Текст книги "Европейская новелла Возрождения"
Автор книги: Мигель Де Сервантес Сааведра
Соавторы: Никколо Макиавелли,Лоренцо де Медичи,Франко Саккетти,Антонфранческо Граццини,Маттео Банделло,Мазуччо Гуардати,Тирсо Молина,Джиральди Чинтио,Бонавантюр Деперье,Маргарита Наваррская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 50 страниц)
– Так и быть. Я повременю с расплатой. Но пускай он хоть сто раз возвращается – я все равно отрежу фунт вашего мяса, как толкуют о том мои бумаги.
Мессер Ансальдо отвечал, что согласен. Весть о том облетела всю Венецию; все соболезновали мессеру Ансальдо, а многие из купцов вознамерились даже сложиться и заплатить эти деньги иудею, но тот не желал ничего слушать. Напротив, он желал свершить это душегубство, дабы потом говорить, что, дескать, умер самый богатый купец среди христиан.
Когда мессер Джаннетто стремглав ускакал, его донна, не тратя попусту ни минуты, переоделась в платье судьи и вместе с двумя слугами поспешила вслед за супругом. Тем временем мессер Джаннетто, добравшись до Венеции, явился прямо в дом иудея и с ликованием заключил в свои объятия мессера Ансальдо, после чего объявил иудею, что намерен отдать ему деньги – сколько причитается – и сверх того еще столько, сколько тот захочет. Иудей отвечал, что денег ему теперь не надобно, раз он не получил их в срок, и что он как раз теперь намерен отрезать фунт мяса у мессера Ансальдо. Вспыхнули споры и раздоры, и всякий в глубине души осуждал иудея. Но, как ни говори, а Венеция, будучи землей справедливости, не могла не признать и за иудеем полной правоты, а потому никто не осмеливался публично выражать свое несогласие с ним, и не оставалось ничего другого, как бить ему челом. Ради этого у него перебывали многие венецианские купцы, но он раз от разу делался все более непреклонным. Тогда мессер Джаннетто предложил ему двадцать тысяч, но тот отказался, потом дошли до тридцати тысяч, после того до сорока, до пятидесяти и, наконец, добрались до ста тысяч дукатов; тут иудей сказал:
– Вот что: если даже ты захочешь дать мне больше дукатов чем стоит весь этот город, то и тогда я не откажусь от удовольствия свершить то, что написано в моих бумагах.
Покуда спорили, в Венецию прибыла донна, одетая в платье судьи, и расположилась в гостинице, хозяин которой спросил у ее слуги:
– Кто твой господин?
Слуга же, предупрежденный донной о том, что ему надлежит говорить, ежели кто спросит, отвечал так:
– Этот господин – судья; он обучался в Болонье и теперь держит путь домой.
Смекнув, хозяин стал оказывать постояльцу всяческие почести. За обедом судья поинтересовался, что делается в городе. Хозяин отвечал:
– Мессер, уж чересчур много справедливости.
– Как так? – удивился судья.
– А вот как, мессер, я вам расскажу. Приехал к нам из Флоренции юноша по имени Джаннетто; приехал он к своему крестному отцу мессеру Ансальдо и оказался столь приятным и благовоспитанным юношей, что полюбился в нашем городе и женщинам и мужчинам. Ни один из приезжих доселе не был столь приятен, как он. Три раза мессер Ансальдо снаряжал для него самые богатые корабли, и всякий раз тот терпел крушение. На последний корабль не хватило денег; тогда мессер Ансальдо занял у одного иудея десять тысяч дукатов на таком условии, что, ежели не отдаст их ко дню святого Иоанна, в июне будущего года, то иудей может отрезать от любой части его тела фунт мяса. Теперь же этот благословенный юноша вернулся и уже не десять тысяч, а целых сто хочет ему отдать, но криводушный иудей не желает уступить; уже все здешние добрые люди били ему челом – ничто не помогает.
Судья отвечал:
– Сей вопрос не трудно разрешить. На это хозяин сказал:
– Если вы согласитесь взять на себя труд уладить его, но так, чтобы добрый человек не расстался с жизнью, то удостоитесь благодарности и любви юноши, равного в добродетели которому не видывал свет, да и жители города возблагодарят вас.
Тогда судья велел объявить повсюду, что, если кому-то нужно разрешить спорный вопрос, пусть приходит к нему. Новость о приезжем судье из Болоньи, который берется разрешить любой вопрос, дошла до мессера Джаннетто, и он сказал иудею:
– Пойдем к этому судье! Иудей отвечал:
– Пойдем, но пусть приезжает кто угодно, а я вправе сделать то, что написано в моих бумагах.
С тем они и предстали перед судьей и приветствовали его с глубоким почтением. Судья узнал Джаннетто, а вот Джаннетто судью не узнал, потому что донна с помощью разных трав изменила свое лицо. Мессер Джаннетто и иудей по порядку изложили свои доводы перед этим судьей, который затем взял бумаги, прочитал их и сказал иудею:
– Я хочу, чтобы ты забрал себе сто тысяч дукатов и отпустил с миром этого доброго человека; он будет всю жизнь тебя за это благодарить.
Иудей отвечал:
– И не подумаю. Тогда судья сказал ему:
– Смотри сам, это наилучший выход для тебя.
Но упрямый иудей не желал отступать. Тогда решили перейти в отведенное для таких дел помещение. Судья повелел привести мессера Ансальдо и сказал иудею:
– Что ж, отрезай фунт мяса откуда хочешь, и дело с концом.
Иудей тотчас раздел несчастного донага и вынул бритву, каковую еще раньше для этой надобности приготовил. Тут мессер Джаннетто, оборотившись к судье, воскликнул:
– Мессер, я не о том вас просил! Судья молвил ему:
– Успокойся, он еще ничего не отрезал.
Но иудей уже приближался с бритвой к мессеру Ансальдо. И тут судья сказал:
– Ну смотри же: если ты отрежешь больше или меньше фунта, я прикажу отрубить тебе голову. И еще говорю: если появится хоть капля крови, я велю тебя казнить, потому что в бумагах твоих ничего не упоминается о кровопролитии. Там говорится, что ты должен отрезать фунт мяса, и говорится только это, ни больше, ни меньше. Потому, коли ты такой мудрый, поступай как знаешь.
С этими словами он позвал палача, велел ему приготовить колоду и топор и сказал иудею:
– Как увижу каплю крови, так велю отсечь тебе голову. Иудея обуял страх, а мессер Джаннетто сразу повеселел. Наконец после долгих препирательств иудей сказал:
– Мессер судья, вы ученый человек, а я нет. Так отсудите мне сто тысяч дукатов, я согласен.
Судья отвечал:
– Я желаю, чтобы ты отрезал фунт мяса, как о том говорится в твоих бумагах. А денег не дам ни гроша. Коли хотел бы я отдать тебе деньги, так уж держал бы их в руках.
Тогда иудей стал просить девяносто тысяч, потом восемьдесят; судья ни в какую. Тут мессер Джаннетто сказал:
– Дайте ему, что просит, лишь бы отца отпустил. Но судья молвил:
– Я знаю, что делаю. Тогда иудей стал умолять:
– Дайте мне пятьдесят тысяч. Судья ответил:
– Я бы тебе и гроша ломаного не дал. Наконец иудей воскликнул:
– Будь прокляты земля и небо! Отдайте хотя бы мои десять тысяч дукатов.
Судья отвечал:
– Ты что, не понял? Ничего не получишь. Хочешь резать – так режь. Иначе я опротестую и признаю недействительными твои бумаги.
Всякий бывший при том изрядно потешился, и все насмехались над иудеем, приговаривая:
– Вот какое дело; хотел поймать, да сам попался!
Тогда иудей, видя, что выходит не по его, схватил свои бумаги и в злобе разорвал их на клочки. Так мессер Ансальдо получил свободу, и мессер Джаннетто, торжествуя, препроводил его домой, после чего, захватив эти сто тысяч дукатов, отправился поскорее к судье, коего застал в комнате за укладыванием вещей к отъезду. Мессер Джаннетто обратился к нему со словами:
– Мессер, еще никто доселе не оказывал мне столь большой услуги, как вы; возьмите с собой эти деньги, вы заслужили их.
Судья отвечал:
– О мой мессер Джаннетто, я премного вам благодарен, но денег мне не надобно, оставьте их себе, дабы ваша донна не сказала, что вы ими худо распорядились.
Мессер Джаннетто на это ответил:
– Уверяю вас, моя донна столь великодушна, столь любезна и добра, что если я истрачу и вчетверо больше денег, то она не станет возражать; к тому же она сама хотела, чтобы я взял с собой много больше.
Тут судья спросил:
– Хорошо ли вам с нею?
Мессер Джаннетто отвечал:
– В целом свете нет такой души, которую я любил бы более, чем ее. Столь благоразумна она и столь прекрасна, что природа не могла бы сотворить лучше, и если вы не откажете мне в удовольствии поехать вместе со мною, то полюбуетесь, какие она окажет нам почести, и сами увидите, так ли это, как я говорю, а может, и того лучше.
– Нет, – отвечал судья, – не могу я поехать с вами, у меня дела. Но раз вы говорите, что она столь благодетельна, то, когда увидитесь с нею, передайте от меня привет.
– Непременно, – отвечал мессер Джаннетто, – однако я хочу, чтобы вы взяли эти деньги.
Пока он так говорил, судья заметил на его руке перстень и сказал:
– Я не хочу никаких денег; отдайте мне ваш перстень. Мессер Джаннетто отвечал:
– Так и быть, отдам, но скрепя сердце, потому что донна моя, подарившая мне этот перстень, велела носить его всегда, и если он исчезнет, то она подумает, будто я отдал его другой женщине, и очень обидится на меня, решив, что я влюбился в кого-то; а ведь я люблю ее больше самого себя.
Судья сказал:
– Конечно, она вас тоже очень любит и, несомненно, так подумает; ну, а вы скажете, что подарили его мне. Впрочем, вы, наверное, собирались оставить его здесь на память какой-нибудь давней любовнице?
На это мессер Джаннетто молвил:
– Столь велика моя любовь и преданность ей, что нет на свете женщины, на которую я променял бы ее; она совершенна и прекрасна во всем.
С этими словами он снял с руки перстень и отдал его судье, после чего они с большим почтением обняли друг друга. Судья сказал:
– Можно ли вас попросить об одном одолжении?
– Разумеется, – отвечал Джаннетто.
– Тогда не оставайтесь дольше здесь, – сказал судья, – а поспешите-ка к вашей донне.
Мессер Джаннетто молвил:
– Мне кажется, будто я уже тысячу лет не видел ее.
На том и распрощались. Судья сел в барку и отправился с богом, а мессер Джаннетто устроил большое торжество: обеды, ужины и щедро одарил своих друзей конями и деньгами. После чего, распрощавшись со всеми венецианцами, взял с собою мессера Ансальдо и тронулся в путь. Вместе с ним поехали многие из его старых друзей. И почти все мужчины и женщины, провожая его, обливались в умилении слезами, столь полюбился он каждому, еще когда жил в Венеции. Так он уехал и возвратился в Бельмонте. Донна же вернулась туда раньше, сказала, что ездила на купания, и, переодевшись в женское платье, повелела начать большие приготовления: украсить парчой улицы, облачить в доспехи целые отряды рыцарей. И когда мессер Джаннетто вместе с мессером Ансальдо прибыли домой, то все бароны и весь двор вышли им навстречу с возгласами:
– Да здравствует синьор! Да здравствует синьор!
А как въехали в ворота, донна кинулась обнимать мессера Ансальдо и сделала вид, что обижена на мессера Джаннетто, коего любила более самой себя. Собрались бароны, дамы, пажи, и началось великое празднество с турнирами, парадами рыцарей, танцами и песнопениями. Однако мессер Джаннетто, видя, что на лице жены нет привычной ласковой улыбки, удалился в покои и, позвав ее туда, спросил:
– Что с тобой? – и хотел ее обнять. Но донна сказала:
– Ни к чему эти нежности: я прекрасно знаю, что ты в Венеции встречался со своими прежними полюбовницами!
Мессер Джаннетто стал отрицать. Донна сказала: – А где же мой перстень? Промолвил тут мессер Джаннетто:
– То, что я и предполагал, случилось. Я так и знал, что ты обо мне плохо подумаешь. Но клянусь моей верностью богу и тебе, что перстень я подарил тому судье, который выиграл для меня дело.
Донна же сказала:
– А я клянусь моей верностью богу и тебе, что ты подарил кольцо женщине, я знаю; и не совестно тебе божиться!
Воскликнул мессер Джаннетто:
– Да покарает меня десница божья, если я говорю неправду! Я ведь так и говорил судье, когда он попросил у меня перстень.
Донна же отвечала:
– Ты мог бы отправить сюда мессера Ансальдо, а сам оставался бы там да нежился со своими полюбовницами; они, наверное, все рыдали, когда ты уезжал.
Тут уж и мессер Джаннетто разрыдался и в отчаянии произнес:
– Ты утверждаешь то, чего не было.
Донна, увидев его слезы, почувствовала, словно нож острый вонзился ей в сердце, и, бросившись к мужу с объятиями и показав перстень, весело рассмеялась и обо всем ему рассказала, – и что он говорил судье, и как она была этим судьей, и как он отдал судье перстень. Мессер Джаннетто был до крайности поражен, но, увидя, что все так и было, как она говорит, возликовал и, выбежав из комнаты, поведал эту историю своим друзьям и баронам. Оттого любовь между ними обоими лишь возросла и умножилась. А после мессер Джаннетто позвал ту самую служанку, что научила его в тот вечер не пить вина, и отдал ее в жены мессеру Ансальдо. Так в веселье да радости они прожили всю свою долгую жизнь.
Новелла о Грассо, инкрустаторе и резчике по дереву[19]19
«Новелла о Грассо» написана во второй половине XV века. О ее популярности свидетельствуют многочисленные редакции и версии, в том числе и стихотворные. Наиболее полная и лучшая редакция этой новеллы была издана в 1572 году во Флоренции Боргини в приложении к переработанному им средневековому «Новеллино». В конце XIX века Г. Миланези попытался доказать, что автором «Новеллы о Грассо» был Антонио Манетти, автор «Жизни Филиппо Брунеллески», но такая атрибуция подверглась обстоятельной критике со стороны М. Барби. В настоящее время она отвергнута большинством ученых.
Публикуемый перевод сделан специально для этого издания по книге: «Prosatori volgari del Quattrocento». A cura di С. Varese. Milano, Ricciardi, 1955. При переводе учтен также текст, напечатанный в кн.: «Novelle del Quattrocento». А cura di A. Borlenghi. Milano, Rizzoli, 1962.
Имеется перевод П. Муратова, но он сделан, видимо, с какой-то плохой, сильно сокращенной редакции.
Р. Хлодовский
[Закрыть]
Аноним
В давние времена и особенно в век минувший город Флоренция изобиловал людьми веселыми и остроумными. Случилось, что в год 1409, совсем как то бывало когда-то, в один из воскресных вечеров у Томмазо Пекори[20]20
Томмазо Пекори – по-видимому, лицо историческое. Пекори – известный флорентийский род, давший многих художников, ценителей искусства и политических деятелей.
Р. Хлодовский
[Закрыть], человека весьма любезного, умного и большого любителя пошутить, собралось за ужином почетное общество, были тут городские магистраты[21]21
Городские магистраты – члены правительства и органов судопроизводства.
Р. Хлодовский
[Закрыть], служащие Синьории, а также мастера искусств смешанных и прикладных, иначе сказать, живописцы, ювелиры, скульпторы, инкрустаторы, резчики по дереву и другие подобные им умельцы. Мастера эти часто собирались у Томмазо, потому что он извлекал из общения с ними превеликое для себя удовольствие. Весело отужинав и усевшись подле очага, ибо стояла зима, собравшиеся принялись беседовать о разных забавных вещах, большей частью рассуждая о предметах, имеющих касательство до их ремесла и профессии. За беседой кто-то спросил:
– А что это с нами нет Манетто[22]22
Манетто – Манетто Амманнатини (ум. в 1450 г.), резчик по дереву.
Р. Хлодовский
[Закрыть], инкрустатора и резчика по дереву? (Такое имя носил мастер, прозванный Грассо за его толщину.)
На что последовал ответ, что его-де звали, но уговорить прийти не смогли, а почему – неизвестно.
Названный инкрустатор и резчик по дереву держал лавку на площади Санто-Джованни и в своем ремесле почитался в те времена одним из искуснейших мастеров Флоренции; особенно прославился он отделкой алтарей, тут с ним не мог соперничать ни один резчик. Подобно большинству толстых людей, был он на редкость добродушен и, сказать по правде, несколько простоват. Ему исполнилось лет двадцать восемь, и так как он отличался большим ростом и тучностью, то обычно все его звали Грассо. Но простоватость его бросалась в глаза лишь очень проницательным людям, ибо дураком он отнюдь не был. Поскольку обычно он проводил время в компании, собиравшейся у Томмазо Пекори, то отсутствие его давало повод строить разного рода догадки о причине, заставившей его не прийти. Отыскать ее, однако, не удалось, и тогда присутствующие решили, что он остался дома из-за какой-нибудь своей причуды, ибо некоторая чудаковатость за ним замечалась. А так как почти все из собравшихся были гражданами более богатыми и почтенными, нежели Грассо, то они сочли себя этим несколько оскорбленными и принялись обдумывать, как бы отомстить ему за учиненную им обиду. Один из них предложил:
– А не разыграть ли нам его как-нибудь? Проучим его – впредь будет умнее.
– Недурно было бы, – подхватил другой, – заставить его обманом заплатить за ужин, в котором он не участвовал.
В числе собравшихся находился Филиппо ди сер Брунеллеско[23]23
Филиппо ди сер Брунеллеско (1377–1446) – флорентийский архитектор, скульптор, инженер, создатель купола Флорентийского собора, о котором Вазари говорил, что это «самое большое, самое высокое и самое прекрасное строение из всех созданных не только в наше время, но и в древности» (Джорджо Вазари. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих, т. II. М., 1963, с. 140). Филиппо был сыном флорентийского нотариуса Брунеллеско, – отсюда полное написание его фамилии.
Р. Хлодовский
[Закрыть], человек изумительного ума и таланта, как это ныне всем хорошо известно. Ему было в ту пору тридцать два года. Часто имея дело с Грассо, он знал того как облупленного и нередко над ним подтрунивал. Поэтому, подумав малость, он сказал:
– Ну, он у меня и попляшет. Вместо того чтобы мстить ему за то, что он не пришел нынче вечером, мы сыграем с ним отменную шутку, которая очень всех нас повеселит и доставит нам много радости. Положитесь на меня, и я сделаю так, что он уж попляшет. Я придумал, как нам убедить его в том, будто он превратился совсем в другого человека и что он уже вовсе не резчик по дереву, прозванный Грассо. – И тут Филиппо усмехнулся, потому что у него имелась такая привычка, а также потому, что был он человек очень уверенный в себе.
Несмотря на то что упомянутая компания знала великие таланты Филиппо, ибо они проявлялись во всем, что бы он ни делал и за что бы ни принимался (а тот воистину слеп, кто не зрит света солнца), и хотя каждому из присутствующих была великолепно известна простота Грассо, никто из них не поверил, что возможно осуществить то, о чем он им сказал. Тогда Филиппо с помощью тонких и убедительных доводов, приводить которые он был мастак, Доказал им, что сие очень даже возможно. После чего, договорившись держать это дело в тайне, они весело порешили осуществить свою месть и заставить Грассо поверить в то, что он превратился в некоего человека по имени Маттео, хорошо известного некоторой части собравшихся, а также и самому Грассо. Решение сие было принято под громкий хохот всей компании, а затем почти все разошлись по домам.
Начало этой забавной истории не заставило себя ждать. На следующий же вечер она развернулась таким манером: Филиппо, будучи близким другом Грассо и зная обо всех его делах не хуже, чем он сам, ибо Грассо в простоте душевной ему обо всем рассказывал (не будь этого, Филиппо никогда бы не удалось осуществить своего замысла), отправился к приятелю в тот самый час, когда ремесленники обычно запирают свои лавки, дабы потом работать дома при светильнике. Филиппо знал об этом, ибо он множество раз бывал у Грассо по вечерам. Когда они немного поговорили, в лавку, как то было договорено заранее, запыхавшись прибежал мальчик и спросил:
– Нет ли тут Филиппо ди сер Брунеллеско?
– Вот он я, – ответил Филиппо, поднимаясь к нему навстречу. – Чего тебе надобно?
– Ступайте скорее домой! – сказал мальчик.
– Господи, помилуй! – воскликнул Филиппо. – Что стряслось?
– Мне велено бежать за вами, потому что два часа назад с нашей матушкой случился удар; она при смерти, так что поторопитесь.
Филиппо, сделав вид, что весьма поражен случившимся, и еще раз препоручив себя богу, попросил Грассо извинить его. Тот, как истинный друг, предложил:
– Я пойду с тобой, – может, что понадобится: в таких случаях лишний человек никогда не помешает. Дай только запру лавку.
Но Филиппо, поблагодарив его, отказался:
– Не надо, пока не ходи. Не думаю, чтобы стряслось что-либо серьезное. Если же возникнет такая нужда, я за тобой пришлю. Подожди меня немного в лавке и никуда из нее не отлучайся, что бы там ни случилось. Ну, а если я за тобой не пришлю, ступай по своим делам.
Филиппо ушел, задержав Грассо в лавке. Сделав вид, будто спешит домой, он свернул за угол и направился к дому Грассо, стоявшему неподалеку от церкви Санта-Мария-дель-Фьоре. Открыв входную дверь с помощью ножа, – а он знал, как это делается, – Филиппо вошел внутрь и заперся на засов, так что теперь в дом войти никто бы уже не смог. Вместе с Грассо жила его мать, но как раз в эти дни она уехала в деревню, в Польверозу[24]24
Польвероза – деревушка под Флоренцией.
Р. Хлодовский
[Закрыть], чтобы постирать белье, засолить мясо и еще по каким-то хозяйственным делам. Грассо ждал ее назад со дня на день и потому не запер дверь как следует. Филиппо все это было доподлинно известно.
Грассо побыл некоторое время в лавке, а потом ушел, заперев ее. Однако, дабы ни в чем не нарушить данное им Филиппо обещание, он еще немного походил по улице подле лавки, приговаривая: «Должно быть, дела у Филиппо не так уж плохи, я ему не понадобился». С этими словами он отправился домой. Поднявшись по двум ступенькам к входной двери дома, он хотел было, как всегда, отворить ее, но после нескольких неудачных попыток понял, что дверь заперта изнутри. Тогда он сильно постучал и крикнул:
– Эй, кто там в доме? Отворите! – Он решил, что вернулась мать и заперлась на засов, то ли из осторожности, то ли потому, что не ждала его в такой час.
Филиппо, поднявшись на лестничную площадку и очень похоже подражая голосу Грассо, спросил:
– Кто там стучит?
Грассо, услышав, что это голос вовсе не его матери, ответил:
– Это я – Грассо.
Тогда Филиппо сделал вид, будто он разговаривает с тем самым Маттео, в которого, согласно его замыслу, Грассо должен был превратиться, и проворчал:
– Знаешь что, Маттео, ступай себе с богом. У меня и без тебя забот хватает. Только что в моей лавке был Филиппо ди сер Брунеллеско. А потом прибежали и сказали, что его матушка при смерти. Поэтому вечер у меня выдался не из легких. – И, прикинувшись, будто он обращается к своей матери, сказал:
– Дайте же мне поужинать. Я ждал вас еще два дня назад, а вы вернулись только нынче ночью. – И он принялся браниться.
Грассо, услышав, как кто-то бранит его мать, и распознав, как ому показалось, не только собственный голос, но и всю свойственную ому манеру выражаться, сказал самому себе: «Что же это такое? Мне кажется, что там за дверью стою я сам. Человек этот уверяет, будто Филиппо находился в его лавке, когда пришли сказать, что его матушка заболела; вдобавок он кричит на донну Джованну, и у него совершенно мой голос. Уж не рехнулся ли я?» Грассо сошел с крыльца и немного отошел от дома, желая покричать в окно, но тут же столкнулся, как то было заранее условлено, с Донателло, ваятелем[25]25
…с Донателло, ваятелем… – Донато де' Барди по прозвищу Донателло (1388–1466) – великий флорентийский скульптор эпохи Возрождения.
Р. Хлодовский
[Закрыть] (его великий талант известен каждому), который принадлежал к названной компании и был приятелем Грассо. Тот, словно бы в сумерках не сразу признав его, сказал:
– Добрый вечер, Маттео. Ты ищешь Грассо? Он только что вошел в дом. – И, не останавливаясь, пошел по своим делам.
Услышав, что Донателло назвал его Маттео, Грассо, который и без того находился в большом изумлении, изумился еще более. Столь ошеломленный и ошарашенный всем этим, что в голове его «да» и «нет» творили спор жестокий[26]26
…в голове его «да» и «нет» творили спор жестокий… – Цитата из «Божественной Комедии» («Ад», Песнь восьмая, 111).
Р. Хлодовский
[Закрыть], он вернулся назад, на площадь Санто-Джованни, говоря себе: «Буду стоять здесь до тех пор, пока не пройдет кто-нибудь, кто меня знает, и не скажет, кто я такой». Потом он добавил: «Увы, я, верно, не лучше Каландрино[27]27
…не лучше Каландрино… – Джованноццо ди Перино по прозвищу Каландрино – второстепенный флорентийский художник начала XIV в. Один из героев флорентийского фольклора, в котором он воплощал тип простодушного дурака. Боккаччо посвятил Каландрино четыре новеллы «Декамерона» (VIII, 3, 6; IX, 3, 5).
Р. Хлодовский
[Закрыть]: превратился в другого человека и сам того не заметил».
Пока он стоял посреди площади вне себя от изумления, его, как было условлено, настиг судебный пристав, сопровождаемый шестью стражниками из Меркатанции[28]28
Меркатанция – купеческая управа, флорентийский магистрат, ведавший делами торговли и разбиравший в судебном порядке споры, возникавшие между горожанами, приписанными к цехам. В здании этого магистрата находилась долговая тюрьма.
Р. Хлодовский
[Закрыть]. Вел их горожанин, притворившийся кредитором того самого Маттео, которым уже начал считать себя Толстяк. Приблизившись к Грассо, горожанин этот обернулся к приставу и стражникам и сказал:
– Отведите Маттео в тюрьму: он – мой должник. Долго я тебя выслеживал и наконец поймал.
Тут пристав и стражники хватают Грассо и тащат его за собой. Тот, упираясь что есть мочи, вопит, обращаясь к горожанину, приказавшему его схватить:
– Что я тебе сделал? Вели им меня отпустить. Я совсем не тот, за кого ты меня принимаешь. У меня не было с тобой никаких дел, и ты ведешь себя по-свински, учиняя мне такую обиду. Я – Грассо, резчик по дереву, а вовсе не Маттео, и я не знаю, о каком Маттео ты говоришь. – И, будучи человеком рослым и весьма сильным, он принимается колотить стражников. Но те тут же скручивают ему руки назад, а кредитор выходит вперед, пристально смотрит ему в лицо и говорит:
– Что такое? У тебя не было со мной никаких дел? Ну конечно, я не знаю, кто такой Маттео, мой должник, и кто такой Грассо, резчик по дереву! Ты записан в моей долговой книге, и вот уже больше года, как у меня на руках приговор суда. Ну так как, ты но знаком со мной? И этот мошенник уверяет еще, что он не Маттео! Ведите его! На сей раз тебе придется раскошелиться, теперь ты у меня не отвертишься! Там мы увидим, ты это или не ты!
Переругиваясь с Грассо, они потащили его в Меркатанцию. Так как подошел час ужина и совсем стемнело, то по дороге они но встретили никого, кто бы узнал Грассо.
Когда они привели его в Меркатанцию, писец, зная уже обо всем от Томмазо Пекори, с коим он поддерживал добрые отношения, сделал вид, будто он занес имя Маттео в книгу предварительных записей, именуемую «потаскушка», и отправил его в каземат. До заключенных донеслись крики и несколько раз произнесенное имя Маттео; поэтому, как только он среди них появился, они, ни о чем его больше не спрашивая, величали его, приветствуя, Маттео, словно его так и звали. Случилось, что в каземате не оказалось никого, кто бы хорошо знал Грассо, а не только в лицо. Видя, как все заключенные при каждом удобном случае именуют его Маттео, Грассо почти окончательно уверовал, что в него вселился другой человек. И когда его спросили, за что его засадили, то он ответил:
– Я немного задолжал, но завтра же утром я со всем этим разделаюсь.
На что заключенные ему сказали:
– Видишь, мы собрались ужинать, поужинай вместе с нами, а поутру ты все уладишь; однако мы должны предупредить тебя: здесь засиживаешься гораздо дольше, чем поначалу предполагаешь. Дай бог, чтоб с тобой не случилось того же.
Грассо принял их предложение и немного поел. Когда он поужинал вместе с остальными заключенными, один из них уступил ему край своего ветхого ложа, сказав:
– Маттео, устраивайся здесь на нынешнюю ночь, а завтра утром, коли выйдешь отсюда – ладно, а не выйдешь – посылай домой за вещичками.
Грассо поблагодарил и улегся, насколько мог, удобнее.
Человек, разыгравший роль кредитора, сделал в Меркатанции все, что ему казалось нужным, и встретился с Филиппо ди сер Брунеллеско. Тот расспросил его во всех подробностях о том, как был задержан Грассо и как его отвели в тюрьму, а затем отправился домой.
Тем временем Грассо, ворочаясь на жалкой подстилке и размышляя о случившемся, говорил себе: «Как же мне быть, если я превратился в Маттео? А о том, что это так, я заключаю по многим виденным мною признакам, да и все вокруг твердят о том же. И что еще за человек этот Маттео? Пойду я завтра домой, а дома – Грассо, ведь я его там слышал, – они надо мной только посмеются».
Терзаемый такого рода раздумьями, то говоря себе, что он – Маттео, то убеждая себя в том, что он – Грассо, бедняга промучился до утра, почти не смыкая глаз и не зная покоя от одолевавших его кошмаров. Утром, поднявшись вместе со всеми, он встал у дверного окошка, твердо рассчитывая, что мимо пройдет кто-нибудь из его знакомых и разрешит все те сомнения, в которые его погрузила минувшая ночь. Вскоре в Меркатанцию зашел Джованни ди мессер Франческо Ручеллаи[29]29
Джованни ди мессер Франческо Ручеллаи. – Ручеллаи – одна из знатных флорентийских семей. Джованни Ручеллаи неоднократно занимал пост подеста в нескольких городах Италии.
Р. Хлодовский
[Закрыть], который принадлежал к их компании, присутствовал на ужине, где был составлен веселый заговор, и близко знал Грассо. Как раз на днях он заказал Грассо резной верх для доски с изображением божьей матери и за день до этого долго просидел у него в лавке, торопя его с выполнением заказа, так что Грассо обещал ему, что закончит работу дня через четыре. Войдя в Меркатанцию, Джованни заглянул в прихожую, куда выходило окошко каземата, помещавшегося в подвале.
У окошка стоял Грассо. Заметив Джованни, он уставился на него и заулыбался. Джованни, сделав вид, будто он ищет кого-то, посмотрел на Грассо так, словно бы он его никогда не видел, ибо с Маттео он знаком не был и даже в лицо его не знал.
– Над чем смеешься, приятель? – удивился Джованни.
– Ни над чем, – сказал Грассо и, поняв, что Джованни его не узнал, спросил: – Уважаемый, не знаете ли вы некоего человека по имени Грассо? Он еще держит лавку на площади Санто-Джованни и занимается резьбой по дереву.
– Ты это мне? – удивился Джованни. – Ну конечно же, я его знаю. Мы с ним приятели, я только что намеревался заглянуть к нему: он делает для меня кой-какую работенку. Это он тебя сюда упек?
– Нет, что вы, боже упаси! – воскликнул Грассо. Потом добавил: – Извините, я хочу попросить вас об одной услуге, но только никому об этом не рассказывайте. Раз уж вы все равно к нему идете, передайте ему, пожалуйста, следующее: «В Меркатанции сидит твой друг, и он просит тебя зайти к нему на пару слов».
– А как тебя звать? – спросил Джованни, внимательно разглядывая его и с трудом удерживаясь от смеха. – Как мне объяснить, кто меня послал? (Ему хотелось, чтобы Грассо сам назвал себя Маттео, дабы иметь возможность потом как-нибудь досадить ему.)
– Это неважно, – ответил Грассо. – Скажите, как я сказал, и все.
– Ну, все так все. Охотно исполню твою просьбу, – пообещал Джованни и ушел. Потом он разыскал Филиппо и, смеясь, рассказал ему о том, чему стал свидетелем.
Стоя у тюремного окошечка, Грассо говорил себе: «Ох, теперь я окончательно убедился в том, что я больше не Грассо. Джованни Ручеллаи не спускал с меня глаз, и, хоть он каждый день торчит в моей лавке, он все-таки меня не признал, а ведь он не рехнулся и память у него не отшибло. Конечно, я больше не Грассо, я превратился в Маттео. Проклятье, что за напасть! Если это откроется, я буду опозорен, меня сочтут сумасшедшим, за мной станут бегать мальчишки и на меня обрушится множество бед. А кроме того, как мне расплатиться с чужими долгами? Как бы опять не попасть впросак? И ведь не с кем посоветоваться! О таком никому и не расскажешь. Бог знает что меня ждет. Как бы там ни было, дела мои плохи. Посмотрим, не придет ли Грассо. Коли он придет, я, может, и разберусь в этом деле. Уж не превратился ли Маттео в меня?» И, теша себя такого рода мечтами, он долго поджидал Грассо. Но Грассо не появился, и он отошел от окна, уступив свое место другому заключенному, после чего, скрестив на груди руки, он принялся созерцать то пол, то потолок.
Неизвестный флорентийский художник XV в.
Сад любви.
Гравюра резцом.
В те самые дни в вышеозначенной тюрьме сидел за долги судья, имя которого здесь лучше не называть[30]30
…судья, имя которого здесь лучше не называть… – В некоторых списках новеллы имеется указание, что этим судьей был Джованни Герарди да Прато (ок. 1360–1434 гг.), который, согласно предположению А. Н. Веселовского, являлся автором своеобразного романа «Вилла Альберти».
Р. Хлодовский
[Закрыть], человек весьма почтенный, столь же прославившийся своими литературными трудами, как и глубокими знаниями законов. Не будучи знаком с Грассо и ничего о нем не ведая, судья этот, видя Грассо сильно опечаленным, решил, что тот убивается из-за тяготеющего над ним долга; а так как собственные дела его уладились и они ему больше не докучали (его должны были выпустить с часа на час), то он задумал, как свойственно некоторым людям, утешить Грассо и сказал:
– Полно, Маттео, ты горюешь так, словно тебе предстоит расстаться с жизнью или претерпеть ужасный позор, а ведь, по твоим словам, за тобой числится всего лишь небольшой долг. Не годится так падать духом, попав в беду. Почему бы тебе не обратиться к друзьям или родственникам? Неужели у тебя нет близких? Пусть они заплатят твои долги или попытаются как-нибудь вызволить тебя из тюрьмы. Не печалься!
Видя, что судья утешает его столь дружески и ласково, Грассо не ответил ему, как это, вероятно, сделал бы другой на его месте такими словами: «А почему бы вам не заняться собственными делами?» – а принял более разумное решение, ибо почитал названного судью за человека вполне приличного. Ему пришло на ум поговорить с ним со всем должным почтением, невзирая на то, что оба они сидели в одной и той же тюремной камере, и чистосердечие поведать ему обо всем, что с ним произошло. Отозвав судью в угол, он сказал ему:
– Мессер, хотя вы меня и не знаете, я знаю вас очень хорошо, и мне ведомо, что вы человек весьма достойный. Проявленная вами по отношению ко мне человечность заставляет меня открыться вам, что повергло меня в тоску, ибо я не хочу, чтобы вы думали, будто я, хоть я и бедный ремесленник, придаю слишком большое значение какому-то жалкому долгу. Нет, меня тяготит совсем другое, но такого, верно, ни с кем не случалось.
