Текст книги "Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)"

Автор книги: Мигель Де Сервантес Сааведра

Глава XVIII

На воротахъ большаго, какъ это обыкновенно бываетъ въ деревняхъ, дома донъ-Діего было высѣчено оружіе изъ необдѣланнаго камня; на самомъ же дворѣ помѣщался погребъ, и у входа въ него расположены были кругами глиняныя кружки для храненія вина. Такъ какъ эти кружки приготовляются въ Тобозо, поэтому онѣ тотчасъ же пробудили въ Донъ-Кихотѣ воспоминаніе о его очарованной дамѣ, и, не обращая вниманія ни на слова свои, ни на слушателей, онъ съ тяжелымъ вздохомъ, воскликнулъ: «о, безцѣнный кладъ, открытый на мое несчастіе! прелестный и веселый, когда это было угодно Творцу! О, кружки тобозскія, напомнившія мнѣ объ этомъ безцѣнномъ кладѣ моей горькой скорби!» Восклицанія эти услышалъ студентъ-поэтъ, сынъ донъ-Діего, вышедшій вмѣстѣ съ своею матерью встрѣтить гостя, который изумилъ ихъ своимъ страннымъ видомъ. Сошедши съ коня, Донъ-Кихотъ поспѣшилъ съ изысканной вѣжливостью къ хозяйкѣ попросить позволенія поцаловать ея руки.

– Позвольте представить вамъ и попросить васъ принять съ вашимъ обычнымъ радушіемъ странствующаго рыцаря Донъ-Кихота Ламанчскаго, одного изъ самыхъ мужественныхъ и скромныхъ рыцарей въ мірѣ, сказалъ ей мужъ, представляя Донъ-Кихота.

Жена его, донна-Христина, чрезвычайно радушно и мило приняла рыцаря. Донъ-Кихотъ предлагалъ ей свои услуги въ самыхъ вѣжливыхъ выраженіяхъ, послѣ чего, почти съ тѣми же церемоніями представился студенту, которому онъ показался человѣкомъ умнымъ и милымъ.

Здѣсь историкъ описываетъ со всѣми подробностями домъ донъ-Діего, представляя такимъ образомъ вѣрную картину дома богатаго испанскаго помѣщика. Но переводчикъ счелъ за лучшее пройти эти подробности молчаніемъ, потому что онѣ не вполнѣ соотвѣтствуютъ главному предмету, находя, что исторія эта почерпаетъ больше силы въ правдѣ самой сущности разсказа, чѣмъ въ холодныхъ отступленіяхъ.

Донъ-Кихота попросили войти въ одну изъ-залъ, гдѣ Санчо снялъ съ него оружіе, и рыцарь остался въ замшевомъ камзолѣ, перетертомъ и перемаранномъ его заржавѣвшимъ оружіемъ. Онъ носилъ накрахмаленный, безъ кружевъ, воротникъ, на подобіе студенческаго, и вылощенные воскомъ башмаки. Готовясь выйти въ хозяевамъ, онъ надѣлъ черезъ плечо мечь свой, висѣвшій на перевязи изъ кожи морскаго волка, которымъ онъ не препоясывалъ себя вокругъ стана, потому что, какъ говорятъ, давно уже страдалъ поясницей: наконецъ, онъ накинулъ на плечи плащъ изъ тонкаго темнаго сукна. Но прежде всего онъ вымылъ себѣ лицо и голову въ пяти или шести перемѣнахъ воды, что не мѣшало, однако, и самой послѣдней походить еще немного на сыворотку, благодаря жадности Санчо и роковому творогу, такъ хорошо выпачкавшему его господина.

Умывшись и одѣвшись, Донъ-Кихотъ съ самымъ развязнымъ и любезнымъ видомъ вошелъ въ другую залу, гдѣ его ожидалъ студентъ, готовый занимать рыцаря до обѣда, которымъ донна-Христина хотѣла показать, что она знаетъ какъ принимать такого гостя, какъ Донъ-Кихотъ.

Нужно замѣтить, что тѣмъ временемъ, какъ рыцарь снималъ съ себя оружіе, донъ-Лорензо – сынъ Діего, успѣлъ спросить своего отца: кого это онъ привезъ съ собою? Его лицо, фигура, наконецъ ваше представленіе его, какъ странствующаго рыцаря, все это чрезвычайно удивило меня и мать мою.

– Ничего не знаю, отвѣчалъ донъ-Діего, и могу только сказать, что я видѣлъ нѣсколько дѣйствій его, достойныхъ полуумнаго, и слышалъ разговоръ его, заставлявшій забывать о его дѣйствіяхъ. Но, поговори съ нимъ самъ; испытай его познанія, и такъ какъ ты считаешь себя умницей, то и суди объ его умѣ или безуміи; я, правду сказать, болѣе вижу въ немъ полуумнаго, чѣмъ мудреца.

Послѣ этого донъ-Лорензо ушелъ, какъ мы уже сказали, занимать Донъ-Кихота, и въ завязавшемся между ними разговорѣ, рыцарь сказалъ, между прочимъ, своему собесѣднику: «отецъ вашъ говорилъ уже мнѣ о вашемъ умѣ и вашихъ рѣдкихъ талантахъ; въ особенности же онъ обратилъ мое вниманіе на васъ, какъ на знаменитаго поэта».

– Поэта, быть можетъ, отвѣчалъ донъ-Лорензо, но знаменитаго – это слишкомъ много. Я дѣйствительно большой любитель поэзіи, продолжалъ онъ, люблю читать знаменитыхъ поэтовъ, изъ чего впрочемъ никакъ не слѣдуетъ, чтобы я самъ быхъ одинъ изъ этихъ избранныхъ.

– Мнѣ нравится въ васъ эта скромность, замѣтилъ ему Донъ-Кихотъ, потому что, правду сказать, поэты вообще народъ много думающій о себѣ; рѣдко кто изъ нихъ не воображаетъ себя Богъ знаетъ чѣмъ.

– Нѣтъ правила безъ исключенія, сказалъ Лорензо, есть и такіе, которые, будучи поэтами. вовсе не воображаютъ себя ими.

– Такихъ, пожалуй, немного, возразилъ Донъ-Кихотъ. Но скажите пожалуйста: какими это стихами вы такъ заняты, и, какъ передахъ мнѣ вашъ отецъ, озабочены, въ настоящую минуту? Если вамъ предстоитъ развить какую-нибудь заданную тему, то я кое что понимаю въ этомъ дѣлѣ, и очень быхъ бы радъ взглянуть на вашъ трудъ. Если вы пишете стихотвореніе на конкурсъ, то постарайтесь получить второй призъ, потому что первый всегда дается или знатности, ими по протекціи, между тѣмъ какъ второй – есть призъ таланта, и вторымъ тутъ ужъ становится третій, а настоящимъ третьимъ будетъ едва ли не первый. Подобно степенямъ, даваемымъ въ вашихъ университетахъ. И однако самое названіе первый – это великая вещь.

До сихъ поръ, подумалъ Лорензо, онъ не похожъ на полуумнаго, посмотримъ, что дальше будетъ. «Вы кажется посѣщали университеты?» сказалъ онъ, обращаясь къ Донъ-Кихоту; «скажите пожалуйста, по какому факультету вы шли?»

– По факультету странствующаго рыцарства, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. Рыцарство не уступаетъ поэзіи, и даже, быть можетъ, возносится надъ нею.

– Объ этомъ факультетѣ я право ничего не слыхалъ, отвѣчалъ донъ-Лорензо.

– Это факультетъ, на которомъ проходятся всѣ науки міра, сказалъ рыцарь. Мы должны быть юристами, знать юриспруденцію к законы собирательные и распредѣлительные, чтобы каждому отдавать то, что принадлежитъ ему. Странствующій рыцарь долженъ быть богословомъ, чтобы знать догматы исповѣдуемой имъ римско-католической религіи, и поучать въ нихъ тѣхъ, которые потребуютъ того. Онъ долженъ быть врачемъ, и въ особенности ботаникомъ, чтобы умѣть отыскать, среди пустынь и необитаемыхъ мѣстностей, цѣлебныя травы для своихъ ранъ, потому что онъ не долженъ и не можетъ надѣяться всюду находить кого-нибудь для перевязки ихъ. Онъ долженъ быть астрономомъ, чтобы по звѣздамъ опредѣлять время въ ночи, и знать гдѣ, подъ какимъ градусомъ, въ какой странѣ свѣта, находится онъ. Онъ долженъ быть силенъ въ математикѣ, потому что она можетъ понадобиться ему на каждомъ шагу, и не говоря уже о томъ, что разумѣется само собой, что истинный странствующій рыцарь долженъ быть украшенъ всѣми достоинствами украшающими духовную особу; я упомяну еще о нѣкоторыхъ мелочахъ; такъ, рыцарь долженъ умнѣть плавать какъ рыба Николай [7]7
  Имя человѣка, прославившагося своимъ искусствомъ плавать въ концѣ XV столѣтія.


[Закрыть]; долженъ умѣть подковать, взнуздать и осѣдлать коня, и восходя выше и выше скажу, что онъ долженъ оставаться вѣрнымъ Богу и своей дамѣ. Онъ долженъ быть цѣломудренъ въ помыслахъ, благопристоенъ въ словахъ, добръ, благороденъ и щедръ въ своихъ дѣйствіяхъ, неустрашимъ въ опасностяхъ, терпѣливъ въ несчастіи, милосердъ къ страдальцамъ, обязанъ пребывать непоколебимымъ столбомъ и защитникомъ истины, за которую онъ долженъ всегда быть готовымъ положить свою голову. Изъ этихъ то великихъ и малыхъ качествъ образуется странствующій рыцарь. Скажите же теперь, милостивый государь: пустячная ли эта наука, образующая странствующаго рыцаря, и можетъ ли она стоять въ уровень съ самыми важными науками, преподаваемыми въ нашихъ училищахъ и академіяхъ?

– Еслибъ это было дѣйствительно такъ, какъ вы говорите, отвѣчалъ донъ-Лорензо, то о величіи этой науки не могло бы быть и спору.

– Какъ понимать ваши слова: еслибъ это было дѣйствительно такъ? спросилъ Донъ-Кихотъ.

– Да такъ, что я сомнѣваюсь, отвѣчалъ Лорензо, существовали ли когда-нибудь, а въ наше время и подавно, странствующіе рыцари, особенно украшенные столькими доблестями.

– Большая часть людей этого міра убѣждена подобно вамъ, что странствующихъ рыцарей никогда не было на свѣтѣ, возразилъ Донъ-Кихотѣ; и если бы небо не убѣдило, чудеснымъ образомъ, этихъ невѣрующихъ въ противномъ, то слова мои, какъ показалъ мнѣ неоднократный опытъ, не послужили бы ни къ чему; поэтому я не намѣренъ теперь разсѣевать вашего заблужденія, раздѣляемаго вами со многими другими. Все, что я думаю сдѣлать, это просить небо, да просвѣтитъ оно васъ и убѣдитъ, какъ дѣйствительны и необходимы были странствующіе рыцари минувшихъ временъ, и какъ благотворно было бы появленіе ихъ въ настоящія. Но за грѣхи наши нынѣ царствуютъ въ мірѣ лѣность, праздность, изнѣженность и корысть.

Кажется милый нашъ гость начинаетъ заговариваться, подумалъ донъ-Лорензо, во всякомъ случаѣ это въ высшей степени замѣчательный безумецъ, и съ моей стороны было бы глупо не признавать его такимъ.

Этимъ окончился разговоръ ихъ, и они отправились обѣдать.

Донъ-Діего спросилъ сына, что скажетъ онъ объ ихъ гостѣ? «Я бы запретилъ всѣмъ врачамъ», отвѣчалъ донъ-Лорензо, «и всѣмъ переписчикамъ его дѣйствій изъять что либо изъ хаоса его безумія. Это удивительный безумецъ, у котораго выпадаютъ иногда чрезвычайно свѣтлыя минуты».

Обѣдъ вполнѣ оправдалъ слова Донъ-Діего, говорившаго, что онъ любитъ угощать своихъ гостей здоровой, вкусной и питательной пищей. Но что въ особенности восхитило Донъ-Кихота, это удивительная тишина, царствовавшая во всемъ домѣ и дѣлавшая его похожимъ на обитель иноковъ. Когда со стола сняли скатерть, возблагодарили Подателя всѣхъ благъ и обмыли руки, Донъ-Кихотъ попросилъ донъ-Лорензо прочитать ему стихи, написанные имъ на поэтическое состязаніе.

– Чтобы не походить на тѣхъ поэтовъ, отвѣчалъ донъ-Лорензо, которые отказываются читать стихи свои, когда ихъ просятъ, и читаютъ, когда ихъ никто объ этомъ не проситъ, я исполню вашу просьбу и прочту вамъ мое стихотвореніе, за которое я, впрочемъ, не жду никакой награды, потому что въ этомъ трудѣ я вижу не болѣе, какъ умственное упражненіе.

– Одинъ изъ моихъ друзей, сказалъ Донъ-Кихотъ, человѣкъ не глупый, былъ того мнѣнія, что не слѣдуетъ писать стиховъ на заданную тему, такъ какъ они всегда удаляются отъ предмета и мысли напередъ составленнаго предложенія; къ тому же правила, существующія у насъ для подобнаго рода сочиненій, весьма строги. Въ стихахъ этихъ не допускается напримѣръ словъ: говоритъ ли онъ, или скажу ль, не допускается категорическихъ выраженій и ставится авторамъ много другихъ препонъ, какъ это очень хорошо извѣстно вамъ.

– Откровенно говоря, сказалъ Лорензо, я бы хотѣлъ указать вамъ на какую нибудь ошибку, утверждаемую и повторяемую вами, но не могу, потому что вы ускользаете изъ рукъ моихъ, какъ змѣя.

– Тоже говоря откровенно, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, я не понимаю, что вы хотите выразить этими словами, что я ускользаю изъ вашихъ рукъ, какъ змѣя.

– Надѣюсь, вы скоро поймете меня, сказалъ Лорензо, а теперь не угодно ли вамъ прослушать мои стихи на тесу. Вотъ тема:

 
Когда бъ можно что было возродиться,
И мнѣ въ одномъ грядущемъ бы не жить,
Иль еслибъ будущность могла раскрыться
Того, что должно послѣ наступить.
 

Стихотвореніе.

 
И счастіе мое прошло, какъ все за свѣтѣ
Проходитъ. И судьба меня съ тѣхъ поръ
Не осыпала благами своими
Ни щедрой, ни воздержною рукой.
У ногъ своихъ ужъ нѣсколько столѣтій,
Ты распростертымъ зришь меня судьба!
О, возврати къ мнѣ счастіе былое;
И съ жизнью могъ еще бъ я примириться
Когда бъ могло, что было возродиться.
Ни славы, ни тріумфовъ, ни побѣдъ,
Ни пальмъ иныхъ я въ жизни не ищу,
Какъ только счастья моего былого;
Мой бичъ – о немъ воспоминанье.
Фортуна! возврати къ ты мнѣ его,
Чтобъ этотъ тайный пламень потушить
И мнѣ въ одномъ грядущемъ бы не жить.
Но что жъ? я невозможнаго прошу.
Какъ можетъ то, что было возродиться?
Какой наукой – время возвратить?
Оно летитъ, идетъ – все безвозвратно,
И странно было бы вообразить,
Чтобы грядущее могло въ прошедшемъ скрыться,
Иль чтобы будущность могла раскрыться.
Не лучше ль умереть и горе въ гробѣ
Похоронить, чѣмъ жить въ волненьи вѣчномъ,
Колеблясь между страхомъ и надеждой.
И кажется порой – всего вѣрнѣе
Покончить разомъ, но иная мысль,
Мысль лучшая рождается въ умѣ,
И заставляетъ въ этомъ мірѣ жить
Тѣмъ, что она мнѣ не даетъ забыть
Того, что должно послѣ наступить.
 

Когда донъ-Лорензо окончилъ чтеніе своихъ стиховъ, Донъ-Кихотъ всталъ со стула, и взявъ его за руку воскликнулъ, или вѣрнѣе, почти закричалъ: «клянусь небомъ и всѣмъ его величіемъ, великодушный юноша, вы лучшій поэтъ въ мірѣ и достойны быть увѣнчаны лаврами не только Кипромъ или Гаэтой, какъ сказалъ одинъ поэтъ, надъ которымъ да сжалится Богъ, но афинской академіей, еслибъ только она существовала теперь, и нашими нынѣшними академіями Парижской, Болонской и Саламанкской. И да пронзитъ Господь стрѣлами Апполона тѣхъ судій, которые откажутъ вамъ въ первомъ призѣ; да никогда музы не переступятъ порога ихъ жилищъ. Будьте такъ добры: прочитайте мнѣ еще какіе-нибудь стихи ваши, потому что я желалъ бы полюбоваться, такъ сказать, со всѣхъ сторонъ вашимъ поэтическимъ геніемъ.

Нужно ли говорить, какъ восхитила донъ-Лорензо эта похвала рыцаря, не смотря на то, что онъ считалъ его полуумнымъ. О, всемогущая лесть! какъ безгранично твое царство, какъ сладостны твои слова! Донъ-Лорензо подтвердилъ эту правду, согласившись прочитать Донъ-Кихоту другое стихотвореніе свое: Пирамъ и Тизба.

 
Стѣна пробита дѣвой молодой;
Великодушное Пирама сердце
Ужь пронзено, и улетаетъ съ Кипра
Любовь въ щель чудную ту заглянуть.
Тамъ царствуетъ молчаніе; звукъ не можетъ
Сквозь то отверстіе перебѣжать,
Но духъ, любовью окрыленный, можетъ.
Увы! надежда тщетная, въ любви
Взамѣнъ восторговъ дѣва смерть нашла.
Вотъ вамъ вся эта повѣсть: ихъ обоихъ,
Въ одинъ и тотъ же мигъ, – о странный случай, —
Обоихъ поражаетъ, погребаетъ,
И воскресаетъ мечъ, могила
И память вѣчная о нихъ.
 

– Да будетъ благословенъ Богъ, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, услыхавъ эти послѣдніе стихи; между поэтами нашего времени я не встрѣчалъ подобнаго вамъ, по крайней мѣрѣ, сколько я могу судить по этому стихотворенію.

Пробывъ четыре дня въ донѣ донъ-Діего, радушно принимаемый хозяевами, Донъ-Кихотъ въ концѣ этого времени попросилъ у нихъ наконецъ позволенія отправиться. «Благодарю, душевно благодарю васъ, за вашъ радушный пріемъ», говорилъ онъ имъ, «но странствующимъ рыцарямъ не слѣдуетъ долго предаваться праздности и нѣгѣ; и я вижу, что мнѣ пора вспомнить о моемъ долгѣ и отправиться искать приключеній, которыми этотъ край, какъ я знаю, обиленъ. Тутъ думаю я пространствовать до времени сарагосскихъ турнировъ, которые въ настоящую минуту составляютъ мою главную цѣль, и побывать въ Монтезиносской пещерѣ, о которой говорятъ столько чудеснаго въ ея окрестностяхъ; попытаюсь я также открыть начало и настоящіе истоки семи озеръ, называемыхъ обыкновенно лагунами Руидеры».

Донъ-Діего и сынъ его разсыпались въ похвалахъ всѣмъ этимъ намѣреніямъ и попросили рыцаря выбирать и брать изъ ихъ имущества все, что только можетъ ему понадобиться, или понравиться, желая этимъ высказать съ своей стороны готовность служить ему чѣмъ могутъ, изъ уваженія и къ его личнымъ доблестямъ и къ его славному званію.

Наступилъ наконецъ часъ отъѣзда, столъ же радостный для Донъ-Кихота, сколько прискорбный для Санчо. Катавшись, какъ сырь въ маслѣ въ домѣ донъ-Діего, онъ не слишкомъ то радовался теперь предстоящей перемѣнѣ въ его образѣ жизни, – напоминавшей жизнь въ лѣсахъ и пустыняхъ, – и удовольствію продовольствоваться несчастною провизіею изъ своей котомки, которую онъ тѣмъ не менѣе наполнилъ всѣмъ, что казалось ему наиболѣе необходимымъ. Прощаясь съ хозяевами, рыцарь, обратясь къ донъ-Лорензо, сказалъ ему на прощаніе: «не знаю, говорилъ ли я вамъ, но если и говорилъ, такъ повторю еще разъ, если вы хотите сократить ваше время и труды на пути къ славѣ, то вамъ остается только проститься съ поэзіей и сдѣлаться странствующимъ рыцаремъ; этого довольно, чтобы однимъ ловкимъ ударомъ добыть себѣ императорскій вѣнецъ». Этими словами Донъ-Кихотъ какъ бы давалъ послѣднее доказательство своего безумія, особенно когда къ довершенію эффекта онъ прибавилъ еще: «одинъ Богъ знаетъ, хотѣлъ ли бы я взять съ собою этого славнаго юношу, чтобы научить его, какъ попирать великолѣпныхъ и возвышать смиренныхъ: – два дѣйствія нераздѣльныя съ моимъ званіемъ. Но такъ какъ юношескій возрастъ его еще не требуетъ этого, и наука отказывается пока выпустить его изъ своихъ рукъ, потому я ограничусь только однимъ совѣтомъ, именно: если онъ захочетъ быть поэтомъ, то пусть въ оцѣнкѣ своихъ произведеній руководствуется болѣе чужимъ мнѣніемъ, чѣмъ своимъ собственнымъ. Нѣтъ такихъ родителей, которые бы находили своихъ дѣтей дурными, особенно еще, когда эти дѣти – творенія нашего ума».

И отецъ и сынъ еще разъ удивились этому безумію, смѣшанному съ мудростію и непоколебимо-неудержимому желанію рыцаря неустанно искать какихъ-то приключеній – концу и цѣли всѣхъ его стремленій. Наконецъ послѣ взаимныхъ пожеланій и предположеній услугъ, на которыя Донъ-Кихотъ испрашивалъ разрѣшеніе владѣлицы замка, онъ уѣхалъ вмѣстѣ съ своимъ оруженосцемъ: – рыцарь, какъ водятся, верхомъ на Россинантѣ, а оруженосецъ на своемъ ослѣ,

Глава XIX

Недалеко отъ дона донъ-Діего, къ нашимъ искателямъ приключеній присоединились какихъ то двое духовныхъ, или студентовъ и двое крестьянъ, ѣхавшихъ верхомъ на длинноухихъ животныхъ. У одного изъ студентовъ вмѣсто чемодана былъ узелокъ изъ толстаго зеленаго полотна, въ которомъ завернуто было платье и двѣ пары черныхъ тиковыхъ чулковъ; у другаго же всего на всего была въ рукахъ пара новыхъ рапиръ. Крестьяне везли съ собою множество вещей, купленныхъ, вѣроятно, въ законъ-нибудь большомъ городѣ. И студенты и крестьяне, увидя Донъ-Кихота, изумились, какъ и всѣ, кому приводилось видѣть рыцаря въ первый разъ, и имъ захотѣлось узнать, что это за необыкновенный господинъ такой?

Донъ-Кихотъ поклонился имъ и узнавши, что они ѣдутъ по одной дорогѣ съ нимъ, предложилъ ѣхать вмѣстѣ, прося ихъ только придержать немного своихъ ословъ, бѣжавшихъ быстрѣе его коня. Въ немногихъ словахъ онъ сказалъ имъ, это онъ такой: то есть, что онъ странствующій рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, извѣстный подъ именемъ рыцаря львовъ, ищущій приключеній въ четырехъ частяхъ свѣта. Крестьяне, конечно, поняли въ этомъ столько же, сколько въ китайской грамотѣ, или воровскомъ нарѣчіи цыганъ; но студенты быстро смекнули, что рыцарь, должно быть, не въ своемъ умѣ. Тѣмъ не менѣе они смотрѣли на него съ удивленіемъ, смѣшаннымъ съ нѣкоторой долей уваженія, и одинъ изъ нихъ сказалъ Донъ-Кихоту: «благородный рыцарь! если вы не придерживаетесь опредѣленнаго пути, какъ это въ обычаѣ у искателей приключеній, то милости просимъ – отправиться съ нами, и вы будете свидѣтелемъ одной изъ самыхъ прекрасныхъ и богатыхъ свадебъ, какія когда-нибудь праздновались въ Ламанчѣ и его окрестностяхъ».

– Должно быть это свадьба какого-нибудь принца, или князя? спросилъ Донъ-Кихотъ.

– Нѣтъ, отвѣчалъ студентъ, не принца и не князя, а просто самаго богатаго здѣсь крестьянина, который женится на такой красавицѣ, какую рѣдко можно встрѣтить. Свадьба будетъ чрезвычайно пышная и отпразднуется, совершенно въ новомъ родѣ, на лугу, прилегающемъ къ деревнѣ невѣсты, красавицы Китеріи. Жениха же зовутъ Камашъ богатый. Ей восемнадцать, ему двадцать два года; знатности они, правду сказать, одинаковой, хотя люди, вѣдающіе родословныя всего свѣта, находятъ, что родъ невѣсты будетъ, пожалуй, познатнѣе. Но деньгами чего не замажешь. А Камашъ человѣкъ богатый и щедрый; вотъ хоть теперь: пришла ему охота устроить надъ всѣмъ лугомъ навѣсъ изъ вѣтвей, чтобы укрыть его отъ солнца; и подъ этимъ то навѣсомъ будутъ у насъ пляски на всѣ лады и съ шпагами, и съ бубнами, и съ башмаками [8]8
  Испанскій танецъ, въ которомъ танцующіе выбиваютъ тактъ на башмакѣ.


[Закрыть] Но всего интереснѣе будетъ поглядѣть на этомъ свадебномъ пиру на бѣдняжку нашего Василія. Это. нужно вамъ сказать, молодой пастухъ изъ одного села съ красавицей Китеріей, и дома ихъ стоятъ рядомъ одинъ возлѣ другаго. Исторія любви ихъ напоминаетъ давно забытую любовь Пирама и Тизбы; Василій съ малыхъ лѣтъ любилъ Китерію, она, тоже, съ малыхъ лѣтъ, любила и ласкала Василія. И такъ мило эти дѣти любили другъ друга, что въ селѣ нашемъ любимыми разсказами стали разсказы про ихъ любовь. Когда они выросли, отецъ Китеріи рѣшился не пускать Василія къ себѣ въ домъ, въ которомъ онъ прежде жилъ, какъ въ своемъ собственномъ, и чтобы на всегда избавиться отъ всякаго страха и заботъ, рѣшился выдать дочь свою за богатаго Камаша, такъ какъ Василій, большій любимецъ природы, чѣмъ фортуны, казался отцу Китеріи не подходящей ея партіей. Василій, кстати сказать, молодецъ хоть куда: ловкій, сильный, славный боецъ, мастерски играетъ въ мячь, бѣгаетъ, какъ лань, скачетъ лучше козы, въ кегляхъ сбиваетъ шаръ словно волшебствомъ, поетъ какъ жаворонокъ, гитара у него не играетъ, а будто говоритъ, и въ довершенію всего владѣетъ за славу кинжаломъ и рапирой.

– За одно это, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, молодецъ вашъ, за перекоръ всѣмъ Ланцеюлотамъ, достоинъ былъ бы жениться нетолько на красавицѣ Китеріи, но на самой королевѣ Женіеврѣ, еслибъ покойница была жива.

– Подите-ка, скажите это моей женѣ, отозвался вдругъ Санчо, вбившей себѣ въ голову, что каждый долженъ жениться на ровной себѣ, по пословицѣ: всякая овца для своего самца. Я бы желалъ, чтобы этотъ славный молодецъ Василій, котораго мнѣ такъ жаль, женился бы себѣ на Китеріи, и да будутъ прокляты здѣсь и на томъ свѣтѣ злые люди, мѣшающіе жениться каждому на комъ любо ему.

– Позволить всѣмъ влюбленнымъ жениться и выходить за мужъ по своему желанію, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, значитъ отнять у родителей законное право устроивать судьбу своихъ дѣтей. Если дать волю дѣвушкамъ выбирать себѣ мужей, то между ними нашлись бы такія, которыя повыходили бы замужъ за своихъ лакеевъ, ни повѣсились на шею первому встрѣчному фату, хотя бы это былъ самый развратный негодяй. Любовь въ частую ослѣпляетъ насъ, лишаетъ разсудка и заставляетъ дѣйствовать съ завязанными глазами, такъ что безъ особеннаго инстинкта и помощи свыше, мы очень легко можемъ ошибиться въ выборѣ, рѣшающемъ, быть можетъ, судьбу всей нашей жизни. Собираясь отправиться въ дальній путь, мы выбираемъ себѣ и вѣрнаго и пріятнаго компаньона. почему бы намъ не дѣлать того же, выбирая товарища на всю жизнь, предназначеннаго всюду слѣдовать за нами до самой могилы, какъ слѣдуетъ за мужемъ жена. законная жена не вещь, которую можно продать, перемѣнить или уступить, а часть насъ самихъ, неотдѣлимая отъ насъ до конца нашей жизни; это узелъ, который, будучи однажды завязанъ на нашей шеѣ, становится новымъ Гордіевымъ узломъ, котораго нельзя развязать, а можно только разсѣчь смертью. Сказалъ бы я побольше объ этомъ предметѣ, но теперь мнѣ желательно узнать, не сообщитъ ли намъ господинъ лиценціантъ еще чего-нибудь о Василіѣ?

– Скажу вамъ еще, отвѣчалъ студентъ, бакалавръ или лиценціантъ, какъ именовалъ его Донъ-Кихотъ, что съ того времени, какъ узналъ Василій о свадьбѣ своей красавицы съ Камашемъ богатымъ, его никто уже не видѣлъ веселымъ; никто не слышалъ отъ него веселаго слова. Сталъ онъ все грустить, да думать какую-то зловѣщую думу, сталъ удаляться отъ людей, говорить самъ съ собою и какъ будто забываться. Ѣстъ онъ мало, да и то одни плоды, спитъ еще меньше, какъ дикій звѣрь, на голой землѣ, подъ открытымъ небомъ. По временамъ подымаетъ взоры къ небесамъ, или приковываетъ ихъ въ землѣ, и стоитъ неподвижно, какъ статуя, за которой вѣтеръ колышетъ одежду. Словомъ, по всему видно, что не на шутку полюбилась ему красавица Китерія, и многіе начинаютъ побаиваться, чтобы ея завтрашнее да – не убило его.

– Богъ поможетъ горю, воскликнулъ Санчо, если онъ посылаетъ болѣзни, то посылаетъ и лекарства противъ нихъ. Никто изъ насъ не знаетъ, чему на свѣтѣ случиться: отъ сегодня до завтра еще утечетъ довольно воды, и въ одну минуту любой домъ можетъ обрушиться; въ частую доводилось мнѣ видѣть въ одно время и солнце и дождь, – и случается, что тотъ здоровымъ отходитъ ко сну, кто къ утру ноги протягиваетъ. скажите мнѣ, господа мои, кто изъ васъ тормозилъ колеса судьбы? вѣрно никто; да, наконецъ, между женскимъ да и нѣтъ я бы не сунулся съ иголкой, потому что не просунулъ бы ее туда. Пусть только Китерія истинно любитъ Василія, и я посулю ей цѣлый коробъ счастія, потому что любовь глядитъ сквозь такія стекла, которыя мѣдь показываютъ золотомъ, бѣдность – богатствомъ и навозъ – жемчугомъ.

– Когда ты остановишься, наконецъ – проклятый болтунъ? воскликнулъ Донъ-Кихотъ. Ужъ когда попадетъ онъ на эти пословицы свои, такъ самъ Іуда, – да провалится онъ вслѣдъ за нимъ, – не поспѣетъ за этимъ пустомелей. Скажи мнѣ, негодная тварь, что знаешь ты о тормозахъ и о чемъ бы то ни было?

– Вольно же не понимать меня, отвѣтилъ Санчо, и считать безтолочью все, что я ни скажу. Но довольно того, что я самъ себя понимаю и знаю, что говорю умнѣе, чѣмъ это кажется другимъ. Это все ваша милость подвѣряетъ каждый шагъ и каждое мое слово.

– Не подвѣряетъ, а повѣряетъ, безтолковый искажатель нашего чудеснаго языка, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. Да пристыдитъ тебя, наконецъ, и отречется отъ тебя Богъ.

– Не гнѣвайтесь, ваша милость, сказалъ Санчо, вы вѣдь знаете, что я не обучался въ Саламанкѣ, выросъ не при дворѣ, и гдѣ же мнѣ знать, какія тамъ буквы должны быть въ каждомъ словѣ. Можно ли требовать, чтобы крестьянинъ Соіаго говорилъ, какъ городской житель Толедо, да и въ Толедо то, я думаю, поискать только, такъ найдутся такіе господа, которые не больно чисто говорятъ.

– Это правда, замѣтилъ лиценціантъ; люди, воспитанные за прилавкомъ и на закодаверскихъ кожевняхъ, не могутъ говорить такъ, какъ господа, гуляющіе весь день въ соборномъ монастырѣ, хотя и тѣ и другіе принадлежатъ къ толедскимъ горожанамъ. Изящнымъ, чистымъ, выработаннымъ языкомъ говорятъ только образованные люди высшаго класса, хотя бы они родились въ Маіолхондской харчевнѣ; я сказалъ образованные, потому что не все высшее сословіе образовано. Лучшимъ наставникомъ въ языкѣ служитъ грамматика, подкрѣпляемая навыкомъ. За грѣхи мои я изучалъ въ Саламанкѣ каноническое право, и изъявляю нѣкоторую претензію говорить чистымъ, правильнымъ и понятнымъ языкомъ.

– А еслибъ вы не изъявляли еще претензіи, замѣтилъ другой студентъ, заниматься этими рапирами больше чѣмъ грамматикой, то на экзаменѣ на степень лиценціанта, у васъ очутилась бы въ рукахъ голова, вмѣсто хвоста, съ которымъ вы отправились теперь.

– Слушайте, бакалавръ, отвѣчалъ студентъ, вы имѣете самое превратное мнѣніе объ искуствѣ владѣть шпагой, если не ставите это искуство ни во что.

– Въ моихъ глазахъ это принадлежитъ не къ разряду мнѣній, а къ разряду неопровержимыхъ истинъ, отвѣчалъ бакалавръ, по имени Курхуелло: и если вы хотите, чтобы я доказалъ вамъ это на дѣлѣ, извольте; намъ представляется теперь прекрасный случай! Въ рукахъ у васъ рапиры, у меня кулаки, при помощи которыхъ я постараюсь убѣдить васъ въ проповѣдуемой мною истинѣ. Не угодно-ли вамъ будетъ соскочить съ вашего осла и призвать на помощь всѣ ваши углы, круги, повороты, словомъ всю вашу науку, а я, при помощи одного только необработаннаго искуствомъ кулака своего, надѣюсь показать вамъ звѣзды въ полдень, и заодно увѣрить васъ, что не родился еще тотъ, кто поворотитъ меня назадъ, и что нѣтъ за свѣтѣ такого молодца, котораго я не сшибъ бы съ ногъ.

– Повернетесь ли вы назадъ или нѣтъ, этого я не берусь рѣшить, отвѣчалъ ловкій боецъ за рапирахъ, но очень можетъ статься, что вы найдете свою могилу тамъ, гдѣ вы расхрабритесь въ первый разъ, то есть, говоря другими словами, васъ укокошатъ, бытъ можетъ, то самое искуство, которое вы такъ презираете.

– Это мы сейчасъ увидимъ, отвѣчалъ Корхуелло. И соскочивъ съ осла, онъ яростно схвативъ въ руки одну изъ рапиръ лиценціанта.

– Дѣла такъ не дѣлаются, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; я буду вашимъ учителемъ фехтованья и судьей въ этомъ спорѣ, столько разъ подымавшемся и до сихъ поръ не разрѣшенномъ. Съ послѣднимъ словомъ, соскочивъ съ Россинанта, онъ помѣстился съ копьемъ своимъ на срединѣ дороги, между тѣмъ какъ лиценціантъ наступалъ размѣреннымъ, но смѣлымъ шагомъ, съ сверкающими глазами, на Корхуелло. Мирные крестьяне, не сходя съ своихъ ословъ, смотрѣли на завязавшуюся между студентами битву, въ которой, съ одной стороны посыпались градомъ всевозможные удары: «отбей», «коли», «вверхъ», «внизъ» и проч. и проч.; между тѣмъ какъ бакалавръ, съ другой стороны, нападалъ на своего противника, какъ разъяренный левъ, но увы! лиценціантъ своей рапирой ежеминутно останавливалъ его ярость, и вскорѣ разорвавъ его полукафтанье, пересчитавъ на немъ всѣ пуговицы, и подбросивъ рапирой два раза вверхъ шляпу бакалавра, онъ до того озлобилъ и обезсилилъ послѣдняго, что-тотъ, съ досады, схватилъ рукой его рапиру и швырнулъ ее версты за двѣ отъ себя; такъ говоритъ, по крайней мѣрѣ, присутствовавшій при этомъ побоищѣ крестьянинъ актуарій, и да послужитъ свидѣтельство его неопровержимымъ доказательствомъ торжества искуства надъ силой.

Весь запыхавшись, Корхуелло въ изнеможеніи опустился на землю.

– Ваша милость, господинъ бакалавръ, сказалъ ему Санчо, послѣдуйте вы моему совѣту и не выходите драться противъ рапиръ, а держитесь вы лучше на палахъ, или, еще лучше, играйте въ палки, потому что Господь не обидѣлъ васъ силой. А то, слышалъ я, будто эти господа, бойцы на шпагахъ, просунутъ ихъ въ игольное ушко.

– Съ меня довольно, отвѣчалъ Корхуелло, что я свалился, какъ говорятъ, съ своего осла, и узналъ на опытѣ то, чему я бы никогда въ жизни не повѣрилъ. Съ послѣднимъ словомъ онъ всталъ, подошелъ въ лиценціанту, обнялъ его и стали они съ этой минуты такими друзьями, какими не были никогда прежде. Они не хотѣли дожидаться актуарія, отправившагося искать рапиру, полагая, что онъ не скоро вернется, и рѣшились безъ него пуститься въ путь, торопясь въ село, за свадьбу Китеріи. Дорогою лиценціантъ излагалъ своимъ спутникамъ великія достоинства фехтовальнаго искуства, приводя въ подтвержденіе словъ своихъ такія очевидныя геометрическія доказательства, что убѣдилъ всѣхъ своихъ слушателей въ высокой важности умѣнья владѣть рапирами, и самъ Корхуелло окончательно отказался отъ своего упорнаго невѣрія.

Къ вечеру путешественники наши, приближаясь въ деревнѣ, увидѣли, какъ имъ показалось, цѣлое небо, усѣянное безчисленными лучезарными звѣздани, и услышали сладкіе звуки гуслей, рожковъ, литавръ, тамбуриновъ и флейтъ. У самаго въѣзда въ деревню былъ устроенъ обширный павильонъ, иллюминованный плошками, которыхъ не гасилъ вѣтеръ, потому что воздухъ былъ такъ тихъ, что даже не колыхалъ листья деревъ. Вокругъ царствовало общее веселье: одни танцовали, другіе пѣли, третьи играли и, на протяженіи всего луга, рѣзвилась, какъ говорятъ, радость и веселіе. Толпы рабочихъ устроивали между тѣмъ подмостки, скамьи и лѣстницы, чтобы удобнѣе было смотрѣть на представленія и танцы, которыми готовились отпраздновать свадьбу богатаго Канаша и похороны бѣднаго Василія.