Текст книги "Другая сторона Эвереста (ЛП)"
Автор книги: Мэтт Дикинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
К полудню мы добрались до города Тингри, где располагался внушительных размеров военный лагерь и множество столовых, обслуживающих военных и проезжих туристов. Мы поели сытную тушеную баранину и запили её горьким тибетским чаем. На стенах висели броские плакаты, рекламирующие итальянские часы «Сектор» и альпинистскую одежду из гортекса, вещи, столь же необходимые среднему тибетцу, как космический скафандр или пуленепробиваемый жилет для среднего жителя Запада.
Тингри, построенный на краю болота, окружён мелкими озёрами. Ал останавливался здесь много раз и показал нам некоторые места, в которых земля ведет себя, как студень. Несколько минут мы развлекались тем, что подпрыгивали в наших тяжелых ботинках и ощущали покачивание земли под ногами. Наблюдавшие за нами местные дети умирали со смеху. Оставив Тингри, мы прошли военный контрольно-пропускной пункт и к пяти часам пополудни добрались до нашей ночёвки в Шекар Дзонге. Сам по себе город не представляет собой ничего особенного, но за ним расположен один из самых замечательных монастырей Тибета. Построенный много веков назад на остром как нож гребне, он по-царски возвышается над окружающей его равниной. В свои лучшие времена он был домом для сотен монахов. В 1950 году, во время китайской оккупации Тибета, он стал очагом сопротивления и местом ожесточенного сражения. В конце концов, китайцы разбомбили монастырь с помощью реактивных истребителей МиГ. В настоящее время он всё ещё лежит в руинах как одни из сотен скорбных памятников дикости, которыми изобиловало китайское вторжение.
Наш «отель» в Шекаре был выбран офицером связи, и этот выбор вызвал у нас желание немедленно оказаться в палатках. В коридоре было так холодно, что капли из крана самовара образовали сталагмиты изо льда на бетонном полу. Комнаты напоминали тюремные камеры с провисшими железными кроватями и одинарными одеялами. Общественные туалеты не убирались, видимо, со времен прихода Мао. Мы собрались вместе с шерпами в ресторане, чтобы немного поесть. Еда же была даже хуже мрачных шуток Брайана.
Самой большой шуткой была официальная плата за эту пародию на отель – шестьдесят долларов США с носа за ночь, установленная в Бейджинге для иностранцев.
На следующее утро, покидая Шекар, мы совместно сделали фильм о нашем последнем этапе на пути к базовому лагерю. Неудивительно, что китайские водители раздражались всякий раз, когда начиналась чехарда с остановками, необходимыми, чтобы снять выбранные кадры. Тем не менее, мы отсняли все наше продвижение и закончили тогда, когда джипы перевалили Панг Ла Пасс, 5750 м, с которого открылся ещё более грандиозный вид Эвереста.
На южной стороне Панг Ла дорога резко ухудшилась, и машины затряслись на огромных ухабах. Спустившись в долину, мы впервые после отъезда из Катманду повернули на запад и поехали по каменистой дороге, ведущей к монастырю Ронгбук и базовому лагерю. Здесь деревни были богаче с изящно покрашенными домами, а в полях гуляли сытые лошади. Склоны долины каменисты и почти лишены растительности, и только одна, две яркие вспышки зелени виднелись там, где расположилась деревушка с несколькими фигурными полями и парой деревьев.
Теперь мы следовали вдоль молочного цвета реки, которая питается снегами Эвереста. Здесь она известна как Ронгбук, берущая своё начало на северных склонах Эвереста и Макалу, затем делающая большую петлю по Тибетскому плато, прежде чем смело врезается в ряд глубоких ущелий, течет по Гималаям как Тсанга, становясь в Непале Аруном. На юге Непала она сливается с Сан-Коси, течёт по равнинам Индии, пока не впадет в Ганг в Катихаре.
Раньше для географов было тайной, каким чудесным образом Арун пересекает гималайский водораздел. Проблему решил Д.Р. Вегер, географ и исследователь, снарядив в 1937 году экспедицию в неизведанные ущелья Аруна. Он пришел к выводу, что река нормировалась гораздо раньше, чем Гималаи стали подниматься, и по мере роста гор река врезалась в них, образуя глубокие ущелья. Вегер опубликовал свою теорию в географическом журнале в июне 1937 года, утверждая, что, вне всякого сомнения, река Арун образовалась раньше величайших гор на земле.
К концу зимы река Ронгбук чуть больше маленького ручейка, но с подъемом летней температуры полностью меняет свой характер, превращаясь в ревущий поток талой поды. Мы проходили мимо множества разрушенных мостов – свидетельство мощи сезонного потока.
Мы перешли реку по впечатляющему новому мосту, продолжая путь на запад по её южному берегу мимо каравана яков, идущих в базовый лагерь. Груженые фуражом и пожитками пастухов яки шли с наступлением каждой весны, совпадая с прибытием экспедиций. Они брели по этому пути столетия, снабжая монастыри, которые располагались у подножья ледника Ронгбук, по крайней мере, четыреста лет.
Дорога постепенно поворачивала на юг, обходя уступ, пока мы не увидели прямо под собой ледник Ронгбук и северный склон Эвереста, возвышающийся впереди. С тех пор, как мы в последний раз видели склон с Панг Ла, выпал свежий снег, и многие темные места были теперь грязно белого цвета. Мы ещё раз остановили машины и отсняли полкассеты, прежде чем набежавшие облака закрыли обзор.
К ещё большему разочарованию наших шоферов, которые ворчали от нетерпения, мы снова стали снимать интервью Брайана у Ронгбукского монастыря на крыше золотоглавой ступы. Он был в меланхолическом настроении и открыто говорил о своих страхах перед предстоящей горой:
– Иногда я полон уверенности, иногда просто умираю от страха. Это такая устрашающая гора. И, если она позволит нам, мы взойдем на вершину. Но, Господи, это будет нелегко.
Наконец, сопровождаемые леденящим ветром, мы проехали последние двадцать минут вдоль ледниковой морены и прибыли в базовый лагерь на высоте 5500 метров. Еще оставалось достаточно светлого времени, чтобы расчистить площадки и поставить палатки. Пока мы сражались с палатками, облака на мгновение очистили Эверест, и вершина предстала пред нами купающейся в огненно-красном свете. Было 11 апреля, прошло девять дней с тех пор, как мы уехали из Катманду, и двенадцать дней, как уехали из Великобритании. Путешествие закончилось, теперь начиналась экспедиция.
***
Я как ребенок часто пытался представить себе, что же в действительности представляет собой базовый лагерь. Может быть, он похож на снежную пещеру или на бивуак? Самое лучшее, что я мог представить – это несколько маленьких домиков в альпийском стиле, заполненные веселыми альпинистами, пьющими коку из запотевших кружек. Освещенное фонарями, согретое очагом – это было место, скрытое от ураганов, бушевавших снаружи.
Короткое пребывание в базовом лагере на северной стороне Эвереста быстро развеяло мои детские фантазии. Более враждебного и менее приветливого места трудно было себе представить даже за полярным кругом. Прибывающие экспедиции рассыпались по всей ледниковой долине, выискивая разные углубления, которые, по их мнению, могли защитить от ветра. Они ошибались. Тибетский ветер неизбежен, как камни и пыль. Как запах засохшего ячьего помета.
Это не мимолётный визит. Нашему лагерю предстоит стать нашим домом на ближайшие десять недель, куда мы будем возвращаться каждый раз из высотных лагерей. Процесс акклиматизации – медленный процесс, и даже у опытных команд он занимает семь-восемь недель, пока организм не приспособится к недостатку кислорода.
Всем своим существом долина Ронгбук стремится усложнить вам жизнь. В промороженный грунт невозможно забить даже самый прочный колышек для палатки. Реки затянуты льдом, а там, где они текут, вода наполнена илом и непригодна для питья. Спальные мешки, вытащенные на воздух для просушки, подхватывает ветром и уносит прочь. Выстиранная одежда становится колом на морозе. Воздух сухой. Горло воспаляется. Губы трескаются. Кожа на пальцах трескается и инфицируется. Начинаешь думать о доме, или о чем угодно, кроме вселяющей ужас горы, которая возвышается над долиной.
Я был поражен тем, что нахожусь в базовом лагере под Эверестом, но не могу сказать, что мне нравилось здесь.
Опытные Барни и Ал выстроили основательные стенки из камней вокруг своей палатки, чтобы ветер не мог её обрушить. Остальные лентяи, вроде Киса и меня, делали нерешительные попытки копировать их действия, и вынуждены были ставить палатки заново после каждой бури.
Базовый лагерь – это место, где очень легко впасть в депрессию, что и случилось с некоторыми нашими участниками в ближайшие месяцы. «Ледниковая усталость» – болезнь, превосходно описанная в книге «Подъём ромового болвана», полностью овладевает вами, если вы попадаете в её объятия.
Брайан уже бывал здесь раньше и у него были свои средства разобраться с депрессией.
– Будь осторожен. Мэтт, – советовал он мне, – только обустрой свою палатку как можно удобнее и читай побольше книг.
Я послушался совета Брайана. За первые пять дней в базовом лагере я прочитал восьмисотстраничную «Битву за Африку», биографию шерпа Тенцинга, биографию Пола Гетти, расписание поездов, два романа: Патрика О'Брайана «Наш человек в Гаване» и Пола Терокса «Любовники джунглей». Кис оказался менее плодовитый, возможно, менее прилежный читатель. За то же время он прочел менее сотни страниц «Дома Круппа» из истории Германской войны, смакуя каждую страницу, как знаток хорошую сигару.
Меня охватил новый страх, почти такой же сильный, как боязнь трагической неизбежности – страх, что закапчивается чтиво.
Саймон выбрал для нашего лагеря памятное место, недалеко от Лагеря британской экспедиции 1922 года. Рядом с лагерем, на небольшом возвышении на морене, располагалась база ТАА – уродливое каменное строение с расположенным по соседству переполненным туалетом. В этом унылом месте неулыбчивые офицеры связи коротали день за днем. Их единственным развлечением был телевизор, работающий от спутниковой тарелки.
Мы приехали одними из первых, не считая норвежцев и японцев. Все четыре дня, потраченные на установку лагеря, грохот грузовиков извещал о прибытии новичков. Вскоре появились разбросанные но леднику лагеря немцев, каталонцев, словенцев и индийцев. Некоторые экспедиции, (например, каталонская) состояли из пяти-шести участников и совсем маленького количеством шерпов. Другие, такие как индийская, состояли из сорока участников и весьма ощутимой команды шерпов.
Более 180 альпинистов (преимущественно мужчины) собрались восходить на Эверест с севера в этот предмуссонный период, что говорит о растущей популярности северного маршрута и упрощении получения разрешения от китайских властей, что до начала 1980-х годов сделать было очень трудно.
Ал, представитель мировой высотной элиты, попал в свою стихию и был буквально захвачен старыми друзьями. Он знал многих альпинистов из других экспедиций и часами обменивался с ними новостями: кто куда ходил, но какому маршруту, кто погиб в последнее время. Мне доводилось слышать эти разговоры, и они всегда очаровывали меня. Серьезные альпинисты-высотники обсуждали лапины, срывы, бешеные ураганы в тон же манере, как простые смертные обсуждают результаты футбольных матчей. Смерть, стертый с лица земли лагерь. О несчастьях говорили с чувством неизбежности, как о потерях на линии фронта. Новости воспринимались едва заметным кивком головы или поднятием брови.
Внутренне они, возможно, готовились к любому повороту судьбы.
Остальные из нас общались каждый по-своему, забредая в лагеря соперников, привлеченные запахом свежего молотого кофе, или испеченного хлеба, или как в случае с Сандипом, – наличием двух симпатичных девушек в лагере индусов. Вскоре мы обнаружили, что каждый лагерь имеет свой неповторимый стиль. В норвежском лагере был хитроумный дизельный обогреватель, у которого грелась вся команда, бесконечно терзая свой спутниковый факс и жуя вяленую рыбу и оленью строганину.
В индийском лагере палатки были похожи на монгольские юрты, в которых участники сидели, поджав ноги, на экзотических коврах, привезенных из Дели. Входя в неё, вы чувствуете себя так, как будто ввалились во владения странствующего монгольского царя. Руководителем индийской команды был Мохиндар Сингх, высокопоставленный чиновник индо-тибетской пограничной полиции, из которой и была сформирована команда. Сингх руководил командой из тридцати девяти человек, и его организационные проблемы были на порядок сложнее наших. Тем не менее, он действовал с военной оперативностью, и, не мешкая, отправил своих участников вверх, на ледник, ставить передовой базовый лагерь (ПБЛ).
Моим излюбленным «вторым домом» был лагерь каталонцев, шести альпинистов из Джироны (север Испании). Теснота в их столовой палатке (она была сделана, в основном, из листов пластика) с лихвой компенсировалась их радушием и замечательным кафе. Они хорошо позаботились о своем питании: большой окорок висел у них под крышей, а на столе на почётном месте красовался восхитительный острый сыр.
Каталонцы, как и русские, выбрали более трудный и более лавиноопасный маршрут, чем наш. В отличие от нас, они не собирались поворачивать влево по леднику Ронгбук, а планировали выйти по ледовой стене на восточную сторону Северного седла и устроить там ПБЛ. Имея только трех шерпов, они хотели пройти сложную ледовую стену прямо отсюда до седла и потом проложить маршрут по северному гребню. С такой слабой поддержкой это была весьма амбициозная заявка, даже несмотря на то, что некоторые из них имели высотный (8000 м) опыт.
– Я думаю, нам надо бы побольше шерпов, – доверительно сказал мне одни из каталонцев. Я мог только согласиться. Они ушли из базового лагеря раньше нас, забрав всё с собой, так как для содержания постоянного лагеря у подножья ледника Ронгбук у них не было ни снаряжения, ни людей.
Недостатки нашей столовой палатки вскрывались с каждым прожитым днем. У нас не было обогревателя, и поэтому особенно по вечерам стоял собачий холод. Идя на обед, приходилось надевать перчатки и теплые куртки или комбинезоны.
Роджер быстро стал центром внимания наших первых разговоров в столовой палатке, и мы бесконечно восхищались его работой.
– Уцелели ли эти слоны?
– Что разобьется в следующий раз?
– Кто-то родился на борту?
Роджер терпеливо часами отвечал на эти и массу других вопросов, и его еда к концу ужина стояла перед ним нетронутой и остывшей. С этого места Брайан безжалостно высмеивал нашу одержимость авиацией:
«Правда, Роджер, что у Мессершмита 109 глохнет двигатель?» Или «Ты когда-нибудь сбивал Юнкерс, Родж?»
После каждой еды я возвращался в свою относительно теплую двухместную палатку и растирал замерзшие ноги. По соседству с нашей столовой палаткой стояла столовая шерпов. Если нашу палатку можно было назвать офицерской столовой, то к палатке шерпов больше подходило название рабочий клуб, который существенно ближе прилегал к кухне и поэтому получал гораздо больше тепла. Много было написано о «нашей» и «их» организации питания, но шерпы, по большому счёту, в быту оказались гораздо мудрее. Их столовая была намного теплее и приветливее нашей, с неизменной бочкой алкогольного напитка чанг под рукой, чтобы уберечься от холода.
Наши два, всегда улыбающиеся, лагерных повара Дордже и Дава, постоянно шинковали лук своими заточенными лезвиями мачете в темноте задымленной кухни. Как у любых поваров, у них были плохие и хорошие дни, но казалось, что плохих дней у них больше. Они были гораздо лучшими друзьями, чем шеф-поварами, но ни один из нас не нашел в своем сердце для них добрых слов.
– Хочу, чтобы вы знали, Дордже проработал неделю в главном отеле Катманду, – однажды вечером возвышенно сказал Саймон, обеспокоенный нарастающим потоком жалоб после нескольких дней пребывания в базовом лагере.
– Надо выбрасывать мусор, – последовал чей-то грубый возглас.
Супы, приготовленные на мясном бульоне, приправленные имбирем и большим количеством чеснока, но крайней мере, соответствовали своему названию. Основные блюда были в виде массы, содержащей углеводы с большим количеством риса, макарон, клёцок, с гарниром из вареной капусты и чечевицы со странным запахом. Это всегда выглядело неплохо, только было невкусно.
То, что видели глаза, не соответствовало привычному для нас вкусу. Нарезанная капуста могла иметь вкус варёного мыла, миролюбивая на вид чечевица обжигала язык как чили-перец, и даже смиренные печеные бобы могли оставить долгий привкус дешевого крема после бритья. Трудно было одолеть стремление к обычной пище, и соус к мясу, а также томатный кетчуп вскоре стали очень востребованы.
– Дайте тушёнки! – требовал ежедневно Ал.
– Яйца! Дайте мне, чёрт возьми, яйца, – вторил ему Брайан.
Мы не хотели обижать наших поваров, по, тем не менее, от души веселились каждый раз, когда они приносили еду в нашу столовую. Вернувшись в свою палатку и чувствуя себя предателями, мы с Кисом ели сыр и овсяные лепешки с мятой, не забыв пропустить по глотку бренди «Корвуазье» из моих персональных запасов. Остальные, вроде Тора и Брайана, не имели своих запасов, и желудок их был пуст. Они мало говорили об этом, но их жалобы становились всё громче до самого конца экспедиции.
Изредка, когда страсти накалялись до предела, Саймон снисходительно объявлял, что следующая еда будет походной, и позволял распаковать завернутые в фольгу пакеты с готовой западной пищей. Эти объявления он совершал великолепно, наслаждаясь приливом благодарности, как директор школы, который только что объявил о внеплановых каникулах, и ловко переключал внимание на другие мелкие жалобы, которые бывают в любой экспедиции. Все с нетерпением ожидали «дни походной еды», И только в эти дни я видел, что Брайан ел что-нибудь существенное.
Пока мы судачили о еде в «офицерской столовой», шерпы обсуждали с ламами из соседнего Ронгбукского монастыря о времени, благоприятном для проведения пуджа-церемонии. Это время выпало на утро 14 апреля, как раз за день до нашего выхода в ПБЛ.
Подготовка к пуджа-церемонии началась ещё в Катманду с покупки гирлянд молитвенных флажков, за каждую из которых было уплачено по 200 рупий – пожертвование каждого участника команды. Сразу за лагерем шерпы соорудили двухметровую пирамиду из камней и подготовили еду и питьё, чтобы употребить их во время церемонии. Кису. Нэду и мне не дозволили участвовать в основной части церемонии, так как мы собирались её отснять на пленку, мне же пришлось пожертвовать мою драгоценную литровую бутылку Ирландского виски в надежде, что боги простят нам наше отсутствие.
После завтрака экспедиция в полном составе собралась около пирамиды, одетые во всю высотную амуницию, включая тяжелые пуховые комбинезоны и ветровки. Кошки, ледорубы и обвязки тоже были принесены и сложены около пирамиды, чтобы благословить их вместе с консервами, печеньем и чашами с рисом. Это была колоритная сцена, сыгранная под голубым небом в одни из самых ясных и безветренных дней за все время экспедиции.
Я ожидал увидеть ламу почтенным старцем в оранжевом одеянии, в действительности он оказался молодым непальцем, одетым в светлую флиску и в дорогих солнцезащитных очках. Он сидел, читая молитвы из священной книги, в то время как был зажжен ладан, возносящий молитвы к богам.
Только мы собрались снимать фильм, как забарахлил звукозаписывающий аппарат, видимо, из-за хранения при низкой температуре. Кис предпринял несколько тщетных попыток реанимировать его, по аппарат упрямо отказывался тянуть ленту. Он поменял батарейки и повторил попытку. И снова его постигла неудача. Я стал потеть в своем пуховом костюме. Пуджа – один из эпизодов фильма, который мы никак не могли упустить.
Нэд стал снимать немое кино 16-миллиметровым «Аатоном», а я побежал в палатку за запасной цифровой камерой, забыв, что короткий спринт на такой высоте собьет дыхание.
Когда я вернулся, мы записали звук резервной камерой, скрестив пальцы, чтобы запись получилась синхронной. Это был первый серьёзный отказ оборудования. Я всегда опасался сбоя аппаратуры на горе, но, по глупости, не задумывался о возможном отказе техники в базовом лагере.
Несмотря на трудности Нэду удалось отснять пуджу до самого конца, когда молитвенные флаги были развернуты и закреплены на специально построенных турах. Общий хор с нарастающим рёвом исполнял финальное песнопение, бросая пригоршни риса и цампы (мука из ячменного зерна – культовая тибетская пища) в направлении флагштока. Затем были откупорены бутылки с виски и пивом и произнесены тосты за успех экспедиции
Это было благоприятное начало экспедиции в отличие от пуджа прошлой экспедиции Саймона на Эверест, когда центральный флагшток был сломан ветром через несколько секунд после его установки (плохой знак, наводящий ужас, как на шерпов, так и на остальных участников).
– Эверест, – воскликнул Брайан, подняв стакан, – мы идем не завоевывать тебя, а подружиться! Джомолунгма!
Затем мы разошлись по палаткам. На высоте 5000 метров одного стакана виски вполне достаточно, чтобы вырубить нас на целый день. Я задремал, одолеваемый кошмарами, в которых несчастья преследовали наши камеры: они самопроизвольно выпрыгивали из рюкзаков, проваливались в трещины, сваливались с сераков, гибли под ногами бегущих яков.
Когда я проснулся, то увидел кошмар наяву, – сумасшедший профессор Кис с вольтметром и отверткой в руках, разобранные на части запасная камера и ДАТ – звукозаписывающий аппарат. Какие-то винтики, пружинки и крестообразные детали валялись вокруг него в полном беспорядке.
– Кис! Черт возьми, что ты делаешь?
– Чиню.
– Чинишь? А если ты не соберешь эту штуку? Кис, мы не снимем этот чёртов фильм! Что это, например?
Я указал на печатную плату из ДАТа, которая упала в горный ботинок Киса. Кис посмотрел обиженно.
– Я не совсем уверен, но, думаю, в ней проблема.
Кис всегда был мастером неопределенных ответов, а под нажимом тушевался полностью. Посмотрев на меня взглядом, выражающим: «поверь мне», он подвел итог своим действиям, засунув металлические щупы глубоко в потроха ДАТа, как подпольный хирург при операции по пересадке органом.
– Что стряслось с камерой?
– Микрофон барахлит. Я только снял пластиковый кожух и чуть-чуть перебрал его.
– Я думаю, мне лучше пойти прогуляться.
Не в силах больше смотреть на это, я оставил Киса бормочущим над своим вольтметром и направился в лагерь каталонцев, чтобы узнать, есть ли у них ещё окорок. Когда я вернулся, все работало нормально.
– Да. Немного доверия, – сказал Кис напоследок, перед тем, как мы побрели через морену, чтобы отметить это событие купанием в ледяной реке.
Это была последняя возможность искупаться. На следующее утро был назначен наш выход в передовой базовый лагерь.
