Текст книги "Мой парень - псих"

Автор книги: Мэтью Квик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Кейтлин?

Брат ведет меня в спальню, где стоит огромная деревянная кровать с балдахином; по обеим сторонам, словно стражники, высятся два шкафа в том же стиле. Джейк берет с тумбочки черно-белую фотографию в рамке и протягивает мне. На фото мой брат прижался щекой к щеке красивой женщины. У нее короткие белокурые волосы, остриженные почти по-мужски, а лицо очень тонкое и изящное, но привлекательное. Она в белом платье, а Джейк – в смокинге.

– Это Кейтлин, – говорит Джейк. – Она иногда играет в Филадельфийском симфоническом оркестре и много записывается в Нью-Иорк-Сити. Она классический пианист.

– Почему я раньше ничего не слышал о Кейтлин?

Джейк забирает у меня фотографию и ставит обратно на тумбочку. Мы возвращаемся в гостиную и садимся на кожаный диван.

– Я знал, что ты был очень подавлен из-за Никки, поэтому не хотел тебе говорить, что я… ну, что я женат, и притом счастливо.

Женат?! Меня словно накрывает гигантской волной и пот прошибает.

– Мама пыталась добиться для тебя разрешения приехать на свадьбу, но ты как раз тогда попал в то балтиморское заведение, и доктора не отпустили. Мама не хотела, чтобы я рассказывал тебе о Кейтлин, вот я и молчал поначалу, но ты же мой брат, и, раз ты теперь снова дома, я хочу, чтобы ты был в курсе моей жизни, а Кейтлин – это лучшее, что в ней есть. Я ей все про тебя рассказал, и, если хочешь, можешь встретиться с ней сегодня. Утром я попросил ее уйти, чтобы сообщить тебе все эти новости в спокойной обстановке, но я могу сейчас ей позвонить, и мы пообедаем все вместе, а потом пойдем на стадион. Ну что, хочешь познакомиться с моей женой?

В следующий миг я уже сижу в маленьком модном кафе недалеко от Саут-стрит, напротив красивой женщины, которая держит под столом руку моего брата и неустанно мне улыбается. Разговор ведут только Джейк и Кейтлин, и я чувствую себя так же, как в компании Ронни и Вероники. Джейк отвечает на большинство вопросов из тех, что задает мне Кейтлин, а я в основном молчу. Ни словечка о Никки, или о моем пребывании в психушке, или о том, как это странно, что Кейтлин уже несколько лет замужем за моим братом, а я никогда ее не видел. Когда к нам подходит официант, заявляю, что не голоден, потому что денег у меня с собой мало – всего десять долларов, которые мама дала мне на метро, и пять я уже потратил, чтобы добраться сюда. Однако мой брат заказывает еду на всех и говорит, что угощает. Это очень мило с его стороны. Мы едим замысловатые сэндвичи с ветчиной и чем-то вроде пасты из вяленых помидоров, а потом я спрашиваю Кейтлин, хорошо ли прошла церемония.

– Какая церемония?

Я замечаю взгляд, который она бросает на белый шрамик над моей правой бровью.

– Ваша свадебная церемония.

– Ах, церемония. – Она с любовью смотрит на моего брата. – Да. Просто замечательно. Само бракосочетание прошло в Нью-Йорк-Сити, в соборе Святого Патрика, а потом был небольшой банкет в «Нью-Йорк палас».

– А как долго вы женаты?

От меня не ускользает взгляд, который Джейк кидает на свою жену.

– Уже какое-то время.

Ее ответ приводит меня в исступление: всем присутствующим, по всей видимости, известно, что я совершенно не помню последние пару лет, а кроме того, уж Кейтлин-то точно знает, сколько времени она провела замужем за моим братом, ведь она женщина. Ясно как день, она пытается уберечь меня от чего-то своей уклончивостью. От этой догадки мне становится тошно, хоть я и понимаю, что Кейтлин руководствуется наилучшими намерениями, стараясь проявить доброту.

Джейк расплачивается, и мы провожаем Кейтлин к их дому. У парадной двери брат целует жену; видно, что он ее очень любит. А затем Кейтлин вдруг целует меня, прямо в щеку.

– Я рада, Пэт, что мы наконец познакомились. Надеюсь, мы станем хорошими друзьями.

Ее лицо находится всего в нескольких дюймах от моего. Я киваю, потому что не знаю, что еще сказать, а потом Кейтлин вдруг восклицает:

– Вперед, Бейкер!

– Баскетт, глупышка, – смеется Джейк.

Кейтлин краснеет, и они снова целуются.

Джейк подзывает такси и велит ехать к муниципалитету.

В машине я признаюсь брату, что при себе почти нет денег, но он отвечает, что мне не придется ни за что платить, пока я с ним. Это очень великодушно, но от его слов мне почему-то становится неловко.

Спустившись в метро у здания муниципалитета, покупаем билеты, проходим через турникет и ждем поезд, который увезет нас на юг по оранжевой ветке.

Несмотря на то, что еще только полвторого дня и до матча целых семь часов, несмотря на то, что сегодня понедельник – рабочий день как-никак, – на платформе много людей в футболках «Иглз». И тут я вдруг понимаю, что Джейк не на работе, более того – что я вообще не знаю, чем Джейк зарабатывает на жизнь, и эта мысль приводит меня в смятение. С усилием припоминаю, что в колледже брат учился предпринимательскому делу, но чем он занимается, я совершенно не помню – приходится спросить его самого.

– Я трейдер.

– Это как?

– Играю на бирже.

– Понятно, – говорю. – А работаешь-то на кого?

– Сам на себя.

– В смысле?

– Я работаю сам на себя и все сделки заключаю через Интернет. У меня свой собственный бизнес.

– Поэтому ты смог так рано освободиться, чтобы встретиться со мной?

– Это именно то, ради чего стоит иметь собственный бизнес.

Я крайне впечатлен тем, что Джейку удается содержать себя и свою жену игрой на бирже, но он не хочет говорить о работе. Видимо, считает, что мне ума не хватит вникнуть в то, чем он занимается; брат даже не пытается объяснить тонкости своего дела.

– Ну, как тебе Кейтлин? – интересуется он.

Но в этот момент приходит поезд, и я не успеваю ответить, потому что мы заходим в вагон вместе с толпой других болельщиков.

– Как тебе Кейтлин? – повторяет Джейк после того, как мы садимся и поезд трогается.

– Она замечательная. – Я стараюсь не смотреть брату в глаза.

– Ты злишься, что я не сообщил тебе о ней сразу.

– Вовсе нет.

Хочется рассказать ему про то, как Тиффани преследует меня на пробежках, про коробку с надписью «Пэт», про то, что мама по-прежнему не желает заниматься домашним хозяйством, в раковине копится немытая посуда, а папины рубашки из белых стали розовыми после того, как он их постирал, про то, что психотерапевт советует мне не вмешиваться в семейные проблемы родителей, а сосредоточиться на собственном душевном здоровье – но как, если родители спят в разных комнатах, папа постоянно велит мне прибраться, а мама призывает разводить в доме грязь, – про то, что мне и так трудно сдерживаться, а тут еще выясняется, что мой брат играет на пианино, торгует на бирже и живет с прекрасной женщиной-музыкантом, а я пропустил его грандиозную свадьбу, и это значит, что я никогда не увижу, как мой брат женится, хотя очень бы этого хотел, потому что люблю Джейка. Однако ничего этого я не говорю.

– Джейк, я немного волнуюсь, как бы снова не встретить того фаната «Джайентс».

– Так ты поэтому сегодня такой тихий? – Мой брат, кажется, и думать забыл обо всем, что произошло перед прошлым домашним матчем «Иглз». – Вряд ли фанат «Джайентс» вообще придет на игру против «Грин бэй» – но мы все равно сегодня будем на другой парковке, на случай, если кто-нибудь из его дружков решит нас разыскать. Я с тобой. Не беспокойся. Толстяки поставят шатер на автостоянке за стадионом «Ваховия». Так что без паники.

Приезжаем на конечную, выходим из вагона и поднимаемся на поверхность. Следом за Джейком я пробираюсь сквозь жиденькие толпы заядлых фанатов, которые, как и мы, уже собрались у стадиона выпить пива, хотя до начала матча еще семь часов – не говоря уже о том, что сегодня понедельник. Мы обходим комплекс «Ваховия», и вместе с зеленым шатром толстяков перед нами предстает такое, что я глазам поверить не могу.

Толстяки со Скоттом стоят у шатра и громко спорят с кем-то – из-за их внушительных габаритов не видно с кем. За ними огромный школьный автобус с включенным двигателем, весь выкрашенный в зеленый цвет. На капоте автобуса – портрет Брайана Докинза, и сходство просто поразительное. Брайан Докинз играет за «Птичек» в защите и регулярно участвует в Матчах всех звезд НФЛ. Когда мы приближаемся, я различаю крупные буквы вдоль борта: «Азиатский десант», а сам автобус битком набит темнолицыми людьми. В это время дня свободных мест на парковке полно, так что мне непонятно, о чем спор.

– «Азиатский десант» парковался на этом месте, – меж тем втолковывает кто-то, кого я не вижу, но чей голос мне знаком, – на каждом домашнем матче «Иглз», с тех самых пор, как открыли «Линкольн». Мы приносим «Иглз» удачу. И мы такие же болельщики «Иглз», как и вы. Можете считать это предрассудком, но, если вы хотите, чтобы «Птички» сегодня победили, дайте нам припарковать автобус именно здесь.

– Мы не собираемся передвигать шатер, – возражает Скотт. – Черта с два! Надо было раньше сюда приезжать.

Толстяки хором поддерживают заявление Скотта, и обстановка накаляется.

Я вижу Клиффа прежде, чем он замечает меня.

– Передвиньте шатер, – командую я друзьям.

Скотт и толстяки дружно поворачиваются ко мне, на лицах изумление, почти замешательство, точно я их предал.

Джейк и Скотт переглядываются.

– Хэнк Баскетт – гроза болельщиков «Джайентс» – требует передвинуть шатер? – переспрашивает Скотт.

– Хэнк Баскетт требует передвинуть шатер, – киваю я.

Скотт поворачивается обратно к Клиффу – тот явно не ожидал меня увидеть.

– Хэнк Баскетт требует передвинуть шатер, – повторяет Скотт. – Так что мы передвинем шатер.

Толстяки ворчат, но разбирают сооружение, которое затем воздвигают вновь в трех парковочных местах от прежнего. Туда же переезжает фургон Скотта, пока паркуется автобус «Азиатского десанта». Из автобуса выходят не меньше пятидесяти индийцев – все до одного в зеленых футболках с 20-м номером и именем Докинза. Это похоже на маленькую армию. Они водружают несколько решеток-гриль, и скоро по всей парковке разносится запах карри.

Клифф даже виду не подал, что узнал меня, и здороваться не стал – похоже, предоставил мне самому решать, как поступить. Он просто растворился среди других футболок Докинза, так что мне не пришлось объяснять, откуда мы знакомы, и это весьма великодушно с его стороны.

Наконец наш шатер установлен заново, и толстяки забираются внутрь смотреть телевизор. И тут Скотт говорит:

– Эй, Баскетт! Почему ты позволил этим размалеванным лбам занять наше место?

– Ни у кого из них лоб не размалеван, – возражаю я.

– Ты знаешь этого коротышку? – спрашивает Джейк.

– Какого коротышку? Меня?

Мы дружно поворачиваемся к Клиффу, у того в руках большая тарелка с шипящими кусочками мяса и овощей, нанизанными на деревянные палочки.

– Индийский кебаб. На вкус ничего. Это вам за то, что разрешили «Азиатскому десанту» припарковаться на своем обычном месте.

Клифф протягивает тарелку, и мы все берем по кебабу. Мясо острое, но вкусное, и овощи тоже.

– А люди в шатре? Может, их тоже угостить?

– Эй, жиртресты! – зовет Скотт. – Еда!

Толстяки присоединяются к нам. Вскоре все одобрительно кивают и нахваливают угощение Клиффа.

– Извините за беспокойство, – говорит Клифф – сама деликатность.

Он так доброжелателен, хотя наверняка слышал, как Скотт назвал его размалеванным лбом. Я просто не могу сделать вид, будто мы незнакомы.

– Клифф, это мой брат Джейк, это Скотт, мой друг, и… и друзья Скотта. – Имена толстяков я забыл.

– Черт! – восклицает Скотт. – Надо было сразу сказать, что вы с Баскеттом приятели, мы бы и вовсе не стали упираться. Хотите пива?

– Конечно, – отвечает Клифф и кладет пустой поднос на асфальт.

Скотт раздает всем зеленые пластиковые стаканчики, мы наливаем себе «Йинлинг лагер», и вот я пью пиво со своим психотерапевтом. Побаиваюсь, что Клифф отчитает меня за употребление алкоголя, ведь я на лекарствах, но только зря волнуюсь.

– А откуда вы знаете друг друга? – спрашивает один из толстяков, и до меня доходит, что «вы» относится к Клиффу и ко мне.

– Он мой психотерапевт, – выдаю я прежде, чем успеваю придумать какую-нибудь ложь, взбудораженный тем, что пью пиво с Клиффом.

– И мы друзья, – быстро добавляет Клифф, изумляя меня, хотя мне радостно от его слов, а также оттого, что никто не комментирует тот факт, что я посещаю психотерапевта.

– А что это вы делаете? – спрашивает Джейк Клиффа.

Я оборачиваюсь и вижу, как десяток мужчин раскатывают огромные рулоны искусственной травы.

– Готовим поле для игры в кубб.

– Во что? – переспрашиваем мы хором.

– Пойдемте, покажу.

Вот так, пока вечером в понедельник мы пили пиво в ожидании футбольного матча, нас приобщили к куббу, или народной забаве шведских викингов, как выразился Клифф.

– С какой стати индийцам играть в игру, которую придумали шведские викинги? – интересуется один из толстяков.

– Ну как, это же весело! – невозмутимо парирует Клифф.

Индийцы охотно делятся с нами едой и обнаруживают хорошее знание «Иглз». Они объясняют правила кубба: надо сбивать деревянными битами куббы противника – столбики, установленные на чужой базовой линии. Свои сбитые столбики перебрасываются на поле соперника и ставятся там, где упали. Сказать по правде, я не очень хорошо разобрался, что и как надо делать, но понял, что игра заканчивается после того, как повалишь все столбики на поле противника, а потом собьешь «конунга» – самый высокий столбик в центре искусственной лужайки.

К моему удивлению, Клифф предлагает мне стать его партнером по команде. Весь день он показывает, в какие столбики целиться, и мы выигрываем много партий, а в перерывах поедаем индийские кебабы и попиваем из зеленых пластиковых стаканчиков наш «Йинлинг лагер» и индийский светлый эль «Азиатского десанта». Джейк, Скотт и толстяки прекрасно вписываются в компанию: индийцы сидят в нашем шатре, мы играем в кубб на их поле – и мне приходит в голову: для того чтобы такие разные люди поладили, всего-то и надо, что болеть за одну команду и немного пива.

Время от времени кто-нибудь из индийцев вскидывает руки и кричит:

– А-а-а-а-а!

И тогда все подхватывают, и от того, как мы в пятьдесят, не меньше, глоток скандируем название своей команды, можно оглохнуть.

Клифф бросает биты с убийственной точностью. Благодаря ему нам удается выигрывать у различных команд, и в результате мы побеждаем в турнире на деньги – я даже не знал, что мы в нем участвуем, пока не выиграли. Один из приятелей Клиффа протягивает мне пятьдесят долларов. Клифф говорит, что взнос за участие в турнире за меня заплатил Джейк, так что я пытаюсь отдать выигрыш брату, но он упирается. В конце концов я решаю взять на всех пива во время матча и перестаю спорить с Джейком о деньгах.

После захода солнца, когда уже почти пора идти на стадион, я отзываю Клиффа в сторонку.

– Это нормально? – спрашиваю я, когда мы оказываемся одни.

– Что – это? – По глазам я вижу, что он немного пьян.

– То, что мы тут выпиваем, играем вместе, точно мальчишки. И не паримся, как сказал бы мой друг Дэнни.

– А что такого?

– Ну, вы же все-таки мой психотерапевт.

Клифф с улыбкой поднимает коричневый пальчик:

– Помнишь, что я говорил? Когда я не сижу в своем кожаном кресле…

– Вы такой же болельщик «Иглз», как и я.

– Чертовски верно! – восклицает Клифф и хлопает меня по спине.

После матча я возвращаюсь в Нью-Джерси на автобусе «Азиатского десанта», и вместе с индийцами мы снова и снова распеваем «Вперед, орлы, вперед», потому что «Иглз» разгромили «Пэкерз» со счетом 31:9 в матче, который транслировался на всю страну. Перед домом меня высаживают сильно за полночь, однако смешной водитель по имени Ашвини жмет на клаксон, и вместо гудка раздается записанный на магнитофон дружный хор пятидесяти голосов:

– И! Г! Л! З! Иглз!

Они, наверное, всю округу перебудили, но я не могу удержаться от смеха, глядя вслед отъезжающему зеленому автобусу.

Отец еще не спит; он сидит в гостиной на диване и смотрит И-эс-пи-эн. Увидев меня, он ничего не говорит, но принимается громко петь: «Вперед, орлы, вперед, к победе прямиком…» Так что я пою гимн еще раз, вместе с отцом, а после того, как мы скандируем название команды, изображая собой каждую букву, он просто поворачивается и уходит спать, продолжая напевать себе под нос командный гимн. Папа так и не задал мне ни единого вопроса про то, как прошел день, – а день выдался исключительный, и это меньшее, что можно о нем сказать, даже несмотря на слабую игру Хэнка Баскетта – он принял всего два паса с двадцати семи ярдов и ни разу не добрался до зачетной зоны. Раздумываю, не выкинуть ли пустые пивные бутылки, однако припоминаю мамину просьбу не мешать ей разводить в доме грязь, пока отец не согласится на ее условия.

Спускаюсь в подвал и долго ворочаю штангу, гоня прочь мысли о Джейковой свадьбе, на которой меня не было: я все еще жалею об этом, несмотря на победу «Птичек». Нужно хорошенько попотеть, чтобы компенсировать выпитое пиво и съеденные индийские кебабы, так что я занимаюсь и занимаюсь.

Не обращая внимания на некоторый беспорядок

Когда я прошу посмотреть свадебные фотографии Джейка, мама притворяется, что не понимает.

– Какие еще фотографии? – удивляется она.

Но после того как я рассказываю о встрече с Кейтлин – о том, что мы вместе обедали и что я уже примирился с тем, что у меня есть невестка, – мама вздыхает с облегчением.

– Тогда я, пожалуй, могу повесить свадебные снимки обратно.

Она выходит из гостиной, а я остаюсь сидеть у камина. Вернувшись, она вручает мне тяжелый фотоальбом, обтянутый белой кожей, и начинает расставлять на каминной полке фото Джейка и Кейтлин в массивных рамках, которые прятала для моего же блага. Несколько портретных снимков мама развешивает по стенам, пока я листаю свадебный альбом.

– Пэт, это был прекрасный день. Нам так хотелось, чтобы ты был с нами.

Судя по виду грандиозного собора и шикарного банкетного зала, семья жены моего брата – из тех, про кого Дэнни говорит «гребут бабло лопатой». Я интересуюсь, чем занимается отец Кейтлин.

– Он много лет был скрипачом Нью-Йоркского филармонического оркестра, а теперь преподает в Джульярдской консерватории теорию музыки. Уж не знаю, что это такое. – Закончив развешивать по стенам фотографии, мама присаживается рядом со мной на диван. – Родители Кейтлин – хорошие люди, но они, что называется, совсем не нашего круга, и во время банкета это выявилось со всей очевидностью. Как я выгляжу на фотографиях?

На снимках мама в шоколадного цвета платье с обнаженными плечами, а через одно плечо перекинута кроваво-красная лента. Губная помада подобрана точно в тон ленте, однако глаза слишком ярко накрашены, отчего мама немного напоминает енота. Зато волосы очень красиво уложены – Никки называет это классической высокой прической. Я говорю маме, что на фотографиях она выглядит хорошо, и она улыбается.

У отца лицо напряженное; нет ни одного снимка, где бы он не казался взвинченным. Я спрашиваю, как он относится к Кейтлин.

– Для твоего отца она человек из другого мира, да и общаться с ее родителями ему не очень понравилось – то есть совсем не понравилось, – но он рад за Джейка, просто не показывает, как обычно, – говорит мама. – Он понимает, что Кейтлин делает твоего брата счастливым.

Я припоминаю, как странно вел себя отец в день моей собственной свадьбы. Он ни с кем не заговаривал первый, а когда к нему обращались, ограничивался односложными ответами. Помню, что во время праздничного ужина накануне свадьбы я ужасно злился на отца, потому что он не хотел даже смотреть в сторону Никки, не то что общаться с ее семьей. Помню, мама с братом убеждали меня, что папа плохо привыкает к переменам, только и всего, но до следующего дня их разъяснения для меня ничего не значили.

В середине церемонии, когда священник обратился ко всем присутствующим и спросил, готовы ли они постоянно молиться о нашем с Никки благополучии, мы, как нам и было сказано, повернулись к гостям за ответом. Я инстинктивно глянул на родителей, на отца: любопытно, скажет ли он «готов» вместе со всеми, как положено, – и увидел, что он трет глаза бумажным платком и закусывает нижнюю губу. Он слегка дрожал, точно старик. Я в жизни не видел ничего более странного, чем мой отец, плачущий на свадьбе, которая, казалось, так ему докучала. Человек, никогда не выказывавший иных эмоций, кроме гнева и раздражения, плакал. Я все стоял и смотрел на него, и если бы Джейк – он был моим свидетелем – не заставил меня очнуться легким тычком в бок, я бы так и не повернулся обратно к священнику.

– Когда Джейк с Кейтлин поженились? – спрашиваю я маму.

Она смотрит на меня как-то странно. Ей не хочется называть дату.

– Знаю, это случилось, пока я лечился, и еще знаю, что провел в психушке несколько лет. С этим я уже смирился.

– Ты точно хочешь услышать, когда это было?

– Мам, говори, я выдержу.

Секунду она глядит на меня, колеблясь, но потом все же решается:

– Летом две тысячи четвертого. Седьмого августа. Уже больше двух лет прошло.

– А кто заплатил за свадебные фотографии?

Мама смеется:

– Шутишь? Нам с отцом не по карману такой роскошный альбом. Это родители Кейтлин расщедрились, да к тому же позволили нам выбрать любые фотографии и…

– А негативы они тебе отдали?

– С какой стати…

Мама осекается – должно быть, увидела выражение моего лица.

– Тогда как тебе удалось восстановить эти снимки, после того как из дома украли все фотографии в дорогих рамках?

Мама силится выдумать что-нибудь правдоподобное, а я жду ответа. Она прикусывает щеку – явно нервничает.

– Я позвонила матери Кейтлин, – спокойно говорит она наконец, – и рассказала про ограбление. На той же неделе она сделала для нас копии.

– А вот это ты как объяснишь? – Из-под дальней диванной подушки я извлекаю наши с Никки снимки в рамках.

Мама молчит, а я встаю, иду к каминной полке и водружаю свое свадебное фото на законное место. Потом вешаю на стену у окна фотографию Никки в окружении моих близких родственников. Никки в свадебном платье, и белый шлейф тянется по траве в сторону фотографа.

– Мама, я нашел коробку с надписью «Пэт». Если ты действительно так ненавидишь Никки, просто скажи, и я повешу фотографии на чердаке, где сплю.

Мама молчит.

– Ты ненавидишь Никки? Если да, то почему?

Мать не поднимает на меня глаз. Она сидит, запустив руку в волосы.

– Почему ты солгала мне? И о чем еще ты солгала?

– Прости меня, Пэт. Но я солгала…

Она не говорит почему. Просто снова плачет.

Я долго стою у окна и гляжу на соседский дом через улицу. Меня так и подмывает поддержать маму, успокоить ее, сесть рядом, обнять за плечи, тем более что отец не разговаривает с ней уже больше недели и преспокойно питается едой навынос трижды в день, сам себя обстирывает и не обращает внимания на некоторый беспорядок. Я замечал, что мама прибиралась по мелочи, то тут, то там. Понятно, что она расстроена из-за того, что ее план не сработал. Но я слишком рассержен на нее за обман. И хотя теперь я стараюсь проявлять доброту, а не доказывать свою правоту всем подряд, подойти к ней со словами утешения выше моих сил.

В конце концов я выхожу из комнаты, оставив маму рыдать на диване. Я переодеваюсь и выбегаю на улицу, где уже поджидает Тиффани.

Как будто он Йода, а я Люк Скайуокер, обучающийся в системе Дагоба

Закончив обсуждать нашу победу в турнире по куббу и необыкновенное умение миссис Патель передавать портретное сходство, о котором я сужу по изображению Брайана Докинза на капоте школьного автобуса, сажусь в черное кресло и заявляю Клиффу, что я подавлен.

– Что случилось? – спрашивает он, нажимая на рычаг и поднимая опору для ног.

– Террелл Оуэнс.

Клифф кивает, точно ждал, что я упомяну имя крайнего принимающего.

Я поначалу не хотел говорить о том, что 26 сентября Террелл Оуэнс, или Ти-Оу, как его еще называют, пытался покончить с собой. В новостях сообщили, он принял слишком большую дозу болеутоляющего. Позже, когда Террелла выписали из больницы, он заявил, что вовсе не пытался лишить себя жизни, и все решили, что он свихнулся.

Я помню, что Ти-Оу начал карьеру в «Сан-Франциско форти-найнерс», однако несколько недель назад, когда «Иглз» играли против Сан-Франциско, Оуэнса в составе команды не было. Из спортивных разделов я узнал, что, пока я лечился, Ти-Оу играл за «Иглз» и даже помог «Птичкам» побороться за Суперкубок-39. Ничего из этого я не помню (может, оно и к лучшему, раз уж «Иглз» все равно проиграли в том матче, хотя сам факт того, что я чего-то не помню, бесит меня). На следующий год Ти-Оу явно запросил больше денег. Еще он наговорил гадостей о Доноване Макнаббе, квотербеке «Иглз», и во второй половине сезона его отстранили от участия в матчах, а потом и вовсе уволили, после чего он подписал контракт с самой ненавистной для болельщиков «Иглз» командой – «Даллас ковбойз». И теперь каждый житель Филадельфии считает Террелла Оуэнса своим личным заклятым врагом номер один.

– Ти-Оу? Можешь за него не волноваться, – смеется Клифф. – Докинз его так прижмет, что он вообще побоится принимать мячи на «Линкольне».

– Да я не из-за мячей волнуюсь или очков, которые он заработает.

Клифф смотрит на меня какое-то время, словно мой ответ привел его в замешательство.

– Тогда расскажи, что тебя беспокоит.

– Мой отец считает Оуэнса психопатом, закидывающимся колесами. А Джейк, когда говорил со мной на неделе по телефону, тоже смеялся над тем, что Ти-Оу сидит на таблетках, и называл его чокнутым.

– Зачем ты забиваешь этим голову?

– Так вот, в статьях, которые я читал, сказано, что Террелл Оуэнс, возможно, борется с депрессией.

– Ну?

– Тогда, – продолжаю, – ему, возможно, нужна психотерапия.

– И?..

– Если Террелл Оуэнс действительно находится в депрессии или психически нездоров, почему самые близкие мне люди используют это в качестве предлога, чтобы поливать его грязью?

Клифф глубоко вздыхает:

– Ах вот оно что!

– Разве мой отец не понимает, что я тоже психопат, сидящий на таблетках?

– Пэт, как психотерапевт, могу тебя уверить, что ты совершенно точно не психопат.

– Но я чего только не принимаю.

– Главное, что ты не злоупотребляешь лекарствами.

Вижу, куда клонит Клифф, однако он не понимает моих чувств, точнее, всей той гаммы сложных и труднообъяснимых эмоций, которые я испытываю, так что прекращаю разговор.

Перед матчем против «Даллас ковбойз» толстяки ставят шатер рядом с автобусом «Азиатского десанта», и мы устраиваем совместное мегапразднование; в программе снова турнир по куббу на искусственной траве, спутниковое телевидение, индийские кебабы и много-много пива. Однако мне никак не удается полностью отдаться веселью, потому что вокруг одна ненависть.

Первое, что я замечаю у стадиона, – это всевозможные футболки с самодельными принтами на других болельщиках, пришедших выпить пива; этими же футболками в изобилии торгуют на парковке. Надписи и картинки самые разные. На одной футболке, например, изображен мальчонка, который мочится на далласовскую звезду – эмблему команды, а подпись такая: «„Даллас“ сосет, Ти-Оу глотает… таблетки!» На другой футболке – большая аптечная склянка, на ее этикетке нарисованы череп и скрещенные кости, общепринятое обозначение яда, а ниже подписано: «Террелл Оуэнс». Есть и другая версия: флакон с лекарством изображен на переднем плане, а на заднем – пистолет. Подпись гласит: «Ти-Оу, если с первого раза не получится, купи себе пушку». Неподалеку от нас парень соорудил крест высотой десять футов и прибил к нему старую футболку «Иглз» с именем Террелла Оуэнса вместе с кучей оранжевых бутылочек из-под лекарств – точь-в-точь как мои. На парковке люди жгут старые футболки Террелла Оуэнса; большие куклы, ростом с человека, в футболках Ти-Оу подвешены так, что по ним можно лупить битой. Хоть я не испытываю особой любви к «Даллас ковбойз», мне становится немного жалко Террелла Оуэнса, – может статься, он всего лишь несчастный парень, у которого проблемы с головой. Если он и вправду пытался покончить с собой, что с того? Но все вокруг только смеются над ним, точно его психическое здоровье – хороший повод для веселья. Похоже, они не прочь окончательно довести беднягу до самоубийства, как будто ничто их так не обрадует, как смерть Ти-Оу.

Бросаю я из рук вон плохо, так что очень скоро мы с Клиффом вылетаем из турнира по куббу, и я проигрываю пять баксов, которые Джейк за меня внес. Тогда Клифф просит помочь ему принести из автобуса индийского светлого эля. Как только мы заходим в автобус, он закрывает дверь.

– Что с тобой стряслось?

– Ничего, – говорю.

– Ты даже не смотрел, куда летят твои биты, явно не об игре думал.

Я молчу.

– В чем дело?

– Вы не в своем кресле.

Клифф садится, похлопывает автобусное сиденье.

– Сегодня обойдусь кожзаменителем.

Я сажусь напротив него:

– Просто мне жалко Террелла Оуэнса.

– Террел Оуэнс получает миллионы долларов, так что вполне может потерпеть насмешки. Да он на этом наживается. Вообще, он сам виноват, нечего было плясать после тачдаунов и раздувать шумиху. И люди на самом деле вовсе не желают ему смерти – просто не хотят, чтобы он сегодня хорошо сыграл. Отнесись к этому с улыбкой.

Что ж, я понимаю, что хочет сказать Клифф, но по мне, так ничего смешного тут нет. Не важно, сколько зарабатывает Ти-Оу, – я не уверен, что психотерапевту следует так снисходительно относиться к футболкам, призывающим кого бы то ни было пустить себе пулю в голову. Однако я ничего не говорю.

Когда мы возвращаемся, я узнаю, что Джейк и Ашвини вышли в финал нашего турнира по куббу, и принимаюсь болеть за них, стараясь не обращать внимания на царящую вокруг ненависть.

Всю первую половину матча толпа на стадионе скандирует: «Передоз! Передоз!» Джейк объясняет, что раньше, когда Ти-Оу играл в составе «Иглз», болельщики кричали: «Террелл Оуэнс! Террелл Оуэнс!» – с совершенно другим настроением. Я смотрю на Оуэнса, стоящего на боковой линии. В его сторону пока летит не слишком много мячей, но он, кажется, пританцовывает в такт крикам про передозировку. Мне любопытно: неужели ему и правда наплевать, что семьдесят тысяч человек глумятся над тем, что он едва не отбросил коньки, или же он просто не выказывает своих настоящих чувств? Снова становится его жалко. Интересно, как бы поступил я, если бы семьдесят тысяч человек насмехались над тем, что я забыл последние пару лет своей жизни?

К концу второй четверти Баскетт успевает принять два паса, набрав в сумме двадцать пять ярдов, но «Иглз» пока проигрывают со счетом 21:17.

Всю вторую половину матча стадион не смолкает ни на секунду: каждый фанат «Иглз» знает, что на кону первое место в Восточном дивизионе Национальной футбольной конференции.

И менее чем за восемь минут до окончания третьей четверти все меняется.