355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэтью Квик » Мой парень - псих » Текст книги (страница 3)
Мой парень - псих
  • Текст добавлен: 27 марта 2019, 04:00

Текст книги "Мой парень - псих"


Автор книги: Мэтью Квик



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Я встаю, мы обмениваемся рукопожатиями, и от того, как Тиффани заглядывает в мои глаза, становится немного не по себе.

Мы возвращаемся в дом, и после короткой светской беседы я оказываюсь наедине с Тиффани. Сидим на противоположных концах дивана в гостиной, пока Вероника заканчивает готовку, а Ронни укладывает Эмили.

– Ты сегодня очень красивая, – говорю я, когда молчание становится неловким.

До того как началось время порознь, я никогда не делал Никки комплиментов по поводу ее внешности, и, думаю, это очень вредило ее самооценке. Пожалуй, теперь мне стоит попрактиковаться в умении говорить женщинам комплименты, чтобы к возвращению Никки они звучали естественно. Впрочем, Тиффани действительно очень красивая, хотя и перестаралась с косметикой. Она на несколько лет старше меня, но у нее спортивная фигура и длинные шелковистые черные волосы.

– Что у тебя со щекой? – спрашивает Тиффани, не глядя на меня.

– Несчастный случай – штангу уронил.

Она не сводит глаз со своих рук, сложенных на коленях. На ее ногтях свежий кроваво-красный лак.

– Где ты сейчас работаешь? – интересуюсь я, решив, что эта тема безопасна.

Она морщит нос, будто я пустил газы:

– Меня уволили несколько месяцев назад.

– Почему?

– Это что, так важно? – бросает она, встает и уходит на кухню.

Я допиваю вторую бутылку пива и жду возвращения Ронни.

Обстановка за ужином ужасно изысканная: свечи горят, посуда шикарная, особое столовое серебро. Но мне неуютно. Мы с Тиффани храним молчание, а Ронни с Вероникой говорят так, будто нас здесь нет.

– Пэт – большой любитель истории. Он знает все о каждом президенте США. Давай спроси у него что-нибудь – что угодно! – говорит Ронни.

Тиффани даже не поднимает глаз от своей тарелки, и вступает Вероника:

– Моя сестра – танцовщица. У нее выступление через два месяца. Пэт, ты должен увидеть, как она танцует модерн. Это так красиво! Боже мой, как бы я хотела танцевать, как Тиффани! Если она разрешит, в этом году мы все пойдем на ее выступление, и ты обязательно должен к нам присоединиться.

Осторожно киваю в ответ на вопросительный взгляд Тиффани. Наверное, пойду с ними, просто чтобы учиться проявлять доброту. К тому же Никки наверняка захотела бы побывать на танцевальном представлении, а я решил отныне делать то, что нравится Никки.

– Мы с Пэтом будем тренироваться вместе, – подхватывает Ронни. – Смотри, какой у меня подтянутый приятель! Рядом с ним приходится краснеть от стыда. Пэт, надо будет мне наведаться в твой спортзал.

– Тиффани любит отдыхать на пляже, правда, Тифф? Давайте как-нибудь на выходных вчетвером махнем на пляж, и Эмили захватим. Лучше в сентябре, когда схлынут толпы. Можно устроить пикник. Пэт, ты как насчет пикника? Тиффани обожает пикники, да, Тифф?

Ронни и Вероника обмениваются замечаниями о своих гостях почти пятнадцать минут кряду, а когда наконец наступает затишье, я спрашиваю, слышал ли кто-нибудь о сносе стадиона «Вет». К моему удивлению, и Ронни, и Вероника подтверждают, что его разрушили несколько лет назад, как и сказал мой отец, отчего мне становится очень и очень тревожно: ведь я совершенно ничего не помню об этом, как и о годах, которые якобы прошли с тех пор. Подумываю, не спросить ли, как давно появилась на свет Эмили, потому что помню письмо от Ронни с фотографией девочки, полученное вскоре после ее рождения, но не решаюсь.

– Ненавижу футбол, – подает голос Тиффани, – больше всего на свете.

И какое-то время мы едим в полной тишине.

Тремя переменами блюд, обещанными Ронни, оказываются пиво, лазанья с гарниром из запеченной спаржи и лаймовый пирог. Все они великолепны, о чем я и говорю Веронике – снова упражняюсь в комплиментах для Никки, – а жена Ронни на это отвечает:

– А ты думал, что я плохо готовлю?

Я знаю, это сказано в шутку, однако Никки сочла бы фразу очередным подтверждением того, какой злюкой может быть Вероника. Мне приходит в голову: будь со мной Никки, мы бы еще долго обсуждали прошедший вечер, уже лежа дома в постели, – мы всегда так делали, если нам случалось где-то подвыпить. Сейчас, за обеденным столом у Ронни, от этой мысли мне становится одновременно грустно и радостно.

Когда мы заканчиваем с пирогом, Тиффани встает и объявляет, что устала.

– Но мы только поели, – возражает Вероника. – И еще мы собирались играть в «Тривиал персьют»[7] и…

– Устала, говорю.

Молчание.

– Ну что, – наконец спрашивает Тиффани, – ты проводишь меня до дома или как?

Я не сразу понимаю, что она обращается ко мне, но, когда доходит, быстро отвечаю:

– Да, конечно.

А что еще я могу сказать, раз уж теперь стараюсь проявлять доброту?

Ночь теплая, но не жаркая. Мы с Тиффани проходим с квартал, прежде чем я спрашиваю, где она живет.

– С родителями, понятно? – бросает она, не глядя на меня.

– Вот как. – Соображаю, что мы всего в четырех кварталах от дома Вебстеров.

– Ты ведь тоже живешь с родителями?

– Ну да.

– Ну вот и все.

На улице темно, наверное около половины десятого. Тиффани, скрестив руки на груди, довольно быстро цокает каблуками, и вскоре мы уже стоим перед домом ее родителей.

Она поворачивается ко мне – чтобы попрощаться, думаю я, но не тут-то было.

– Слушай, я с самого колледжа не ходила на свидания, так что я не знаю, как играть в эти игры.

– Какие игры?

– Я видела, как ты смотрел на меня. Пэт, не надо пудрить мне мозги. Я живу в пристройке за домом, там отдельный вход, так что мои предки нас не застукают. На ужин ты явился в футболке, по-моему, это просто отвратительно, но можешь трахнуть меня, только давай сначала выключим свет. Хорошо?

Я настолько потрясен, что теряю дар речи, и долгое время мы просто стоим друг против друга.

– Или нехорошо, – добавляет Тиффани, и в следующую секунду она уже плачет.

Я прихожу в такое замешательство, что говорю, думаю и беспокоюсь одновременно, совершенно не понимая, что мне следует сказать или сделать.

– Слушай, было приятно провести с тобой время, и ты действительно очень красивая, но я женат. – И в доказательство показываю обручальное кольцо.

– Я тоже замужем. – Она поднимает левую руку; на пальце блестит кольцо с бриллиантом.

Ронни сказал, что ее муж умер, то есть она на самом деле вдова, а вовсе не замужняя женщина, но я ничего не говорю, потому что теперь стараюсь проявлять доброту, а не доказывать свою правоту, – я научился этому на психотерапии, и Никки наверняка оценит.

Мне очень грустно оттого, что Тиффани по-прежнему носит обручальное кольцо.

Внезапно я оказываюсь в объятиях Тиффани. Она прячет лицо у меня на груди, и ее макияж вместе со слезами оказывается на моей новой футболке Хэнка Баскетта. Я не люблю, когда ко мне прикасается кто-либо, кроме Никки, и вовсе не хочу, чтобы Тиффани пачкала косметикой футболку, которую подарил мне брат, – футболку, на которой все буквы и цифры по-настоящему прострочены, а не просто приклеены, – но, к собственному удивлению, обнимаю Тиффани в ответ. Я кладу подбородок поверх ее блестящих черных волос, вдыхаю запах ее духов – и тоже плачу, что пугает меня до ужаса. Наши тела вздрагивают в унисон, мы как одна большая водяная турбина. Так мы плачем вместе не меньше десяти минут, а потом она вдруг отпускает меня и бежит за дом.

Когда я возвращаюсь домой, отец смотрит телевизор. «Иглз» играют против «Джетс» в товарищеском матче, о котором я не знал. Отец даже не поднимает на меня глаз – чего еще ждать, раз я теперь такой никудышный болельщик? Мама говорит, звонил Ронни. Это важно, и я должен срочно перезвонить.

– Что случилось? Что с твоей футболкой? Это что, косметика?.. – спрашивает она и, не дождавшись моего ответа, повторяет: – Надо перезвонить Ронни.

Но я никому не звоню, а ложусь на кровать и гляжу в потолок своей спальни, пока не встает солнце.

Наполняются жидкой лавой

На единственном снимке Никки – только ее голова, и жаль, что я так и не сказал жене, как сильно он мне нравится.

Она наняла профессионального фотографа и даже сделала в местном салоне красоты макияж и прическу перед съемкой, а за неделю до того сходила в солярий, потому что я родился в конце декабря, а фотография предназначалась в подарок на мой двадцать восьмой день рождения.

Голова Никки слегка повернута, так что левую щеку видно лучше, чем правую, обрамленную завитком пшеничных волос. Видно и левое ухо: на Никки висячие бриллиантовые сережки, которые я подарил на первую годовщину нашей свадьбы. В солярий она ходила только для того, чтобы проступили веснушки на носу, – я их просто обожаю и скучаю по ним каждую зиму. На снимке они четкие: Никки сказала, что в них-то и была вся задумка и что она, зная, как я люблю ее веснушки, специально попросила фотографа поместить их в фокус. У нее треугольное лицо, подбородок слегка заостренный. Нос похож на нос львицы – длинный и величественный, а глаза – цвета травы. До чего же я люблю вот это выражение лица – как будто она слегка надулась, не то улыбается, не то ухмыляется, а губы так блестят, что всякий раз, когда я рмотрю на снимок, не могу удержаться и не поцеловать его.

И сейчас я снова целую фотографию, ощущая холодную ровную поверхность стекла и оставляя на нем след поцелуя, который стираю своей футболкой.

– Господи, Никки, как же мне тебя не хватает! – признаюсь я, но фотография, как всегда, молчит. – Прости, что сначала мне не понравился этот снимок, – ты не поверишь, но сейчас я без него просто жить не могу. Помню, я сказал тебе, что подарок не такой уж и замечательный, но это было до того, как я начал проявлять доброту, а не доказывать всем подряд, что я прав. Ну да, я просил подарить мне новый набор для барбекю, однако я очень рад, что у меня есть эта фотография, только благодаря ей я продержался все это время в психушке и захотел стать лучше. Теперь я другой. Я не просто понимаю, но по-настоящему ценю, что ты вложила в этот подарок столько мыслей и усилий. Это единственный твой портрет, который у меня остался. Какой-то негодяй украл все наши фотографии из маминого дома, польстившись на дорогие рамки…

Внезапно, ни с того ни с сего, я вспоминаю про видеозапись нашей свадьбы: там Никки и ходит, и танцует, и разговаривает, а в одном месте она даже заявляет, глядя прямо в камеру, как будто обращается ко мне: «Я люблю тебя, Пэт Пиплз, жеребец ты этакий!» От этой фразы я до упаду смеялся, когда смотрел видео в первый раз вместе с отцом и матерью Никки.

Стучусь в спальню к родителям, потом еще раз.

– Пэт? – отзывается мама.

– Мне вообще-то на работу утром, ты в курсе? – ворчит отец, но я не обращаю на него внимания.

– Мам? – говорю я двери.

– Что такое?

– Где видео с моей свадьбы?

Молчание.

– Помнишь, была кассета с записью моей свадьбы?

Она по-прежнему молчит.

– Она в коробке с другими кассетами, в кладовке?

Через дверь я слышу, как родители перешептываются, а потом мама отвечает:

– Дорогой, кажется, мы давно отдали тебе кассету. Она, наверное, осталась в твоем прежнем доме. Извини.

– Что? Да нет же, она внизу, в кладовке. Ничего, я сам найду. Спокойной ночи.

Однако, перерыв всю коробку с кассетами в кладовке, нужной я не обнаруживаю. Обернувшись, вижу, что мама спустилась вслед за мной в гостиную, стоит в ночной рубашке и кусает ногти.

– Где она?

– Мы отдали ее…

– Не ври мне!

– Наверное, переложили куда-то, но она найдется рано или поздно.

– Переложили? Она же невосстановима! – Это всего лишь видеокассета, но во мне закипает злость, хоть я и понимаю, что надо как-то с этим справляться. – Вы же знали, как она важна для меня. Как вы могли ее потерять? Как?

– Успокойся, Пэт. – Мама выставляет ладони перед грудью и делает осторожный шаг в мою сторону, словно пытается подкрасться к бешеной собаке. – Расслабься, Пэт. Просто расслабься.

Но я злюсь все больше и больше, однако, прежде чем успеваю сказать или сделать какую-нибудь глупость, вспоминаю, что я на волоске от возвращения в психушку, куда Никки никогда не приедет. Пулей проношусь мимо мамы, спускаюсь в подвал и делаю пятьсот подъемов корпуса на «Стомак-мастере-6000». После этого я все еще зол, поэтому сорок пять минут кручу педали велотренажера, а затем пью воду, пока не чувствую, что готов приступить к пятистам отжиманиям. Лишь когда мои грудные мышцы наполняются жидкой лавой, я решаю, что вполне успокоился и могу идти спать.

В доме стоит полная тишина, а свет в родительской спальне погашен. Беру фотографию Никки, иду с ней на чердак, выключаю вентилятор, забираюсь в спальник, пристраиваю Никки рядом с изголовьем, целую на ночь – и потею, сгоняя жир.

Я не поднимался на чердак с того самого раза, когда ко мне являлся Кенни Джи. Очень боюсь, что он придет снова, но надо же как-то бороться с лишним весом. Я закрываю глаза, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти, снова и снова, и сплю до утра без всяких происшествий.

Наломав дров, как Димсдейл

Возможно, пуритане были глупее современных людей, но не верится, что в семнадцатом веке этим бостонцам понадобилось столько времени, чтобы разоблачить их духовного пастыря, который заделал ребенка местной потаскушке. Мне все стало ясно в восьмой главе, когда Тестер поворачивается к Димсдейлу и говорит: «Вступись же хоть ты за меня!»[8] «Алую букву» Готорна, помнится, нам задавали в старшей школе, и если бы я знал, что в этой книге столько секса и интриг, я бы, наверное, осилил ее еще в шестнадцать. Боже мой, просто не терпится спросить у Никки, приукрашивает ли она все эти пикантные подробности в классе, потому что в таком случае подростки уж точно прочитают книгу.

Димсдейл мне не очень интересен: ему досталась такая замечательная женщина, а он отказался от нее. Нет, я, конечно, понимаю, что ему было бы непросто объяснить, как это он сделал ребенка чужой несовершеннолетней жене, притом что он еще и священник, но уж если Готорн что и разжевывает читателю, так это то, что время лечит все раны. Димсдейл это усваивает, но слишком поздно. К тому же, думаю, Бог предпочел бы, чтобы у Перл был отец. Вероятно, Всевышний решил, что пренебрежение собственной дочерью – куда больший грех, чем шашни с чужой женой.

При этом я симпатизирую Чиллингуорсу. Очень симпатизирую. Ну представьте, он отправляет свою молодую жену в Новый Свет, пытается сделать ее жизнь лучше, а она в конце концов рожает ребенка от другого мужчины – разве это не плевок в душу? Хотя он все равно был слишком стар и уродлив и по-настоящему не имел права жениться на молоденькой девушке. А когда начал психологически мучить Димсдейла, давать ему всякие непонятные корешки и травки, Чиллингуорс напомнил мне доктора Тимберса и всю его компанию. Тогда я понял, что Чиллингуорс вовсе не собирается проявлять доброту и милосердие, и перестал на него надеяться.

Вот кто мне действительно понравился, так это Тестер: она верила, что у каждой тучи есть серебряный ободок, и во всем старалась видеть хорошее. Даже когда ее шельмовала эта ужасная толпа бородатых мужчин в шляпах и толстых женщин, намереваясь выжечь клеймо на лбу, Тестер не отступилась от своих слов. А потом она рукодельничала, и помогала людям при любой возможности, и тратила все силы на воспитание своей дочери, даже когда Перл вела себя как самое настоящее дьявольское отродье.

Пусть у Тестер с Димсдейлом так ничего и не вышло – и это, по-моему, недостаток книги, – но мне кажется, героиня прожила достойную жизнь, дождалась, что ее дочь выросла и счастливо вышла замуж, а это уже само по себе неплохо.

Однако я осознал, что никто по-настоящему не ценил Тестер, пока не стало слишком поздно. Когда она отчаянно нуждалась в поддержке, все покинули ее, и лишь после того, как она сама предложила другим помощь, ее полюбили. Из этого, в общем-то, следует, как важно ценить и беречь хорошую женщину, пока она рядом с тобой, – вот эту мысль действительно стоит донести до старшеклассников. Жаль, что учитель литературы не преподал мне в свое время такой урок, ведь тогда бы я точно обращался с Никки иначе во время нашего брака. Хотя не исключено, что это одна из тех вещей, которым можно научиться только на собственном опыте – наломав дров, как Димсдейл, да и как я, пожалуй.

Когда я добрался до сцены, в которой Тестер и Димсдейл наконец-то в первый раз стоят вместе на рыночной площади, мне захотелось, чтобы время порознь уже закончилось и я тоже мог бы выйти с Никки на какую-нибудь площадь и извиниться перед ней за то, что был таким скотом. А потом я бы поделился с ней своими соображениями по поводу классики Готорна, это ее точно бы порадовало. Ох, представляю, как она впечатлится, узнав, что я вправду прочел книжку, написанную на старом английском.

Тебе нравится иностранное кино?

По тому, как Клифф осведомляется об ужине у Вероники, понимаю, что мама уже обсуждала с ним эту тему. Наверное, когда убеждала меня надеть одну из купленных в «Гэпе» рубашек с воротником – мама от них без ума, а я терпеть не могу. Едва я сажусь в коричневое кресло, Клифф тут же заводит об этом разговор. При этом теребит подбородок – всегда так делает, задавая мне вопрос, на который мама уже ответила.

Хоть я и понимаю, к чему клонит Клифф, очень хочется сказать, что он был прав насчет подаренной братом футболки. Странно, но он вовсе не желает говорить о моей одежде, он желает говорить о Тиффани и все спрашивает, что я о ней думаю и каково мне было в ее обществе.

Сперва я вежливо отвечаю, что Тиффани была мила и хорошо одета и что у нее красивая спортивная фигура. Однако Клифф продолжает допытываться, как это заведено у психотерапевтов: у них у всех какая-то сверхъестественная способность видеть тебя насквозь и распознавать ложь и они знают, что в конце концов ты устанешь изворачиваться и скажешь правду.

– Ну, в общем, дело в том… и очень не хочется говорить об этом… Тиффани несколько склонна к беспорядочным половым связям, – выкладываю я наконец.

– Что ты имеешь в виду? – переспрашивает Клифф.

– Я имею в виду, что она немного шлюха.

Клифф подается вперед. Похоже, я привел его в замешательство, отчего мне становится неловко.

– На чем основано твое наблюдение? Она была вызывающе одета?

– Да нет же. Я уже сказал. Платье у нее было славное. Но едва мы закончили десерт, как она попросила меня проводить ее домой.

– Что тут такого?

– Ничего. Но когда мы подошли к ее дому, она предложила вступить с ней в половые отношения и сказала это совсем другими словами.

Клифф убирает руку от подбородка и откидывается на спинку кресла.

– Вот как, – говорит он.

– Ага. Я тоже был в шоке, тем более что она в курсе, что я женат.

– Ну, так ты сделал это?

– Сделал что?

– Вступил в половые отношения с Тиффани?

Смысл его слов доходит до меня не сразу.

Я злюсь:

– Нет же!

– Почему?

Не могу поверить, что Клифф действительно меня об этом спрашивает, притом что он сам счастлив в браке, однако все же удостаиваю его ответом:

– Потому что я люблю свою жену! Вот почему!

– Так я и подумал, – говорит он, и у меня отлегает от сердца.

Он всего лишь проверяет мои моральные принципы, это более чем понятно: человеку, вышедшему из заведения для душевнобольных, нужны устойчивые моральные принципы, и тогда мир будет вращаться без серьезных сбоев, а счастливые развязки расцветут буйным цветом.

– Даже не представляю, зачем Тиффани понадобилось, чтобы я с ней переспал. Ведь я не ахти какой красавец, а вот она привлекательная, наверняка могла бы найти кого-нибудь получше меня. Я тут подумал, может, она нимфоманка. Как вы считаете?

– Насчет нимфомании не знаю, – отвечает Клифф. – Но иногда люди говорят и делают то, чего, по их мнению, ждут от них другие. Возможно, Тиффани на самом деле не хотела спать с тобой, однако предложила нечто такое, что в ее представлении имеет для тебя ценность – чтобы ты оценил и ее.

Секунду размышляю над его объяснением.

– То есть, по-вашему, Тиффани решила, что это я хочу с ней переспать?

– Не обязательно. – Он снова щиплет себя за подбородок. – Твоя мать сказала, когда ты пришел домой, на футболке была косметика. Я могу поинтересоваться, как это случилось?

Неохотно – не люблю сплетничать – рассказываю ему, что Тиффани продолжает носить обручальное кольцо, хотя у нее умер муж, и упоминаю о том, как мы обнимались и плакали перед домом ее родителей.

Клифф кивает:

– Похоже, на самом деле Тиффани нужен друг и она предположила, что ты, переспав с ней, захочешь с ней дружить. Расскажи-ка еще раз, как ты поступил в этой ситуации.

И я рассказываю, как так получилось, что я обнялся с ней и позволил запачкать косметикой именную футболку Хэнка Баскетта и…

– А где ты достал именную футболку Хэнка Баскетта? – перебивает он.

– Я же говорил: подарок от брата.

– Это ее ты надел к ужину?

– Ну да, как вы мне и посоветовали.

Он улыбается, даже усмехается, а я недоумеваю.

– И что сказали твои друзья? – добавляет Клифф.

– Ронни заявил, что Хэнк Баскетт крутой.

– Хэнк Баскетт очень крутой. Готов поспорить, в этом сезоне на его счету будет не меньше семи тачдаунов.

– Клифф, вы что, болеете за «Иглз»?

– И! Г! Л! З! Иглз! – скандирует он речовку «Иглз», чем ужасно меня смешит: он же мой психотерапевт и я даже не представлял, что психотерапевты могут увлекаться американским футболом.

– Что ж, раз ты тоже за зеленых, придется нам обсудить «Птичек», когда закончится сеанс, – говорит Клифф. – Так ты действительно позволил Тиффани запачкать макияжем новенькую именную футболку Хэнка Баскетта?

– Ну да, а на ней, между прочим, все буквы и цифры пристрочены, это вам не дешевая переводная картинка.

– Настоящая именная футболка Хэнка Баскетта? – восклицает он. – Да, Пэт, с твоей стороны это было великодушно. Похоже, Тиффани действительно нуждалась только в дружеском участии, которое ты и проявил, потому что ты славный парень.

Не могу сдержать улыбку: я ведь и вправду изо всех сил пытаюсь быть славным парнем.

– Да, знаю, но теперь она преследует меня по всему городу.

– То есть?

И я рассказываю Клиффу, что с самой вечеринки, всякий раз, когда я надеваю мусорный мешок и выхожу на пробежку, Тиффани уже поджидает меня возле дома в коротеньких беговых шортиках и розовой головной повязке.

– Я очень вежливо объяснил ей, что предпочитаю бегать в одиночестве, и попросил уйти, но она и внимания не обратила. Просто бежала за мной всю дорогу, держась в пяти футах. На следующий день случилось то же самое, и с тех пор она постоянно бегает за мной. Каким-то образом вычислила мой график: только я выхожу из дому за час перед закатом – она уже тут как тут, готовая следовать за мной повсюду. Я бегу быстро, но она не отстает. Поворачиваю на опасные улицы, и она следом. И не выдыхается: когда я наконец останавливаюсь перед своим домом, она знай себе бежит дальше по улице. И никогда не здоровается и не прощается.

– Почему ты не хочешь, чтобы она бегала с тобой? – говорит Клифф.

В ответ я спрашиваю, а что бы подумала его жена Соня, если бы на каждой пробежке за ним по пятам трусила какая-нибудь сексапильная красотка.

Клифф улыбается, как улыбаются мужчины, когда остаются одни и говорят о женщинах всякие фривольности.

– Так ты считаешь, что Тиффани сексапильная? – вдруг спрашивает он, повергая меня в недоумение: не знал, что психотерапевтам можно разговаривать вот так, по-приятельски.

Интересно, значит ли это, что Клифф считает меня своим приятелем?

– Ну да, сексапильная, – отвечаю. – Но я-то женат.

– Сколько времени прошло с тех пор, как ты виделся с Никки?

Говорю, что не знаю. Может, пара месяцев.

– Ты действительно веришь в это? – Клифф снова теребит подбородок.

Мой голос, отвечающий «да», явно повышен, и даже крепкое словечко слетает с языка. Я тут же сожалею об этом, ведь Клифф обращался ко мне по-дружески, а нормальные люди не кричат на своих друзей и не швыряются бранными словами.

– Извините, – говорю я, видя, что Клифф явно испугался.

– Все хорошо. – Он выдавливает улыбку. – Я склонен полагать, что ты действительно так думаешь. – Клифф задумчиво чешет голову, а потом выдает: – Моя жена любит иностранное кино. Тебе нравится иностранное кино?

– С субтитрами?

– Да.

– Терпеть не могу такие фильмы.

– Я тоже, – признается Клифф. – В основном потому, что…

– Нет хеппи-эндов.

– Точно. – Клифф направляет на меня коричневый палец. – Только в тоску вгоняют.

Горячо киваю в знак полного согласия, хотя я давно не ходил ни на какое кино, да и не собираюсь до возвращения Никки. Ведь у меня теперь собственная жизнь – фильм, который я смотрю не переставая.

– Раньше жена постоянно просила сводить ее на какой-нибудь иностранный фильм с субтитрами, – говорит Клифф. – Чуть ли не каждый день приставала, пока я наконец не сдался. И каждую среду мы ходили на вечерний сеанс в «Ритц», смотрели очередное депрессивное кино. И знаешь что?

– Что?

– Через год мы просто перестали ходить.

– Почему?

– Она перестала просить.

– Почему?

– Не знаю. Но вот о чем я подумал. Если ты проявишь интерес к Тиффани, попросишь составить тебе компанию на пробежке и даже пригласишь поужинать пару раз – не исключено, что через неделю-другую она сама устанет от этой погони и оставит тебя в покое. Дай ей то, чего она хочет, и она, возможно, больше этого не захочет. Понятно?

Чего ж непонятного. Однако не могу удержаться, чтобы не спросить:

– Думаете, сработает?

Клифф пожимает плечами, и я проникаюсь уверенностью: сработает.

Могу поделиться хлопьями с изюмом

По дороге домой из офиса Клиффа интересуюсь мнением мамы: отделаюсь ли я от Тиффани, если приглашу ее на свидание?

– Пэт, не надо ни от кого отделываться. Тебе нужны друзья. Они всем нужны.

Ничего не отвечаю. Боюсь, мама очень хочет, чтобы я влюбился в Тиффани: всякий раз, как она называет Тиффани моей подругой, у нее на лице появляется улыбка, а в глазах загорается надежда, что весьма меня беспокоит, ведь в моей семье только мама не испытывает ненависти к Никки. И еще я знаю, что она всегда выглядывает в окно, когда я выхожу на пробежку. А когда я возвращаюсь, она меня поддразнивает: «Вижу, снова твоя подруга объявилась?»

Мама подъезжает к самому дому и выключает двигатель.

– Могу одолжить тебе денег, если захочешь пригласить свою подругу поужинать.

И снова это неприятное покалывание – от того, как мама произносит «подруга». Я молчу, и тут моя мать делает престранную вещь – хихикает.

Закончив тренировку с отягощениями, надеваю мешок для мусора, выхожу на лужайку перед домом и начинаю растягиваться. Тиффани уже на месте: разминается, бегает по улице туда-сюда, ждет меня. Решаю все-таки пригласить ее на ужин, чтобы прекратить наконец этот бред и вернуться к спокойному бегу в одиночестве, однако вместо этого я просто начинаю бежать, и Тиффани следом.

Пробегаю мимо школы, дальше по Коллинз-авеню к Блэк-Хорс-Пайку, потом налево и еще раз налево, в Оклин, вдоль бульвара Кэндал к Оклинской средней школе, наверх, мимо бара «Манор» в сторону Уайт-Хорс-Пайка, затем поворачиваю направо, потом налево, на бульвар Катберт, и бегу в Вестмонт. Оказавшись рядом с закусочной «Кристал лейк», разворачиваюсь и бегу на месте. Тиффани тоже бежит на месте, глядя себе под ноги.

– Эй, – окликаю ее, – как насчет поужинать со мной здесь?

– Сегодня? – спрашивает она, не поднимая глаз.

– Угу.

– Во сколько?

– Нам придется идти сюда пешком: мне нельзя водить машину.

– Во сколько?

– Буду перед твоим домом в полвосьмого.

И тут происходит нечто невероятное: Тиффани поворачивается и убегает. Не могу поверить, я наконец-то убедил ее оставить меня в покое! Я так рад, что меняю маршрут и пробегаю не меньше пятнадцати миль вместо обычных десяти, а когда солнце заходит, кромка облаков на западе так и светится электричеством – хороший знак.

Вернувшись домой, прошу у мамы денег, чтобы сводить Тиффани поужинать. Доставая кошелек, она пытается спрятать улыбку.

– Куда ты ее поведешь?

– В «Кристал лейк».

– Думаю, сорока долларов должно хватить.

– Наверное.

– Будут лежать на столе, когда спустишься.

Принимаю душ, провожу дезодорантом под мышками, прыскаюсь отцовским одеколоном, надеваю свои коричневые брюки и темно-зеленую рубашку на пуговицах, купленную мамой в «Гэпе» не далее как вчера. Не знаю, почему она методично обновляет мне весь гардероб и каждую вещь покупает исключительно в «Гэпе». Когда я спускаюсь, мама говорит, что рубашку надо заправить в штаны и надеть ремень.

– Зачем? – Мне совершенно без разницы, прилично я выгляжу или нет.

Все, что мне нужно, – отделаться от Тиффани раз и навсегда.

– Пожалуйста, – просит мама, и я вспоминаю, что пытаюсь проявлять доброту, а не доказывать свою правоту, и к тому же я обязан ей тем, что я дома.

Так что иду наверх и надеваю коричневый кожаный ремень, купленный ею же несколько дней назад.

Мама заходит в мою комнату с обувной коробкой в руках.

– Надень какие-нибудь носки и вот, примерь.

Открываю коробку, а там стильные туфли-лоферы из коричневой кожи.

– Джейк сказал, мужчины твоего возраста носят именно такие.

Натянув туфли, подхожу к зеркалу и вижу, до чего тонкая у меня стала талия. Ну и модник, почти как младший брат, думаю.

С сорока баксами в кармане пересекаю Найтс-парк и иду к дому родителей Тиффани. Она уже ждет меня на улице, но я замечаю в окне ее мать. Стоит нам встретиться взглядом, как миссис Вебстер тут же ныряет за штору. Тиффани не здоровается и не ждет моего приближения, а начинает идти. На ней розовая юбка по колено и легкий черный свитер. Из-за босоножек на платформе она кажется выше, а волосы у нее немного взбиты и падают на плечи. Глаза слишком сильно подведены, губы розовые-розовые, однако не могу не признать, что выглядит она замечательно, о чем ей и говорю.

– Милые туфли, – кивает она на мои ноги, и следующие тридцать минут мы шагаем в молчании.

В закусочной садимся за отдельный столик, официантка приносит воду. Тиффани заказывает чай, я решаю ограничиться водой. Читаю меню с некоторой тревогой: а вдруг не хватит денег? Это глупо, конечно, ведь у меня с собой две двадцатки, а каждое блюдо стоит не больше десяти баксов, но я же не знаю, что возьмет Тиффани, а вдруг она захочет десерт, и ведь еще надо дать на чай.

Жена приучила меня оставлять щедрые чаевые, потому что у официанток работа тяжелая, а получают они сущие гроши. Никки знает: она работала официанткой все время, пока была в колледже, – мы тогда учились в университете Ла Саль. И если мне случается где-нибудь поесть, я оставляю на чай побольше, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Зря я ссорился с Никки из-за нескольких долларов, уверяя, что пятнадцати процентов больше чем достаточно, – мне-то ведь никто не давал на чай, не важно, хорошо я поработал или нет. Нынче я твердо убежден в необходимости оставлять щедрые чаевые, потому что стараюсь проявлять правоту, а не доказывать, что я прав. Оттого-то и страшусь, читая меню: а вдруг не хватит денег на хорошие чаевые?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю