Текст книги "Другая сторона Эвереста (ЛП)"
Автор книги: Мэтт Дикинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
В конце траверса крутизна маршрута резко увеличилась, перейдя в ряд полок, похожих на те, с какими мы сталкивались на некоторых ночных участках. Насколько было возможно, я шёл на руках, с упрямством не доверяя свой вес зубьям кошек.
В одном месте мой карабин запутался в старых верёвках и поймал меня на ходу. Я свалился на выступ и ловил равновесие, пока не освободил карабин и не продолжил движение.
После двадцатиминутного лазания мы оказались на верхних снежниках предвершинной пирамиды, удачно проскочив лавиноопасный участок и набрав около пятидесяти метров высоты.
Пока мы совершали обход, ветер снова усилился. Снежный гребень и горизонт над нами были скрыты за облаками рожденного в воздухе льда. Переменчивый ветер дул непредсказуемыми порывами. Наверху вид был предельно устрашающий, огромные массы частичек льда закручивались, как миниатюрное торнадо, выше которого, я предполагал, была вершина, всего в двадцати метрах крутого льда над нами.
Мы нашли некое подобие укрытия с подветренной стороны нависающей скалы, чтобы перевести дух перед решающим рывком. Так близко к вершине – я с трудом сдерживал себя от нетерпения.
Волна паранойи охватила меня, мы были всего в нескольких минутах от вершины – что, если она ускользнет от нас в последний момент?
Лакра посмотрел на часы и затем обратился к Джайалтсену. Я не слышал его слов, но в уже параноидальном состоянии я подумал, что они говорят о том, как опасен ветер на вершине, и что надо возвращаться назад.
Затем, я понял, что моя паранойя есть ничто иное, как коварное начало горной болезни, первым признаком которой часто являются нереальные мысли. С того момента, как я вышел из палатки, прошло восемь часов, и все это время у меня во рту не было ни капли воды. Мой организм был опасно обезвожен.
Лакра шёл очень медленно, за ним шли Джайалтсен и Мингма, я замыкал шествие. Здесь не было перил, и я следил за тем, чтобы вбить в лёд как можно больше зубьев кошек. Я вытащил свою пластиковую камеру и сделал вертикальный снимок трех шерпов в момент отдыха.
Я никогда не думал, что вообще бывают ложные вершины. А она была. Взойдя наверх снежника, я был крайне удивлен тем, что увидел впереди. Вместо короткого последнего участка, как я себе представлял, мы стояли у основания финального гребня с огромными выступающими карнизами и настоящей вершиной в конце. Между нами и вершиной простирались надутые ветром и нависающие над стеной Канчунг американские горки льда.
Из-за эффекта перспективы или эффекта кислородного голодания гребень казался огромным, а до вершины километры пути. Ветер дул очень сильно. Флаг развевался, и мы шли сквозь него.
Затем я нашел ключ, который открыл мне истинную протяженность гребня– гирлянду молитвенных флагов, закреплённую на вершине. Я мог отчетливо различить индивидуальные особенности цветного шелка.
Вершина была всего в нескольких сотнях метров от нас.
Я встал позади Лакры, и мы стали преодолевать волны льда. Справа от нас гора обрывалась на 3000 вертикальных метров, открывая неограниченный обзор на сказочный пик Пумори (7165 м) и другие северные стражи Гималаев. Позади них лежит бесплодное коричневое Тибетское плато, где кривизна земли отчетливо видна.
Слева, со стороны Канчунга, ничего не было видно, только белые флаги, срывающиеся с гребня. Ни следов ног, ни отметин от зубьев кошек. Мы выбрали подход справа, где виднелись скалы, и опасность ступить на нависающий карниз была меньше.
Я ещё раз вытащил камеру и снял Лакру, идущего с опущенной головой на фоне гигантского носа вершины перед ним.
Услышав щелчок сработавшей пластиковой камеры, я снова стал беспокоиться: сработает ли видеокамера на вершине? Решить проблему фильма можно было единственным путем – получить снимки с вершины. У меня и раньше бывало, что в критический момент отказывала камера, и я шептал беззвучную молитву, чтобы все сработало.
Затем я подумал, что без Ала эпизод на вершине вообще потеряет выразительность. После отказа Брайана идти на гору фильм был переориентирован на Ала и на шарф Далай Ламы, который он обещал занести на вершину.
Я ещё раз обернулся в надежде увидеть Ала, но безрезультатно. Тогда я решил все делать последовательно, сначала взойти на вершину, а потом думать о фильме.
Странно, но казалось, что ветер стихает по мере нашего приближения к вершине, хотя флаг развевался, как обычно. В начале гребня мы были изрядно побиты порывами ветра, достаточными, чтобы заставить буквально распластаться на нём, чтобы не быть сдутыми. Теперь, когда мы делали последние шаги на вершину, ветер магическим образом прекратился.
Я взялся рукой за шест и тащил себя на вершину мира. К моему удивлению, у меня текли слезы, я плакал впервые после детства.
Я оглянулся – Мингма и Джайалтсен поднимались за мной, но по-прежнему, не было видно Ала. Мы были вчетвером на вершине, и здесь места больше не было. Сформированная преобладающим западным ветром, вершина имеет размер, примерно, с бильярдный стол, и уходит крутыми склонами на север и юг, выступая карнизом на восток.
Лакра снял верхние рукавицы и в шутку покачал моей рукой вверх и вниз. Мы все пожали друг другу руки и прокричали невнятные поздравления.
Мое воображение поднялось на недосягаемую высоту. Даже, несмотря на то, что нас окружали другие восьмитысячники, такие как Лхоцзе, Нупцзе[2]2
Максимальная высота горного массива Нупцзе – 7861 м. – Прим. ред.
[Закрыть], Эверест был вне конкуренции, он полностью доминировал над всем.
Но всё же, вид был неполным, на востоке горизонт на треть был закрыт вздымающимся облаком из ледяных кристаллов, формирующих флаг. Вблизи флаг обладал гипнотическим свойством. Наблюдая за облаком ледяных кристаллов, я скоро понял, почему на вершине так тихо. Ветер ударяется о северную сторону, затем завихряется подобно гигантскому ротору над нашими головами, прежде чем снова обрушивается на стену Канчунг.
Я поставил одну ногу на южный склон, а вторую на северный, уселся верхом на вершинный гребень и воткнул свой ледоруб как можно глубже в снег. Фактически я сидел точно на границе, отделяющей Китай от Непала.
Передо мной был вершинный сделанный из сплава шест, украшенный разноцветными молитвенными флагами и шарфами. Я наклонился к нему, где были какие-то забавные, гоже из сплава, панели, возможно, это были отражатели от прошлой высотной топографической съемки, и два оранжевых пустых кислородных баллона.
Зная, что запас кислорода тает с каждой минутой, я извлёк видеокамеру у Мингмы и достал из своего рюкзака литиевую батарейку. Мне пришлось снять рукавицы, чтобы подключить её. Затем, затаив дыхание, я щелкнул выключателем. Подняв очки на лоб, я посмотрел в маленький, размером с почтовую марку, видоискатель, и там, как это и должно было быть, была картина, которую я с нетерпением желал увидеть.
Камера работала превосходно. Я нажал на запись и увидел, как замигала красная лампочка REC. Эврика! Съёмка на Вершине Мира!
Все ещё сидя, я начал с двух широких панорам, охватывающих вид от покрытого облаками массива Лхоцзе до трех шерпов. Затем я приблизил и дал крупным планом Лакру, который связывался с базовым лагерем по рации.
Когда Лакра закончил разговор, он передал рацию мне. Я отложил камеру, чтобы взять уоки-токи, и услышал восторженный крик Джайалтсена. Посмотрев по направлению его вытянутой руки, я увидел Ала, идущего к нам по предвершинному гребню.
Я обменялся несколькими словами с Барни и тут услышал восторженный голос Брайана, идущий из рации.
– Мэтт? Мы тут все изволновались внизу. Не забудь сказать несколько слов для Далай Ламы.
Внезапная мысль осенила меня.
– Уверен. Кис все снимает с вашей стороны.
– Кис как раз сейчас делает это.
– Отлично.
Я вернул уокн-токи Лакре и снова взял камеру. Это было здорово. Я смогу отснять, как Ал появляется на вершине и затем его разговоре Брайаном. На другом конце, в базовом лагере Кис снимет другую половину разговора, и мы сможем смонтировать уникальный репортаж с вершины.
Держа камеру, как можно устойчивее, я направил её на Ала, который медленно тащился к нам. Как и мы, через каждые несколько шагов он останавливался, чтобы отдышаться. Было видно, что ему пришлось нелегко. Мое сердце рвалось из груди и не только от недостатка кислорода, эти несколько мгновений съемки были восхитительными, самыми волнующими в моей жизни. Я сидел на вершине Эвереста и снимал фильм о том, как одни из лучших альпинистов мира преодолевает последний снежник на пути к этому священному месту.
Здесь не было наигрыша, это был кадр, делающий фильм об Эвересте, мой фильм об Эвересте, особенным, в котором зритель становился участником событий.
Осознав это, я не ограничился общим планом, я приблизил ноги Ала, бьющие ступени на склоне, и несколько секунд держал на них камеру. Затем я зафиксировал его и приблизил лицо, на котором чётко были видны сосульки на кислородной маске.
Когда Ал преодолевал последние несколько метров, я снова дал общий план и заснял, как шерпы поздравляли его.
– Молодец, Ал. Мы сделали это! Всё-таки сделали. Мы на вершине мира.
Ал остановился и глубоко вздохнул. Его плечи были опущены, он казался предельно изможденным, но речь его была связной. Лакра вручил ему рацию.
– Брайан, вы меня слышите? Я на вершине. Я на вершине и шарф Далай Ламы со мной.
– Это ты, парень из Йоркшира? Как ты это сделал? – Рокочущий голос Брайана несся по радиоволнам.
– Я в базовом лагере. Ты видишь меня? Я машу тебе.
Ал повернулся и посмотрел вниз на ледник Ронгбук. Расстояние было столь огромно, что мы не могли различить даже монастырь, не говоря о крошечных палатках, до которых было добрых шестнадцать километров.
– Не совсем. Но я могу представить.
– Мы все очень гордимся. Вы оба настоящие герои, и шерпы тоже. Возвращайтесь целыми и невредимыми и не забудьте помолиться о мире во всем мире за Далай Ламу! Не забудь. «О мане падме хум».
Ал вернул рацию Лакре и размотал шарф на шее. Когда шерпы поняли, что он собирается делать, раздались приглушенные возгласы восхищения. Ал определил середину белого шелка и привязал шарф к вершинному шесту, оставив концы свободно развевающимися на ветру.
Он прочел короткую молитву о мире, как просил его Брайан.
Я долго удерживал шарф в объективе, затем передал камеру Алу, чтобы он отснял наш короткий разговор с Брайаном по рации. Я поблагодарил его за тот импульс, которым он запустил экспедицию, и фильм. По крайней мере, это идея Брайана собрала нас здесь, и я не хотел, чтобы он думал, что мы забыли об этом.
Осталось сделать кадр крупным планом, в котором мы все на вершине. Ал взял камеру, отступил метров на десять вниз по гребню и сфокусировал её там. Когда камера пошла, мы, радуясь, замахали в воздухе ледорубами. Все. Работа сделана.
– Пора валить отсюда.
Мы провели на вершине почти пятьдесят минут, больше чем кто-либо из нас предполагал. Кислорода оставалось мало.
Мы поспешно сделали фото, меня сняли с пластиковой камерой, которая до сих пор успешно работала. Казалось, что температура решительно падает, возможно, это ощущение возникло из-за долгого пребывания без движения на вершине. Мои руки и ноги замерзли и начинали неметь. Пора было идти.
Вдруг я вспомнил о рождественском пудинге, который с любовью приготовила моя мама, и который я сохранил для этого драгоценного случая. Мне понадобилось немного времени, чтобы найти его на дне рюкзака. Фольга немного порвалась в пути, по, тем не менее, пудинг хорошо сохранился. Я удалил верхнюю часть обертки и взял большой кусок.
Он был замерзшим и потому твердым как гранит. Раздосадованный тем, что я занес на высочайшую гору лишних бесполезных полкилограмма веса, я чуть не сбросил пудинг вниз со стены Канчунг.
Но как я объясню это своей маме?
Рискуя серьёзно повредить зубы, я пытался символически отгрызть изюминку, затем спрятал пудинг до лучших времен обратно в рюкзак. Бросив последний долгий взгляд на Непал, мы начали спуск в лагерь 6.
***
Для меня спуск стал самой изматывающей нервы частью этого кошмара. Проведя последние пятнадцать часов в холоде и без отдыха (и совсем без сна последние тринадцать часов), я боролся с предельным утомлением. Необходимость лезть выматывала последние силы больше всего. Мы целых четырнадцать часов, весь день восхождения, были без воды, и это означало, что Ал и я были на грани тяжелой горной болезни, угрожающей воспалением легких и отеком мозга. Кроме того, для меня теперь становилось неизбежным обморожение.
Спускаться всегда опаснее, чем идти вверх. На спуске не видно, куда наступать, что делает вероятность срыва намного больше, чем при подъёме. Проклятые кошки лязгали по живым замерзшим скальным плитам, я несколько раз был близок к срыву в пропасть глубиной 3000 метров.
Шли часы, мы преодолели третью и вторую ступени, прошли мимо тел индийских альпинистов и затем спустились по верёвке с первой ступени. Траверс осыпных полок казался бесконечным. Если на подъёме гора казалась чертовски большой, то на спуске просто невероятно огромной. Готовясь к спуску на «восьмёрке» на одном из вертикальных участков, я сосредоточился на технической части и умудрился потерять равновесие. Меня качнуло «маятником», я сильно ударился коленом о скалу, и думаю, что пару секунд был без сознания.
Трое шерпов наблюдали снизу, не в силах помочь, как я неуклюже болтался на верёвке, ругаясь от боли. Мое падение задержал ледовый крюк, закрученный над скалой. Я не знаю, кто его закрутил, но, тем не менее, он сослужил добрую службу. Через несколько минут, я вышел из затруднительного положения и смог продолжить спуск.
Мы останавливались на отдых все чаще и чаще. Каждый раз, когда я садился, мои глаза слипались, и сознание погружалось в манящую темноту сна. Затем следовала красная тревожная вспышка, и я заставлял себя вставать и идти дальше. Все чаще мой мозг забирался в самые отдаленные уголки воображения, и я не помню, как Ал обогнал меня на гребне и ушел вперед.
Шерпы шли быстрее нас, и пришли в лагерь 6, по крайней мере, на час раньше. Последняя часть чертовых желобов «жёлтого пояса» измотала мои последние силы, и, думаю, только сила гравитации влекла меня вниз. Ал оставался со мной на всем пути, поджидая меня в конце каждой верёвки.
Последние сто метров до лагеря 6 отняли у меня примерно час. Где-то на спуске мой кислородный баллон опустел, но я слишком устал, чтобы заметить это.
Когда мы пришли в лагерь, тревожные сигналы моего сознания взывали к вниманию. Пульсирующее биение в черепе посылало сигналы опасности, говорящие о том, что если я не попью, то вероятно потеряю сознание или впаду в кому. Проблема была в том, что моё тело было абсолютно разбито, и я был не в состоянии включить горелку.
Только что из лагеря 5 подошел Саймон. У него с собой не было питья, и он выглядел предельно уставшим. Он вяло пожал Алу руку и затем осел на землю. Я спросил его, не смогут ли шерпы приготовить чай, но он этого не знал. Ал покричал в сторону палатки шерпов, но ответа не последовало. Кое-как я снял свой рюкзак и заполз в убогие внутренности палатки. Ал был рядом.
– Помогите мне, Ал, я теряю сознание. Растопите эту чертову печку, или у меня возникнут серьёзные проблемы.
Ал, сам чуть живой, начал этот утомительный процесс. Я чувствовал, как на меня накатываются всепоглощающие волны черноты, но изо всех сил боролся с ними, чтобы не терять сознания. Затем послышались шаги. Это был Сандип, он тоже пришел из 5-го, и выглядел как выжатый лимон, в точности как Саймон. Он слегка покачивался, опираясь на свой ледоруб.
– У вас есть сок? – спросил я у него.
Он стащил кислородную маску и что-то пробормотал. Я увидел раздутую бутылку из-под воды, привязанную к ремню. У меня хватило сил произнести ещё одну фразу.
– Мне надо попить, Сандип. Я не выпью всю, но мне надо немного, иначе мне конец.
Это то, что я пытался сказать, но получился набор невнятной тарабарщины. Однако Сандип понял и протянул мне бутылку. Я выпил одну треть содержимого и передал бутылку Алу, который тоже попил.
Через полчаса мы пили первую чашку тепловатой воды из растопленного снега. Вот тогда я, наконец, поверил, что выжил.
12
Саймон, Сандип и два шерпа вышли на штурм вершины следующей ночью, в 2-30. Шум их сборов разбудил меня, но у меня не было сил высунуться из палатки и пожелать им удачи. Они поднялись по скалам «жёлтого пояса» медленнее, чем мы накануне, и вышли на гребень через час после восхода. Там на усиливающемся ветру они нехотя признали своё поражение. Всем стало очевидно, что на вершину им не взойти.
Роджер и Тор тоже не осуществили свою мечту взойти на Эверест. Роджер повернул обратно немного выше лагеря 5, и хотя он чувствовал, что может дойти до лагеря 6, был абсолютно уверен, что не сможет подняться выше. Тор, который пережил не лучший свой день, поднимаясь на седло 17 мая, на следующий день повернул вниз с полпути на северный гребень.
Мы с Алом вышли из лагеря 6 ранним утром 20 мая и через десять часов спустились в передовой базовый лагерь. Когда мы проходили мимо палатки Рейнхарда, я поймал себя на мысли, что совершенно забыл об австрийце, который теперь лежал мертвым внутри. Я поспешил мимо, если поспешил подходящее слово, чтобы описать моё ковыляние, преодолевая огромное искушение заглянуть в палатку.
На следующий день по радиосвязи обезумевшая от горя жена Рейнхарда просила Саймона и Сандипа похоронить её мужа получше, насколько это возможно. Изможденные после своего неудачного штурма, они не смогли выкопать ни малейшего углубления в твердом как железо мерзлом грунте. Самое лучшее, что смогли они сделать с помощью Анг Чалдима, завернуть тело Рейнхарда в палатку, как в саван, и установить сверху несколько камней и пустых кислородных баллонов. На похороны ушло несколько часов. Саймон сделал простой крест из пары стоек от палатки, которые валялись поблизости и три альпиниста встали на ветру с опущенными головами вокруг могилы.
Саймон произнес краткую молитву за Рейнхарда, чем вызвал у всех слёзы. Затем с руками и ногами, уже прихваченными морозом, они начали спуск к седлу, до которого добрались к вечеру 21 мая. На следующий день они благополучно спустились в передовой базовый лагерь. Саймон остался в ПБЛ присмотреть за уборкой территории, в то время как остальные спустились в базовый лагерь и приступили к сборам. К 24 мая шерпы собрали все палатки и мусор из лагерей 4 и 5, и караван яков понес снаряжение вниз к леднику Ронгбук.
Через три дня мы пересели в караван джинов, следующих в Непал, и поехали вниз по пыльной дороге мимо Ронгбукского монастыря, каждый погруженный в свои собственные думы. На перевале Панг Ла машины остановились, и мы вышли из них, чтобы в последний раз взглянуть на Эверест. Флаг развевался точно так же, как и тогда, когда мы смотрели с этого же места на пути в базовый лагерь. Стоя в стороне, я поймал себя на том, что подбираю слова, которые хотел бы сказать горе, которую, я был совершенно уверен в этом, никогда больше не увижу.
В конце концов, я прошептал: «Спасибо» и это было все, что пришло мне в голову, прежде чем мы сели в «Тойоты» и покатили по холмистому Тибетскому нагорью.
***
Катманду шокировал после месяцев, проведенных в Тибете. Беспорядочное движение машин и людей на узких улочках Тамеля казалось до невозможности разноцветным и бурлящим по сравнению с одноцветной грубой горной природой, которая была для нас домом.
Страстно желая жирного и протеина, я немедленно начал восстанавливать одиннадцать потерянных килограмм. Я съел несколько жареных завтраков, блинов со сметаной, шоколадных пирожных, банановых печений, фруктов, мороженого и огромный стейк с жареной картошкой. Этой ночью я страдал от обжорства, Кису было ещё хуже, обжорство уложило его в кровать на три дня с гастритом, что было весьма некстати, учитывая его свадьбу, которая должна была состояться через неделю.
Впервые мы увидели, как много пресса уделяет внимания трагедии на Эвересте. Находясь в изоляции, мы не видели ни газет, ни журналов, освещающих событие. В книжных магазинах Катманду мы узнали, какой силы был шторм, и какую беду он наделал. Передовицы «Times» и «Newsweek» были посвящены трагедии, кроме того, друзья и родственники присылали нам по факсу другие статьи из Великобритании.
Репортажи сильно отличались качеством расследования, которые в них проводились, а также освещением отдельных аспектов событий, происходящих как с северной стороны, так и с южной. Кроме того, они не всегда совпадали с нашим собственным мнением или с тем, что мы видели на горе.
Трагедия индийских альпинистов и нежелание японской команды попытаться их снасти – один из примеров.
Хорошо известна версия, по которой самое нижнее тело индийского альпиниста было найдено всего в ста метрах над верхним лагерем. Эта информация также была использована Ричардом Купером в статье «Альпинисты оставлены умирать», опубликованной в «Financial Times», которая на следующий день после урагана передавалась от альпиниста к альпинисту в верхнем лагере на северной стороне. Сам факт использования Купером этой информации не бросает тень на него, по большому счету, он писал из хороших побуждений, используя сведения, которые ему удалось получить.
Упомянутые «100 метров» делают поступок японцев ещё более бессердечным. Если индийский альпинист находился в 100 метрах от спасения, тогда отказ японцев от попытки спасти его 11 мая совершенно неоправдан.
Видя своими глазами место, где находился труп нижнего индийца, могу утверждать, что цифра 100 метров не соответствуют действительности. Ал, шерпы и я обнаружили альпиниста на гребне, по крайней мере, на 300 вертикальных метров выше лагеря 6, и, возможно, в 500 метрах реального хода. От лагеря 6 до места, где находилось тело индийца, мы шли четыре с половиной часа.
Но даже эти цифры не раскрывают реальную картину. Чтобы спустить человека, наполовину лишенного сознания, в лагерь 6, спасателям пришлось бы преодолеть «желтый пояс» – массивный слой разрушенных скал, который мы проходили ночью.
Рельеф исключительно крутой, с отдельными маленькими скалами, которые даже альпинист в хорошей форме должен идти с предельной осторожностью. Здесь, в разрушенных скалах, мало, если есть вообще, мест для организации безопасной страховки. Снежные кулуары, естественные трещины, которые используются для спуска, узки, по ним с трудом может пройти только один альпинист. Спустить же человека в коматозном состоянии здесь невозможно.
Короче, я не верю, что была реальная возможность спасти альпиниста, даже если бы были носилки (а их не было). По моему мнению, любой альпинист, встретивший индийцев в том месте и в том состоянии, в котором они были на горе, немедленно пришел бы к заключению, как это сделали японцы, что спасение невозможно.
Почему японские альпинисты не захотели облегчить индийцам последние их часы, дав им питьё или кислород – это отдельный вопрос. Вопрос, на который ответить могут только сами японцы.
Другая тема, которая интенсивно обсуждалась во всех командах и в печати – почему Роб Холл и Скотт Фишер пошли на вершину так поздно? Они оба были известны как приверженцы тактики «разворота», то сеть установки контрольного времени, при наступлении которого все участники должны были повернуть вниз независимо от того, где бы они не находились.
Каким было это время возврата, и почему обе команды пренебрегли им?
Журналист Джон Кракауэр (член команды Холла) так пишет об этом в своей книге «В разрежённом воздухе»:
«Перед выходом на восхождение ещё в базовом лагере Холл установил два возможных времени возвращения – 13–00 или 14–00. Он никогда не уточнял, какого из них мы должны придерживаться, однако, что любопытно, он много говорил о том, как важно жестко установить срок и следовать ему несмотря ни на что. Мы пребывали в неопределенности, понимая, что Холл откладывает принятие решения на день штурма после оценки погоды и других факторов, беря затем персональную ответственность за то, чтобы каждый участник повернул назад в соответствующее время».
Группа Фишера тоже не знала наперед, какое из контрольных времен поворота назад будет объявлено, хотя времена 13–00 и 14–00 были упомянуты. На самом деле в день штурма оба гида, полагаясь на свой опыт, решили, что по ходу будет видно, когда группам не следует идти дальше. Это будет зависеть от многих факторов, включая скорость движения группы, погодных условий и т. д.
К 14–00 10 мая только шесть альпинистов взошли на вершину. Так почему же остальных не повернули назад?
Возможно, единственным ответом является то, что большинство из них находилось очень близко к вершине, настолько близко, что за десять минут все восемь альпинистов достигли бы вершины. Это превышало контрольное время, но, возможно, в этот момент оно перестало действовать, так как основная группа была менее чем в пятидесяти метрах от вершины и была на виду. В этой ситуации, похоже, клиенты могли бы не подчиниться приказам гидов возвращаться. Одно дело повернуть кого-то от основания ступени Хиллари. Повернуть же альпинистов с предвершинного гребня просто немыслимо.
Упущение состояло в том, что в то время, как большинство альпинистов взошли на вершину в 14–30 или раньше, два ключевых альпиниста ещё не взошли. К тому времени, как основная масса восходителей начала спускаться, Даг Хансен, клиент Холла, и Скотт Фишер, которому очень тяжело дался подъём, продолжали борьбу за вершину. Фишер взошел в 15–40 и провел на вершине пятнадцать минут.
Почему Фишер продолжал восхождение? Он, конечно, уже бывал на вершине раньше, и все его клиенты взошли и уже спускались вниз. Но Фишер знал, что Роб Холл и Лопсанг, правая рука Фишера, и сильнейший шерпа, оба ждут его на вершине. Сознание этого, а также высокий уровень персональной мотивации побуждали его к продолжению восхождения. Повернуть назад перед самым носом своего друга-соперника было для него трудно, практически невозможно. Они оба были представителями альпинистской элиты, и трудно было представить, что Фишер захочет терять лицо, неважно по какой причине, не последовав за своими клиентами на вершину.
Для Холла присутствие Лопсанга и Фишера тоже должно было быть дополнительным стимулом, чтобы помочь взойти Хансену. Должно быть. Холл полагал, что три сильных гида смогут спустить вниз Хансена. Три сильнейших гида мира внушили себе ложное чувство безопасности. К тому времени, как взошел Хансен, измождённые Фишер и Лопсанг уже ушли.
Роб Холл ждал Хансена до 16–00 – на целых два часа дольше, чем поздний из объявленных контрольных сроков. Почему он позволил себе быть втянутым в этот явно опасный поздний сценарий?
Чтобы получить ответ, переведем часы назад на один год, на май 1995 года, на штурм вершины «Консультантами по приключениям». В той экспедиции Роб Холл повернул назад Дага Хансена с Южной вершины в 14–00. Хансен тяжело переживал крушение надежд «так близко и так далеко», вызванных этим решением, после чего при поддержке Холла решил предпринять вторую попытку в 1996 году. Хансен не был миллионером, он занимал скромную должность почтового служащего, и чтобы участвовать в экспедиции ему приходилось брать дополнительную работу. Маловероятно, что Хансен смог бы позволить себе ещё одну попытку.
Эти два человека были друзьями, и у Холла было особое обязательство перед Хансеном по поводу восхождения на вершину. Пока Холл ждал на вершине своего клиента, возможно, внутри него шла титаническая борьба с самим собой. Повернуть Хансена снова, на этот раз с ещё более близкой позиции к вершине, чем в прошлом году, была для Холла невыполнимой задачей.
В конце концов, желания Хансена взойти на вершину оказалось достаточно, чтобы Холл принял решение его ждать.
И он ждал.
Когда подошел Хансен, с ним вместе пришли тучи и ветер. Фишер и Лопсанг уже скрылись из вида. Когда разразилась буря, Холл остался один на одни со своим изможденным клиентом.
Следуя высоким принципам своей профессии, Холл остался со своим клиентом до конца.
***
К 6 июня 1996 года все участники экспедиции «Гималайские королевства» по северному гребню уже вернулись к своей «нормальной» жизни.
Саймон, руководитель экспедиции, приступил к своим обязанностям менеджера в офисе «Гималайских королевств». Он планировал вернуться к Эвересту с южной стороны, и это будет его четвертая попытка штурма.
Через несколько месяцев Барни вернулся в Гималаи с маленькой группой клиентов «Гималайских королевств» для восхождения на Чо-Ойю (8201 м), расположенной на западе от Эвереста. Как и в нашей экспедиции на Эверест, Барни не достиг вершины, вынужденный повернуть вниз с клиентом. С тех пор он совмещает работу гида с работой разведчика нефтяных месторождений в таких странах, как Пакистан и др.
Кис вернулся в Торонто за 24 часа до своей свадьбы. В этот великий день его лицо неё ещё несло на себе солнечные ожоги, полученные в экспедиции, и сам он был тонким как спагетти.
Его сын, Корнелиус Александр Хуфт, родился 19 ноября. После его рождения Кати вернулась на свою работу преподавать политологию в университете в Торонто, предоставив Кису роль домашнего мужа, по случаю, снимающего кино. Кис все ещё замышляет одиозное путешествие на лодке по каналам Британии, где он поручил построить узкую лодку по своему собственному проекту. Любитель красивых штучек Кис заказал строителям сделать в ней полы из твердого дуба.
– Это не совсем правильно, – сказал он мне безнадёжно, – тогда я убрал их и заменил на тиковые. Он посмотрел на недоверчивое выражение на моем лице и расхохотался.
Брайан возвратился в Великобританию на шестнадцать килограмм легче, чем был до отъезда, и созвал пресс-конференцию, на которой сказал корреспондентам, что он сорвал японский экспедиционный флаг с флагштока и пописал на него – одна из сочных цитат, которую добросовестные журналисты передали дословно. Пока пресса фотографировала Брайана на улице, водитель двухэтажного автобуса, отвлеченный гламурной компанией, с треском врезался в платан, закончив фотосессию на высокой ноте.
Едва восстановившегося от оцепенения экспедиции Брайана закрутила карусель его работы. Тур но продвижению его новой книги об Эвересте, участие в сезонной пантомиме «Tanbridge Wells», и вдобавок новый художественный фильм «Macbet», который он ставил.
Что касается Эвереста, какое мнение составил Брайан о нашей экспедиции?
– Я чувствую стыд за себя на Эвересте в этом году, – сказал мне Брайан. – Мне не хватило сил, но я вернусь туда в 1999 году с южной стороны и сделаю ещё попытку.
Брайана отличало то, что страсть в нём кипела постоянно.
Ал вернулся ненадолго домой, чтобы собрать свои бочки, и направился в Пакистан в успешную летнюю экспедицию на Гашербрум-1 и Гашербрум-2 в Каракоруме, доведя до восьми количество покоренных им восьмитысячников, – достижение мирового класса. Где он взял на это силы всего через несколько недель после Эвереста, выше моего понимания. У меня и у большинства участников нашей экспедиции прошли месяцы до полного восстановления.