355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэтт Дикинсон » Другая сторона Эвереста (ЛП) » Текст книги (страница 8)
Другая сторона Эвереста (ЛП)
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 13:40

Текст книги "Другая сторона Эвереста (ЛП)"


Автор книги: Мэтт Дикинсон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

В отсутствии облаков солнце печёт очень сильно. К полудню я уже почувствовал, что начинаю сгорать, действие крема закончилось. Я намазался снова и посоветовал Кису сделать то же самое. У Киса кожа была светлее, и, обгорая, она всякий раз слезала пластами, его нос был постоянно кроваво-красный от ожога.

Через три часа после выхода из ПБЛ мы подошли к подножью седла. То, что мы увидели над нами, не успокоило мои и так натянутые нервы. На расстоянии ледовая стена выглядела впечатляюще, но от основания она имела жутковатый вид. Стена простиралась в небо в виде пренебрегающих законы гравитации сераков (массивных свободно стоящих ледовых башен) и висячих ледников, огромных масс материи, удерживаемых вместе только сцеплением крошечных кристаллов льда друг с другом.

Половина стены гладкая и скруглённая, как взбитые сливки, сформированная тибетскими ветрами и разрушительным действием солнца и мороза. Оставшаяся часть на пути схода лавин состоит из разрушенных пиков и зияющих трещин. Неподалеку от того места, где стояли мы с Роджером, можно было видеть свежие следы лавины.

– Боишься? – спросил я его.

– Конечно. Чем скорее мы проскочим это место, тем лучше.

Следующие полчаса мы потратили на одевание кошек и обвязок, и это занятие оказалось на удивление утомительным. Я зацепился зубом кошки за нейлоновый гетр, на секунду потерял равновесие и повалился в снег. Я отцепил кошку от порванного гетера и немного полежал, пока утихла боль. Оглянувшись, я увидел, что Саймон и Барни заняты своим снаряжением и не заметили моей оплошности. Боль исчезла через несколько минут, но моё недовольство собой за допущенный промах длилось гораздо дольше.

Ал догнал нас немного раньше, и мы ушли вперед остальной группы, чтобы заснять Брайана и других в начале подъёма. Первым был эпизод подъёма по одному из самых крутых участков разрушенного льда, требующий изрядных физических усилий, по которому были прорублены глубокие ступени. Я впервые шёл по перилам, по неопытности нагружая только руки. Через несколько минут я обессилил и сорвал дыхание.

Постепенно набираясь опыта, я стал больше полагаться при подъёме на ноги и меньше грузить руки.

По сравнению с моими неэффективными корявыми действиями у Ала всё шло быстро и чётко. На льду Ал чувствовал себя как у себя дома. Он был единственным из всей команды, кто не использовал перила, а шёл рядом с остальными, полностью полагаясь на свою снежную и ледовую технику. Я же был рад дополнительной страховке, которую давали перила. Скоро мы оторвались от основной группы на сотню вертикальных метров.

– Как ты хочешь здесь снимать? – окликнул меня сверху Ал. Он уже готовил камеру к съемке.

– Посмотри, сможешь ли ты отойти в сторону и дать крупный план, когда они подойдут.

Я должен был несколько раз перевести дыхание, чтобы ответить.

– Хорошо, – Ал привязал рюкзак к одному из перильных ледовых крючьев и легко отошел по крутому склону, не оставляя следов от кошек на твердом как железо отполированном льду. Он выбрал место в пятидесяти метрах по склону и проворно вырубил ледорубом для себя площадку.

Ал снимал участников, бредущих по крутой первой части ледового склона, ежеминутно спрашивая моего совета и докладывая, что он отснял. Брайан передвигался медленно, часто останавливаясь, чтобы отдышаться. В одном месте он картинно повалился на колени. Идущие сзади него терпеливо ждали, радуясь возможности немного отдохнуть.

– Сними Брайана поближе, – крикнул я Алу.

– Он как раз на пределе увеличения. Камера немного трясется, – у Ала не было штатива, чтобы стабилизировать камеру, и он держал её в руках.

– Попробуй хоть как-нибудь.

– Хорошо.

Через двадцать минут Брайан и все остальные подошли ко мне. Брайан принес извинения за свою медлительность.

– Простите, дорогие, – он задыхался, – немного вымотался, всё. Но я взойду, чёрт меня побери!

Выглядел он отвратительно. Слюни застыли на его бороде, а его лицо было призрачно белым от солнцезащитного крема. Я стоял рядом, пока Барни пристегивал его к крюку, чтобы дать ему немного отдохнуть. Без сомнения, ему было труднее, чем любому из нас. Его возраст сам по себе лишал его преимущества, и хотя с начала экспедиции он изрядно сбросил вес, он все ещё был тяжелее остальных.

Ал и я нашли рюкзаки и пошли вперед искать следующее место для съемки. Вскоре ритм подъёма снова стал ровным: шаг вверх, подъём зажима в новое положение, пауза, перевод дыхания, шаг вверх и т. д. После десяти – пятнадцати шагов я должен был отдыхать подольше, на большее я был неспособен. Я был потрясен своей медлительностью, но идти быстрее не хватало сил. Лазать на высоте чуть больше 7000 метров – то же самое, что ехать с нажатыми тормозами.

Ал шёл мощно, как силовая машина, останавливаясь только, чтобы подождать меня.

Перила извивались между двумя ледовыми выступами и исчезали где-то слева над нами у подножья крутой трехсотметровой стены. Когда мы наблюдали в бинокль за другими группами, проходящими этот участок маршрута, мы даже удивлялись их медленному темпу. Я видел, как одна группа потратила почти час на преодоление пятидесяти метров перил. Теперь, испытав на себе в полной мере влияние высоты, я тоже продвигался очень медленно, желанные пятнадцать шагов без отдыха превратились в десять, потом в пять.

Через три часа восхождения по ледовому склону мой темп снизился до двух-, трехминутного перерыва между каждым шагом. Я стал часто опираться на ледоруб, удлиняя отдых. Часто кусая шоколад, я поддерживал уровень сахара в своем организме, но на жаре я почти допил два литра апельсинового сока.

На половине маршрута мы перешли через заполненную снегом трещину, а затем склон стал положе, образовав ровную полку, достаточную, чтобы на ней могли отдохнуть десять-пятнадцать человек. Я повалился на эту полку и допил оставшуюся жидкость.

С этого места во всем своем величии открывался ледник Восточный Ронгбук, изящно вытекающий, подобно реке, из объятий Эвереста, устремляясь на север. Слева, под северо-восточным гребнем Чангцзе, виднелись едва различимые цветные точки палаток передового базового лагеря.

Когда Брайан добрался до полки, ему было плохо. Он повалился на бок, кашляя, и потом зашелся в приступах рвоты. Барни помог ему снять рюкзак и протянул ему бутылку с водой.

– Возьмите кто-нибудь мой рюкзак, – голос Брайана звучал, как жалобный хрип.

Барни и Саймон обсудили положение и пришли к выводу, что только без рюкзака Брайан сможет достичь седла. Но кто понесёт его рюкзак? Чтобы помочь Брайану, они решили вызвать одного из шерпов из лагеря 4, и вскоре к нам спустился Кипа Шерпа. Он уже поднимался на седло сегодня, и я был поражён, с какой безотказностью он принял поручение, которое вынуждало его работать намного дольше, чем он ожидал. Он взвалил на плечи рюкзак и пошёл вверх по перилам с феноменальной скоростью.

Брайан отдохнул, восстановил дыхание и продолжил подъём значительно быстрее и веселее, чем с грузом на спине.

До лагеря 4 мы сняли ещё только одни эпизод – пятнадцатиметровый ледовый участок, который, несомненно, является самым трудным на всем переходе. Я знал, что у нас получится хороший метраж, если нам удастся снимать альпинистов сверху на фоне простирающейся под ними долины. Я также предполагал, что для многих альпинистов этот участок потребует большого физического напряжения, и им будет не до камеры, что даст возможность получить неотразимый эффект.

Через четыре часа лазанья мы подошли к крутому участку. Был полдень, жара достигла апогея, превращая твердый лёд в гранулированный снег, ещё больше замедляющий наше движение. Мы траверсировали склон под угрожающим сераком. Я двигался с максимальной для себя скоростью, не доверяя снегу, который, как я мог судить, созрел для схода лавиной. Каждый неловкий шаг вызывал мини-лавинки, некоторые из них катились по склону метров пятнадцать и только потом останавливались.

Снег приобрёл консистенцию полурастаявшего мороженого, и вырубленные в нём ступени, на которые мы рассчитывали, обтаяли. Пару раз моя нога соскальзывала в откровенную слякоть. Я втыкал ледоруб поглубже для большей надежности и двигался как можно быстрее.

Перед началом крутого участка я отдохнул минут пять, чтобы восстановить дыхание. Грудные мышцы начинали болеть от тяжелой ноши.

Ал был уже на половине крутого участка, и я последовал за ним, вставив перильную верёвку в зажим, полагаясь на силу своих рук. Это была самая тяжелая работа, с которой нам приходилось сталкиваться. Ступени здесь тоже оказались разрушенными жарой, и приходилось с силой вколачивать ноги в замерзшую под слякотью твердь.

– Мы слегка припозднились, нам надо выходить раньше, – окликнул меня Ал.

У меня не хватило дыхания, чтобы ответить.

Наконец, я добрался до верха и пристегнулся к ледовому крюку для страховки. Ал уже вырубил для себя небольшую площадку, с которой собирался снимать. Его работоспособность на большой высоте была поистине впечатляющей, и пока вся команда приближалась к основанию крутого участка, Ал уже был готов к съемке.

Интересно, что Брайан оказался одним из сильнейших исполнителей в этой трудной сцене, гораздо сильнее, чем Роджер, Сандип и Тор, которым пришлось так же тяжело, как и мне. Его тело было создано дня этой тяжелой физической работы, он поднимался мощными толчками, глотая огромные порции воздуха сквозь стиснутые зубы.

– Туристы, вы похожи на жалких туристов, – кричал Ал вниз.

– Мы идем в лоджию Кхумбу, – кричал в ответ Саймон, – мы правильно идем?

Роджер поднялся на самый верх крутого участка, тяжело дыша, и оперся о свой ледоруб.

– Самое плохое, – сказал он, когда вновь обрел дыхание, – это то, что я за всё это заплатил.

Он выдавил из себя улыбку и пошёл траверсом по более пологому склону, ведущему к седлу и гостеприимному убежищу – лагерю 4.

Сандип и Тор подошли без слов, занятые одним серьёзным делом – снабжением своих легких воздухом.

Я был очень рад, что съемочный день оказался столь плодотворным, но для его завершения надо было отснять прибытие команды в лагерь 4. Я пошёл вперед, чтобы занять удобную позицию для съемки. До цели оставалось пройти одну верёвку.

Дойдя до седла, я был удивлен его малым размером по сравнению с южной стороной. На картинах Южное седло изображали, как огромное плато, занимающее акры территории. На Северном седле количество мест, пригодных для лагеря, было ограничено, командам приходилось вжиматься в узкую полоску на подветренной стороне гребня, получая, таким образом, желанную защиту от преобладающих западных ветров.

Стеснённость усложнялась наличием большой трещины, которая разверзлась прямо под гребнем. Из месяца в месяц она расширялась, невольно напоминая, что лагерь на Северном седле разбит на вершине огромного куска льда, который в один прекрасный день может обрушиться. Я успокаивал себя мыслью, что полный вес нашей экспедиции ничто по сравнению с весом миллионов тонн льда, и он ни на йоту не ускорит этот процесс.

Я проходил мимо палаток других экспедиций, приветствуя, знакомые по ПБЛ лица. Дело шло к вечеру, и многие палатки уже были заполнены изможденными альпинистами и шерпами, которые вернулись после заброски грузов в лагерь 5.

Прибывшие первыми заняли лучшие места на седле, оставив нам дальний и менее защищенный конец гребня. К моему приходу клубящиеся облака срывались с гребня в наши палатки.

Отсюда просматривался маршрут по северному гребню и далее по северному склону к вершинной пирамиде. Гребень купался в последних лучах заходящего солнца, и, пока я наблюдал, они угасали, оставляя лёд непривлекательным и серым как сталь. Маршрут казался бесконечным, и наш сегодняшний тяжкий подъём на седло вдруг показался мелким и незначительным. Мне даже не удалось увидеть ни лагерь 5, ни 6, они были слишком далеко для невооруженного глаза.

Переоценить важность подъёма на седло – непреодолимое искушение, в которое впадает каждый неопытный (включая меня) участник экспедиции. Если ты смог залезть на седло, то с таким же успехом взойдешь и на вершину.

Всё это враки.

Как только я увидел необъятность северной стороны Эвереста, то сразу понял ошибочность этого предположения. Подъём на седло – это просто разминка, учебный цикл, выводящий альпиниста на арену, где большие трудности только начинаются. Я был подавлен и напуган тем, что увидел, и понял теперь, что борьба за взятие седла была только легким прикосновением к грядущему. Я как завороженный смотрел на вершину, пока плотное облако не закрыло обзор.

Когда Ал подошел ко мне, мы в последний раз в этот день настроили камеру и сняли приближающихся утомленных альпинистов. Седло находилось в тени, и температура воздуха быстро понижалась с усилением ветра.

Я взял короткое интервью у Брайана, который, несмотря на крайнюю усталость, нашел в себе силы сказать нам несколько слов.

– Я ненавижу седло! – воскликнул он и закашлял, – но мы сделали это.

Затем он в изнеможении повалился на снег. Я восхищался силой характера Брайана, мы все знали, что у него сегодня был тяжелый день, но он не был ни раздражен, ни подавлен. Казалось, он не позволяет физической боли овладеть им психологически. Я начал понимать, почему Брайан был хорош на большой высоте.

Шерпы уже поставили почти все палатки, и нам осталась только одна работа – вырубить ледовые глыбы для растяжек. Эта помощь шерпов в тяжелой работе является ключевой частью стратегии таких коммерческих операторов, как «Гималайские королевства», которые стремятся сохранить силы клиентов, где только это возможно. Если бы нам пришлось самим ставить палатки, то мы бы замёрзли и ещё сильнее устали. Когда я поблагодарил Нга Темба за проделанную работу, он недоумённо посмотрел на меня.

Кис и я растянули палатку ледовыми блоками и вырубили ещё несколько, чтобы натопить из них воды. Выбрать подходящий блок для этого было задачей довольно деликатной, потому что лёд, который было легче всего рубить, был испачкан экскрементами и другим мусором. К тому времени, когда все работы были выполнены, погасли последние лучи света.

Внутри палатки, освещенной нашими налобными фонарями, царил полный беспорядок. Здесь было не так много места, как в лучшие времена в Квазаре, к тому же снег, который мы только что сгребали, напирал с обеих сторон палатки.

Мы пользовались толстыми высотными спальными мешками, вынутые из чехлов они лежали как насосавшиеся пиявки. Кроме того, здесь было много всякой одежды: надувные матрасы, теплые пуховые куртки и т. д., просто негде было повернуться.

Кис со своим обостренным чувством логики быстро организовал на своей стороне палатки некую видимость порядка, убрав рюкзак назад, а впереди умудрился создать кухонное пространство, и мы смогли включить газовую горелку. Я бестолково суетился, ругая тесноту, пока не собрал своё разбросанное повсюду снаряжение в более или менее упорядоченную кучу.

Вдруг в темноте сквозь нарастающий рев ветра раздался окрик – это был Саймон, проверяющий нас.

– Мэтт, Кис, вы поставили кипятить воду?

– Да!

Он поступал верно, контролируя нас. Питьё было важнейшей потребностью после тяжелого рабочего дня, и мы об этом помнили. Я знал, что как только я закрою глаза, то моментально усну. Каждая уставшая клетка, каждая вытянутая мышца взывала ко сну, но сдаться на их милость означало бы прямой путь к жуткой горной болезни, а возможно и к коме.

Большинство досадных и скорых трагедий, причиной которых была горная болезнь, случалось, когда альпинисты засыпали, не пополнив свой организм жизненно важной жидкостью.

Шипящий звук газа действовал усыпляющее, и, казалось, лёд будет таять вечно. Мы беззаботно болтали о событиях дня, пока не заметили, что вода стала потихоньку закипать.

Весь вечер мы кипятили воду, пили и ели, сколько могли. Нудный процесс кипячения каждой кастрюли воды отнимал очень много времени. В ход пошло все: чай, горячий шоколад и суп, – отмеренное количество жидкости, составившее в итоге по два литра на каждого. Мы все делали правильно, но я не мог избавиться от нарастающего чувства тошноты, которое преследовало меня с полудня. Я использовал всякие уловки, чтобы преодолеть слабость, но к девяти часам вечера она победила меня. Приступ тошноты заслал меня так неожиданно, что я едва успел расстегнуть полы палатки – вся выпитая за вечер жидкость вылетела наружу, оставив меня, глотающим воздух. Я лежал, высунувшись из палатки, пока приступ не прошел.

– Чёрт! – я ввалился в палатку с пульсирующей головной болью.

Боль была терпимой, по состояние подавленное. Потеряв всю жидкость, которую мы с таким трудом получили из снега, я стоял перед дилеммой: ложиться спать в надежде, что я поглотил достаточно жидкости, чтобы пережить ночь, или выйти из палатки, нарубить ещё льда и снова его топить.

Искушение – плюнуть на все и спать – было почти непреодолимым. Но я знал, что так делать нельзя. Потратив пятнадцать минут, чтобы надеть ботинки и куртку, я вышел в морозную ночь рубить лёд, проклиная свою судьбу с такой злостью, какой не испытывал никогда прежде. Вернувшись в палатку, я снова разжег газовую плиту и стал наблюдать, как первая порция льда стала медленно, очень медленно таять. Неудивительно, что Кис моментально уснул.

Я не взял с собой книгу, чтобы не увеличивать вес. Теперь, уставившись в темноту и борясь со сном, я жалел об этом.

На получение двух литров жидкости ушло два бесконечных часа. Затем я собрал кухонную утварь и прибрал, как мог, часть палатки перед входом, и даже не осознав, как забрался в спальный мешок, – через долю секунды уже спал.

На следующее утро у нас был свободный график. По первоначальному плану Саймона нам надо было бы немного подняться по северному гребню для улучшения акклиматизации, но эта идея была отброшена где-то по дороге. Теперь мы собирались спускаться с седла до самого базового лагеря.

Спуск был относительно прямой и проходил быстро. На простых участках мы спускались с перильной страховкой, на сложных – по верёвке.

На полпути я допустил досадную оплошность. Стоя на снежной ступени, я отцепил восьмёрку (дюралевое устройство, служащее для контроля скорости спуска по верёвке) от верёвки, чтобы переставить её. Работая замерзшими руками, я уронил восьмёрку. В тот же момент снежная ступенька, на которой стоял, пришла в движение, увлекая меня вниз. Чтобы остановить падение, я схватился свободной рукой за верёвку, проклиная мою тупость.

По счастью, восьмёрка приземлилась рядом с моим ботинком, и я смог её поднять. Если бы она упала на ледовый склон, то полетела бы прямо на участников, находящихся подо мной, и кто-то из них мог бы получить травму. Я взглянул на Саймона, который был как раз надо мной, стараясь понять, видел ли он мой прокол. Но он что-то распутывал в своей обвязке и ничего не заметил.

Я был благодарен ему за это. Когда вертишься на виду у руководителя экспедиции, лучше обходиться без этого. Как он сможет доверить мне спуск с первой и второй ступеней, трудных скальных выходов выше 8000 метров, если я потерял жизненно важный элемент снаряжения на относительно простом рельефе седла? Я успокоился и продел верёвку в восьмёрку.

Я вышел сухим из воды, но инцидент напомнил о старых сомнениях и породил вспышку гнева на самого себя. Похоже, моя способность совершать дурацкие ошибки усиливалась с высотой, когда кислородное голодание вызывает эффект мозговой заторможенности. Я продолжал спуск с седла в подавленном настроении, уделяя особое внимание перестёжкам с верёвки на верёвку и стараясь не обморозить руки при работе со спусковым устройством.

Через два дня мы во второй раз спустились с Ронгбука в базовый лагерь, наслаждаясь теплом, плотным воздухом и появлением признаков аппетита. Для стороннего наблюдателя мы казались отдохнувшими, хотя внутренний стресс всё ещё находился в каждом из нас. Этот отдых в базовом лагере должен стать для нас последним. В следующий раз мы наденем рюкзаки и отправимся на Ронгбук по пути к вершине.

6

Я брился ледяной водой в столовой палатке в базовом лагере, когда в неё с важным видом вошел Кис, вернувшийся из индийского лагеря. У индусов барахлил спутниковый телефон. Кис каким-то чудом вдохнул жизнь в испорченный аппарат. В знак благодарности индусы предложили ему бесплатно поговорить по телефону.

– Я дозвонился до Кати в Канаду.

– Здорово.

– Есть новости.

– Да?

– Я скоро стану папой.

– Господи! Это замечательно.

Вечером мы отметили это событие раздражающе злым тибетским бренди.

Самодовольный будущий отец вытащил тоненькую коробку кубинских сигар с обрезанными концами и угощал всех желающих. Не найдя ни одного желающего и передумав прикуривать на такой высоте, Кис периодически нюхал незажжённую сигару.

– Одного запаха достаточно, – величественно провозглашал он на следующее утро, когда я, слегка разбитый, лежал в палатке и читал, вдруг услышал бормотание дизельного грузовика, вкатившегося на ледник Ронгбук. Вскоре после этого до меня донесся крик Саймона: «Манти!»

Я высунул голову из палатки и увидел, что Саймон здоровается с кем-то в столовой. Меня окликнул Сандип.

– Никак «кошачья повозка» приехала, – сказал он. «Кошачья повозка» – это прозвище, данное кем-то грузовику треккеров, который, как мы знали, может навестить нас в любой день. На его борту едет команда туристов, путешествующих по Тибету, организованная туристской ветвью «Гималайских королевств». По прошествии нескольких недель вынужденного полового воздержания в воображении каждого участника мужского пола представали гибкие красавицы, которые без сомнения были в группе туристов. Действительно, в последние дни за ужином мы ни о чем другом и не говорили, доказывая (если это надо доказывать), что поведение мужчины от высоты сильно не зависит.

– Наверное, в группе человек двадцать, из них, по крайней мере, пять или шесть девочек, – подсчитал кто-то.

– Гораздо больше, – я полагаю, – десять или пятнадцать.

– Они разевают рот на мужиков.

– Конечно.

– Непременно среди них будут девочки из Скандинавии.

– Вероятно, несколько.

– Исторически Тибет всегда притягивал нимфоманок.

Когда, в конечном итоге, «кошачья повозка» извергла своё содержимое, мы поняли, как далеки мы были от истины. Рядом с Манти, руководителем группы, стояли только четыре платных клиента – древнего вида шестидесятилетняя парочка и два бородача с трясущимися коленями. В одном отношении мы были правы. Туристы разевали рты, но под действием высоты и только. Для нас это было ударом.

Но всё же в прибытии грузовика была и хорошая сторона – с ним приехала почта из дома и от друзей. Мы похватали свои письма и разошлись по палаткам читать драгоценные послания.

Фиона писала о семейных новостях, связанных с короткими каникулами, и о клумбе с новыми растениями у них в саду. Это сообщение звучало особенно невероятно здесь, на унылом каменном ландшафте Ронгбука, где вряд ли может вырасти какое-нибудь растение. Это все было довольно забавно. Но подтекст письма нетрудно было разгадать. Фиона хорошо знала, насколько рискованная наша экспедиция, и это, очевидно, растягивало десять недель ожидания до десяти лет. Для нас не было ничего необычного в том, что мы находились по разные стороны земли, но в этот раз ситуация была другой и не только потому, что это было опасное предприятие. Фиона понимала, что Эверест станет для меня неким водоразделом по многим причинам. Во-первых, я собирался сделать свой последний приключенческий фильм, во-вторых, я хотел найти путь, который остановит разрушение наших отношений.

Отношения между нами не были плохими, действительно в них оставалось на удивление много хорошего. Мы всегда были счастливы, когда были вместе. За все годы нашей совместной жизни мы никогда не повышали голоса друг на друга и всегда были способны посмеяться вместе.

Но была одна основная проблема: проходило два, три дня после моего возвращения домой, и я обнаруживал, что шагаю взад и вперед по комнате, размышляя о том, как, чёрт возьми; сказать Фионе о следующем приступе зуда в ногах. Я не скучал, находясь дома, это была моя постоянная неудовлетворенность собой, чувство, что мне следует лучше делать фильмы, которые я снимаю, лучше писать сценарии, которые пишу. Возможно, это была та движущая сила, которая вытаскивала меня за дверь.

Так было, и Фиона была сыта этим по горло.

И что же делать? Мы всё ещё сильно любили друг друга, и я не собирался разбрасываться этим. И я, конечно, не хотел переделывать то, что в основе было счастливой семьёй. Но я толкал Фиону к тому, что жить со мной было гораздо труднее, чем жить без меня.

Я пролежал весь день в палатке, уставившись в бесконечность.

Вечером за ужином у меня было унылое настроение.

– Ты что-то немного не в себе, – сказал Роджер, – что-то случилось?

– Мысли о доме.

Объяснять больше было нечего, мы все в равной степени страдали ностальгией и знали, что это неизбежно.

– Лучше вообще не получать писем из дома, – сказал Брайан, – это невыносимо.

И в некотором смысле он был прав.


***

Неудивительно, что в свободное время, которого было достаточно, мы часто обсуждали, когда и как разделят нашу группу. Разделить группу из девяти альпинистов было логически целесообразно, хотя бы потому, что в верхних лагерях не хватило бы палаток на всех, к тому же штурмовая группа из девяти человек была бы опасно громоздкой. Нам предстояло выходить двумя группами с промежутком в три или четыре дня.

Вопрос – как нас поделить – не был трудным для Саймона. Кис, Ал и я был и в команде благодаря Брайану, следовательно, мы должны быть с ним в одной группе, там же должен быть и Барни как гид. Так сформировалась наша пятерка.

В четверку входили: Саймон, Тор, Сандип и Роджер.

Но какая группа пойдет первой? Вот вопрос, который владел нашими умами всё время ожидания в базовом лагере. Мы бесконечно обсуждали все за и против, пока ждали решения Саймона. Идти первыми было легче психологически, потому что меньше времени придется торчать в базовом лагере. Мы достигли пика спортивной формы, пика акклиматизации и были готовы к штурму морально и физически.

Дни, проведенные в базовом лагере, были пустыми, деморализующими, когда вирус, занесённый туристами, мог уничтожить шанс на успех. Кроме того, период ожидания давил психологически. Сомнения множились, как бактерии, разъедающие страхи были результатом размышлений каждого из нас об известных и неизвестных опасностях, поджидающих впереди.

Мы отчаянно стремились наверх.

Были также и другие факторы, дающие понятные преимущества первой группе. Запасы кислорода и питания, находящиеся в лагерях 5 и 6 были тщательно рассчитаны по человеко-дням. А что если первой группе придется на день-два задержаться из-за непогоды? В этом случае они будут вынуждены воспользоваться запасами, предназначенными для второй группы. Саймон убеждал всех, что в этом случае он просто пополнит запасы, послав носильщиков с грузом в верхние лагеря, тем не менее, участников не покидало ноющее сомнение – окажется ли драгоценный кислород в нужном месте и в нужное время?

Ал указал на другую возможную неприятность для второй группы, если первая задержится. В лагерях 5 и 6 количество мест ограничено. Двух «Квазаров» с трудом хватит для группы из четырёх-пяти альпинистов. Вторая группа может столкнуться с тем, что спускающиеся альпинисты, неожиданно заняв лагерь 5, создадут затор, вынуждающий группу, идущую вверх, прервать восхождение. Ал уже сталкивался с таким сценарием в своей второй экспедиции на Эверест. Затор в лагере 5 свел на нет все его шансы на успех.

Болезнь или несчастный случай, произошедшие в первой группе, могут также лишить шансов участников второй группы, если им придется участвовать в спасательных работах.

Казалось, что все складывается против второй группы, но был один фактор, который перевешивал все остальные и мог нанести удар первой группе – погода.

– Нет никакой разницы, какая группа пойдет первой или второй, – прозвучал голос умудрённого в этом вопросе Ала. Если ударит непогодь, то никакая группа не сможет достичь вершины. У второй группы ровно столько же шансов поймать «окно» хорошей погоды, как и у первой. Как кому повезёт.

Погодное «окно» – драгоценная призрачная случайность. Она значит больше, чем кислород, продукты, места в палатке, и ей, в конечном счете, решать, кто из нас достигнет Крыши Мира.

Мы нуждались в этом окне, но в то же время и боялись его. Погодное окно может легко превратиться в погодную ловушку. Нас изумляло, с какой устрашающей скоростью меняется погода на Эвересте. В ясный день погода может резко ухудшиться и меньше чем за час обернуться диким ураганом. Окно может так же быстро захлопнуться, как и открыться, и пятиступенчатый замок Эвереста защелкнется, охраняя его.

Это непреложный факт, козырная карта вершины, и потому ни один альпинист, как бы ни была высока его квалификация, не может полностью быть уверен в успехе. Мы могли изо всех сил пытаться предугадать погодные условия, в которых пойдём на восхождение, но, по большому счёту, мы были в руках судьбы.

Все горячо обсуждали возможность второй попытки штурма вершины, понимая, что восстановительный период, последующий за неудачным восхождением на высоту 8000 метров, не позволит нам вписаться в десятинедельный срок нашей экспедиции. Было ясно – у нас есть только один шанс, и это всё.

Саймон объявил о своем решении, совершив обход лагеря и беседуя с каждым индивидуально в палатке (я оценил этот его шаг как тактический для предотвращения недовольства, которые возможны при коллективном разговоре).

Брайан, Барни, Ал, Кис и я (группа А) выходим первыми через два дня, Саймон, Сандип, Тор и Роджер (группа Б) идут вторыми через три дня после нас.

Все согласились с этим решением, кроме Тора, которого особенно расстроила необходимость задержаться в базовом лагере. Возможно, Тор больше других страдал от вынужденного бездействия. Сандип и Роджер восприняли это спокойно, хотя им тоже было нелегко сидеть в базовом лагере, в то время как группа А отправится на восхождение.

Решение Саймона было отчасти политическим решением. Статус Брайана как актера гарантировал, в случае успеха, «Гималайским королевствам» широкую огласку в прессе, в добавление к снятому фильму.

По этой ли причине Брайан и наша киношная команда получили призовой первый номер? Дать нам первый и лучший шанс с максимальными ресурсами? Этот вопрос никогда не обсуждался публично, но каждый из нас, особенно группа Б, полагали, что это так.

Брайан был, как всегда, жизнерадостным и бодрым. Как и Ал, он был настроен на долгое ожидание в базовом лагере. В отличие от нас Брайан не расстраивался, а принимал бездействие как должное, как часть всего процесса.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю