Текст книги "Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)"
Автор книги: Мигель Де Сервантес Сааведра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава XIII
Отдѣлившись отъ своихъ господъ, оруженосцы принялись разсказывать другъ другу свою жизнь, между тѣмъ какъ рыцари повѣрили другъ другу свои тайны. Исторія, занявшись сначала бесѣдой оруженосцевъ, передаетъ намъ, что удалясь на нѣкоторое разстояніе, оруженосецъ рыцаря лѣса сказалъ Санчо: «другъ мой! нельзя не признаться, что рѣдко чья жизнь полна такихъ невзгодъ, какъ жизнь странствующихъ оруженосцевъ. Надъ нами, кажется, преимущественно предъ другими людьми тяготѣетъ это проклятіе, которымъ Господь Богъ поразилъ нашего праотца, сказавъ ему: что въ потѣ лица станетъ добывать онъ насущный свой хлѣбъ».
– И въ холодѣ тѣла, добавилъ Санчо, потому что кто болѣе оруженосца странствующаго рыцаря терпитъ отъ жара и холода? Еще куда не шло, еслибъ у насъ всегда былъ съ собой кусокъ хлѣба; «съ хлѣбомъ хорошо живется подъ небомъ», говоритъ пословица, но намъ иногда по нѣсколько дней приходится держать зубы на полѣ, питаясь только воздухомъ, которымъ мы дышемъ.
– Э! когда есть надежда получить что-нибудь въ будущемъ, такъ не велика бѣда и потерпѣть пока, возразилъ оруженосецъ рыцаря лѣса, а ужъ согласись, плохой тотъ рыцарь, который не надѣется когда-нибудь вознаградить своего оруженосца какимъ-нибудь островомъ, или, на худой счетъ, графствомъ.
– Я, братъ, довольствуюсь меньшимъ, отвѣтилъ оруженосецъ рыцаря лѣса, съ меня довольно было бы какого нибудь канониката, обѣщаннаго мнѣ моимъ господиномъ.
– Господинъ твой значитъ духовный рыцарь, говорилъ Санчо, если онъ собирается награждать тебя каноникатомъ, мой – мірянинъ, не смотря на то, что многіе умные, но подозрительные, по моему мнѣнію, люди, совѣтовали ему сдѣлаться архіепископомъ. Къ счастію моему, онъ никогда не соглашался быть ничѣмъ инымъ, какъ только императоромъ; и однако, правду сказать, я въ постоянномъ страхѣ, какъ бы ему не пришла фантазія сдѣлаться духовнымъ, потому что, между нами будь сказано, я хоть не глупъ, а все дуракъ дуракомъ былъ бы на какомъ-нибудь духовномъ мѣстѣ.
– Не думай однако, чтобъ ужъ островъ былъ такой неоцѣненный кладъ, какъ тебѣ кажется, сказалъ собесѣдникъ Санчо. Есть жалкіе, угрюмые острова, да и лучшіе то изъ нихъ составляютъ тяжелое бремя, взвалимое на свои плечи властителями ихъ, въ частую изнемогающими подъ этою тяжестью. Право, не лучше ли намъ жить у себя дома и заниматься охотой или рыбной ловлей, вмѣсто этихъ вѣчныхъ странствованій, на которыя мы обрекли себя? Вѣдь у нашего брата, странствующаго оруженосца, какъ бы ни былъ онъ бѣденъ, все же найдется пара гончихъ и какая-нибудь кляченка, или ужъ на худой счетъ удочка для рыбной ловли.
– За исключеніемъ кляченки у меня есть все остальное, отвѣчалъ Санчо; при томъ оселъ мой, нисколько не льстя ему, стоитъ, ей Богу, двухъ коней моего господина, и провались я на этомъ мѣстѣ, если я промѣняю его на господскаго коня, хотя бы съ придачей четырехъ четвертей овса; ты не можешь представить себѣ, что это за удивительный оселъ. Что же касается гончихъ, то чортъ ли въ нихъ: мнѣ все равно есть ли онѣ у меня, или нѣтъ; я думаю, что охотиться пріятно только на чужой счетъ.
– А знаешь ли, братъ, что я скажу тебѣ, замѣтилъ оруженосецъ рыцаря лѣса; скажу тебѣ, что я рѣшился распрощаться съ этимъ смѣшнымъ рыцарствомъ и возвратиться домой. Стану жить мирно въ семьѣ своей и воспитывать дѣтей, которыхъ у меня, по милости Божіей, трое, прелестныхъ, какъ жемчужины востока.
– У меня ихъ двое, отвѣтилъ Санчо; но двое такихъ, что ихъ можно бы отправить на показъ самому папѣ, въ особенности дочь, прелестнѣйшее существо. При помощи Божіей, я надѣюсь сдѣлать ее графиней, хотя и противъ воли ея матери.
– А сколько ему лѣтъ, этому прелестному существу, которое вы думаете сдѣлать графиней?
– Пятнадцать съ небольшимъ, отвѣчалъ Санчо; она стройна, какъ жердь, свѣжа, какъ апрѣльское утро и сильна, какъ носильщикъ.
– Чортъ возьми! воскликнулъ оруженосецъ рыцаря лѣса; сколько достоинствъ за разомъ. Да ей пристало быть не только графиней, но хоть самой нимфой. О, плутовка, о порожденіе плута! какъ она должна быть мила съ связкой дровъ на спинѣ.
– Очень мила, перебилъ Санчо, но только ни она, ни мать ея, и никто изъ насъ никогда плутами, слава Богу, не были, да дастъ Богъ и не будемъ, пока живу я на свѣтѣ. Поэтому, сдѣлай одолженіе, говори повѣжливѣе; мнѣ, человѣку воспитанному въ обществѣ странствующихъ рыцарей, олицетворяющихъ собою вѣжливость, слова твои приходятся не совсѣмъ по вкусу.
– Какъ же ты мало смыслишь въ похвалахъ, отвѣтилъ оруженосецъ рыцаря лѣса. Неужели ты не замѣтилъ, что, напримѣръ, въ циркѣ, когда рыцарь нанесетъ быку ловкій ударъ копьемъ, или когда кто-нибудь выкинетъ ловкую штуку, то обыкновенно говорятъ: «о, плутъ, плутишка, какъ онъ ловко смастерилъ, или какъ онъ ловко хватилъ». И слова эти становятся тогда не бранными, а напротивъ хвалебными. А тебѣ, какъ видно не пристало имѣть дѣточекъ, которыя стоили бы подобныхъ похвалъ.
– Чортъ возьми! воскликнулъ Санчо, да если дѣло на то пошло, и руготня стоитъ ныньче похвалъ, то я, жена и весь родъ мой могли бы считаться олицетвореннымъ плутовствомъ, потому что все, что ни говорятъ, что ни дѣлаютъ они, достойно всякихъ ругательныхъ и не ругательныхъ похвалъ. О, чтобы поскорѣй увидѣть ихъ, я ежеминутно молю Господа, да избавитъ Онъ меня отъ этого смертнаго грѣха – проклятаго и опаснаго ремесла оруженосца странствующаго рыцарства. Дернула же меня нелегкая приняться за него во второй разъ, польстясь опять на кошелекъ со ста червонцами, какой довелось ужъ мнѣ разъ отыскать въ ущеліяхъ Сіеры-Морены. И вотъ, послѣ этого, чортъ такъ и дразнитъ меня, такъ вотъ кажется и суетъ мнѣ огромный кошелекъ съ червонцами, то подъ самый носъ, то подъ одинъ, то подъ другой бокъ, такъ вотъ кажись я ужъ щупаю его своими руками, приношу домой, накупаю тамъ столько добра и пріобрѣтаю столько доходовъ, какъ словно принцъ какой. И когда начну я думать объ этомъ, тогда, право, забывается какъ то все, что приходится переносить мнѣ, странствуя съ моимъ, какъ будто свихнувшимся немного, господиномъ, потому что нечего грѣха таить, я самъ начинаю видѣть, что господинъ мой больше походитъ на полуумнаго, чѣмъ на рыцаря.
– Не даромъ пословица говоритъ, отвѣчалъ собесѣдникъ Санчо, гдѣ черезъ врай переложишь, тамъ ничего не положишь; и если дѣло пошло на правду, то скажу я тебѣ, что и моему безумцу мудрено сыскать подъ стать другого. Это господинъ, до того ужъ не въ мѣру пекущійся о своихъ ближнихъ, что для того, чтобы возвратитъ разсудокъ одному знакомому ему безумцу, онъ кажись потерялъ свой собственный.
– Ужъ не влюбленъ ли онъ? спросилъ Санчо.
– Влюбленъ то, влюбленъ, отвѣчалъ оруженосецъ лѣса, въ какую то Кассильду Вандалійскую – самую жестокую и чудную женщину на свѣтѣ.
– Что жъ? возразилъ Санчо, нѣтъ дороги безъ выбоинъ и камней, которыхъ не пришлось бы обходить. И если тебя, братецъ ты мой – только заставляютъ еще варить бобы, то у меня они давно уже перепрѣли, и глупость на свѣтѣ, какъ я вижу, право, соблазнительнѣе ума. Но только если это правда, что подѣлить свое горе съ другими значитъ облегчить его, то мы можемъ теперь взаимно утѣшиться, потому что оба мы служимъ полуумнымъ.
– Мой – полуумный то, полуумный, но только храбрый, да къ тому еще такой негодяй, что ни сумазбродство, ни храбрость его ничто не значатъ въ сравненіи съ тѣмъ, какой онъ негодяй, сказалъ оруженосецъ рыцаря лѣса.
– Ну ужъ это, братъ, не по нашему, заговорилъ Санчо. Мой то ужъ не негодяй, ни-ни: онъ незлобивъ, какъ голубица, и никогда не сдѣлалъ никому онъ никакого зла, а только дѣлаетъ еще всѣмъ добро. Онъ готовъ повѣрить дитяти, еслибъ оно сказало ему днемъ, что теперь ночь. Вотъ за это то добродушіе я и люблю его, люблю, какъ зеницу очесъ моихъ, и какихъ бы безобразій не натворилъ онъ, я не могу покинуть его, хоть ты что хочешь дѣлай.
– Только, другъ мой, помни, сказалъ оруженосецъ рыцаря лѣса, что если слѣпой поведетъ слѣпаго, то оба провалятся наконецъ въ яму. Право, дружище, не лучше-ли намъ повернуть съ тобою оглобли, да возвратиться въ себѣ по домамъ, а то вѣдь, пожалуй, тѣмъ и покончимъ мы, что станемъ искать однихъ приключеній, а натыкаться на другія.
Слушая это Санчо постоянно сплевывалъ какую то сухую, клейкую слюну. Замѣтивъ это оруженосецъ рыцаря лѣса сказалъ ему: «отъ болтовни у насъ. кажись, немного пересохло въ горлѣ; есть у меня, братъ, подъ арчакомъ моего сѣдла, чѣмъ пособить этому горю». И вставъ съ своего мѣста онъ отправился за большою бутылью вина и полуаршиннымъ пирогомъ, которыми снабдилъ себя на дорогу, и съ которыми минуту спустя появился передъ Санчо. Пирогъ былъ такой плотный и увѣсистый, что Санчо показалось, будто въ него влѣзъ цѣлый козелъ.
– Хм…. сказалъ онъ, такъ вотъ чѣмъ ваша милость запасается на дорогу?
– А вы думали, отвѣчалъ его компаньонъ, что оруженосецъ вашъ сидитъ на хлѣбѣ и водѣ? какъ бы не такъ. Я, братъ, отправляюсь въ путь дорогу съ столькими запасами, съ сколькими не отправляется въ походъ ни одинъ генералъ.
Санчо принялся закусывать, не ожидая дальнѣйшихъ приглашеній, и, подъ прикрытіемъ ночнаго мрака, глоталъ куски, величиною въ добрый кулакъ.
– Должно быть ты славный оруженосецъ и отличнѣйшій человѣкъ, говорилъ онъ своему собесѣднику, судя по этому пирогу, принесенному сюда словно волшебствомъ. Это не по моему. Я, братъ, въ этомъ отношеніи дрянь передъ тобою. У меня въ котомкѣ только и съѣстнаго, что кусокъ сыру, о который любой великанъ можетъ размозжить себѣ башку, да нѣсколько десятковъ рожковъ и орѣховъ. Что дѣлать? Такъ ужъ мой господинъ постановилъ себѣ, или лучше сказать, странствующія рыцари постановили для него, что онъ долженъ питаться только полевыми травами и сухими плодами.
– Нѣтъ, братъ, у меня желудокъ созданъ не для кореньевъ и травъ, замѣтилъ новый оруженосецъ. Господа мои пусть себѣ кушаютъ, что имъ угодно, и слѣдуютъ какимъ угодно рыцарскимъ постановленіямъ, меня это не касается. Я, другъ ты мой, безъ фляги вина и плотной закуски не пущусь ни съ какимъ чортомъ въ дорогу. Особенно въ флягѣ питаю какую то особенную любовь, и кажется не проходитъ минуты, чтобы я не обнимался и не чмокался съ нею.
Съ послѣднимъ словомъ онъ передалъ бутыль съ виномъ въ руки Санчо, который, приставивъ горлышко бутыли ко рту, глядѣлъ послѣ того добрыхъ четверть часа на звѣзды. Оторвавшись наконецъ отъ фляги, онъ опустилъ голову на грудь и съ глубокимъ вздохомъ проговорилъ: «о плутовское зелье! какое же оно забористое».
– Видишь ли, перебилъ его оруженосецъ рыцаря лѣса, какими словами самъ ты похваливаешь вино.
– Согласенъ, сказалъ Санчо, что назвать кого-нибудь, въ извѣстномъ случаѣ, плутовскимъ отродьемъ, не значитъ еще обругать его. Но, скажи на милость, не сіудъ-реальское ли это вино?
– Угадалъ, чортъ возьми, отвѣчалъ собутыльникъ его, это точно старое сіудъ-реальское вино.
– А ты видно думалъ, что на такого простяка напалъ, который и вина твоего различить не съумѣетъ. Нѣтъ, братъ, говорилъ Санчо, мнѣ достаточно понюхать вино, чтобы угадать откуда оно, каково на вкусъ, сколько ему лѣтъ, словомъ, представить весь его формуляръ. Впрочемъ тутъ ничего удивительнаго нѣтъ, продолжалъ онъ, у меня съ отцовской стороны было два родича, такихъ знатоковъ въ винахъ, какихъ и не запомнятъ въ Ламанчѣ. Да вотъ чего лучше: однажды ихъ просили гдѣ то попробовать вино въ чанѣ и высказать о немъ свое мнѣніе. Что же ты думаешь? одинъ лизнулъ только языкомъ, а другой, такъ сказать, только носомъ; и послѣ этой пробы, одинъ замѣтилъ, что вино отзывается желѣзомъ, а другой, что оно отзывается козлятиной. Хозяинъ увѣрялъ, что чанъ его совершенно чистъ, и что онъ рѣшительно не понимаетъ, откуда могъ взяться въ его винѣ желѣзный или козлиный запахъ, но мастаки мои стояли на своемъ. Время между тѣмъ шло своимъ чередомъ, а вино уходило своимъ, и когда чанъ опорожнился наконецъ, тогда на днѣ его нашли маленькій ключикъ, висѣвшій на сафьянномъ ремешкѣ. Каково тебѣ это покажется? И мнѣ ли, послѣ этого, не смыслить въ винахъ!
– Оттого то я и думаю, что не лучше ли намъ распрощаться съ этими странствованіями и приключеніями, отвѣчалъ оруженосецъ рыцаря лѣса, и отказаться отъ журавлей въ небѣ, чтобы не потерять синицы въ рукахъ. Право, возвратимся лучше во свояси, гдѣ Богъ съумѣетъ найти насъ, если на то будетъ Его воля.
– Нѣтъ, сказалъ Санчо, пока господинъ мой не побываетъ въ Сарагоссѣ, до тѣхъ поръ я не оставлю его, а что будетъ потомъ, объ этомъ успѣемъ еще разсудить. Собесѣдники наши договорились и допились наконецъ до того, что незамѣтно перешли въ объятія Морфея, сковавшаго ихъ языки и утолившаго ихъ жажду. И захрапѣли они съ порожней бутылью въ рукахъ и съ недожеваннымъ кускомъ пирога во рту. Въ этомъ положеніи мы на время и оставимъ ихъ, и обратимся къ рыцарямъ.
Глава XIV
Исторія передаетъ, что въ разговорѣ, завязавшемся между двумя случайно встрѣтившимися рыцарями, рыцарь лѣса сказалъ Донъ-Кихоту: «я долженъ признаться вамъ, наконецъ, благородный рыцарь, что судьба указала моему сердцу на несравненную Кассильду Вандалійскую; называю ее несравненной потому, что она дѣйствительно несравненна, по стройности своего стана и блеску красоты. Эта Кассильда, въ награду за мою чистую любовь къ ней, повелѣла мнѣ, какъ некогда мачиха Геркулеса, совершить цѣлый рядъ самыхъ опасныхъ подвиговъ, постоянно обѣщая, что въ концѣ каждаго изъ нихъ меня ожидаетъ исполненіе моихъ надеждъ. И что же? количество моихъ подвиговъ, выходящихъ одинъ изъ другаго, превосходитъ уже всякую мѣру и вѣроятіе, а все таки не знаю, когда наступитъ наконецъ тотъ, послѣ котораго меня ожидаетъ обѣщанная награда Однажды Кассильда велѣла мнѣ поразить славную севильскую великаншу Гиральду [5]5
Гиральда – большая бронзовая статуя, служащая флюгеромъ на мавританской башнѣ Севильскаго собора.
[Закрыть], твердую и крѣпкую какъ металлъ, которая не двигаясь съ мѣста можетъ быть названа самой измѣнчивой и подвижной женщиной въ мірѣ. Послушный слову моей повелительницы я пришелъ, увидѣлъ и побѣдилъ; я заставилъ славную великаншу стоять неподвижно цѣлую недѣлю, потому что въ теченіи недѣли дулъ сѣверный вѣтеръ. Въ другой разъ она велѣла мнѣ поднять и взвѣсить старинный гранитъ страшныхъ быковъ Гизандо, подвигъ болѣе приличный носильщику, чѣмъ рыцарю. Мало того: она велѣла мнѣ кинуться въ пещеру Кобра, осмотрѣть ее и сдѣлать ей потомъ полное описаніе всего, что содержитъ въ себѣ эта глубокая и мрачная пропасть. Я останавливалъ движеніе Гиральды, взвѣсилъ быковъ Гизандо, – подвергая себя неслыханной опасности, опустился въ страшную пещеру, и описалъ моей дамѣ все, что скрыто въ мракѣ этой бездны, и однако я нее еще не перестаю питаться однѣми надеждами, а она не становится менѣе требовательна и недоступна. Теперь, по ея приказанію, я долженъ объѣхать всю Испанію, и заставить всѣхъ странствующихъ рыцарей признать, что она прекраснѣе всѣхъ красавицъ міра, а я самый мужественный и наиболѣе влюбленный рыцарь. Я уже объѣздилъ половину Испаніи, побѣдилъ великое число дерзавшихъ противорѣчить мнѣ рыцарей, но подвигъ, которымъ я особенно горжусь, это поединокъ съ знаменитымъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, котораго я побѣдилъ и заставилъ признать Кассильду Вандалійскую прекраснѣе Дульцинеи Тобозской. для меня довольно этой одной побѣды, чтобы признать себя побѣдителемъ рыцарей всего міра, потому что Донъ-Кихотъ побѣдилъ ихъ всѣхъ, и теперь, по слову поэта, сказавшаго, что чѣмъ славнѣе побѣжденный, тѣмъ больше славы побѣдителю его, вся громкая слава Донъ-Кихота и переходящая изъ устъ въ уста молва о безчисленныхъ подвигахъ его принадлежитъ всецѣло одному мнѣ.»
Услышавъ это Донъ-Кихотъ чуть не остолбенѣлъ отъ удивленія. Не разъ порывался онъ изобличить наглую ложь рыцаря лѣса, и даже чуть было не проговорилъ роковой фразы: «ты лжешь,» но удержался, съ намѣреніемъ заставить самаго рыцаря лѣса обличить себя во лжи. Подъ вліяніемъ этой мысли, онъ спокойно сказалъ ему: «очень можетъ быть, благородный рыцарь, что вы побѣдили большую часть не только испанскихъ; но даже рыцарей цѣлаго міра; но чтобы вы побѣдили Донъ-Кихота, въ этомъ позвольте мнѣ усумниться. Не побѣдили-ль вы какого-нибудь рыцаря, похожаго на Донъ-Кихота? хотя, правду сказать, онъ знаетъ мало себѣ подобныхъ.»
– Какъ, воскликнулъ рыцарь лѣса. Клянусь освѣщающимъ насъ небомъ я сражался съ Донъ-Кихотомъ, и побѣдилъ его, и онъ былъ въ моей власти. Это худой, высокій, длинноногій господинъ, съ желтоватымъ лицомъ, съ волосами съ просѣдью, съ орлинымъ носомъ, съ большими черными, падающими внизъ усами и немного искривленнымъ станомъ. Онъ извѣстенъ подъ именемъ рыцаря печальнаго образа, и держитъ при себѣ оруженосцемъ крестьянина Санчо Пансо. Онъ странствуетъ на славномъ конѣ Россинантѣ и избралъ своей дамой Дульцинею Тобозскую, называвшуюся нѣкогда Альдонзо Лорензо, подобно тому, какъ я называю свою даму Кассильдой Вандалійской, потому что крестное имя ее Кассильда, и она андалузская уроженка. Если все, что я сказалъ вамъ въ подтвержденіе моихъ словъ, не въ силахъ убѣдить васъ, въ такомъ случаѣ зову въ свидѣтели мой мечъ, который, надѣюсь, разсѣетъ ваше сомнѣніе.
– Сдѣлайте одолженіе успокойтесь и выслушайте меня хладнокровно, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Нужно вамъ сказать, что Донъ-Кихотъ, лучшій мой другъ, который также дорогъ мнѣ, какъ я самъ себѣ. По сдѣланному вами чрезвычайно точному и вѣрному описанію этого рыцаря, я принужденъ вѣрить, что вы побѣдили именно его, но съ другой стороны я вижу собственными глазами и осязаю, такъ сказать, собственными руками, полную невозможность того, что вы сказали, если только какой-нибудь врагъ его волшебникъ, – ихъ у него много, одинъ въ особенности преслѣдуетъ его, – не принялъ образа Донъ-Кихота съ намѣреніемъ заставить побѣдить себя, и тѣмъ поколебать славу врага его, стяжавшаго себѣ своими великими рыцарскими подвигами всемірную извѣстность. Чтобы окончательно убѣдить васъ въ этомъ, скажу вамъ, что враги его, волшебники, не болѣе двухъ дней тому назадъ, преобразили очаровательную Дульцинею Тобозскую въ грязную и отвратительную крестьянку; согласитесь, что они точно также могли преобразить и самого Донъ-Кихота! Если, однако, все это не въ силахъ убѣдить васъ въ истинѣ сихъ словъ, то узнайте, что Донъ-Кихотъ, это я самъ, готовый съ оружіемъ въ рукахъ, верхомъ или пѣшій, или какъ вамъ будетъ угодно, подтвердить слова мои. Сказавъ это, онъ всталъ, гордо выпрямился, и взявшись за эфесъ меча ожидалъ отвѣта рыцаря лѣса.
Соперникъ его отвѣчалъ столь же спокойно: «хорошій плательщикъ не страшится срока уплаты, и тотъ, кто могъ побѣдить кого то, принявшаго вашъ образъ, можетъ надѣяться побѣдить и васъ самихъ. Но рыцарямъ неприлично сражаться во тьмѣ и устроивать ночные поединки, подобно татямъ и разбойникамъ; поэтому обождемъ зари, и тогда сразимся съ такимъ условіемъ, что побѣжденный долженъ исполнить все, что прикажетъ ему побѣдитель, если только въ приказаніи этомъ не будетъ ничего противнаго чести рыцаря.»
– Согласенъ, вполнѣ согласенъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Въ ту же минуту рыцари отправились къ своимъ оруженосцамъ, которыхъ и нашли въ томъ положеніи, въ какомъ мы ихъ оставили. Разбудивъ ихъ, рыцари велѣли имъ держать коней на готовѣ, и объявили, что на зарѣ они готовятся вступить въ ужасный поединокъ. При этомъ извѣстіи Санчо съ перепугу затрясся всѣмъ тѣломъ. Послѣ того, что онъ слышалъ о храбрости рыцаря лѣса отъ его оруженосца, онъ сильно побаивался за Донъ-Кихота. Оруженосцы, не сказавъ ни слова, отправились выполнить данное имъ приказаніе. Дорогою оруженосецъ рыцаря лѣса сказалъ Санчо: «нужно тебѣ, братъ, сказать, – въ Андалузіи есть такой обычай, что лица, находящіяся свидѣтелями при поединкахъ, не должны сидѣть сложа руки, когда другіе дерутся. Поэтому когда господа наши вступятъ въ бой, намъ тоже предстоятъ имѣть маленькое дѣло на ножахъ.»
– Таковскіе обычаи, быть можетъ, существуютъ между какими-нибудь хвастунишками, отвѣчалъ Санчо, но только не между настоящими оруженосцами странствующихъ рыцарей; по крайней мѣрѣ господинъ мой никогда не говорилъ мнѣ ни о чемъ подобномъ, а ужъ ему ли не знать обычаевъ странствующаго рыцарства. Во всякомъ случаѣ, я то ужъ никакъ не намѣренъ слѣдовать такому дурацкому обычаю, драться салону, изъ-за того только, что господинъ мой дерется. Я лучше приму на себя всѣ тягости миролюбивыхъ оруженосцевъ, онѣ не превзойдутъ двухъ фунтовъ церковнаго воска; это обойдется мнѣ дешевле, чемъ корпія для перевязки моей башки, которую я считаю уже разломленной на двое. Къ тому же мнѣ очень трудно сражаться безъ шпаги, которой у меня нѣтъ и никогда не было.
– Ну этой бѣдѣ есть у меня чѣмъ помочь, возразилъ другой оруженосецъ. Есть у меня два одинаково длинныхъ холщевыхъ мѣшка; ты бери одинъ, а я возьму другой, и оба мы будемъ, значитъ, драться равнымъ оружіемъ.
– Изволь, братъ, на это я согласенъ, воскликнулъ Санчо. Этакое сраженіе, пожалуй, что запылитъ насъ, но ужъ ни въ какомъ случаѣ не окровавитъ.
– Да, но вотъ видишь ли, для вѣсу и для сопротивленія вѣтру мы набьемъ ихъ одинаково плотно острыми камешками. И тогда мы буденъ фехтовать ими, какъ намъ будетъ угодно, остерегаясь только, чтобы не оцарапать себѣ кожи.
– Провалъ меня возьми! воскликнулъ Санчо, чтобы я сталъ набивать мѣшки такими нѣжностями, изъ-за того только, чтобы легче раскроить себѣ черепъ и переломать кости. – Дудки! не стану я драться, хотя бы ты набилъ твои мѣшки моткани шелку. Пусть себѣ господа наши дерутся, сколько имъ угодно, а мы станемъ лучше ѣсть, пить, веселиться, потому что жизнь наша коротка, и нужно ею путно воспользоваться, а не самимъ пріискивать случая, какъ бы поскорѣе свихнуть себѣ шею.
– Все таки мы подеремся, по крайней мѣрѣ съ полчаса, возразилъ оруженосецъ рыцаря лѣса.
– Нѣтъ, братъ, сказалъ Санчо, я не такое неблагодарное животное, чтобы сталъ драться съ человѣкомъ, который меня напоилъ и накормилъ. Да и съ какой стати драться намъ? что мы имѣемъ одинъ противъ другаго? Слава тебѣ Господи, кажется ничего.
– Ну, за этинъ дѣло, пожалуй, не станетъ. Передъ битвой я готовъ влѣпить тебѣ нѣсколько такихъ оплеухъ, которыя сшибутъ тебя съ ногъ. Этимъ я пожалуй разбужу твой гнѣвъ, хотя бы онъ спалъ, какъ сурокъ.
– Противъ этого есть у меня лекарство, отвѣтилъ Санчо. Стоитъ мнѣ только выломать здоровую дубину, и прежде чемъ ты разбудишь мой гнѣвъ, я своей дубиной усыплю твой собственный такъ, что онъ не пробудится, пожалуй, и до втораго пришествія, потому что я малый, непозволяющій заѣзжать въ мою физіономію всякому встрѣчному. Пусть каждый оглядывается на то, что онъ дѣлаетъ, и всегда лучше никому не трогать чужихъ гнѣвовъ, такъ какъ никто не знаетъ на кого онъ наткнется, и куда какъ часто того, кто собирается стричь – подстригаютъ самого. Богъ благословилъ миръ и проклялъ брань, и если разъяренный котъ дѣлается львомъ, то я, какъ человѣкъ, а не котъ, одинъ Господь вѣдаетъ, чѣмъ могу стать разъярясь. По этому на васъ, ваша милость, я возлагаю съ этой минуты отвѣтственность за все послѣдствія, которыми можетъ окончиться наше побоище.
– Ладно, сказалъ оруженосецъ рыцаря лѣса, утро вечера мудренѣе – и завтра мы ужъ разсудимъ, что дѣлать намъ.
Въ эту минуту защебетали и заблистали на деревьяхъ тысячи сіяющихъ птичекъ, которыя своими радостными, разнообразными гимнами привѣтствовали пришествіе свѣжаго, еле заалѣвшаго на востокѣ дня. На золотистомъ фонѣ его блестѣли крупныя капли росы и обрызганныя ею травы казались сіяющими брилліантами. Зажурчали ручьи, зашевелились луга и развернули свои изумрудные ковры. Но первымъ предметомъ, который озарили въ глазахъ Санчо лучи восходящаго солнца – былъ безпримѣрный въ исторіи носъ оруженосца рыцаря лѣса, скрывавшій въ тѣни своей все его тѣло. И говорятъ, что это, дѣйствительно былъ какой-то сверхъестественный, по величинѣ своей, носъ, съ горбомъ по срединѣ, усѣянный багровыми прыщами и опускавшійся пальца на два ниже рта. Этотъ то носъ съ его горбомъ и прыщами красно-фіолетоваго цвѣта придавалъ физіономіи новаго оруженосца отвратительный видъ, испугавшій Санчо до того, что его всего покоробило, какъ ребенка въ припадкѣ падучей болѣзни, и онъ рѣшился лучше позволить отсчитать себѣ двѣсти оплеухъ, чѣмъ драться съ этимъ вампиромъ.
Донъ-Кихотъ также измѣрилъ глазами своего противника, но послѣдній успѣлъ уже надѣть шлемъ и опустить забрало, такъ что рыцарю невозможно было разглядѣть лица его. Онъ увидѣлъ только, что это былъ человѣкъ плотно сложенный и не высокаго роста. На незнакомцѣ была туника, какъ будто вытканная изъ золотыхъ нитей, вся усѣянная маленькими зеркалами и блестками, въ видѣ луны. Этотъ роскошный костюмъ придавалъ ему какое-то несказанное великолѣпіе. На шлемѣ его развѣвалось множество зеленыхъ, желтыхъ и бѣлыхъ перьевъ, и массивный стальной наконечникъ охватывалъ чрезвычайно длинное и толстое копье его, которое стояло прислоненнымъ въ дереву. Все это заставило думать Донъ-Кихота, что незнакомый противникъ его должно быть не послѣдній рыцарь, но только, въ противоположность своему оруженосцу – онъ ни отъ чего не пришелъ въ ужасъ; напротивъ того, онъ смѣлымъ голосомъ сказал рыцарю зеркалъ: «если желаніе сразиться со мною не уменьшаетъ вашей готовности исполнить мою просьбу, то я прошу васъ приподнять забрало и показать ваше лицо, не уступающее, вѣрно, въ красотѣ вашему наряду»
– Побѣдителемъ или побѣжденнымъ, отвѣчалъ рыцарь зеркалъ, вы еще успѣете на меня наглядѣться, и если я отказываю вамъ въ вашей просьбѣ, то только потому, чтобы не нанести чувствительнаго оскорбленія очаровательной Кассильдѣ, мѣшкая – хоть столько времени, сколько нужно, чтобы приподнять забрало – вступить въ битву и заставить васъ признать то, что вамъ очень хорошо извѣстно.
– Надѣюсь, однако, что вы не откажетесь, тѣмъ временемъ, пока устроитесь на вашемъ сѣдлѣ, – сказать мнѣ: видите ли вы теперь передъ собою того самаго Донъ-Кихота, котораго вы когда-то побѣдили?
– Могу васъ увѣрить, сказалъ рыцарь зеркалъ, что вы похожи на него, какъ одно яйцо на другое, но такъ какъ вы увѣряете, будто васъ преслѣдуютъ волшебники, поэтому я и не утверждаю: побѣдилъ ли я дѣйствительно васъ, или кого другого.
– Этого для меня довольно, сказалъ Донъ-Кихотъ, чтобы окончательно убѣдиться въ вашемъ заблужденіи, но чтобы и васъ убѣдить въ томъ же, я прошу привести сюда нашихъ коней. Я увѣренъ, что скорѣй, чѣмъ вы успѣли бы приподнять ваше забрало, я самъ приподыму его, если только помогутъ мнѣ Богъ и моя дама. Вы же, съ своей стороны, увѣритесь, что между мною и побѣжденнымъ вами Донъ-Кихотомъ есть нѣкоторая разница.
Рѣзко прервавъ на этомъ мѣстѣ разговоръ, рыцари сѣли верхомъ на коней и повернули ихъ кругомъ, чтобы выиграть пространство, нужное для нападенія. Но Донъ-Кихотъ не отъѣхалъ и двадцати шаговъ, какъ услышалъ, что его зоветъ рыцарь зеркалъ, который, остановившись на половинѣ дороги, закричалъ своему противнику:
– Благородный рыцарь! не забывайте условій нашего поединка: – побѣжденный отдаетъ себя въ распоряженіе побѣдителя.
– Очень хорошо это помню, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, лишь бы только побѣжденному не вмѣнилось въ обязанность что-нибудь противное чести рыцаря.
– Понятно – сказалъ рыцарь зеркалъ.
Въ эту минуту взорамъ Донъ-Кихота представился оруженосецъ его противника съ своимъ безпримѣрнымъ носомъ, и удивленный не менѣе Санчо, герой нашъ принялъ эту носатую фигуру за какое-то чудовище, или, по крайней мѣрѣ, за человѣка невѣдомаго еще на землѣ племени. Санчо же, видя своего господина готовящимся къ битвѣ, не чувствовалъ ни малѣйшаго желанія оставаться наединѣ съ своимъ носатымъ компаньономъ изъ страха, чтобы онъ не затѣялъ съ нимъ драки и не сшибъ его съ ногъ однимъ ударомъ своего хобота. Подъ вліяніемъ этого страха, кинулся онъ къ Донъ-Кихоту, ухватился за стремянный ремень его, и когда рыцарь собирался уже повернуть Россинанта кругомъ, сказалъ ему: «ради Бога, помогите мнѣ, ваша милость, взобраться на этотъ пень, оттуда я лучше увижу вашу мужественную встрѣчу съ вашимъ противникомъ».
– Мнѣ кажется, Санчо, что ты хочешь взобраться сюда, чтобы безопасно взирать на бой быковъ – замѣтилъ Донъ-Кихотъ.
– Признаться вамъ, отвѣчалъ Санчо, меня бѣда какъ пугаетъ носъ этого оруженосца. просто стоять возлѣ него, отъ страху, не могу.
– Да, это такой носъ, проговорилъ Донъ-Кихотъ, что не будь я тѣмъ, чѣмъ я есмь, то, пожалуй, и я струхнулъ бы. Однако, полѣзай, я помогу тебѣ.
Тѣмъ временемъ, какъ Донъ-Кихотъ подсаживалъ Санчо, рыцарь зеркалъ отъѣхалъ на надлежащее разстояніе, и полагая, что противникъ его сдѣлалъ то же самое, онъ, не ожидая ни звука трубъ и никакого другого боеваго сигнала, поворотилъ своего коня, достойнаго соперника Россинанта по красотѣ формъ и быстротѣ аллюра – и потомъ во всю прыть его, не превосходившую, впрочемъ, мелкой рыси, поскакалъ на встрѣчу Донъ-Кихоту. Видя его, однако, занятымъ подсаживаніемъ Санчо, онъ остановился на половинѣ пути, за что ему несказанно благодаренъ былъ конь его, чувствовавшій себя окончательно не въ силахъ двинуться ни шагу далѣе. Донъ-Кихоту же показалось, что рыцарь зеркалъ собирается обрушиться на него, какъ громъ, и онъ умудрился такъ ловко пришпорить Россинанта, что если вѣрить исторіи, то это былъ единственный случай въ его жизни, когда самъ Россинантъ пустился въ галопъ; до этихъ поръ, сколько намъ извѣстно, онъ, въ блистательнѣйшія минуты своей жизни, ограничивался мелкой рысью. Воспользовавшись этой чудной стремительностью Россинанта, Донъ-Кихотъ смѣло кинулся на рыцаря зеркалъ, который напрасно вонзалъ и ноги и шпоры въ бока своего коня; послѣдній упорно стоялъ на мѣстѣ, словно прикрѣпленный въ нему якоремъ. Благодаря стеченію этихъ то благопріятныхъ обстоятельствъ, Донъ-Кихотъ возъимѣлъ полную поверхность надъ своимъ противникомъ, которому мѣшали не только конь, но еще и копье его. Безъ малѣйшаго риска, не встрѣчая никакого противодѣйствія, могъ побѣдоносно распорядиться теперь Донъ-Кихотъ съ рыцаремъ зеркалъ, и онъ дѣйствительно распорядился, да такъ мужественно и ловко, что противникъ его безъ чувствъ свалился на землю; и видя его распростертымъ безъ всякаго движенія, можно было подумать, что злополучный рыцарь покончилъ тутъ съ животомъ своимъ.
Увидѣвъ это, Санчо тотчасъ же соскочилъ съ дерева и побѣжалъ къ своему господину; Донъ-Кихотъ тоже соскочилъ съ коня и поспѣшилъ къ побѣжденному имъ рыцарю зеркалъ. Растегнувъ его шлемъ, чтобы убѣдиться умеръ ли онъ, я если нѣтъ, то немного освѣжить его, онъ… но, великій Боже, кто не изумится, узнавъ, что Донъ-Кихотъ, какъ свидѣтельствуетъ исторія, увидѣлъ передъ собою, въ эту минуту, бакалавра Самсона Карраско, его самого съ головы до ногъ. «Санчо!» кликнулъ онъ изо всѣхъ силъ своему оруженосцу: «бѣги сюда скорѣй, и ты увидишь нѣчто невѣроятное, ты убѣдишься, наконецъ, въ томъ, что могутъ творить волшебники».
