Текст книги "Чудеса происходят вовремя"

Автор книги: Мицос Александропулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Чудеса происходят вовремя

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Мицос Александропулос (род. в 1924 г.) – греческий писатель, автор нескольких романов и сборников рассказов.

Сквозная тема творчества Александропулоса – антифашистское Сопротивление. Опыт борьбы, немеркнущие идеалы Сопротивления предопределяют угол зрения и нравственные оценки писателя.

Три новеллы, составляющие настоящую книгу, переносят читателя в Грецию предвоенных лет, однако и здесь выбор темы, сатирическая направленность повествования и расстановка нравственных акцентов, несомненно, продиктованы той же памятью Сопротивления. В новелле «Чудеса происходят вовремя», описывая симптомы надвигающегося фашистского террора в канун переворота генерала Метаксаса (1936 г.): акты шантажа и подкупа, разгул наемных террористов, погром в редакции прогрессивной газеты, – автор стремится раскрыть механизм фашистских переворотов, показать, на какой почве они возникают. События, изображенные в новелле, – пролог греческой трагедии периода военной диктатуры 1967—1974 гг. Эти параллели придают новелле актуальность, подчеркивают ее антифашистское звучание.

Две другие новеллы – «Сержанты и ефрейторы» и «К тому же...» – хронологически дополняют первую новеллу. Автор как бы высвечивает первую стадию карьеры будущих «черных полковников», первые шаги на пути к власти людей ничтожных, способных выдвинуться только средствами лжи и насилия. Новелла «К тому же...» вводит в эту картину еще один характерный персонаж – фигуру идеологического приспешника фашистов.

Писатель настойчиво и остро ставит проблему гражданской ответственности, нравственного неприятия фашизма.

На русском языке опубликованы два романа М. Александропулоса: «Ночи и рассветы» и «Горы» («Молодая гвардия», 1962 и 1967) и сборник рассказов «К звездам» («Прогресс», 1970). Советскому читателю, вероятно, интересно будет также узнать о том, что значительная глава в творческой биографии Александропулоса связана с русской культурой. Ему принадлежит перевод на греческий язык «Слова о полку Игореве» и книга «От Москвы до Москвы» – путевые заметки о приволжских городах. В начале 1975 г. в Афинах вышла книга М. Александропулоса «Пять русских классиков» – сборник эссе о Пушкине, Гоголе, Белинском, Достоевском и Толстом, а теперь готовится к изданию его трехтомная «История русской литературы».

ЧУДЕСА ПРОИСХОДЯТ ВОВРЕМЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

– Давно я вас не видел, чуть ли не целый месяц, – говорил он с укором, и взгляд его скользил, словно обволакивая ее фигуру.

– Ровно месяц, господин Филипп.

– Да... И вас теперь не узнать. Такая метаморфоза... Вы очень, очень переменились...

– К лучшему, господин Филипп?

– Боже мой!.. Разумеется...

Весной ей исполнилось восемнадцать, в июне она получила аттестат. Однако уже года два, по меньшей мере два, она слышала такие речи от мужчин, знакомых ее матери.

– Однажды вы сказали мне, господин Филипп, будто перемены к лучшему уже невозможны. Дальше некуда – кажется, так, не правда ли?

Он принялся рассуждать о гармонии и симметрии – вяло, неопределенно... Она не прерывала. Если бы намерения этого адвоката были серьезными, она сразу сказала бы «да». Она давно уже все взвесила – и разницу в возрасте, и прочее, и прочее... Будь он сильным, статным, с этаким шармом... А он был маленьким, щуплым, недаром его наградили уменьшительным прозвищем Филипс. И все же она сразу сказала бы «да».

Она ждала, когда он закончит.

– Ничего удивительного, господин Филипп, тогда вы меня не видели, только и всего.

– То есть как? – изумился адвокат.

Тогда, на выпускном вечере в гимназии, он от имени муниципалитета вручал аттестаты.

– Видеть-то видели, но не обратили внимания...

Было за полдень. Два часа, самое пекло. В суде его задержали, и он торопился домой – к вентилятору и холодильнику. Площадь словно вымерла. И когда Анета выступила из-за деревьев, Филипп даже вздрогнул от неожиданности.

Их редкие беседы с глазу на глаз неизменно складывались в цепочки незавершенных тем. На все, что он говорил, долго и обтекаемо, у нее находилась одна острая фраза. И тогда, не осмеливаясь договорить до конца, он спрашивал о другом.

– Ну так как же, – спросил он ее теперь, – куда вы намерены поступать? Время не ждет, пора что-то решать...

Как всегда перед важным решением, мать Анеты, француженка, преподавательница гимназии, нашла великое множество самых разных вариантов. Выбраться из этого лабиринта было непросто, и решение принималось нескоро.

– Вы правы, господин Филипп, сентябрь не за горами, а мы все еще раздумываем... Теперь у мамы новый план... Она считает, что мне надо уехать!

– Уехать? Куда?

– Во Францию. В Гавр. Там у меня родственники.

– Полно!.. В Гавр? Господи, да что вы будете делать в Гавре? И это сейчас, когда вы так хорошо овладели греческим! Нет, так нельзя! Нужно переговорить с мадам... Потому что, – добавил он с улыбкой, – если вы нас покинете, мадемуазель, многие, очень многие будут опечалены...

– Никто, господин Филипп...

Взгляд адвоката по-прежнему блуждал по ее фигуре. И Анета, которую такие настойчивые ощупывающие взгляды раньше раздражали, на этот раз как будто не испытывала смущения.

– Уверяю вас, ровным счетом никто...

– Быть того не может!

– Правда, никто.

– Напротив, многие... Уж я-то знаю...

– О! Что мне остается сказать?

– М-м-м... Для подсудимой всегда открыта дорога чистосердечного признания,..

– Но может быть... Господин Филипп, не следует ли сначала выслушать показания свидетелей?

Жара достигла кульминации. Даже колокола на колокольне, должно быть, таяли по капле, как свечи. Однако Филиппу казалось, будто от белокурой собеседницы на него падают голубовато-зеленые тени.

Он решил переменить тему.

– Надеюсь, нам еще представится случай обсудить этот важный вопрос. И тогда, – погрозил он пальцем, – имейте в виду, тогда истина будет установлена. А сейчас позвольте дать вам совет...

– Пожалуйста, господин Филипп.

– Так вот, мадемуазель, не гуляйте в полдень по пустынным улицам одна.

– Почему же?

– Да потому что это небезопасно...

– В каком смысле?

– В самом прямом... Говорят, что в полдень иногда происходят самые неожиданные встречи... Роковые встречи, которые могут повлиять на всю жизнь...

– Да, я слышала. Но скажите: вы верите, что это всегда не к добру?

– Говорят...

– Всегда?

– Ну, скажем: часто...

* * *

Всю вторую половину дня он пролежал в постели раздетый возле вентилятора. Это был один из самых жарких дней. И стоило выключить вентилятор, как комната раскалялась, словно печь.

Тогда он снова нажимал на кнопку и принимался думать о том, что мог бы не жариться здесь, в городе, а поехать к морю и лежать сейчас у себя в саду под платаном или смоковницей. Или еще лучше – забраться куда-нибудь в горы, в лес, в густую, прохладную тень. В горах, конечно, лучше: после обострения экземы врачи не рекомендовали ему поездки к морю.

Да, был бы он сейчас в горах, хотя бы там, куда ездил в августе прошлого года к своему клиенту – игумену богатого монастыря, укрывшегося среди сосен и орешника. Но не так, как тогда, – один, монах среди монахов. Нет, не так!

Он думал об этом с упорством, которое сопутствует очевидным выводам, когда размышлять больше не нужно, толку никакого, один вред и давно пора действовать. Веки его тяжелели и опускались, и шум вентилятора он принимал за журчание холодного родника. Тогда Анета, белокурая, голубовато-зеленая в тени деревьев, появлялась перед ним, но не одна, кто-то держал ее за руку, кто-то другой, не он, а он все старался разглядеть, кто же это, и сердце его бешено билось. «Потеряешь, потеряешь», – шептали ему и сосны, и орешник, и друг игумен с мохнатой бородой...

Так прошла вторая половина дня. Под вечер он выключил вентилятор и сел, чтобы подумать спокойно, в тишине. «Да, черт возьми, эдак я, пожалуй, состарюсь в размышлениях! И чего еще раздумывать! Пока ты тут взвешиваешь то да это, она родит кому-нибудь двойню... Э, нет, довольно, и так все яснее ясного: есть желание, воля, пора действовать... И не медли, Филипп, не медли, а то она укатит в Афины или еще хуже – мадам отошлет ее в Гавр, и останешься ты здесь со своими мыслями и вентилятором. Все, решено!»

Он встал и зашагал по комнате. «Так оно и будет. И нечего тут больше раздумывать!»

Глава вторая

Первые анонимные письма он получил года три-четыре спустя. За это время здоровье Филиппа сильно пошатнулось. Экзема, которая беспокоила его еще до женитьбы, резко обострилась. Врачи связывали ее с нарушением обмена веществ, находили какие-то отклонения в крови и в печени, но подлинных причин так и не обнаружили. К тому же Филипп перенес желтуху, потом долго мучился от зубной боли, и его друг Аргиропулос удалил у него два коренных зуба и поставил мост. Напасти – одна за другой.

Первым письмам Филипп не поверил: охотников напакостить в провинции всегда предостаточно. Но письма приходили все чаще, а их авторы не унимались: если вначале они ограничивались информацией, то теперь поносили Филиппа самыми скверными словами.

Недоверие и сомнения Филиппа более всего вызывало то обстоятельство, что в письмах упоминалось много разных имен. Однако вскоре список их поредел, сократился до двух-трех, а под конец осталось только одно – Аргиропулос.

Сопоставляя полученную информацию со своими собственными наблюдениями, Филипп убедился, что далеко не все анонимки рождены злым вымыслом его корреспондентов. Действительно, дело было нечисто. «Подлец! – негодовал Филипп. – Убью, застрелю!» И стоило ему поддаться порыву гнева, как в памяти всплывали строки из одного письма, автор которого издевательски уведомлял, что прежде, чем вставить Филиппу челюсть, Аргиропулос наставил ему рога...

Последние месяцы этого года прошли напряженно. Филипп был издерган и зол, семейные сцены стали привычкой, не проходило дня, чтобы он или Анета не угрожали разводом.

Весной раздражение понемногу улеглось. И, лелея последнюю надежду, Филипп решил отправиться с Анетой в большое путешествие. Они поехали в Рим, потом в Париж, потом в Гавр, к родственникам Анеты. В Гавре они сели на великолепный трансатлантический пароход. Здесь, на пароходе, и произошла сцена, закончившаяся полным поражением Филиппа.

Поводом опять-таки послужил флирт Анеты. Поздно ночью, когда они спустились в каюту, Филипп запер дверь, положил ключ в карман и сказал Анете, что им нужно поговорить. Мягко и проникновенно начал он обрисовывать контуры прекрасной жизни, которая ожидает их в том случае, если они забудут старое и никогда не повторят своих ошибок: Анета станет благоразумной, а Филипп не будет устраивать ей сцен. «Будем жить, прямо глядя друг другу в глаза!» – произнес Филипп, и как раз в то самое время Анета подняла на него взгляд. «И зачем я на него посмотрела? – подумала Анета. – Еще вообразит, будто я ему верю. Нет, больше не взгляну ни разу».

А Филипп тем временем говорил, что их счастье в руках Анеты. Все внешние препятствия он преодолеет без труда, лишь бы Анета вселила в него спокойствие за тылы. На будущих парламентских выборах он выставит свою кандидатуру, они переберутся в Афины, жизнь пойдет по новому руслу. «Будем жить в столице – свободные, независимые... Будем проводить время в путешествиях...» – Филипп все говорил и говорил, пока вдруг не обнаружил, что Анета не слушает. Она сидела на диване, обхватив руками колено, лениво болтала ногой и смотрела в сторону.

И Филипп не выдержал. Он взорвался и высказал ей все то, что Анета не раз слышала от него дома. Сверх того он добавил про ее «галльское племя» – благо впечатления от Гавра были свежими, – про ее голодранцев-родственников, которые, как он понял, люди жалкие и третьесортные. «Отправляйся к ним! – кричал Филипп. – Там тебе и место! Одного поля ягода!»

Анета по-прежнему смотрела в сторону, и на ее губах играла вызывающая улыбка, которой она вооружалась в подобных случаях. Эта улыбка как бы говорила Филиппу: «Покричи, покричи, устанешь и замолчишь...» И, взглянув на Анету, Филипп сразу же умолк. Ну нет! Так сегодня не обойдется! Пусть она выкинет это из головы! Довольно она позабавилась, потешилась им, как клоуном. Сегодня финал будет другой, и Филипп принял все необходимые меры. Да, он решил: обратно они не вернутся! Пусть лучше здесь, в океане, их обоих сожрут акулы! Анета выберет сама, все зависит от нее: или они придут к честному соглашению, или Филипп пустит ей пулю в сердце, а потом застрелится сам – и утром коридорные найдут их трупы... Все уже готово: вот письмо в жандармское управление, где Филипп обстоятельно объясняет причины своего решения (с этими словами он вынул из кармана письмо), а вот и револьвер, который он купил в Гавре...

Однако с револьвером вышла осечка: Филипп забыл положить его в карман брюк. Не оказалось револьвера и в других карманах: он вынимал и выкладывал на стол ключи, расческу, фотографии Анеты, портмоне, икону с распятием, флакончик с нитроглицерином – для сердца и другой, с атропином, – для печени, блокнот и прочую мелочь. Все что угодно, но не револьвер. «Погоди, я сейчас», – сказал он Анете, шагнул к шкафу и открыл дверцу.

Реакция Анеты была молниеносной. Схватив со стола ключи, она отперла каюту и очутилась в коридоре. Дверь с грохотом захлопнулась, и Филипп понял, что поворот ключа в замочной скважине утверждает новый поворот событий. Ошеломленный и растерянный, он молча смотрел на дверь: револьвер наконец нашелся, но к чему он теперь?

– Анета! – позвал Филипп, стараясь, чтобы его голос прозвучал спокойно, будто ничего не случилось, будто он просто пошутил. – Открой, открой!

Однако Анета для большей уверенности еще раз повернула ключ в замочной скважине и сказала, что не только не откроет, а, напротив, поднимет на ноги весь пароход.

– Боже мой! – в смятении воскликнул Филипп. – Как ты не понимаешь... Мы же станем мишенью для насмешек...

– Зато не пойдем на корм акулам...

– Открой, не бойся... Я просто погорячился... Если кто-нибудь выйдет в коридор, если тебя увидят у двери... Будет скандал... Прошу тебя, одумайся. Открой дверь, давай поговорим, как культурные люди...

– Знаю я, как культурно ты разговариваешь... Хватит, наслушалась за эти годы...

– Анета, не говори глупостей! Открой! Ты даже не представляешь, какие могут быть неприятности, а когда поймешь – будет поздно. Тогда ты раскаешься, что не послушалась и потеряла эти драгоценные секунды.

– Как я смогу раскаиваться, если ты меня застрелишь?

– Клянусь, не трону, не обижу ни словом, ни действием?

– Никогда?

– Никогда!

– А где револьвер?

– В чемодане.

– Ты его не вынул?

– Нет.

– Поклянись.

Филипп поклялся – прахом матери.

Когда Анета открыла дверь, Филипп держался за стол и ноги у него подкашивались от слабости. Анета взяла его под руку, довела до кровати и подала лекарства.

* * *

Когда они наконец возвратились домой, все знакомые сказали, что поездка пошла им на пользу, особенно Филиппу: никогда за последние годы он не выглядел таким бодрым и отдохнувшим. Филипп знал, что в любом случае ничего другого знакомые не скажут. Но на этот раз они, пожалуй, правы; он в самом деле переменился, и, разумеется, к лучшему. После того что произошло на пароходе, он отчетливо осознал свое положение. А что еще может желать мыслящий человек, как не ясного представления о своем положении?

За долгие годы адвокатской практики у Филиппа выработалась определенная жизненная теория. В начале она предназначалась исключительно для профессионального пользования и помогла ему выиграть немало тяжб. Со временем она нашла применение и в его собственной жизни. Основной принцип теории состоял в следующем.

Чаще всего мы не в силах контролировать то, что происходит с нами в настоящем. Настоящее – это секрет, замаскированный всевозможными иллюзиями. Пока мы его открываем, время упущено, процесс завершен, приговор вынесен. Уверенно можно судить только о прошлом. О будущем мы мечтаем: питаем надежды, строим планы. Но стоит перейти к осуществлению планов, как мы теряем бразды правления, и, чем желаннее наша мечта, тем сильнее растерянность. Что-то похожее иногда происходит с нами на улице, когда мимо на большой скорости проносится автомобиль: чем ближе мы к нему оказываемся, тем сильнее наше замешательство. Чтобы стать фактом (или, иными словами, прошлым), наше желание проходит в некотором роде стадию плавки и в конце концов обретает новую форму, которая подчас совершенно не совпадает с желаемой. Так вот – эта стадия плавки и есть настоящее, и, пока мы судорожно цепляемся за то, что ускользает из рук, плавильная печь незаметно затягивает нас в свою пасть...

На этом принципе основывал Филипп свою теорию, и практика давала ей многочисленные подтверждения. С какими только случаями ему не приходилось сталкиваться: служебные злоупотребления, банкротства, убийства, подлоги, интриги... Во время действия Филипп, естественно, был далеко. Он появлялся позже, по просьбе клиентов, когда, пройдя стадию плавки, эти случаи представляли собой прошлое. Филипп рассматривал их хладнокровно и бесстрастно, он подвергал их тщательному обследованию и анатомическому вскрытию, не испытывая ни робости, ни волнения, ибо в том и состояла его работа: кроить и шить материал так, чтобы эти едва застывшие ситуации пришли в соответствие с другими, давно уже застывшими – законами.

Но вот однажды помощник Филиппа молча положил на стол утреннюю почту, а с ней и первое анонимное письмо – распечатанное и прочитанное, потому что всю корреспонденцию сначала читал помощник и только самые важные письма после него просматривал Филипп. За первой анонимкой последовали другие, и каждая повергала Филиппа в такое смятение, будто ничего подобного он еще не переживал. Он чувствовал полное бессилие, словно в его кабинет врывался автомобиль и он уже лежал под его колесами. Как поступить, Филипп не знал. Он перекладывал письма из одного ящика в другой, пока наконец не сжег все до единого, и каждое новое письмо стал сжигать сразу же. Ему казалось, что, не сожги он эти анонимки, они подожгли бы его самого. Реагировать на них Филипп не осмеливался: вихрь событий швырнул бы его в пылающую пасть печи и неизвестно, что получилось бы после этой плавки...

Так полагал Филипп раньше, и это было заблуждением. Теперь, вернувшись из путешествия, он наконец понял, что давно уже горит на медленном огне, что этот огонь подточил его силы, испепелил его душу и тем самым предрешил исход битвы на пароходе. «Ты стал другим человеком!» – говорили знакомые. И Филипп соглашался: да, он стал другим человеком. Теперь он избавлен от сомнений, он  з н а е т. А это уже немало. В конце концов нечто существующее как факт (какой бы он ни был, пусть даже самый неприятный) чрезмерных мучений не причиняет. Изводит и терзает обычно неизвестность – страх перед тем, что может произойти. Поэтому главное – быть в курсе происходящего.

Эта мысль давала Филиппу выход из положения. Не утешение, а выход, и притом единственный. «С той минуты, как ты знаешь истинное положение вещей и силы, к нему причастные, ты сможешь предвидеть дальнейший ход событий», – когда-то записал Филипп в своей тетради афоризмов. Так вот теперь, когда истинное положение вещей известно, все внимание нужно сосредоточить на причастных к нему силах.

И чтобы ни одна из этих сил не оказалась вне поля зрения, на первом же заседании муниципального совета Филипп вновь протянул Аргиропулосу руку дружбы. В отсутствие Филиппа его обязанности заместителя мэра исполнял Аргиропулос, и сейчас Филипп выразил ему горячую благодарность.

В тот момент, когда друзья пожимали руки, в зал кто-то вошел и с возгласом радостного изумления направился прямо к Филиппу.

– А, господин Филипп! Наконец-то! Я не погрешу против истины, если скажу, что следую за вами по пятам от самого Парижа! Как-то раз мне говорят, что вы с супругой в Париже и остановились в «Мажестик». Я немедленно еду туда и узнаю, что вы покинули отель лишь полчаса назад...

Это был сын мэра Маркелос Калиманис. Последние годы он жил в Париже и лишь изредка наезжал к ним в провинцию – высокий, красивый, гордый, самоуверенный, как все Калиманисы, привыкшие считать округу своим имением, посягать на которое никто не имеет права. Маркелос приезжал на большие праздники и на выборы, а потом снова возвращался в Париж, где должен был закончить учение.

– На пароход я садился в Марселе, – продолжал Маркелос. – Приезжаю я, значит, в Марсель и узнаю, что накануне сюда заходила ваша «Глория». А потом в Афинах...

Цепь совпадений показалась всем очень забавной.

– Ну а теперь, дорогой Маркелос, – вставил один из членов совета, – позволь мне предугадать продолжение... Господин Филипп наконец вернулся, зато тебя мы скоро опять проводим в Париж...

– Э, нет, – возразил Маркелос. – С меня довольно. Благо диплом уже в кармане... – И он хлопнул по карману пиджака.

Все засмеялись. И только Филипп даже не улыбнулся. Он смотрел на Маркелоса серьезно и пристально. Словно химик, открывший между двумя известными элементами неизвестный третий, – никто про этот элемент еще не знает, и в периодическую систему он пока не включен.

Так присматривался Филипп несколько месяцев.