Текст книги "Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)"

Автор книги: Мигель Де Сервантес Сааведра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Услышавъ это, Санчо началъ побаиваться, какъ бы ему самому не спятить съ ума, или не лопнуть отъ смѣху. Такъ какъ ему лучше, чѣмъ всякому другому вѣдома была тайна очарованія Дульцинеи, которую очаровалъ онъ самъ, поэтому онъ яснѣе чѣмъ когда-нибудь убѣдился теперь, что господинъ его положительно рехнулся. «Въ недобрый часъ, ваша милость», сказалъ онъ ему, «встрѣтились вы съ этимъ Монтезиносомъ, потому что вернулись вы отъ него кажись не совсѣмъ того… Давно ли подавали вы намъ на каждомъ шагу умные совѣты и говорили умныя рѣчи, а теперь разсказываете такую небывальщину, что ужь я не знаю, право, что и подумать.»

– Санчо! я тебя давно и хорошо знаю, возразилъ Донъ-Кихотъ, поэтому не обращаю никакого вниманія на твои слова.

– Да, правду сказать, и я то не болѣе обращаю вниманія на ваши, отвѣтилъ Санчо, и хоть бейте, хоть убейте вы меня за это и за то, что я еще намѣренъ сказать вамъ, если вы будете разсказывать все такія же неподобія… но, оставимъ это, и пока мы еще въ мирѣ, скажите на милость: какъ вы тамъ узнали эту Дульцинею?

– По платью, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; она была одѣта совершенно такъ же, какъ въ то утро, когда мы ее встрѣтили съ тобой. Я попробовалъ было заговорить съ нею, но она, не отвѣчая ни слова, обернулась ко мнѣ спиной и убѣжала такъ быстро, что ее не догнала бы, кажется, стрѣла, пущенная изъ лука. Я хотѣлъ было идти за нею, но Монтезиносъ остановилъ меня, сказавши, что преслѣдовать ее, значило бы терять попусту время, и что въ тому же приближался часъ, въ который мнѣ слѣдовало покинуть пещеру. Онъ добавилъ, что, въ свое время, онъ извѣститъ меня о томъ, какъ и чѣмъ въ состояніи я буду разочаровать его, Белерму, Дюрандарта и всѣхъ остальныхъ лицъ, пребывающихъ очарованными въ этомъ подземельѣ. Но, когда я говорилъ съ Монтезиносомъ о будущемъ разочарованіи его, одна изъ двухъ пріятельницъ грустной Дульцинеи незримо приблизилась ко мнѣ, и со слезами на глазахъ, какимъ то взволнованнымъ, прерывистымъ шепотомъ сказала мнѣ: «Дульцинея Тобозская цалуетъ ваши руки, проситъ васъ увѣдомить ее о вашемъ здоровьѣ, и находясь въ настоящую минуту въ крайней нуждѣ, просить васъ, Христа ради, положить на эту новенькую канифасовую юбку съ полдюжины реаловъ или сколько найдется у васъ въ карманѣ«. Изъ всего, что я видѣлъ въ Монтезиносской пещерѣ эта сцена сильнѣе всего поразила и тронула меня. «Возможное ли дѣло», спросилъ я Монтезиноса, «чтобы очарованныя лица высокаго званія терпѣли нужду во время своего очарованія»?

– О, рыцарь Донъ-Кихотъ, отвѣчалъ Монтезиносъ; вѣрьте мнѣ, нужда чувствуется одинаково въ очарованныхъ и неочарованныхъ мірахъ. И если благородная дама Дульцинея Тобозская проситъ у васъ въ займы шесть реаловъ, подъ вѣрный залогъ, то совѣтую вамъ исполнить ея просьбу, потому что вѣроятно она испытываетъ крайнюю нужду.

– Залоговъ я никакихъ не беру, отвѣчалъ я Монтезиносу, но ни съ залогомъ, ни безъ залога, я не могу вполнѣ исполнить ея просьбы, потому что въ карманѣ у меня всего четыре реала; это была именно та мелочь, которую ты далъ мнѣ, Санчо, для подаянія бѣднымъ, встрѣтящимся намъ на дорогѣ. Эти четыре реала я отдалъ подругѣ Дульцинеи, и сказалъ ей: «передайте, моя милая, вашей госпожѣ, что я глубоко тронутъ ея несчастіемъ и желалъ бы быть въ эту минуту фукаромъ [10]10
  Фукары – Ротшидьды временъ Сервантеса.


[Закрыть], чтобы помочь ей чѣмъ только возможно. Скажите ей, что я не буду, да и не могу знать, что такое радость, здоровье и спокойствіе, пока не услышу и не увижу ее. Скажите ей, наконецъ, что ее плѣнникъ и рыцарь настоятельно проситъ ее позволить ему увидѣться и переговорить съ нею; и что въ ту минуту, когда она меньше всего будетъ ждать, она услышитъ отъ меня клятву, подобную той, которую произнесъ маркизъ Мантуанскій, клянясь отмстить смерть племянника своего Вальдовиноса, нашедши его умирающимъ въ горахъ. Какъ онъ, я поклянусь не вкушать хлѣба со стола, и произнесу много другихъ тяжелыхъ обѣтовъ, которые маркизъ обѣщалъ исполнять, пока не отмститъ смерть своего племянника, я же поклянусь, нигдѣ не останавливаясь, объѣзжать семь частей міра, дѣятельнѣе самого инфанта донъ-Педро Португальскаго, пока не разочарую моей дамы.

– Вы обязаны это сдѣлать, вы обязаны даже больше сдѣлать для моей госпожи, отвѣчала посланница Дульцинеи, и взявъ изъ рукъ моихъ четыре реала, она, вмѣсто того. чтобы присѣсть и поблагодарить меня, подпрыгнула аршина на два вверхъ и скрылась изъ моихъ глазъ.

– Пресвятая Богородице! воскликнулъ, или скорѣе крикнулъ Санчо, неужели этотъ бѣлый свѣтъ такъ глупо устроенъ, и такая сила у этихъ очарователей и очарованій, что они совсѣмъ вверхъ дномъ перевернули такую умную голову, какъ голова моего господина. О, ваша милость, ваша милость! продолжалъ онъ, обращаясь въ Донъ-Кихоту; подумайте о томъ, что вы тутъ говорите, и не вѣрьте вы этой чепухѣ, которая насильно лѣзетъ вамъ въ голову и мутитъ тамъ все.

– Санчо, я знаю, что ты говоришь это, любя меня, сказалъ Донъ-Кихотъ, но такъ какъ ты не имѣешь ни малѣйшаго понятія ни о чемъ, поэтому все чрезвычайное кажется тебѣ не возможнымъ. Но со временемъ я разскажу тебѣ многое другое, видѣнное мною въ этой пещерѣ, и тогда ты повѣришь тому, что я сказалъ теперь, и что не допускаетъ ни возраженій, ни сомнѣній.

Глава XXIV

Тотъ, кто перевелъ оригиналъ этой великой исторіи, написанной Сидъ Гамедомъ Бененгели, говоритъ, что дошедши до главы, слѣдующей за описаніемъ Монтезиносской пещеры, онъ нашелъ на поляхъ рукописи слѣдующую приписку, сдѣланную рукою самого историка: «не могу постигнуть, ни убѣдить себя въ томъ, дабы все описанное въ предъидущей главѣ дѣйствительно случилось съ славнымъ Донъ-Кихотомъ, потому что до сихъ поръ исторія его была правдоподобна, между тѣмъ какъ происшествіе въ пещерѣ выходитъ изъ границъ всякаго вѣроятія, и я никакъ не могу признать его истиннымъ. Думать, что Донъ-Кихотъ солгалъ, онъ, самый правдивый и благородный рыцарь своего времени, – невозможно; онъ не сказалъ бы ни одного слова неправды даже тогда, еслибъ его готовились поразить стрѣлами; къ тому же, въ такое короткое время, не могъ онъ и придумать столько вопіющихъ небылицъ. И да не обвинятъ меня, если происшествіе въ Монтезиносской пещерѣ кажется апокрифическимъ; я пишу какъ было, не утверждая: правда ли это или нѣтъ; пусть благоразумный читатель самъ судитъ какъ знаетъ. Говорятъ однако, что передъ смертью Донъ-Кихотъ отрекся отъ чудесъ, видѣнныхъ имъ въ Монтезиносской пещерѣ, и сказалъ будто сочинилъ эту исторію потому, что она какъ нельзя болѣе подходила къ описаніямъ, заключавшимся въ его книгахъ». Послѣ этихъ словъ, историкъ продолжаетъ такъ:

Двоюродный братъ столько же удивился дерзости Санчо, сколько терпѣнію его господина и предположилъ, что Донъ-Кихотъ, вѣроятно отъ радости, что увидѣлъ свою даму Дульцинею Тобозскую, хотя и очарованной, прощаетъ такъ много, иначе Санчо слѣдовало бы, по мнѣнію двоюроднаго брата, избить палками за его дерзость. «Я, съ своей стороны, господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій», сказалъ онъ, «нисколько не жалѣю, что отправился съ вами; потому что, во-первыхъ, познакомился съ вашей милостью, – честь для меня не малая, – во-вторыхъ, узналъ тайны Монтезиносской пещеры и чудесныя превращенія Гвадіаны и лагунъ Руидерскихъ, – драгоцѣнное пріобрѣтеніе для моего сочиненія: Испанскій Овидій; въ третьихъ, открылъ древность картъ, которыя, какъ видно изъ словъ рыцаря Дюрандарта: «терпи и выжидай карту», извѣстны были уже во времена Карла Великаго. Выраженіе: выжидай карту Дюрандартъ не могъ услышать, будучи очарованнымъ, а слышалъ его, должно быть, во Франціи, въ эпоху великаго императора Карла, при которомъ онъ жилъ, открытіе чрезвычайно важное для меня, какъ матеріалъ для другой задуманной мною книги: Еще о древности вещей, добавленіе къ Виргилію Полидорскому. Въ своей книгѣ онъ ничего не говоритъ о времени изобрѣтенія картъ; я укажу теперь это время, ссылаясь на такой важный авторитетъ, какъ рыцарь Дюрандартъ. Наконецъ, въ четвертыхъ, я открылъ неизвѣстные до сихъ поръ истоки рѣки Гвадіаны.

– Все это совершенная правда, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, но скажите, пожалуйста, если вы получите разрѣшеніе напечатать свою книгу, въ чемъ я сильно сомнѣваюсь, кому думаете вы посвятить ее?

– Да развѣ мало въ Испаніи вельможъ, которымъ можно посвятить книгу? отвѣчалъ двоюродный братъ.

– Не мало, сказалъ Донъ-Кихотъ, но многіе изъ нихъ, не желая быть обязанными авторамъ, посвящающимъ имъ свои труды, отказываются отъ посвященій. Знаю я одного князя, который можетъ замѣнить собою всѣхъ другихъ; если-бы я могъ сказать о немъ все, что думаю, то возбудилъ бы зависть въ нему не въ одномъ великодушномъ сердцѣ. Но оставимъ это до другаго, болѣе благопріятнаго времени, а теперь подумаемъ, гдѣ бы намъ провести ночь.

– Здѣсь недалеко, отвѣчалъ двоюродный братъ, есть келья одного отшельника, бывшаго, какъ говорятъ, нѣкогда солдатомъ, а теперь пользующагося славой хорошаго христіанина, умнаго и сострадательнаго человѣка. Возлѣ его кельи выстроенъ имъ самимъ доминъ, правда, очень маленькій, но достаточный для того, чтобы можно было переночевать въ немъ тремъ, четыремъ человѣкамъ.

– А есть у этого пустынника куры? спросилъ Санчо.

– У очень немногихъ пустынниковъ нѣтъ ихъ – отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Нынѣшніе отшельники не похожи на своихъ предшественниковъ, спасавшихся въ пустыняхъ Египта, покрываясь пальмовыми листьями и питаясь древесными корнями. Не думайте, однако, чтобы упомянувъ объ однихъ, я заявилъ тѣмъ свое неуваженіе къ другимъ; нѣтъ, я говорю только, что истязанія нашего времени не такъ суровы, какъ прежнія, но отъ этого одинъ отшельникъ не становится хуже другаго. Я такъ думаю, по крайней мѣрѣ, и скажу, что въ наши дни, когда все идетъ навыворотъ, лицемѣръ, притворяющійся человѣкомъ добродѣтельнымъ, все же лучше отъявленнаго негодяя.

Въ эту минуту путешественники наши увидѣли человѣка, почти бѣжавшаго прямо на нихъ, погоняя кнутомъ впереди себя мула, нагруженнаго копьями и аллебардами; поклонившись Донъ-Кихотуи его спутникамъ, незнакомецъ пошелъ себѣ дальше.

– Послушай, сказалъ ему Донъ-Кихотъ, остановись на минуту; мнѣ кажется, ты идешь скорѣе, чѣмъ желаетъ твой мулъ.

– Не могу я остановиться – отвѣчалъ незнакомецъ, потому что завтра все это оружіе должно быть употреблено въ дѣло; сами видите, времени мнѣ терять нельзя, поэтому прощайте. Но если вы хотите знать, для чего нужно это оружіе, то пріѣзжайте въ ту корчму, которая недалеко отъ кельи отшельника, тамъ я разскажу вамъ такія чудеса, что просто… Съ послѣднимъ словомъ онъ стегнулъ своего мула и такъ быстро пустился бѣжать впередъ, что Донъ-Кихотъ не имѣлъ времени спросить его, какія это чудеса намѣревается онъ разсказать имъ? но такъ какъ онъ былъ отъ природы чрезвычайно любопытенъ и большой охотникъ до новостей, поэтому онъ рѣшился безъ замедленія пуститься въ путь и не посѣщая отшельника ѣхать прямо въ корчму; спустя нѣсколько минутъ путешественники наши сидѣли уже верхомъ и двоюродный братъ предложилъ опять заѣхать въ отшельнику, хлѣбнуть у него браги. Услышавъ это, Санчо сейчасъ же повернулъ своего осла въ ту сторону, гдѣ была расположена келья пустынника, и Донъ-Кихотъ съ двоюроднымъ братомъ послѣдовали за нимъ. На бѣду ихъ отшельника не было дома, а была только отшельница; и когда они попросили у нее браги, то имъ отвѣтили, что браги нѣтъ, а если хотятъ они напиться воды, такъ имъ съ удовольствіемъ дадутъ.

– На дорогѣ довольно колодцевъ и безъ вашей воды, оказалъ опечаленный Санчо; тоже нашли чѣмъ угощать. О свадьба Камаша, воскликнулъ онъ, о разливанное море въ домѣ донъ-Діего, сколько разъ еще прійдется мнѣ пожалѣть о васъ.

Отъѣхавъ немного отъ кельи отшельника, Донъ-Кихотъ увидѣлъ впереди себя на дорогѣ молодого мальчика, котораго онъ безъ труда догналъ. Мальчикъ этотъ несъ на плечахъ своихъ шпагу, какъ палку, и маленькій узелокъ, въ которомъ завязано было нѣсколько бѣлья, штаны его и маленькій плащъ. Одѣтъ онъ былъ въ плисовую куртку съ атласными вставками, сквозь которыя виднѣлась его рубаха. На ногахъ его красовались шелковые чулки и модные четыреугольные башмаки, въ родѣ тѣхъ, которые носили пажи. Ему было лѣтъ около восемнадцати или девятнадцати; онъ весело шелъ, разгоняя дорожную скуку какой-то пѣсенькой, кончавшейся этими словами, удержанными въ памяти двоюроднымъ братомъ: «нужда на войну меня гонитъ, а то за какимъ бы я чортомъ туда отправлялся теперь».

– Ты путешествуешь, однако, на легкѣ – сказалъ ему, поровнявшись съ нимъ Донъ-Кихотъ; куда ты идешь?

– Путешествую я на легкѣ отъ того, что жарко и пусто въ карманѣ, а иду я на войну – отвѣчалъ юноша.

– Что жарко, противъ этого я ничего не имѣю сказать, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, но что у тебя пусто въ карманѣ, это для меня непонятно.

– Господинъ мой! отвѣчалъ юноша; въ этомъ узелкѣ несу я плисовые штаны, а куртка на мнѣ. Если дорогою я истаскаю штаны, то не въ чемъ мнѣ будетъ войти въ городъ, купить же другіе мнѣ не на что. Вотъ по этой-то причинѣ, да за одно, чтобы не такъ жарко было, я и путешествую, какъ вы меня видите, – отправляясь поступить въ одну пѣхотную роту, расположенную отсюда въ восьми миляхъ. Она идетъ, какъ слышно, въ Картагену, гдѣ сядетъ на суда; до этого мѣста въ одеждѣ я, слава Богу, нуждаться не буду; въ солдаты же я поступаю потому, что предпочитаю служить королю на войнѣ, чѣмъ какому-нибудь скрягѣ при его дворѣ.

– Имѣешь ли ты право на прибавочное жалованье? спросилъ двоюродный братъ.

– О, если бы я послужилъ немного при дворѣ гранда или другаго важнаго лица, воскликнулъ со вздохомъ юноша, было бы у меня теперь прибавочное жалованье. Славно, право, служить пажемъ при какомъ-нибудь дворѣ: того и гляди, что прямо изъ пажей попадешь въ Офицеры или выслужишь хорошенькую прибавку къ жалованью. А мнѣ, бѣдному, приходилось служить у разнаго ничтожества – Богъ вѣсть, откуда появившагося на свѣтъ, и получать такое жалованье, что половины его не хватило бы на крахмалъ для воротника. Гдѣ ужъ нашему брату за деньгой гоняться, чудомъ развѣ какимъ попадетъ она къ намъ.

– Неужели, однако, прослужа нѣсколько лѣтъ, ты не могъ выслужить себѣ хоть ливреи? спросилъ Донъ-Кихотъ.

– Двѣ выслужилъ, отвѣчалъ юноша, но вѣдь и съ насъ, ваша милость, когда мы отходимъ отъ мѣста, господа наши снимаютъ платье точь въ точь, какъ рясу съ монаховъ, покидающихъ монастырь; вѣдь господа наши только чванятся нашими ливреями.

– Какая мерзость! воскликнулъ Донъ-Кихотъ. Поздравь себя, однако, мой милый, если ты покинулъ своего господина съ прекраснымъ намѣреніемъ – сдѣлаться воиномъ. На свѣтѣ нѣтъ ничего благороднѣе и выгоднѣе, какъ служить, во-первыхъ, Богу, а вмѣстѣ съ тѣмъ своему королю съ оружіемъ въ рукахъ: мечомъ пріобрѣтается, если не болѣе богатствъ, то болѣе чести, чѣмъ перомъ, какъ я говорилъ уже много и много разъ. И если правда, что перо доставило людямъ болѣе денегъ, чѣмъ мечъ, то, въ замѣнъ того, оружіе имѣетъ въ себѣ что-то болѣе величественное, болѣе возвышающее нашу душу; какое-то благородство и блескъ, возносящіе воиновъ превыше всѣхъ другихъ дѣятелей. Другъ мой! выслушай со вниманіемъ нѣсколько словъ, которыя я сейчасъ скажу тебѣ; впослѣдствіи они пригодятся тебѣ и станутъ подпорою и утѣшеніемъ въ тяжелыя минуты, неразлучныя съ твоимъ новымъ званіемъ. Старайся, мой другъ, никогда не думать объ угрожающихъ тебѣ опасностяхъ; худшее, что ожидаетъ насъ здѣсь, это смерть; но пасть со славой – это лучшее, что можемъ мы сдѣлать. Однажды спросили у великаго владыки Рима Юлія Цезаря, какая смерть лучше всѣхъ? «Быстрая и неожиданная», отвѣчалъ онъ. Хотя слова эти сказаны мудрецомъ, не просвѣтленнымъ познаніемъ истиннаго Бога, тѣмъ не менѣе въ нихъ высказана истина, вылившаяся изъ природнаго инстинкта человѣческаго духа. Пусть тебя убьютъ въ первой свалкѣ, все равно – выстрѣломъ ли изъ орудія или взрывомъ мины; ты умрешь одинаково и дѣло твое сдѣлано. Теренцій говоритъ, что воину лучше умереть сражаясь, чѣмъ жить убѣгая; и солдату лучше слышать запахъ пороха, чѣмъ амбры. Другъ мой! если старость застанетъ тебя подъ оружіемъ, то хотя бы ты былъ изувѣченъ, хромъ, покрытъ ранами, ты будешь вмѣстѣ съ тѣмъ покрытъ славою, и никакая бѣдность не омрачитъ того блеска, которымъ озаритъ тебя слава. Къ тому же, въ наше время заботятся о престарѣлыхъ и увѣчныхъ воинахъ, находя, что не слѣдуетъ поступать съ ними подобно тому, какъ поступаютъ рабовладѣльцы съ неграми, которыхъ они отпускаютъ безъ куска хлѣба на волю, когда старость лишаетъ этихъ несчастныхъ возможности работать для своихъ господъ. Выгоняя рабовъ своихъ изъ ихъ послѣдняго пріюта, или, какъ говорятъ, отпуская на волю, этихъ несчастныхъ дѣлаютъ рабами голода, отъ котораго освободить ихъ можетъ только смерть. Больше я не скажу ничего, а предложу тебѣ сѣсть сзади на моего коня и доѣхать со мною до корчмы; тамъ мы съ тобой поужинаемъ, я завтра утромъ ты отправишься себѣ въ путь: и да поможетъ тебѣ Господь пройти его такъ счастливо, какъ того заслуживаетъ твое намѣреніе. – Мальчикъ отклонилъ отъ себя честь ѣхать сзади рыцаря на его конѣ, но согласился поужинать съ нимъ. Санчо же, говорятъ, подумалъ въ эту минуту: «чортъ его, право, разберетъ моего господина. Ну, кто-бы повѣрилъ, чтобы этотъ самый человѣкъ, который говорилъ теперь такъ, что любо слушать, увѣрялъ недавно? будто видѣлъ такія неподобія въ Монтезиносской пещерѣ; дѣлать, однако, нечего, нужно тянуть на его сторону.

Подъ вечеръ путешественники наши пріѣхали въ корчму, и Санчо чрезвычайно обрадовался, видя, что господинъ его принялъ, на этотъ разъ корчму за корчму, а не за замокъ, какъ это онъ дѣлалъ обыкновенно. Не успѣлъ Донъ-Кихотъ войти въ нее, какъ тотчасъ же освѣдомился о крестьянинѣ съ копьями и алебардами, и узналъ, что онъ теперь въ конюшнѣ занятъ своимъ муломъ. Ни минуты не медля рыцарь отправился туда же; Санчо и двоюродный братъ послѣдовали за нимъ и предоставили Россинанту занять тамъ лучшее и такъ сказать почетное стойло.

Глава XXV

Донъ-Кихотъ сгоралъ нетерпѣніемъ узнать, что за чудеса такія собирался разсказать ему встрѣченный имъ на дорогѣ крестьянинъ, и, отыскавъ его, просилъ тотчасъ же разсказать ему то, что онъ недавно обѣщалъ.

– Погодите, отвѣчалъ крестьянинъ, дайте мнѣ управиться съ моимъ муломъ, а ужо я вамъ поразскажу просто уму невѣроятныя вещи.

– Если только дѣло стало за муломъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, то я помогу тебѣ управится съ нимъ. И ни минуты не медля принялся онъ очищать стойло и просѣевать ячмень, – въ благодарность за эту помощь, крестьянинъ готовъ былъ съ большой охотой разсказать свои чудеса и немного спустя усѣвшись рядомъ съ рыцаремъ, окруженный хозяиномъ, Санчо и двоюроднымъ братомъ, онъ разсказалъ имъ слѣдующее: «нужно вамъ сказать, господа», такъ началъ онъ, «что въ одной деревушкѣ, миляхъ въ четырехъ отсюда, у регидора, по недосмотру или вслѣдствіе плутней его служанки, пропалъ оселъ. И что ни дѣлалъ онъ, чтобы отыскать этого осла, ничто не помогло. Какъ вдругъ, недѣли этакъ черезъ двѣ, къ этому регидору, у котораго пропалъ оселъ, подходитъ другой регидоръ того же самаго села и говоритъ ему: «заплатите мнѣ за добрую вѣсть, оселъ вашъ нашелся».

– Отчего не заплатить, но только желательно мнѣ знать, гдѣ онъ нашелся? сказалъ ему первый регидоръ.

– На горѣ, въ лѣсу, отвѣчалъ другой регидоръ; я замѣтилъ его сегодня по утру, но только безъ сѣдла, безъ хомута и такого худаго, что просто жалость беретъ, глядя на него. Я хотѣлъ было пригнать его прямо къ вамъ, но онъ такъ ужъ успѣлъ одичать за это время, что какъ только завидѣлъ меня, такъ со всѣхъ ногъ пустился бѣжать въ самую глушь лѣсную. Если вамъ желательно отправиться со мною искать его, сказалъ отыскавшій осла регидоръ другому регидору, такъ позвольте мнѣ только отвести домой своего осла; я черезъ минуту буду назадъ.

– Вы сдѣлаете мнѣ превеликое одолженіе, и я съ моей стороны, дастъ Богъ, когда-нибудь отблагодарю васъ, отвѣтилъ ему хозяинъ потеряннаго осла.

Вотъ такъ точно, какъ я вамъ разсказываю это происшествіе, такъ разсказываютъ его всѣ люди хорошо знающіе это дѣло, замѣтилъ крестьянинъ. Когда вернулся другой регидоръ, продолжалъ онъ, оба они, взявши другъ друга подъ руку, отправились на гору, въ лѣсъ, искать осла, но только на самомъ томъ мѣстѣ гдѣ думали найти его, ничего не нашли, и сколько они не искали, а осла нѣтъ какъ нѣтъ. Тогда другой то регидоръ, видѣвшій осла поутру, сказалъ своему товарищу: придумалъ я хитрость, съ помощью которой, я надѣюсь, мы откроемъ, наконецъ, вашего осла, хотя бы онъ запрятался не то что въ лѣсу, а подъ землей. Видите ли что: большой я мастеръ ревѣть по ослиному, и если вы хоть чуточку поможете мнѣ, то и дѣлу конецъ.

– Я то? воскликнулъ другой регидоръ, да я вамъ зареву лучше настоящаго осла.

– Поглядимъ, сказалъ ему товарищъ его, и вотъ какъ дѣло мы съ вами устроимъ: вы отправьтесь крутомъ съ одной стороны горы, а я отправлюсь съ другой. Пройдемъ мы этакъ немного съ вами да и заревемъ каждый по ослиному, опять пройдемъ и опять заревемъ, и опять… и тогда невозможная это вещь, чтобы оселъ вашъ не отвѣтилъ, если только онъ находится еще здѣсь.

– Прекраснѣйшую штуку придумали вы, господинъ мой, отвѣчалъ хозяинъ осла, истинно достойную такого великаго мудреца, какъ вы.

Въ ту же минуту оба регидора разстались, и, какъ условлено было между ними, каждый пошелъ себѣ въ свою сторону, да оба въ одно время и заревѣли, и побѣжали другъ къ дружкѣ на встрѣчу, полагая, что они ужъ отыскали осла. И первый то регидоръ, наткнувшись на своего товарища, просто вѣрить не хотѣлъ, что это товарищъ его, а не оселъ.

– Это я, я, а не оселъ вашъ – увѣрялъ товарища своего другой товарищъ.

– Ну такъ клянусь же вамъ, отвѣчалъ первый регидоръ, что ничѣмъ вы не разнитесь отъ самаго настоящаго осла, то есть въ жизнь мою не слыхалъ, говорилъ онъ, такого удивительнаго ослинаго голоса.

– Нѣтъ, позвольте ужъ, нисколько не льстя, похвалы эти воздать вамъ, отвѣтилъ ему товарищъ, право, вамъ онѣ пристали больше чѣмъ мнѣ, потому что, клянусь создавшимъ меня Богомъ, вы, ваша милость, не уступите славнѣйшему на свѣтѣ ослу. Ревете вы сильно и протяжно; рѣзкости, въ вашемъ ревѣ, какъ разъ въ мѣру, переливовъ много, и какъ вамъ угодно, а только съ вами мнѣ не сравняться, честь вамъ и слава; я уступаю вамъ все преимущество въ этакомъ пріятномъ талантѣ.

– Тѣмъ лучше, сказалъ регидоръ, потому что теперь я стану больше уважать себя, чѣмъ до сихъ поръ; все же я буду знать, что не совсѣмъ я человѣкъ безталанный; какой бы тамъ ни былъ талантъ, а все же таки есть, а съ меня этого и довольно. Только, правду сказать, хотя я и зналъ за собою, что я мастеръ ревѣть, мо никогда не полагалъ, чтобы я такъ удивительно ревѣлъ, какъ вы меня увѣряете.

– Да-съ, отвѣчалъ другой регидоръ, скажу я вамъ, ваша милость, что много на свѣтѣ удивительныхъ талантовъ ни за что пропадаетъ, потому что пользоваться не умѣютъ ими.

– Ну, пожалуй что наши то таланты, сказалъ ему товарищъ, могутъ пригодиться развѣ когда случится вотъ такой особенный случай, какъ сегодня, да и теперь еще, дай Богъ, чтобы они пригодились намъ.

Сказавши это, они разошлись и снова заревѣли, и то и дѣло принимали другъ дружку за пропавшаго осла, только видя наконецъ, что они попусту бѣгаютъ на встрѣчу самимъ себѣ, они рѣшили для того, чтобы не принимать себя больше за осла, ревѣть каждый разъ не по одному, а по два раза. Но только ходили они, ходили, всю гору обшарили, и какъ не ревѣли, а осла все нѣтъ; и знаку никакого не подалъ имъ. Да и трудно было знакъ ему подать, когда нашли они его гдѣ-то въ лѣсу, изъѣденнаго волками.

– Не удивляюсь я теперь, сказалъ хозяинъ его, что не получали мы отъ бѣднаго моего осла никакого отвѣта, потому что будь онъ живъ, онъ непремѣнно заревѣлъ бы, или не былъ бы онъ оселъ. Но труды свои я все-таки считаю не потерянными, сказалъ онъ своему товарищу, потому что, хотя я и нашелъ осла своего мертвымъ, но за то услышалъ вашъ удивительный ревъ.

– Право, ваша милость, мы сто имъ другъ друга, отвѣчалъ ему другой регидоръ; и священникъ пріятно поетъ, да и хоръ не дурно. Съ тѣмъ они и возвратились домой совсѣмъ охрипшіе, усталые и скучные; и разсказали они послѣ того другъ про дружку всѣмъ своимъ сосѣдямъ, друзьямъ и знакомымъ, какъ это удивительно каждый изъ нихъ реветъ по ослиному. Дошла эта молва и до сосѣднихъ деревень. И такъ-какъ чортъ заводитъ вездѣ, гдѣ можетъ, споры и дрязги, то и настроилъ онъ народъ сосѣдней деревни на то, что какъ только завидитъ онъ кого-нибудь изъ нашихъ, такъ и зареветъ сейчасъ по ослиному – и стала сосѣдняя деревня какъ будто насмѣхаться надъ нашею за то, что наши регидоры такъ славно ревутъ. Въ дѣло это, что хуже всего, вмѣшались деревенскіе мальчуганы, и теперь дошло до того, что на людей того села, въ которомъ приключилось это происшествіе съ осломъ, указываютъ пальцами вездѣ, словно на чернаго между бѣлыми. Много уже разъ народъ изъ нашего села, надъ которымъ смѣются, – я самъ, ваша милость, изъ этого села, – выходилъ съ полнымъ оружіемъ на битву съ насмѣшниками, такъ что ничто не могло унять ихъ, ни стыдъ, ни страхъ, ни король, ни суды. И завтра люди нашего села должны будутъ выйти на битву съ другимъ селомъ, которое находится отъ насъ миляхъ въ двухъ, и пуще всѣхъ другихъ надоѣдаетъ намъ. Вотъ для своихъ то земляковъ, ваша милость, на завтра, я и везу всѣ эти пики и алебарды; и вотъ вамъ чудеса, которыя я собирался разсказать; если онѣ вамъ не показались чудесами, такъ другихъ у меня, право, нѣтъ. Этими словами добрый человѣкъ закончилъ разсказъ свой, и почти въ ту же минуту у воротъ корчмы показался какой-то господинъ, покрытый замшей съ головы до ногъ. Все было замшевое на немъ: чулки, брюки, куртка.

– Хозяинъ, громко сказалъ онъ, есть мѣсто? Со мною моя ворожея обезьяна, и если угодно, могу сейчасъ представить вамъ освобожденіе Мелизандры.

– Добро пожаловать, воскликнулъ хозяинъ; мы, значитъ, весело проведемъ сегодня вечеръ, когда пожаловалъ къ намъ господинъ Петръ. Кстати, я забылъ сказать, что этотъ господинъ Петръ косилъ лѣвымъ глазомъ и что цѣлая половина лица его, пораженная какою то болѣзнію, была покрыта зеленымъ пластыремъ.

– Добро пожаловать, продолжалъ хозяинъ; но гдѣ же твой театръ и обезьяна?

– Сейчасъ будутъ, отвѣчалъ Петръ; я опередилъ ихъ, чтобы узнать найдется ли мѣсто для нихъ?

– Для тебя, другъ мой, я бы отобралъ мѣсто у самого герцога Альбы, сказалъ хозяинъ, скорѣй подавай-ка сюда твой театръ; кстати у насъ теперь гости, они заплатятъ тебѣ хорошо и за представленіе и за штуки твоей обезьяны.

– Тѣмъ лучше, сказалъ Петръ; для дорогихъ гостей я пожалуй и цѣну сбавлю: мнѣ бы только вознаградить издержки, за большимъ я не гонюсь. Пойду, однако, потороплю своихъ; съ послѣднимъ словомъ онъ покинулъ корчму.

Донъ-Кихотъ сейчасъ же разспросилъ хозяина, что это за господинъ Петръ, что это за театръ и что за обезьяна?

– Это знаменитый хозяинъ театра маріонетокъ, отвѣчалъ хозяинъ, старый знакомый этихъ мѣстъ арагонскаго Ламанча, по которымъ онъ давно разъѣзжаетъ, показывая освобожденіе Мелисандры знаменитымъ донъ-Гаиферосомъ; любопытнѣйшее, я вамъ скажу, представленіе, такая прекрасная исторія, какихъ никогда не приводилось видѣть на нашей сторонѣ. Кромѣ того Петръ возитъ съ собою такую удивительную обезьяну, что вѣрить нельзя. Если вы ее спросите о чемъ-нибудь, она внимательно выслушаетъ васъ, потомъ вскочитъ на плечо своего хозяина, нагнется въ его уху и отвѣчаетъ ему на ухо на вашъ вопросъ, а хозяинъ слушаетъ и повторяетъ за ней. Она лучше угадываетъ прошедшее, чѣмъ будущее, случается правда, что и совретъ, но почти всегда говоритъ правду, точно чортъ въ ней сидитъ. Плата ей два реала за отвѣтъ, если она…. то есть хозяинъ за нее отвѣтитъ то, что она скажетъ ему на ухо. Говорятъ, что онъ накопилъ себѣ, благодаря своей обезьянѣ, порядочную деньгу. Петръ этотъ, я вамъ доложу, человѣкъ, какъ говорится въ Италіи – молодецъ, лихой товарищъ, и изъ всѣхъ людей на свѣтѣ живетъ себѣ кажется въ наибольшее удовольствіе. Говоритъ онъ за шестерыхъ, пьетъ за двѣнадцатерыхъ и все это на счетъ своего языка, обезьяны и театра.

Тутъ подоспѣлъ и самъ Петръ съ повозкой, на которой помѣщались его обезьяны и театръ. Знаменитая обезьяна его была большая, безхвостая, покрытая шерстью, похожей на войлокъ, но съ довольно добродушной физіономіей. Не успѣлъ увидѣть ее Донъ-Кихотъ, какъ уже спросилъ: «скажи мнѣ ворожея, обезьяна, что станется съ нами и чѣмъ мы занимаемся? вотъ мои два реала за отвѣтъ». Онъ велѣлъ Санчо передать ихъ Петру.

Вмѣсто обезьяны отвѣтилъ Петръ: «благородный господинъ! обезьяна моя не предсказываетъ будущаго, но изъ прошлаго и настоящаго кое что знаетъ».

– Чортъ меня возьми, воскликнулъ Санчо, тоже дурака нашли, стану платить я за то, чтобы мнѣ разсказали, что было со мной, да кто это знаетъ лучше меня самого; ни одного обола не дамъ я за это. Вотъ что касается настоящаго, это дѣло другое; на тебѣ обезьяна два реала, скажи мнѣ: что подѣлываетъ теперь супруга моя – Тереза Пансо?

– Я не беру денегъ впередъ, отвѣчалъ Петръ. Вотъ когда обезьяна отвѣтитъ, тогда пожалуйте. Съ послѣднимъ словомъ онъ ударилъ себя два раза по лѣвому плечу, на которое тотчасъ же вспрыгнула обезьяна, и, наклонившись въ уху своего господина, принялась съ удивительною скоростью стучать зубами. Постучавъ нѣсколько секундъ она спрыгнула внизъ и тогда Петръ побѣжалъ къ Донъ-Кихоту, опустился передъ нимъ на колѣни и воскликнулъ, обвивъ руками его ноги: «лобызаю ноги твои, о славный воскреситель забытаго странствующаго рыцарства! Лобызаю ихъ съ такимъ же благоговѣніемъ, съ какимъ облобызалъ бы я два геркулесовыхъ столба, о рыцарь! котораго никто не въ силахъ достойно восхвалить! О, знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, опора слабыхъ, поддержка падающихъ, спасеніе упадшихъ и утѣшеніе всѣхъ скорбящихъ!»

Услышавъ это, Донъ-Кихотъ остолбенѣлъ, Санчо глаза выпучилъ, двоюродный братъ изумился, пажъ испугался, хозяинъ приросъ въ своему мѣсту, крестьянинъ изъ ревущей по ослиному деревни ротъ разинулъ, и у всѣхъ вмѣстѣ поднялись дыбомъ волосы, между тѣмъ славный содержатель театра маріонетокъ, обращаясь къ Санчо, хладнокровно продолжалъ: «и ты, о, добрый Санчо Пансо, славнѣйшій оруженосецъ славнѣйшаго рыцаря въ мірѣ, возрадуйся: жена твоя Тереза Пансо здравствуетъ и разчесываетъ теперь коноплю; подъ лѣвымъ бокомъ у нее стоитъ съ выбитымъ черепкомъ кувшинъ, изъ котораго она потягиваетъ вино и тѣмъ разгоняетъ скуку, сидя за работой».

– Все это очень можетъ быть, отвѣчалъ Санчо, потому что жена моя, я вамъ скажу, просто, блаженная женщина, и еслибъ только не ревновала она, такъ не промѣнялъ бы я ее на эту великаншу Андондону, которая, какъ говоритъ мой господинъ, была женщина понятливая и расчетливая хозяйка, а моя Тереза, такъ та ни въ чемъ не откажетъ, все дастъ себѣ, хотя бы изъ добра своихъ дѣтей.