублей, затем засунул голову в дыру, обтянутую сеткой, и спросил:

– А по какой причине государя напечатали на повестке? Очень интересно осведомиться, товарищ?

Товарищ в образе женщины с круто завинченной волосяной фигой на голове и бирюзой на указательном пальце ответил так:

– Не задерживайте, товарищ, мне некогда с вами. Бланки старые, царского выпуска.

– Хорошенькое дело, – загудел Влас в дыру, – в советское время – и такое заблуждение…

– Вне очереди залез! – завыли в хвосте. – Каждому надо получать…

И Власа за штаны вытащили из окошка. Всю дорогу Влас крутил головой и шептал:

– Государю императору. Чрезвычайно скверные слова!

А придя домой, вооружился огрызком химического карандаша и старым корешком багажной квитанции, на каковом написал в «Гудок» письмо:

«Эн-е – не мешало бы убрать причиндалы отжившего строя, напечатанные на обратной стороне повесток, которые угнетают и раздражают рабочий класс.

Влас».

Смуглявый матерщинник

Распроклятый тот карась

Поносил меня вчерась

Да при всем честном собранье

Непечатной разной бранью!

Из «Конька-Горбунка»

Прекратите, товарищи, матерщину раз и навсегда. Это – позор-с!

Лозунг фельетониста

Ругаются у нас здорово, как известно, на станции Ново-Алексеевка Южных ж. д., но так обложить, как обложил трех безбилетных 24 сентября 1924 года по новому стилю старший агент охраны поезда № 31, еще никто не обкладывал в жизни человеческой!

Вся публика сбежала в ужасе, не говоря уже о женщинах, даже сторож удрал.

Я считаю это явление позорным на транспорте и написал стихи:

 
Сопровождая тридцать первый,
Охраны агент – парень смелый —
Трех безбилетных зацепил,
К ДС в контору потащил.
Все это так, но на перроне
Его смуглявое лицо
Заволокло вдруг тучей черной
И передернуло всего.
«Я… вашу мать, в кровь, в бога, в веру!!!
Сей агент начал тут кричать, —
Я покажу вам для примеру,
Как зайцем ездить… вашу мать!!»
А женщин много. Вот беда!
И от стыда бежать… куда?!
«В кровь, боженят!! Я вас сгребу!!» —
Ревет наш агент, как в трубу.
О, агент! Выслушай совет:
Лови ты зайцев беспощадно,
Но не позорь ты белый свет
Своею бранию площадной!
 

Обмен веществ

Записная книжка

15 числа.

В Одессе на каустической соде сделал 1000 червей. Сего числа прибыл в Москву. Поселяюсь. Хватит? Хи-хи! Я думаю…

16 числа.

У которого человека деньги есть, тот может легко иметь квартиру в Москве. Уже нашел. Правление сдает за 28 червей в месяц ослепительную комнату с гобеленом, телефоном и клозетом. Остальное в доме – рвань коричневая живет.

18 числа.

Контракт на год подписал. Переехал. Гобелен зеленый. Сегодня по двору шел, какие-то бабы смотрели, пальцами показывали на меня. Пущай покланяются. Председатель говорит: «Вы у нас единственный богатый человек». Хи-хи. Приятно. Что говорить, деньги – сила. Черви козыри!

19 числа.

Мебель купил – 80 червей.

Крова – 20.

Пружи матра – 15.

Расходов, черт ее возьми, комната эта требует.

20 числа.

Позвольте… Явился с окладистой бородой. Лицо неприятное. Сколько, спрашивает, за комнату платите? Вам какое дело? Оказывается, фининспектор!..

21 числа.

Да что, он взбесился?!. Квартира, говорит, 1/5 часть бюджета, стало быть, говорит, зарабатываете вы в месяц 28 x 5=140 червей. Стало быть, в год 1680 червей!! Стало быть, налогу с вас… Считал, считал и насчитал 120 червей!

Э, не… платить не буду!

28 числа.

Заплатил, будь он проклят, с пеней.

29 числа.

Лопнул водопровод в доме. Обложили пропорционально квартирной плате. С меня двадцать червей.

31 числа.

Ремонт лестниц. С меня пропорционально – 18 червей.

Воздушн. Дети – 1 червь.

Флот беспризорн. – 1 червь.

(Вы, кричат, «богатый».)

Доброхим… Доброзем…

На туберкулез пролетариям дал пятнадцать копеек.

3 числа.

Двор асфальтом заливали, со всех по целковому, с меня 5 червей. Да ну вас к черту! Хотел бросить комнату… нельзя, неустойка 500 червей.

9 числа.

Уму непостижимая вещь… Весь дом на мой счет содержится. Стекла вставили всюду, детскую площадку устроили, на председателе правления новые брюки (ему жалование положили).

10 числа.

Явился фин. и обложил дополнительно, как «исключительно богатого человека». Единовременно 500 червей. Я даже завизжал. Ничего не понимаю. Со двора асфальтом пахнет. Кричу: «Я разорился», – а он говорит: «Попробуйте не заплатить».

15 числа.

Описали мебель, гобелен, телефон, чемоданы, девять костюмов, кой-что из золота.

Еду в Одессу содой работать.

Война воды с железом

Часть 1-я. КАК ЭТО НАЧАЛОСЬ?

Это не водники, а грехо-водники! Честное слово. Замечена была такая история: как только нужно ехать нашему железнодорожнику куда-нибудь по воде, дают ему место или на корме, или в люке, или в трюме, и едет транспортник как поросенок.

Долго наше начальство терпело надругательства над личностями железнодорожного транспорта, но наконец его терпение лопнуло.

Один начальник вызвал к себе другого начальника рангом поменьше и сказал ему такое:

– Что ж они, издеваются, что ли?

– Так точно.

– Они думают, вероятно, что транспортники какие-нибудь ослы, которые в трюмах будут ездить?

– Надо полагать-с.

– А вот я им по-по-полагаю! Они у меня поездиют… Напишите-ка, Алексей Алексеевич, бумажку.

– Слушаю.

И получена была такая бумажка:

«Из Саратова. Всем ДС, ДН, ДЧ, СЧ, СМ, КР, С, К, Д. Ввиду того, что управление госпароходством предоставляет проезд железнодорожникам в вышеупомянутых местах, с получением сего предлагается работникам водного транспорта, едущим по разовым билетам, предоставлять место только в поездах с теплушками, отнюдь не допуская их в вагоны 3-го класса». Следуют подписи.

Часть 2-я. БРАТСКИЙ ПРИЕМ

Водник явился в соответствующее железнодорожное место получать билет.

– Вам что? – спросило его железнодорожное лицо и хмуро глянуло на якоря на пуговицах.

– Мне бы билетик до Тамбова, – ответил мореплаватель.

Железнодорожное лицо хищно обрадовалось.

– Ах, вам билетик? Очень приятно! Присаживайтесь. Родственников желаете, наверно, навестить? Соскучились… Хе-хе. Кульер, стакан чаю гражданину воднику. Ну, как у вас в Тихих океанах, все ли благополучно?

– Покорнейше благодарим, – ответил потомок Христофора Колумба, – мы больше в Самару плаваем. Мне бы в скором поезде, если можно…

– Как же, как же, обязательно! У меня, правда, циркулярик есть, чтобы вам, морским волкам, только в теплушках места давать, но для такого симпатичного представителя стихии, как вы, можно сделать исключение. Вы ведь привыкли там, на ваших броненосцах, в кают-компаниях всяких, хи-хи. Кстати, моя теща на днях в Самару ездила, так ее, божью старушку, в трюм засадили на мешки. Так и гнила дама до самой Самары.

– Мы этому не причинны.

– Ну конечно, конечно. Так вот получите, пожалуйста. Замечательное местечко. Сидеть можете, курящее, просторно и отдельно. Кульер, проводи господина адмирала!

Водник прочитал резолюцию, покачнулся, глаза вытаращил и сказал:

– Большое мирси!

Было написано:

«Выдать ему одно место в сартире второго класса до Тамбова».

Часть 3-я. ДРАМА В ВАГОНЕ

В коридоре мягкого вагона скорого поезда стоял хвост с полотенцами и зубными щетками, взъерошенный и злобный.

– Ничего не понимаю, – бормотал передовой гражданин, переминаясь с ноги на ногу. – С самого Саратова залез какой-то фрукт и не выходит!

– Это наглость! – крикнула какая-то дама в хвосте, – я полчаса жду.

– Мы, сударыня, три часа уже ждем, – отозвался печальный голос впереди, – и то молчок. А терпения нету…

– Я думаю, что он самоубийством покончил, – встревожился чей-то голос. – Такие вещи бывают; двери надо ломать.

– Кондуктор! Кондуктор!

– Постойте-ка, постойте, тише…

Хвост стих. И сквозь стук колес донеслось глухое пение.

 
По морям, по морям
Нынче здесь, завтра там —
 

пел приятный глухой бас. Хвост взвыл сразу:

– Это неслыханное нахальство! Он поет, оказывается!

– Кондуктор!!

Хвост разломился и поднял страшный грохот в лакированную дверь. Та распахнулась, и в накуренном узком пространстве предстал симпатичный человек с якорями и папиросой.

– Вам чего? – спросил он сконфуженно.

– Как «чего»? Как «чего»?!

– Как это так «чего»?!

– Вы долго собираетесь сидеть здесь? – ядовито спросил передовой, размахивая полотенцем.

– До Тамбова, – смущенно ответил пассажир.

– Это сумасшедший! – завизжали сзади женские голоса.

– Выплевывайтесь вон!!

Пассажир побагровел и растерянно забормотал:

– Да нельзя мне выплюнуться, я бы и рад. Обштрахуют, у меня билет сюды.

– Кондуктор, кондуктор, кондуктор…

ЭПИЛОГ

В Аткарске писали протокол, а рабкор «Гудка», иронически усмехаясь, за соседним столом писал корреспонденцию в «Гудок» и закончил ее словами:

«Когда же кончится братоубийственная война воды с железом?»