Текст книги "Музыка дождя"

Автор книги: Мейв Бинчи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Казалось, мама читала по ее лицу.

– Дейдра, дорогая. Не волнуйся, все так и должно быть. Тони не охотится за деньгами.

– У меня было бы немного шансов получить их, – выпалил он. – Твоя мать будет жить вечно, я умру скорее. Надеюсь, что не во время круиза, хотя похороны на море – это нечто запоминающееся.

«Этот мужчина, – думала Дейдра, – одного возраста с мамой, занимает серьезное место в ее жизни. И до сих пор я не знала об этом».

Она заставила себя улыбнуться и увидела, что мама посмотрела на нее с одобрением. Она с трудом подбирала слова, и во рту стоял неприятный горький привкус.

Но Тони был не тем человеком, который бы позволил, чтобы за столом молчали. Он подлил ей в стакан, а потом заказал оливки и чипсы. Он заверил Дейдру, что позаботится о ее матери во время путешествия, а потом снова сжал ее руку и сказал, что оставит ключ на стойке ресепшен. Ключ. Они даже не пытались скрыть, что живут в одном номере. Дейдра не верила, что все это происходит с ней на самом деле, она даже не заметила, как он поцеловал ее мать в щеку на прощание.

Мама заказала столик в ресторане поблизости. Это был маленький, дорогой французский ресторан. Салфетки были из плотной ткани, приборы – из настоящего серебра, а цветы в вазах – из сада. За все двадцать пять лет, что Дейдра прожила здесь, она ни разу не обедала в таком месте, и тут приехала ее мать, приехала из маленького по сравнению с Лондоном города, из маленькой страны и вела себя так, словно она ко всему этому привыкла.

Она была рада, что решения принимала мама, потому что не только не могла прочитать меню, но не в силах была даже озвучить заказ, так расстроилась.

– Почему ты ничего не рассказала мне о… о Тони? – наконец спросила она.

– Вначале и рассказывать-то было нечего, пока мы не решили поехать вместе в этот круиз, а потом я тебе рассказала, – ответила ее мать.

– А Джерард и Барбара… они знали?

– Они знали, что Тони – мой друг, они, конечно, знали о наших совместных планах на отдых.

– И они… они не…

– Джерард отвез нас сегодня в аэропорт. Тони прав, он позеленел от зависти. Он сказал, что это именно то, что нужно ему. Он слишком много работает, ему нужен отдых, он мог бы позволить себе это.

– Но он сказал… что он думает?

– Он не сказал, что возьмет отпуск, но ты же знаешь Джерарда, возможно, он подумает над этим.

Неужели мама на самом деле не понимала ее или она притворялась?

– А что Барбара и Джек? Что они думают о том, что ты поедешь с мужчиной?

– Дейдра, дорогая, я не еду с мужчиной в этом смысле. Я, конечно, еду отдыхать, я еду с Тони, а он, естественно, мужчина. Что ты имеешь в виду, спрашивая, что они думают? Они ничего не думают, я уверена в этом.

– Но семья Джека…

Сколько Дейдра себя помнила, о семье Джека всегда говорили особенно. Его отец был верховным судьей, а дядя – послом. Выйдя замуж, Барбара сыграла правильную партию, как считала ее семья, в отличие от старшей дочери, которая вышла замуж черт знает за кого да еще и в страшной спешке.

Но мама выглядела очень удивленной.

– Семья Джека? – повторила она слова дочери, словно та сказала их на иностранном языке. – А они-то тут при чем?

– Ты понимаешь…

– Не думаю, что они когда-либо встречали Тони. Правда не думаю. А почему ты спрашиваешь?

Дейдра пристально посмотрела на свою мать. Она спрашивает, потому что благородная семья Джека постоянно упоминалась. О ней постоянно говорили с тех самых пор, как Барбара стала встречаться с Джеком. Ей хорошо запомнилась шикарная свадьба, которую устроили для Барбары: с помпезными речами, политиками и фотографами. И сейчас вдруг клан Джека стал совсем неважным?

Чувствуя, что становится пунцовой, она заговорила с матерью напрямую:

– А ты и Тони… у вас уже есть планы на будущее… после круиза? Ты не думала, что вы могли бы пожениться или что-нибудь подобное?

– Постарайся не быть такой удивленной. Происходят и более странные вещи. Но ответ – нет. Никаких подобных планов у нас нет.

– Ой…

– И вообще, хватит говорить обо мне и этой поездке. Расскажи мне, как у тебя дела?

Дейдра выглядела расстроенной.

– Ничего, что было бы так же интересно, как у тебя.

– Ну как же, Десмонд открывает собственное дело, а у тебя будет празднование серебряной свадьбы…

– Где ты его встретила? – спросила Дейдра напрямую.

– Десмонда? – игриво переспросила мама. – Ну конечно, когда ты привела его домой и сказала, что собираешься за него замуж. Но ты и сама знаешь.

– Я имела в виду не Десмонда, и ты это знаешь. – Дейдра разозлилась. – Я имела в виду Тони. Где вы познакомились?

– Мы встретились в гольф-клубе.

– Тони член гольф-клуба? – Теперь она уже не могла сдержать удивление.

– Он прекрасно играет, – гордо сказала мама.

– Но как он стал его членом? – Еще несколько лет назад таких, как Тони, даже на порог не пускали. Если бы ее Десмонд умел играть в гольф, чего он не умел, его бы не пустили. Но как могли принять такого, как Тони?

– Понятия не имею, полагаю, также, как все мы стали членами, – неопределенно ответила мама.

– И все твои друзья его знают? Миссис Бэрри, к примеру, знала? – Она специально выбрала мать Морин Бэрри, потому что та была лакмусовой бумажкой в светском обществе Дублина. Тони не мог быть встречен дружелюбно.

– Софи? Конечно, Софи пару раз встречала его. Но помни, что Софи не играла в гольф, так что там она его встретить не могла.

– И не говори мне, что Тони играет в бридж.

– Нет, он не общается со старыми кисками, как он нас называет, которые часами играют в карты.

Мама весело рассмеялась, и вдруг Дейдре показалось, что мамина жизнь была куда веселее ее собственной. Чтобы мама снова не сменила тему разговора, она предприняла еще одну попытку:

– Мама, пожалуйста, что думает Джерард? Что он говорит? Не о том, чтобы уехать в отпуск, а о том, что он думает о Тони.

– Понятия не имею.

– Ты должна знать.

– Нет, откуда мне знать? Я знаю только то, что он мне говорит, я понятия не имею, что он говорит всем остальным. У него сейчас милая подружка, наверное, он с ней говорит об этом.

– Но он должен был сказать, я уверена…

–. Послушай, Дейдра, у каждого есть своя жизнь. Наверное, Джерарда куда больше волнует его карьера, его здоровье, сколько он потребляет ненасыщенных жиров и холестерина. Его может волновать, стоит ли ему продавать квартиру и покупать дом. Когда же он будет думать о своей матери, спрашиваю я тебя?!

– Но если ты что-то делаешь… если в твоей жизни что-то происходит…

– Думаю, он понимает, что я достаточно взрослая, чтобы самой о себе позаботиться.

– Мы все должны заботиться друг о друге.

– Вот тут ты совершенно не права, мы не должны вмешиваться в жизнь других людей. Это большой грех.

Несправедливость этих слов ударила с силой пощечины. Как могла мама говорить такие глупости про вмешательство в чужую жизнь?

Четверть века Дейдра жила по своим правилам, которые сама для себя придумала. Она была дочерью тех, кто мог иметь надежды и мечты. Она была старшей дочерью, блестящей студенткой, она могла бы пойти работать в МИД, как он тогда назывался, она могла бы стать послом или выйти замуж за посла. Она могла бы получить мужа получше, чем у Барбары. Но вместо всего этого она влюбилась одним жарким летом и сама посадила себя в странную темницу. Раз уж О’Хейгены не могли получить то, что было достойно их, то они сделают вид, что имеют это.

Дейдра всю жизнь старалась умиротворить мать, которая сейчас сидела напротив, которая встречалась с этим вульгарным мужчиной и доказывала ей, что главное правило в жизни – не вмешиваться в жизнь других! Это недопустимо.

Она начала очень медленно:

– Я понимаю, что ты говоришь, но думаю, что важно не быть слишком зацикленной только на себе и думать о желаниях остальных. Я хочу сказать, разве всю мою юность я не выслушивала от тебя, какие люди подходящие, а какие нет?

– От меня – нет.

– Но ты всегда хотела знать, чем занимаются родители других людей, где они живут?

– Мне это неинтересно. – Мама говорила рассеянно. – Хорошо бы знать, кем на самом деле являются те, с кем ты долго общаешься, вот и все.

– Нет, не все. Ты и миссис Бэрри…

– Ах, Дейдра, у Софи Бэрри ничего в жизни не было, кроме некоторых нелогичных правил. Никто, кто ее знал, не обращал внимания на это…

– Морин обращала.

– Тем хуже для нее. И, кстати, я не думаю, что ты права. Морин, жила своей жизнью и не обращала внимания на те глупости, которые Софи говорила о торговле.

– То есть ты хочешь сказать, что вы с папой были счастливы, когда я вышла замуж за Десмонда? Не пытайся сказать мне это, я не поверю.

В глазах Дейдры стояли слезы. Слезы гнева, обиды и непонимания. Неожиданно занавес упал, маски были сорваны, и ей стало страшно. Вежливое притворство исчезло.

Женщина в льняном костюме и кремовой блузке посмотрела на нее с беспокойством. Она начала говорить, но потом замолчала.

– Ты не можешь отрицать этого! – сказала Дейдра победно.

– Детка, ты говоришь о том, что было давным-давно.

– Но я говорю правду. Тебя волновало, что Десмонд не был звездой на небосклоне для нас.

– Что значит «для нас»? Это не мы выходили за него замуж, а ты. Это был твой выбор. Про звезды никто не говорил.

– Не говорили вслух.

– Не говорили вообще. Я уверяю тебя, мы с твоим отцом, конечно, думали, что ты слишком молода, что ты не окончила университет, мы боялись, что ты не сможешь получить специальность, – это правда. В этом смысле мы, конечно, хотели, чтобы ты потерпела, вот и все.

Дейдра глубоко вздохнула.

– Ты знаешь, мы не могли терпеть.

– Я знала, что вы не хотели терпеть, это все, что я знаю. Ты была настроена очень решительно, и я не собиралась становиться на твоем пути.

– Ты знаешь почему.

– Я знала, что ты его любишь или думаешь, что любишь. Теперь, раз уж ты осталась с ним, глупо ворошить прошлое, возможно, ты была права: ты любила его, а он – тебя.

Для мамы все казалось слишком простым. Если вы двадцать пять лет прожили вместе и вот-вот собираетесь отмечать это, то вы друг друга любили.

– Разве все было не так? – Мама ждала ответа «да», «нет» или «Я тебе это говорила».

– Более или менее, но это произошло не благодаря кому-то в семье.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать. Я думала, что из всех моих детей ты самая счастливая. Ты сделала то, что хотела. Никто на тебя не давил, у тебя была полная свобода, ты пошла в университет, могла бы работать, но никогда этого не делала. Мы с Софи говорили, что ты получила все на блюдечке с голубой каемочкой, а теперь выясняется, что ты чем-то недовольна?!

Маме было интересно, но без лишнего любопытства. Она поковырялась вилкой в салате и стала ждать объяснения.

– Зачем ты позволила мне выйти замуж за Десмонда, если считала, что я слишком молода?

– Я только подумала, что можно выбрать наименьшее из зол. Я так всегда думаю. Твой отец считал, что ты была беременна, но я знала, что это не так.

– Откуда ты знала это? – Дейдра говорила шепотом.

– Потому что даже в далеких шестидесятых никто бы не стал выходить замуж за человека, которого не любит, даже из-за этого. Анна родилась гораздо позднее, это точно подметила Софи.

– Да.

– Так вот, Дейдра, в чем же суть? В чем я провинилась? Мы дали согласие. Это было плохо? Нет. Мы приехали на свадьбу, ты же этого хотела. Ты сказала, что не хочешь приглашать много народу и будешь праздновать в Англии, мы пошли на это. Мы забрали Барбару и Джерарда из школы. Двери нашего дома всегда открыты для вас с Десмондом, но вы никогда не приезжали. Только раз, но ты такая обидчивая, мы не знали, что сказать, тебя все расстраивало. Мы приезжали навестить вас несколько раз и намерены приехать на юбилей свадьбы. И все равно я остаюсь виноватой, как и твой отец, а также брат и сестра.

Эйлин О’Хейген собрала соус кусочком хлеба и посмотрела на дочь.

Та смотрела на нее молча.

Пришел официант. Он забрал тарелки, и они обсудили яблочный пирог с кремом. Мать с упоением изучала меню, что позволило Дейдре собраться с мыслями.

– О чем мы говорили? Ах да, что мы с папой должны были ненавидеть Десмонда или что-то вроде того, да?

– Не совсем.

– Не только «не совсем», но и совсем не так. Мы оба считали, что он мил, просто забит тобой. Но быть в доме хозяином – это ты унаследовала от меня. – Эйлин О’Хейген говорила с удовольствием.

– Что вы с папой говорили друг другу о нем?

– Мы с папой? Да почти ничего. Он тебя обеспечивал, мы волновались, чтобы тут не было проблем. Думаю, мы беспокоились, что у тебя не сложилась карьера.

– У меня было трое детей, которые рождались один за другим.

– Да, но потом…. И я полагаю, мы считали, что в той структуре… тех итальянцев – «Палладианс», было много иерархии…

– «Палаццо».

– Вот и все, что мы думали плохого о Десмонде, так что можешь прекратить свои нападки.

Мама рассмеялась.

Дейдра посмотрела на нее так, словно никогда прежде не видела.

– А миссис Бэрри про нас не спрашивала?

– Нет, дорогая. Если говорить правду, то некому особенно интересно и не было. Ты же знаешь, как это происходит в Дублине. Стоит тебе только исчезнуть из поля зрения, как о тебе забывают.

– Но ты же не могла забыть меня, свою старшую дочь. – Ее губы дрожали.

– Конечно, я тебя не забыла, глупышка. Но мы никогда не говорили ничего ужасного. Ни про то, что Десмонда уволили Палладиансы, когда Анна была на том же приеме, что и принцесса Диана…

– Принцесса Мишель.

– Ты знаешь, что я имею в виду, Дейдра. Это же не подсчет очков: за это мы вам прибавим, а за это – отнимем.

Наступила тишина. Длинная пауза.

– Я не критикую тебя, ты это понимаешь?

– Да, мама.

– И даже если бы мы с Кевином не любили Десмонда, что было неправдой, потому что то, что нам было представлено, нам понравилось… Но допустим, что мы бы его не любили… Зачем было бы говорить это или думать об этом? Мы же не собирались жить за тебя.

– Я понимаю.

– Когда я выходила замуж за Кевина, мои родители были безумно счастливы. Они так радовались, что мне стало не по себе.

– Ты должна была быть довольна.

– Нет, я отнеслась к этому с подозрением. Я думала, что они хотят сплавить меня, что считали, что деньги – это радость и удача. Но твой отец не принес мне ни того ни другого.

– Я не верю этому! – Дейдра открыла рот от изумления.

– Почему бы мне не рассказать тебе об этом? Мы с тобой уже в возрасте, мы говорим о жизни и о любви. Твой отец был шовинистом, как бы его назвали сейчас. Тогда мы называли его мужчиной до глубины корней и еще радовались, что он не бегал за каждой юбкой. Он допоздна сидел в своих клубах, ты же помнишь это, не так ли? Готова поспорить, что Десмонд старался оставаться дома, чтобы побыть с детьми.

– Он не состоял в клубах.

– И разве тебе не было от этого лучше? В любом случае я всегда считала, что никогда не принуждала никого из своих детей, позволив им самим принимать решение.

– Свадьба Барбары… – начала Дейдра.

– Заставила нас хорошенько потрудиться. Семья Джека настоящее наказание. Ну и список приглашенных они нам дали… Мы решили, что сделаем так, как пожелали молодые. Барбара часто говорила мне, что хотела бы, чтобы у них было поменьше проводов, но об этом ей приходилось только мечтать.

– Барбара действительно так говорила?

– Она говорила так после каждого стаканчика шерри, не думаю, что я раскрываю тебе страшную тайну. Она говорила это в гольф-клубе, а еще она пыталась сказать это на «Позднем-позднем шоу», но ей не дали микрофон.

Впервые за всю встречу Дейдра легко рассмеялась, и официант быстро принес конфеты и кофе.

– И я знаю, ты думаешь, что я должна быть счастлива, что у меня есть шестеро внуков: трое от тебя и трое – от Барбары. Но твоих я никогда не вижу. Они выросли без нас, а когда мы их видели, то они были словно белые подопытные мыши, так они нас боялись. А трое детей Барбары до смерти мне надоели, особенно в тот мерзкий период, когда мы были бесплатными няньками для них. Сейчас они милые и интересные. И не думаю, что Джерард когда-нибудь нас обрадует, но это его дело. Не хочу навязывать ему подружек, чтобы побольше народу называло меня бабушкой.

Она выглядела оживленной и веселой. Она не похожа была на женщину, которой хотелось бы, чтобы побольше народу называло ее бабушкой, ей хватало тех, кто и так это делал.

– Предположим, что ты… и Тони… что вам будет хорошо во время этого круиза… Ты не думала, что это могло бы стать чем-то более постоянным?

Дейдра подумала, что, раз он был принят дома ее сестрой и братом, мамиными подружками, может, он не был так уж плох, как показалось ей вначале.

– Нет, этого в планах нет.

– Но, как ты раньше сказала, это не такая уж барбарообразная идея.

– Нет, это действительно невозможно. Ну, или так думает его жена.

– Он женат. Мама, я не могу в это поверить.

– Но ты должна.

– Кто-нибудь знает? Его жена тут? Остальные про нее знают?

Мать замолчала впервые. Она странно посмотрела на дочь. Сложно было понять, о чем она думала. Она не ответила на вопрос. Она попросила счет, а потом они пошли пешком в гостиницу.

Она сказала, что ей еще надо пройтись по магазинам, а еще она передает привет Анне и Хелен. Передавать привет Брендону было бессмысленно.

Эйлин О’Хейген передала свои наилучшие пожелания Десмонду и сказала, что считает его решение покинуть Палладиансов или Палаццо правильным. Мужчина должен был сделать то, что должен делать мужчина.

Она пообещала отправить открытку из места, которое найдет самым экзотичным и красивым.

Она сказала, что, раз уж Дейдра сама не предложила, она все равно передаст привет от нее Тони и пожелания наилучшего путешествия.

И прежде чем отпустить дочь на поезд, который отвезет ее обратно в Пиннер, где ее будет ждать приятная суета приготовлений, Эйлин О’Хейген взяла дочь за руку и погладила ее по щеке.

– Прости меня, – сказала она.

– За что, мама? За что мне тебя прощать? Ты угостила меня прекрасным обедом. Я была очень рада тебя видеть.

– Нет, прости, что не могла дать тебе большего.

– Ты дала мне все. Я просто была глупой. Ты сама сказала, что из всех твоих детей я самая счастливая. Я никогда этого не знала.

Мама открыла рот, словно намереваясь что-то сказать, но потом закрыла его. А когда Дейдра обернулась, чтобы помахать рукой на прощание, она увидела, что мамины губы что-то шептали. Она подумала, что она просто говорит ей «до свидания».

Она стояла слишком далеко, чтобы услышать, что мама говорила: «Прости, что никогда не показала тебе, как быть счастливой. Только как притворяться счастливой, а это небольшая заслуга. Это обуза».

Дейдра помахала ей снова, прежде чем спуститься в метро. Она надеялась, что мама прекратит шептать ей «до свидания». В конце концов, здесь, на Пиккадилли, мог оказаться кто угодно. Кто-нибудь из Дублина или Пиннера мог бы увидеть их. Мир становился теснее, всегда надо было вести себя так, словно за тобой подглядывают. Так оно на самом деле и было: за всеми подглядывали.

Серебряная свадьба

Они завели будильник на семь часов.

Десмонд ворчал, что это слишком рано, что гости устанут еще до того, как все начнется. Но Дейдра говорила, что лучше начать заранее, чем потом бегать сломя голову. Лучше проснуться и подготовиться до того, как придет банкетная служба.

– Они придут не раньше трех, – сказал Десмонд.

– Все должно быть убрано к этому времени.

– Боже правый, мы не будем восемь часов намывать тарелки. И разве не все уже готово?

Она не обратила на его слова никакого внимания и налила ему чашку чаю.

На протяжении нескольких лет, уже после того, как они стали спать в разных кроватях, они все равно сохранили этот чайный ритуал. Он позволял плавно начинать день, сглаживал утреннее раздражение.

– Поздравляю с юбилеем, – проговорил он и дотронулся до ее руки.

– И тебя, – сказала она, улыбнувшись. – Мы сейчас подарим друг другу подарки или попозже?

– Как хочешь.

– Давай потом. – Она пила свой чай и мысленно перебирала, что ей надо сделать. У нее был назначен парикмахер, маникюр. Ее новый наряд висел в шкафу. Она надеялась, что выбрала то, что надо, – продавщица в магазине была очень настойчива, она постоянно называла ее «мадам» и говорила так, словно самой Дейдры в магазине не было. Мадам очень идут светлые тона, мадам не хочет стареть раньше времени, мадам может акцентировать внимание на плечах, если не хочет носить плечики.

Дейдра хотела бы носить плечики, как их теперь носят все, как их носят в сериалах «Династия» и «Даллас». Но она помнила роскошный пиджак, который купила когда-то, а Морин Бэрри рассмеялась и назвала его картузом генерала Дейдра.

Она знала, что, в чем бы Морин сегодня ни пришла, она будет выглядеть ослепительно, все будут смотреть только на нее, а не на виновницу торжества. Продавщица сказала, что поверить не может, что мадам собирается отмечать серебряную свадьбу, но это было в магазине. Ей надо было умаслить клиентку и заставить сделать покупку.

Эта продавщица не видела Морин.

Она затмит всех сегодня, как затмила двадцать пять лет назад. Когда невеста была красная и напуганная, а подружка невесты спокойна, элегантна, в розовом платье из льна и с большим розовым цветком в волосах. И Фрэнк Квигли не мог оторвать от нее взгляд.

И сегодня все будет так же? Вспомнит ли великий Фрэнк Квигли о своей страсти к Морин Бэрри? О той единственной, которую он не смог заполучить? Зная Фрэнка, он скорее будет считать, что это его победа, а не поражение. Он вспомнит о призе побольше, который смог выиграть: он женился на всем состоянии Палаццо.

Но она не будет думать о плохом. Не сегодня. Сегодня ее день, он будет ее днем больше, чем был день свадьбы. Они много старались для этого – долгие часы, долгие годы.

Десмонд взглянул на свое отражение в ванной. На него смотрел заметно помолодевший человек. Или, может быть, ему это просто показалось, потому что он чувствовал себя лучше. У него не было этой постоянной ноющей боли оттого, что надо идти на работу в «Палаццо». Сейчас ему нравилось ходить по утрам на работу.

Он предложил Сурешу Пателю начать развозить газеты по утрам. Люди с радостью читали бы свежую прессу, если им ее станут привозить до семи часов. И это был настоящий успех. Им помогал парнишка, который до школы успевал развозить газеты. Он привозил «Дейли мейл» Десмонду на Розмери-Драйв, так что Десмонд читал газету и оставлял ее Дейдре.

Его расстраивало нежелание Дейдры пригласить Суреша Пателя и его жену на праздник.

– Это только для тех, кто был на свадьбе, – объясняла она.

– Джона и Джин Вест на свадьбе не были.

– Не будь глупцом, Десмонд, они наши соседи.

– А Суреш – мой партнер.

– С недавних пор, и еще – он все равно никого не знает.

– Половина из приглашенных никого не знает.

– Будь благоразумным. Его жена даже не говорит по-английски. Что я должна говорить людям? «Это миссис Патель, жена партнера Десмонда, которая умеет только кивать и улыбаться»?

Он оставил этот разговор, но не забыл о нем. Он был уверен, что если бы Суреш Патель устраивал праздник у себя дома, то он пригласил бы Дойлов. Но ссориться не стоило. Если бы выиграл он, то ему пришлось бы весь вечер уделять внимание Пателям в ущерб другим гостям. А ему так хотелось пообщаться с сыном, который возвращался по собственному желанию, чтобы присутствовать на празднике. Возможно, теперь, когда он тоже смог отказаться от всего привычного, у них было больше общего. Может быть, непонимание между ними исчезло вовсе.

И он будет рад снова увидеть отца Херли. Даже в те далекие времена, когда священники должны были порицать любое проявление греха, он не осуждал их.

– Вы уверены? – спросил отец Херли.

– Да, анализы были положительными, – сказал Десмонд, побелевший от ужаса.

– Нет, я хочу сказать, уверены ли вы, что оба хотите этого? Это же на всю жизнь.

Тогда это был неуместный вопрос. Единственное, что представлялось тогда важным, – это сможет ли священник обвенчать их в течение трех недель, чтобы ребенок не был незаконнорожденным. Тот ребенок никогда не появился на свет. Они потеряли его накануне Рождества.

Он подумал, вспоминал ли отец Херли когда-либо об этом, думал ли он, что Анна, которую он позднее крестил, родилась через четырнадцать месяцев после их поспешной свадьбы. А до этого ее сестра или брат умер, так и не родившись.

Десмонд вздохнул. У отца Херли, наверное, было достаточно поводов думать о грехопадении человечества в Дублине. Вряд ли он тратил время на воспоминания о том, что случилось с теми, кого он венчал четверть века назад.

Анна проснулась в своей квартире около семи и сразу пошла к окну, чтобы посмотреть, какая погода. Стоял теплый осенний день – один из тех дней, когда Лондон особенно красив. Вчера она со своей подругой Джуди прогуливалась, и они насчитали сотню разных оттенков золотого и оранжевого на деревьях. Джуди сказала, что в Америке организовывали экскурсии для тех, кто хотел полюбоваться красками природы. В Лондоне тоже можно было бы проводить такие экскурсии.

Анна собиралась утром поработать. На Розмери-Драйв сейчас и без нее достаточно народу. Она приедет туда к трем, когда туда прибудет банкетная служба, чтобы помочь маме проследить за ними. Она умоляла Хелен не приезжать раньше пяти, когда церемония официально начиналась. Стоило только представить Хелен в одной комнате с профессионалами, которые занимались подготовкой, как ей становилось не по себе.

Хелен была в последнее время не в форме из-за проблем в монастыре. Кажется, остальные члены сообщества не хотели, чтобы Хелен принимала обет и становилась одной из них. Это то, что смогла понять Анна. Хелен, конечно, ничего этого не понимала, она лишь говорила, что это временные неприятности.

Анна вздохнула. Если бы она состояла в религиозном сообществе (это, конечно, было последним местом на земле, где она хотела бы очутиться), то меньше всего она хотела бы разделить эту обитель с Хелен. Присутствие Хелен всегда влекло за собой несчастье. Пару раз она заходила к Анне в магазин и, конечно, толкала стопку книг, которую никто до нее даже не задевал. В другой раз она смахнула кассовый аппарат и разбила монитор. На ее пальто кто-нибудь всегда проливал кофе. Анна надеялась, что Хелен не слишком часто в этот вечер будет говорить глупости.

Но что такого ужасного она могла сказать? Она могла бы сказать что-то про Брендона, например, «Как здорово, что мы заставили его вернуться»… Это было не так на самом деле, но папа бы подумал, что это правда. Или что папа ушел от Палаццо и теперь работает с премилым пакистанчиком. Хелен была единственной из окружения Анны, кто употреблял слово «пакистанчик» или «глазастенькая». Да, она могла бы назвать глазастенькой Ренату Квигли.

Анна босиком прошла на кухню, чтобы сделать себе чашку растворимого кофе. Вот еще один плюс ее одинокого существования. Кофе должен быть настоящим, молотым в кофемолке, от которой голова раскалывалась. Она бы не хотела всю жизнь прожить одна, но с каждым днем видела все больше и больше положительного в том, что не живет больше с Джо Эшем.

Он ушел так же легко и вежливо, как и пришел. Он поцеловал ее на прощание в щеку и сказал, что она раздула слона из мухи. И еще он сказал, что будет скучать по ней, взял достаточно ее дисков и дорогое покрывало, которое она покупала. Она молча смотрела, как он сворачивает его.

– Ты же мне его подарила, не так ли? – спросил он, улыбаясь.

– Конечно, Джо. – Не будет же она спорить из-за покрывала. Только из-за другой женщины в ее кровати.

Джуди всегда умела успокаивать.

– Я всегда рядом, позвони, если тебе надо поговорить. Я выслушаю. Не звони ему, если тебе просто будет одиноко, звони, только если захочешь вернуть.

Друзья – это счастье, думала Анна, это настоящее сокровище. Друзья понимали, когда она увлекалась кем-то, ждали, пока это увлечение пройдет. И оно почти прошло.

И она не собиралась никем увлекаться еще долгое время. Кен Грин понимал это. Он говорил, что хочет подождать, пока тошнотворный запах одеколона Джо Эша не выветрится из спальни. Кен был очень смешной. Он хорошо ладил с ее отцом, что было странно. Еще он убедил папу и мистера Пателя взять на продажу несколько его книг, если для них найдется место. Конечно, место нашлось, ведь папа и мистер Патель собирались расширяться. Они намеревались открыть в округе книжный магазин. Кен даже предложил Анне открыть еще один в партнерстве с ними.

– Слишком близко к дому, – сказала она.

– Возможно, ты права. – Кен не спорил. Если Джо всегда соглашался, чтобы не спорить, то Кен – потому что он так думал. Она даже почти пригласила его на празднование серебряной свадьбы, но потом решила, что не стоит афишировать их дружеские отношения. Мамины приятели начнут перешептываться, а бабушка О’Хейген захочет узнать подробности, которых не было.

Брендон прибыл в Лондон рано, но как раз в час пик. Он стоял и смотрел минут пятнадцать на то, как двигалась суетливая толпа: кто успевал вскочить в автобус, кто – на поезд; одни быстро сбегали по лестнице в метро, другие нетерпеливо стояли в очереди за быстрым завтраком. Они думали, что работа, на которую они так спешили, была важнее всего. И этого для него желали родители: чтобы он бежал из Розмери-Драйв на поезд до Бейкер-стрит, а потом куда-нибудь сюда. И все для того, чтобы говорить, как он успешен.

Брендон знал, что не должен расстраиваться, чтобы не сказать вслух, что он думает на самом деле.

Он вспомнил, что Винсент посоветовал ему купить приличную одежду.

– Хороший костюм тебе всегда пригодится, – сказал он.

– Нет, только не костюм. Я никогда не носил костюма.

– Так одевались мы в молодости. Тогда отдельный пиджак и брюки.

– И бабочку?

– Нет, бабочку не надо, не такое уж это торжество. Просто темный пиджак, например темно-синий, и светлые брюки. Уверен, ты их наденешь на следующую дискотеку.

Дядя выдал ему денег. Купить что-то приличное из одежды было святым делом. Он написал Анне, рассказав, сколько сможет потратить. Он надеялся, что она не будет смеяться над ним.

Анна ответила. Ее письмо было написано с юмором и благодарностью. Она посоветовала посетить магазины «Маркс энд Спенсер» или «Си энд Эй» или любой другой магазин в центре на Хай-стрит. Она сообщила, что будет в платье и пиджаке в морском стиле, потому что это должно понравиться маме, хотя сама она это не любила. Анна написала, что посоветовала Хелен не кутаться в монашеские одеяния, поскольку никто из Ватикана на церемонии присутствовать не будет. Но Хелен, конечно, оденется как обычно.

Морин Бэрри вышла из «Сэлфриджеса». Ей показалось, что она видела Брендона с огромным пакетом из «Маркс энд Спенсер», словно он скупил половину магазина. Но потом она решила, что это было смешно. В Лондоне двенадцать миллионов жителей, почему она должна встретить человека из семьи, о которой думала. И насколько она знала, мальчик все еще жил на западе Ирландии, у них не ладились отношения. Это ей мама рассказала незадолго до смерти. Она сказала, что Эйлин О’Хейген не распространялась, но правда была в том, что их сын сбежал в то место, откуда в свое время удалось вырваться его отцу, откуда сбежал и Фрэнк. Морин говорила себе, что надо быть благоразумной. Даже если мальчик и приехал в Лондон, он был бы сейчас в Пиннере и помогал бы накрывать на стол. Она должна перестать думать, что Лондон был как на ладони, как она считала в Дублине. Еще одним утром ей показалось, что она увидела мать Дейдры в гостинице, и она только собиралась подойти и поздороваться, как к той подошел странный мужчина в свитере с ярким рисунком. Возможно, ей пора купить очки. Она улыбнулась, когда вспомнила, как раньше они с Дейдрой говорили, что, когда приедут в Лондон, им надо будет обзавестись вставной челюстью и очками. Теперь пришло время купить хотя бы одно из двух.