Текст книги "Мой парень - псих"
Автор книги: Мэтью Квик
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
– Ты рассказал Дэнни о том, что сделала Тиффани? – спрашивает Клифф.
– Да.
– А он?
Пожимаю плечами.
– Он тебе ничего не посоветовал?
– Я не просил у него совета.
– Понятно. – Клифф щиплет себя за подбородок – стало быть, сейчас скажет что-то, услышанное от моей матери. – Пэт, я знаю, как ты потерял память. Все знают. – Он делает паузу и смотрит, как я отреагирую. – Думаю, ты тоже все помнишь. Ведь помнишь?
– Нет.
– Хочешь, расскажу, как ты лишился памяти?
– Нет.
– Почему?
Я молчу.
– Я знаю, что доктор Тимберс каждый день рассказывал тебе эту историю, – это входило в процесс лечения. Именно поэтому я никогда не упоминал о ней. Думал, ты сам захочешь поговорить об этом, когда станешь готов, но прошло уже почти пять месяцев, а теперь ты еще и ногу сломал – явно дела не идут на лад. Не могу избавиться от ощущения, что пора нам попробовать другую тактику. То, что Тиффани говорила про завершение, – правда. Не скажу, что она прибегла к достойным методам, но тебе действительно надо примириться со случившимся. Пэт, завершение должно быть найдено.
– Может, мое кино еще не кончилось, – возражаю я.
Мне известно, что создатели фильмов часто обманывают зрителей, подсовывая плохой конец, который на самом деле вовсе и не конец, и едва ты приходишь к мысли, что все закончится бедой, происходит что-нибудь неожиданное – и оп-ля, хеппи-энд. Сейчас, кажется, самое время для чего-нибудь неожиданного, тем более что сегодня у меня день рождения.
– Пэт, твоя жизнь не кино. Жизнь вообще не кино. Ты же болеешь за «Иглз». После стольких сезонов без Суперкубка ты должен понимать, что в реальной жизни плохая концовка не редкость.
– Как вы можете такое говорить! Особенно после того, как «Иглз» победили в четырех матчах подряд и прошли в плей-офф, и это притом, что Макнабб выбыл из строя!
Клифф не отвечает, в его взгляде читается испуг, и я вдруг понимаю, что сорвался на крик. Но остановиться не могу.
– Клифф, с таким негативным отношением все точно закончится плохо! Вы уже совсем как доктор Тимберс! Смотрите, как бы вами целиком не завладел пессимизм!
Долгое время стоит тишина, и на лице Клиффа написана настоящая тревога, которая постепенно передается и мне.
По дороге домой мама говорит, что устраивает ужин в честь моего дня рождения. Будут гости.
– Никки приедет? – спрашиваю.
– Нет, сынок, Никки никогда не приедет, – отзывается мама. – Никогда.
Дома она усаживает меня в гостиной, а сама в это время готовит мясной рулет с картофельным пюре и зеленым горошком и яблочный пирог. Она все говорит и говорит, но я не в настроении поддерживать беседу.
Первыми приезжают Джейк и Кейтлин. Они пытаются развеселить меня, восторженно обсуждая «Иглз», однако у них ничего не выходит.
Когда приходят Ронни с Вероникой, Эмили взбирается мне на колени, и я чувствую себя немного лучше. Кейтлин спрашивает, не хочет ли малышка нарисовать картинку на моей повязке. Та кивает, и тогда мама находит старые фломастеры, и мы все смотрим, как рисует Эмили. Сначала она выводит круг, он получается кривым, но это и неудивительно, ведь гипс не отличается ни гладкостью, ни ровностью. А потом она просто чиркает каракули всевозможных цветов, и мне никак не сообразить, что она замыслила. Наконец, показывая на свое творение, девочка говорит:
– Пэп!
– Ты нарисовала дядю Пэта? – спрашивает Ронни.
Эмили кивает, и мы все смеемся, потому что картинка совсем на меня не похожа.
Когда садимся ужинать, отца все еще нет дома. Несмотря на победу над «Ковбоями», он отдалился от нас еще больше и все свободное время проводит в кабинете. Впрочем, про папу никто не спрашивает, так что и я молчу.
Мамина еда очень вкусная, и все ее хвалят.
Когда мама ставит на стол пирог, все поют мне «С днем рождения», а затем маленькая Эмили помогает задуть свечи, выстроенные числом 35. Поверить не могу, что мне уже столько. Я-то себя все еще чувствую на тридцать – может, потому, что тогда в моей жизни была Никки.
Мы едим пирог, а потом Эмили помогает мне открыть подарки. От мамы я получаю новенькую деревянную доску для лудо, расписанную вручную. Мама говорит, что Дэнни она тоже пригласила на мой день рождения, но он не смог из-за работы. Ронни, Вероника и Эмили дарят флисовый плед с символикой «Иглз», а Джейк и Кейтлин – абонемент в спортклуб в Филадельфии. В буклете написано, что в клубе есть бассейн, парная, баскетбольные залы, корты, всевозможное оборудование для силовых тренировок.
– Я сам там занимаюсь, – говорит брат. – Подумал, что мы могли бы ходить вместе, когда ногу вылечишь.
Хоть я уже почти потерял всякий интерес к тренировкам, не могу не признать, что абонемент в спортклуб – хороший подарок, так что благодарю Джейка.
Когда мы возвращаемся в гостиную, я спрашиваю Веронику:
– Как Тиффани?
Не знаю, почему я спрашиваю про нее. Слова просто срываются с языка, и все вокруг разом замолкают.
– Я ее приглашала, – наконец решается мама.
Наверняка приглашала только для того, чтобы Вероника не обиделась за сестру.
– Зачем? – вмешивается Джейк. – Чтобы она снова наврала Пэту? Отправила его назад еще на несколько лет?
– Она всего лишь пыталась помочь, – возражает Вероника.
– Хороший у твоей сестры способ помогать.
– Джейк, прекрати, – говорит Кейтлин. Снова стоит тишина.
– Так как она? – Я не унимаюсь – мне и вправду хочется знать.
Хочу попросить тебя об огромном одолжении
В канун Нового года, после того как Джейк пообещал нашим соседям пива в неограниченном количестве, ему удалось обменяться местами с болельщиком, сидевшим передо мной. Перебравшись на его место, Джейк кладет мою загипсованную ногу себе на плечо, так что я могу смотреть матч с «Фэлконе» сидя.
Через несколько минут после начала первой четверти тренер «Иглз» Энди Рейд заменяет всех игроков на поле, а комментатор объявляет, что «Даллас» умудрился проиграть Детройту, так что «Птички» в пятый раз за последние шесть лет вышли на первое место в Восточном дивизионе, и исход нынешнего матча уже ничего не изменит. Все болельщики на «Линкольне» ликуют, хлопают друг дружку по ладоням, и усидеть на месте чертовски сложно.
После замены крайних принимающих я снова начинаю надеяться на Хэнка Баскетта. И действительно, до большого перерыва ему удается поймать несколько передач – каждый раз мы с Джейком и Скоттом бурно радуемся, ведь поверх зимней куртки я натянул футболку Баскетта, а еще нам нравится болеть за новичка, не попавшего в драфт.
После первых двух четвертей «Иглз» ведут со счетом 17:10, и в перерыве Скотт заявляет, что поедет домой, потому что обещал жене вернуться пораньше, если окажется, что «Ковбои» уже проиграли и сегодняшний матч не изменит места «Иглз» в дивизионе, – Новый год все-таки. Я устраиваю ему настоящий разнос и удивляюсь, почему Джейк не присоединяется. Однако вскоре после ухода Скотта Джейк поворачивается ко мне:
– Слушай, Пэт. Я обещал пойти с Кейтлин в отель «Риттенхаус», на этот дурацкий новогодний прием. Она ужасно рассердилась, когда я отправился на игру, так что я думал, может, уйду с середины – приеду домой, вот обрадуется. Но не хочу оставлять тебя тут одного, с гипсом. Ты как смотришь на то, чтоб уйти пораньше?
Я просто дар речи теряю. А еще злюсь.
– Хочу посмотреть, заработает ли Баскетт второй тачдаун в этом сезоне, – заявляю я. – Но ты можешь идти. Со мной ничего не случится, ведь рядом полно настоящих фанатов «Иглз» – людей, которые смотрят матч до конца.
Грубовато вышло, тем более что Кейтлин, наверное, уже оделась и ждет Джейкова возвращения, но правда в том, что без брата мне не выйти с «Линкольна» на костылях. Еще у меня есть предчувствие, что во второй половине матча Баскетту наверняка повезет, и к тому же я знаю, что Джейку страсть как охота досмотреть матч до конца; а так у него будет чем оправдаться за опоздание на этот прием: не бросишь же на стадионе душевнобольного брата со сломанной ногой. Может, именно этого Джейку и надо на самом деле.
– Эй, подождите! – кричу я проходящему вдоль нашего ряда разносчику пива. Он останавливается, и я заказываю: – Одно пиво – всего одно, потому что вот этот парень уходит, оставляет своего покалеченного, психически ненормального брата, чтобы в отеле «Риттенхаус» полоскать горло шампанским с ребятами в смокингах, которым «Иглз» до лампочки.
Брат смотрит на меня так, будто я дал ему под дых, но потом достает бумажник.
– Ладно, черт с тобой. Два пива.
Я улыбаюсь, а Джейк пересаживается на место Скотта и помогает мне пристроить ногу в гипсе на спинке стоящего впереди кресла.
Всю вторую половину Баскетт принимает пасы от Эй-Джея Фили, а в начале четвертой четверти мой любимый игрок обманывает защитника, ловит мяч, бежит вдоль боковой линии восемьдесят девять ярдов и наконец-то зарабатывает второй тачдаун на заре своей карьеры. Джейк помогает мне встать, и весь сектор хлопает меня по ладоням и по спине, потому что поверх куртки на мне футболка с именем Баскетта, которую подарил брат по случаю выписки из психушки.
Позже я узнал, что Баскетт стал первым игроком в истории «Иглз», дважды заработавшим на тачдауне больше восьмидесяти ярдов в течение одного сезона, – серьезное достижение, хоть номер 84 и не играл на первых ролях в этом году.
– А ты хотел уйти, – говорю я Джейку.
– Вперед, Баскетт! – улыбается он и обнимает меня одной рукой.
После того как второстепенные игроки «Иглз» выигрывают последний матч регулярного чемпионата, команда заканчивает сезон с десятью победами и шестью поражениями, обеспечив себе таким образом по меньшей мере одну домашнюю игру в турнире плей-офф. Мы выбираемся с «Линкольна», я иду на костылях, а Джейк, словно мой личный блокирующий защитник, расчищает мне путь, раздвигает толпу, кричит:
– Пропустите инвалида! Пропустите инвалида! С дороги!
Сразу за стадионом компанию Клиффа нам обнаружить не удается, так что идем к шатру толстяков и автобусу «Азиатского десанта». Нас встречают громогласным скандированием имени Баскетта, ведь сегодня у номера 84 звездный час: он набрал 177 ярдов, и 89 из них – на одном тачдауне.
Никто не спешит расходиться, ведь нужно еще игры плей-офф обсудить. Так что мы попиваем пиво и говорим о «Джайентс», у которых в конце сезона на счету по восемь побед и поражений и с которыми «Иглз» будут играть в первом раунде. Клифф спрашивает у меня, разгромит ли наша команда «Джайентс», а я отвечаю своему психотерапевту: обязательно разгромит. Да еще и Хэнк Баскетт заработает очередной тачдаун.
Клифф кивает и улыбается:
– Ну, ты сам сказал еще перед началом сезона: Хэнк Баскетт крутой!
Джейк уходит первым, потому что им с Кейтлин надо ехать на этот новогодний прием; мы над ним подшучиваем и называем подкаблучником. Но хоть он и покидает нас из-за женщины, я все равно обнимаю его и благодарю за то, что задержался, и за то, что купил мне абонемент на сезон, и за то, что оплатил билеты на матчи плей-офф – а это кругленькая сумма. Я знаю, Джейк уже не сердится из-за пропущенного второго матча против «Далласа», потому что он обнимает меня в ответ со словами:
– Без проблем, братишка. Я люблю тебя. Ты знаешь.
После ухода Джейка мы еще с полчаса пьем пиво, но в конце концов большинство вспоминает, что у них тоже есть жены и планы встретить с ними Новый год, так что я сажусь в автобус «Азиатского десанта» и еду домой, в Нью-Джерси.
«Иглз» выиграли пять последних матчей подряд и заняли первое место в дивизионе, а значит, просить Ашвини не жать на гудок возле моего дома бесполезно; от громогласного рева (И! Г! Л! З! Иглз!) даже мама выбегает на крыльцо.
Мы с мамой стоим на ступеньках и машем вслед зеленому автобусу.
Позже мы сидим за новогодним столом – все вместе, по-семейному, но даже очередная победа «Иглз» и возрождение надежд на Суперкубок не в состоянии разговорить отца; мама не успевает доесть свою порцию, как он уже уходит к себе в кабинет – наверное, опять будет читать исторические романы.
Перед тем как огромный сверкающий шар в папином плоском телевизоре опускается на Таймс-сквер, знаменуя собой начало нового года, мама предлагает мне пойти во двор погреметь кастрюлями, как мы делали, когда я был ребенком. Но я не хочу греметь кастрюлями, о чем и говорю маме, тем более что я весь день провел на морозе, поэтому мы остаемся сидеть на диване и смотреть, как празднуют Новый год в Нью-Йорке.
Две тысячи шестой превращается в две тысячи седьмой.
– Для нас это будет хороший год! – восклицает мама и через силу улыбается.
Я тоже улыбаюсь. Не потому, что верю в ее пророчество, – нет ни малейших оснований предполагать, что 2007-й действительно станет счастливым для мамы или для меня. Отец пошел спать час назад, Никки так и не приехала – но, несмотря на это, мама все равно пытается отыскать тот самый серебряный ободок у тучи, чему и меня научила столько лет назад. Она по-прежнему цепляется за надежду.
– Это будет хороший год, – повторяю я.
Когда мама засыпает прямо на диване, я выключаю телевизор и смотрю, как она дышит. Она не растеряла еще былой привлекательности, и, глядя, как безмятежно она спит, я злюсь на отца, хоть и понимаю, что он такой, какой есть, и уже не изменится, – но он мог хотя бы попытаться ценить маму чуть больше и чаще проводить с ней время, тем более что у него уже нет повода брюзжать из-за «Иглз», ведь сезон закончился успешно, пусть и без Макнабба – тем более успешно, что без Макнабба, – и, в общем, можно не считаться с тем, как пройдут матчи плей-офф. И все-таки я понимаю, что отец едва ли переменится, – я же знаю его уже тридцать пять лет, он всегда был таким.
Мама подтягивает к туловищу колени и локти и дрожит, так что я встаю и на костылях иду к стенному шкафу. С нижней полки беру одеяло и ковыляю обратно к маме. Накрываю ее – все равно дрожит. Вернувшись к шкафу, высматриваю на верхней полке одеяло потолще, дотягиваюсь и тащу его вниз. Оно падает мне прямо на голову, а перед этим я слышу, как на пол падает что-то еще. Вижу под ногами видеокассету в белом пластиковом футляре, на котором нарисованы два колокольчика.
Иду обратно к маме и накрываю ее вторым одеялом.
Поднять кассету непросто: из-за гипса я не могу опуститься на корточки. Приходится просто сесть на пол. Взяв кассету, ползу к телевизору, вставляю в проигрыватель. Убедившись, что мама крепко спит, я уменьшаю звук и нажимаю на кнопку воспроизведения.
Пленка не перемотана: на экране появляется самое начало свадьбы. Наши гости сидят в банкетном зале загородного клуба «Гленмонт», что рядом с полем для гольфа в модном городке неподалеку от Балтимора. Камера направлена на ведущие в зал двери, но танцпол и музыканты тоже в кадре.
– Сегодня у нас свадьба в филадельфийском стиле! – говорит в микрофон солист, а духовая секция играет вступление к «Я собираюсь взлететь».
Вскоре присоединяются гитарист, басист и барабанщик; их исполнение основной мелодии фильмов про Рокки не слишком похоже на оригинал, но музыка узнаваема, и этого достаточно.
– Родители жениха, мистер и миссис Патрик Пиплз!
Гости вежливо хлопают, пока мама с папой рука об руку пересекают танцпол, и мученическое выражение папиного лица, кажется, говорит о том, что ничего хуже посещения моей свадьбы с ним в жизни не приключалось.
– Родители невесты, мистер и миссис Джордж Гейтс!
Родители Никки входят в зал, слегка подпрыгивая, отчего кажется, что они пьяны, – к тому времени они и правда уже выпили. Я смеюсь, вспоминая, как весело было с родственниками моей жены, стоило им принять на грудь. По родителям Никки я скучаю.
– Подруга невесты Элизабет Ричардс и друг жениха Ронни Браун!
Элизабет и Ронни, выходя в зал, машут гостям, точно они королевская чета, и это выглядит так странно, что они едва не лишают себя аплодисментов. Ронни очень молодой на видео – он ведь еще не был отцом крошки Эмили, вспоминаю я.
– Почетная свидетельница Венди Румсфорд и почетный свидетель Джейк Пиплз!
Джейк и Венди идут через танцпол прямо на камеру, пока их лица на экране телевизора не приближаются почти вплотную к моему. Венди просто кричит без слов, как будто она на матче «Иглз».
– Я люблю тебя, братишка! – говорит Джейк и целует камеру, оставляя на стекле отпечаток губ.
В кадре появляется рука видеооператора; она быстро протирает объектив тряпочкой и исчезает.
– А теперь, внимание, впервые! Я представляю вам мистера и миссис Пиплз!
Мы входим в банкетный зал, все гости встают и громко приветствуют нас. Никки просто прелестна в свадебном платье. Она наклонила голову, касаясь подбородком груди, в этой своей очаровательной и застенчивой манере. Гляжу на нее, и хочется плакать: до чего же мне ее не хватает.
Едва мы вступаем на танцпол, звучит уже совсем другая мелодия. Я слышу знакомые чувственные переливы синтезатора, едва различимый шорох хай-хэта, после чего вступает сопрано-саксофонист и «Певчая птица» расправляет крылья.
Что-то в моем сознании плавится, голова начинает болеть, как от мороженого, – точно кто-то взялся измельчать мой мозг ножом для колки льда. Экран телевизора исчезает; перед глазами встает дорога, которую я вижу через забрызганное ветровое стекло. Снаружи ливень. Еще нет и четырех пополудни, но темно как ночью. Я слегка обеспокоен, потому что на носу важная игра, а крыша спортзала снова протекает как решето, так что мне пришлось отменить баскетбольную тренировку.
Все, что я хочу, – принять душ и засесть за просмотр записей с тренировок.
Заходя в дом, я слышу стенания саксофона; странно слышать Кенни Джи из ванной, да еще в такое время. Звуки джаза разносятся по всему дому. Я открываю дверь в ванную; пар лижет кожу, а я удивляюсь, с чего это Никки вздумалось слушать нашу свадебную песню в душе. Соло Кенни Джи достигает кульминации. В раковине лежит CD-плеер, на полу две кучки одежды, а рядом с плеером – мужские очки. Чувственные переливы синтезатора, едва различимый шорох хай-хэта.
– Ах ты, чертова шлюха! – С криком я срываю занавеску душа.
Передо мной обнаженная плоть – целое колышущееся море отвратительной намыленной кожи.
Я стою в ванне. Мои руки на его горле. Я между ним и нею, и горячие струи душа барабанят по моей спине, заливают куртку, утяжеляют брюки; а он в воздухе – умоляет меня одними глазами, ловит ртом воздух. Силится разжать мои руки, но ведь он такой слабый, субтильный. Никки кричит, Кенни Джи играет, любовник багровеет. Какой он маленький – да я его одной рукой поднял и прижал к плитке. Отвожу назад локоть, сжимаю кулак – свинцовый зубодробительный кулак, – примеряюсь. Его нос взрывается, как пакет с кетчупом, глаза закатываются куда-то на затылок, руки ослабевают и соскальзывают с моего запястья. Когда я замахиваюсь для второго удара, музыка стихает. Я лежу в ванне, на спине, любовник осел на пол, а у голой Никки в дрожащих руках плеер. Я пытаюсь встать, но она снова обрушивает плеер на мою голову. Колени подкашиваются, вижу серебристый кран – точно жирная блестящая змея изготовилась выстрелить своим жалом прямо в точку над моей правой бровью, а потом…
…Прихожу в себя в больнице, меня тут же рвет на себя – долго, наконец прибегают медсестры и велят не поднимать голову. Я плачу, зову Никки, но ее нигде нет. Голова раскалывается от боли. Прикасаюсь ко лбу – повязка. Кто-то сильно прижимает мои руки к бокам. Медсестры кричат, пытаются удержать, а потом появляются врачи и тоже наваливаются на меня; укол в руку и…
Я сморгнул и уставился на свое отражение в черном экране телевизора. Видео закончилось. Вижу себя в натуральную величину, вижу маму, спящую на диване, прямо за моим правым плечом. Я все смотрю и смотрю на свое отражение, и маленький белый шрам зудит не переставая, но мне уже не хочется колотить себя по лбу.
С трудом поднявшись на ноги, беру костыли и иду на кухню. Телефонная книга по-прежнему в шкафу над плитой. Набираю номер Джейка. Слышу гудок, машинально перевожу взгляд на микроволновку: на часах 2:54. Тут я вспоминаю, что Джейк на какой-то пафосной вечеринке и вернется только завтра. Придется оставить ему сообщение.
Привет, вы дозвонились до Джейка и Кейтлин. Нас сейчас нет дома. Можете оставить сообщение после гудка. Би-ип.
– Джейк, это я, Пэт. Хочу попросить тебя об огромном одолжении…
Наилучшие намерения
Пэт,
уже столько времени прошло – надеюсь, достаточно много.
Если ты еще не разорвал это письмо, пожалуйста, дочитай до конца. Как ты уже понял, пишу я сейчас куда лучше, чем говорю.
Меня все ненавидят.
Ты знаешь, что твой брат приходил и угрожал убить, если я попробую хотя бы приблизиться к тебе? Он явно не шутил, и я здорово испугалась, иначе бы написала раньше. Даже мои родители упрекают меня за эти письма от лица Никки. Психотерапевт считает это предательством, возможно непростительным, и по тому, как она говорит «непростительное», ясно, что она во мне разочаровалась. Но то, что я сделала, я сделала для твоего блага. Да, я надеялась, что ты, перестав страдать по Никки, сможешь дать шанс мне, тем более что мы так замечательно станцевались, нам обоим нравится бегать, и ситуация с жильем у нас одинаковая, и посмотрим правде в глаза – каждому из нас сложно справляться с окружающей действительностью. У нас много общего, Пэт. Я все еще верю, что ты появился в моей жизни не просто так.
Я хочу рассказать тебе кое-что, чего не рассказывала никому, даже своему психотерапевту, – рассказать потому, что я люблю тебя. Это все довольно сумбурно и не очень адекватно, но, надеюсь, ты разберешься. Поначалу я вообще не собиралась ничего такого тебе говорить, но подумала: вряд ли наши отношения станут еще хуже, а немного честности им не повредит.
Не знаю, известно ли тебе, что Томми был полицейским. Он работал в полицейском управлении Мидоувиля, а еще был кем-то вроде социального педагога в школе. Так что половину своего рабочего времени он проводил, общаясь с трудными подростками, а другую половину был обычным копом. Я все это пишу потому, что важно понять: Томми был хорошим человеком. Он не заслуживал смерти, и то, что он умер, полностью доказывает, что в мире все произвольно, до хрена запутанно и случайно – пока ты не найдешь кого-то, кто привнесет в твою жизнь смысл, хотя бы на время.
Как бы то ни было, Томми замечательно ладил с детьми, он даже основал при школе клуб, призванный разъяснять опасность вождения в пьяном виде. Многим родителям казалось, что этот клуб потворствует употреблению алкоголя несовершеннолетними, ведь он не порицал пьянства как такового, а лишь выступал против вождения в нетрезвом состоянии, так что Томми пришлось как следует побороться, чтобы удержать свое детище на плаву. Томми рассказывал мне, что большинство старшеклассников напивались каждые выходные, а родители смотрели на это сквозь пальцы. Самое смешное, по-моему, заключается в том, что учредить клуб его попросили сами школьники – они боялись, что кто-нибудь пострадает или даже погибнет, если их друзья и дальше будут садиться за руль после бурных вечеринок. Можешь представить, чтобы ты в подростковом возрасте обратился к копу с подобной просьбой? Вот такой был Томми – люди мгновенно проникались доверием к нему.
Итак, Томми проводил собрания и даже организовал караоке-вечер, где школьники могли заплатить деньги, чтобы их любимый учитель спел какой-нибудь хит. Томми умел убеждать людей. Я ходила на все эти мероприятия, помню, как он стоял на сцене с кучей старшеклассников, как пел и плясал с другими учителями. Он их всех уговорил одеться в совершенно невообразимые костюмы – и родители, и ученики, и администрация были просто в восторге. Иначе с Томми просто невозможно было – оптимизм и энергия били из него ключом. И на таких собраниях он всегда произносил речь – приводил всякую статистику, связанную с пьяной ездой. И люди слушали Томми. Люди любили его. Я любила его, Пэт, до чертиков любила.
У Томми была забавная особенность: он жить не мог без секса. Постоянно хотел заниматься любовью. Я не шучу. Придет домой с работы и сразу давай меня лапать. Утром глаза разлепить не успею, как он уже на мне. Вряд ли у нас хоть однажды получилось поесть без того, чтобы он запустил руку под стол к моим ногам. А если Томми был дома, я даже телевизор спокойно не могла посмотреть – стоило начаться рекламе, а он уже как камень и смотрит на меня таким особенным взглядом. Это была полная дикость, и поначалу мне все безумно нравилось, но за десять лет нашего брака я немного устала. Согласись, не сексом единым жив человек. В одно прекрасное солнечное утро, когда мы позанимались любовью под кухонным столом, засвистел чайник, я встала и налила две чашки чая.
– Я вот подумала, может, нам какой-то предел установить для секса, до стольких-то раз в неделю, – сказала я.
Никогда не забуду, как он на меня смотрел. Как будто я выстрелила ему в живот.
– Что-то не так? – сказал он. – Я делаю что-то не так?
– Нет же. Дело вовсе не в этом.
– А в чем тогда?
– Ну не знаю. Разве нормально заниматься сексом несколько раз в день?
– Ты меня больше не любишь? – спросил Томми, и у него на лице появилось выражение обиженного ребенка – с тех пор я это вижу всякий раз, стоит закрыть глаза.
Разумеется, я ответила Томми, что люблю его ничуть не слабее прежнего, просто хочу немного сбавить обороты. Хочу больше с ним разговаривать, гулять, найти какое-нибудь совместное увлечение – чтобы секс снова стал чем-то особенным.
– Когда так много секса, – сказала я, – из жизни постепенно уходит волшебство.
Помню, что предложила заняться верховой ездой, – сама не знаю почему.
– То есть ты хочешь сказать, что волшебство ушло? – спросил он, и это было последнее, что я от него услышала.
«Ты хочешь сказать, что волшебство ушло?»
Помню, что после этой его фразы я говорила и говорила. Что мы можем заниматься любовью, сколько ему заблагорассудится, что я всего лишь предложила, но он был уязвлен, поражен в самое сердце. Он все смотрел на меня подозрительно, точно я ему изменяла или что-нибудь в этом духе. Но ничего такого не было. Я лишь хотела чуть приостановиться, просто чтобы больше ценить секс. Хорошего понемножку – вот и все, что я хотела сказать. Но ясно как день: я его обидела. Не дослушав до конца, он встал и направился в душ. Томми ушел из дому, не сказав ни слова на прощание.
Мне позвонили на работу. Я услышала только, что Томми попал в аварию, и сразу помчалась в Западный Джерси. Когда приехала в больницу, там были десятки мужчин в форме, одни, полицейские. Их глаза сказали мне все.
Позже я узнала, что в обеденный перерыв Томми поехал в торговый центр «Черри-Хилл». В его патрульной машине нашли полный пакет нижнего белья из «Виктория сикрет» – и каждая вещь была моего размера. На обратном пути в Мидоувиль он остановился помочь какой-то пожилой женщине, у которой сломалась машина. Томми вызвал ей эвакуатор, а сам остался у окна ее автомобиля, чтобы успокоить нервную старушку, поболтать с ней в ожидании техпомощи. Томми всегда легко сходился с людьми. Его машина с включенными фарами была сзади, а он стоял на обочине, у самой бровки. Какой-то водитель, выпивший за обедом, уронил мобильник, наклонился за ним и одновременно повернул руль вправо; машина пересекла две полосы и…
Заголовок на первой полосе местной газеты был такой: «Полицейский Томас Рид, основавший в Мидоувильской средней школе клуб против вождения в нетрезвом виде, насмерть сбит пьяным водителем». Это чудовищная ирония, что-то садистское. На похоронах было полным-полно полицейских. Школьники превратили нашу лужайку в живой памятник: они стояли на тротуаре с цветами и свечами. Я перестала выходить из дому, а дети пели для меня несколько вечеров, так красиво. Хор печальных и прекрасных голосов. Наши друзья приносили еду, отец Кэри говорил со мной о рае, родители плакали, Ронни и Вероника провели с нами несколько недель. Но единственное, о чем я могла думать, так это о том, что Томми умер, веря, что я больше не хочу с ним спать. Меня переполняла вина; хотелось умереть. Я все думала, если бы мы тогда не поссорились, он бы в перерыве не поехал за покупками, и не встретил бы ту женщину на сломанной машине, и вернулся бы живой. Я чувствовала себя убийцей. Вина до сих пор не отпускает меня, ни на одну чертову секунду.
Через несколько недель я вышла на работу, но в мозгу что-то переклинило. Все изменилось. Вина превратилась в потребность, и внезапно мне остро, до жути захотелось секса. И я начала трахаться с мужчинами – с любым, кто был не прочь. Достаточно было посмотреть на мужика определенным образом, и через пару секунд я знала, будет он со мной трахаться или нет. А во время секса я закрывала глаза и воображала, что я с Томми. Где угодно готова была трахаться, лишь бы снова побыть со своим мужем. В машине. В раздевалке на работе. В переулке. В кустах. В общественном туалете. Везде. Но в моем сознании это всегда происходило под кухонным столом, а Томми возвращался ко мне живой, и я говорила ему, что вовсе не устала заниматься любовью и готова это делать столько, сколько ему нужно, потому что люблю его всем сердцем.
Я была больна. И недостатка в мужчинах, готовых воспользоваться моей болезнью, не испытывала. Всегда находился желающий трахнуть «эту ненормальную».
Конечно же, в итоге я потеряла работу, получила направление на психотерапию и сдала кучу анализов. К счастью, я ничего не подцепила, и, если у нас когда-нибудь дойдет до такого, с радостью обследуюсь еще раз. Но даже если бы я заразилась СПИДом или еще чем-то, я бы решила, что так мне и надо, потому что я отчаянно нуждалась в чувстве завершенности. Я нуждалась в прощении. Я должна была изжить этот бред, воплотить свою фантазию в реальность. Мне нужен был секс, чтобы искупить свою вину, чтобы выбраться из тумана, в котором я очутилась, почувствовать что-то – хоть что-нибудь, и заново начать свою жизнь. Именно это я и делаю сейчас, с тех самых пор, как мы с тобой стали друзьями.
Надо признаться, во время того ужина у Вероники я смотрела на тебя как на легкую добычу. Несмотря на эту дурацкую футболку, решила, что могу заполучить тебя в любовники и снова притвориться, будто я с Томми. Я этого не делала уже долгое время. Мне больше не хотелось заниматься сексом с незнакомцами – но ты не был незнакомцем. Моя сестра сама тебя выбрала. Ты был вполне безопасным мужчиной, с которым Ронни пытался меня свести. Но когда ты обнимал меня перед домом моих родителей, когда ты плакал вместе со мной, все переменилось. Очень резко, хотя я не сразу это поняла. А потом были совместные пробежки, поедание хлопьев с изюмом в той забегаловке, походы на пляж. Мы стали друзьями – просто друзьями, без всякого секса, который все усложняет, – и от всего этого мне было хорошо, каким-то совершенно необъяснимым образом. Мне просто нравилось быть с тобой рядом, пусть мы и не говорили ничего друг другу.