Текст книги "Другая сторона Эвереста (ЛП)"
Автор книги: Мэтт Дикинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
В 14–30 мы начали подъём по одному из самых крутых участков гребня – взлету твердого льда длиной в одну верёвку с вырубленными в нём мелкими ступенями. Увеличение крутизны замедлило темп движения, заставляя нас восстанавливать дыхание практически на каждой ступеньке. Кис тащился позади группы, и я ждал его наверху взлёта.
Дальше мы пошли вместе к тройке, которая остановилась над нами, где крутизна пошла на убыль. Я подумал, что эта обычный привал, каких было множество в течение дня, и снял рюкзак, чтобы достать питьё.
Первым заговорил Брайан, его голос возвышался над порывами ветра.
– Мы должны кое-что обсудить, Мэтт.
– Что случилось?
– По-моему, у нас появились проблемы.
– Мы уже должны подходить к лагерю 5, а прошли только две трети пути но гребню, – сказал подошедший Барни.
– Если так, – вступил в разговор Ал, – то очевидно, мы прошли только полпути, и нам идти ещё часов пять-шесть.
– Тогда надо идти быстрее, и мы дойдем за пару часов.
Я глотнул сока, все ещё не понимая истинного смысла того, о чем здесь говорилось.
– Это не так просто, – продолжал Ал, – видите наверху палатки лагеря 5?
Красная и желтая точки были едва различимы среди нагромождения скал.
– А теперь взгляните вниз на седло.
Я сделал, как он сказал, но не понял, что он имел в виду.
– И что?
– А то, что палатки точно такой же величины. Я думаю, что мы только на полпути.
В разговор снова вступил Барни, его, как всегда, легкомысленная манера говорить не вязалась с серьёзностью слов.
– Если мы будем идти в том же темпе, то придем уже в темноте. Может подняться ветер и тогда мороз прихватит наши пальцы на руках и ногах.
Он отвернулся, чтобы не встречаться со мной взглядом.
Я взглянул на оставшийся путь по гребню над нами. По-моему, мы прошли большую часть пути. Оставалось идти не больше часа? Брайан выглядел уставшим, но ничуть не больше, чем на седле.
– Что вы предлагаете?
Последовала неловкая пауза, прежде чем заговорил Барни.
– Мы думаем, что надо поворачивать вниз.
– Поворачивать вниз? Но мы ведь почти дошли! Зачем? Во мне поднялась волна неподконтрольного гнева.
– Зачем мы здесь? Чтобы идти на вершину или нет?
Порыв ветра был единственным ответом.
– И что будет, если мы сейчас повернем вниз?
– Это будет конец, – Барни повел убийственную линию, – конец фильму и всем моим надеждам.
– Конец? После такой работы? Конец? Вы это серьёзно, Барни? Мы должны штурмовать вершину.
– Брайан, – напирал я, – что вы скажете? Вы не допустите такого завершения, не правда ли?
Брайан принял бравый вид и сказал:
– Мы спустимся, хорошо выспимся, поедим и завтра пойдём снова.
Барни отвернулся, и я понял почему. Если даже мне, новичку на большой высоте, было ясно, что как бы хорошо Брайан не поспал и сколько бы он не съел, он не сможет совершить новый подъём на гребень.
– Мы идем очень медленно, и если мы так медлительны здесь, то на высоте мы попадем в беду, – Ал обернулся к Барни.
Я указал на лагерь 5 и на палатки, которые были отчетливо видны.
– Это абсурд. Вот лагерь. Все, что нам надо сделать – это двигаться, и мы будем там. Мы, слава Богу, гораздо ближе к лагерю 5, чем к седлу. Я чуть не заплакал от отчаяния.
– Это кажется, что близко – расстояние скрадывается, – Ал был спокоен, как всегда.
– Если Брайан пойдет выше, он может не спуститься вниз, так как идет слишком медленно. Да и Кис выглядит не лучше.
– Тогда почему никто из вас не сказал об этом утром? Если нам надо было идти быстрее, почему никто этого не сказал? Почему никто не сказал об этом даже на перекусе? Вы оба знали об этом, не так ли?
Ответа не последовало.
Что будет с фильмом? Что подумает зритель после всех разговоров. Каждый отснятый эпизод ведет к штурму вершины. Каждый знает, что штурм может не состояться. Но все ожидают, что Брайан сделает попытку. В настоящий момент мы не достигли даже того, что удалось Брайану в 1999 году. Если мы снимем, как вы поворачиваете вниз в прекрасный солнечный день в трёх днях пути от вершины, то зрители подумают, как и я сейчас: «На кой чёрт всё это затевалось?»
Никогда я не был так зол. Я взялся за фильм, веря, что Брайан пойдет дальше. Много дальше, и фильм будет сильнее, чем «Галаад Эвереста». Брайан и «Гималайские королевства» убедили меня, и я убедил редакторов четвертого канала и INT в том, что мы снимем то, что никто ещё не снимал. Вот что я собирался сказать им сейчас.
Единственное, чего я не хотел – это делать ремейк фильма уже кем-то сделанного. Поэтому штурм был так важен для фильма. Эпизод, где Брайан в «зоне смерти» идет напролом к вершине, составлял сущность фильма и всех моих надежд.
Я оставался ни с чем. В эти минуты я действительно сомневался, что вообще сделаю фильм. Какой здравомыслящий человек захочет смотреть фильм об Эвересте, который заканчивается несущественным разговором перед началом восхождения. То, о чём говорили сейчас трое участников восхождения, походило на предложение свернуть летний пикник после падения нескольких капель дождя.
– Ничего ужасного в этом нет, – защищался Барни, – мы не можем подвергать жизнь Брайана опасности.
– Я согласен, я не хочу, чтобы Брайан или кто-то ещё выходили за свои пределы, но Брайан был раньше на большей высоте и сейчас находится в хорошей форме. Здесь нет технических трудностей, и дело пойдет лучше, когда мы придем в лагерь 5 и получим кислород. Давайте попробуем. Здесь идти меньше, чем кажется. У нас ещё есть время.
Но ни Барни, ни Ал не пошевелились, мои возражения шли вразрез с их многолетним опытом, который подсказывал им, что мы столкнемся с серьёзными проблемами.
Пока мы спорили, произошло нечто необычное. Ал сказал пару слов, которые мы потом часто вспоминали. С самого утра за нами следом шли двое альпинистов и догнали нас на пути по гребню к лагерю 5. Теперь они брели мимо нас и выглядели очень уставшими. Один из них был молодым парнем лет тридцати славянской наружности. Другой, постарше, с бородой был австрийцем. Мы узнали его – это был Рейнхард Власич, альпинист, имя которого было на слуху в передовом базовом лагере.
– Эти двое идут слишком медленно, – прокомментировал Ал, когда они прошли, – похоже, они идут умирать.
Тогда не было ни малейшей причины думать, что его слова могут оказаться правдой. Я воспринял его леденящий душу комментарий, как образный. В тот момент моё внимание было сконцентрировано на нашей ситуации.
– Так, обсуждение окончено. Всё.
Барни посмотрел на Ала, ища поддержки.
– Да, мы возвращаемся.
– В таком случае мы снимем эпизод, где вы объясняете причины такого решения.
Кис вытащил камеру и отснял моё интервью с Брайаном, Барни и Алом. Брайан всё ещё говорил о повторной попытке на следующий день, но я не очень верил этому, так как одновременно он предлагал и другой план.
– Позвольте Алу. Я дам ему мой молитвенный шарф, он занесет его на вершину, сдержав моё обещание Далай Ламе.
Мы запаковали камеру и в полной тишине стали готовиться к спуску. Атмосфера была крайне напряженная, на грани конфронтации.
Прежде чем начать спуск, я последний раз взглянул на двух поднимающихся по склону альпинистов. Они застыли, опершись на свои ледорубы, сопротивляясь порывам ветра, в двух сотнях метров над нами. Далеко позади них виднелись палатки лагеря 5, они будут там через пару часов, думал я, завидуя их удаче.
Затем мы начали спускаться на седло. Мы с Алом шли впереди, за нами шли Кис и Барни, помогавший Брайану.
Мое сознание застыло между злостью и отчаянием. Через тридцать минут пять месяцев тренировок, планирования восхождения придут к своему бесславному концу.
И что же теперь? Как спасти фильм от провала? Решением этих вопросов был занят мой мозг на всем протяжении спуска к седлу. По правилам нам следовало всем теперь спуститься, освобождая путь для следующей команды. Если кто-то из нас захочет продолжать восхождение, то мы перехлестнёмся с компанией Саймона, уменьшая, таким образом, их шансы на успех. Об этом говорил мне мой истощенный кислородом мозг.
В действительности это я осознал уже на седле, моя логика имела слабину. Команда Б не поднялась на седло сегодня, ей предписывалось сделать это завтра, оставив возможность штурма для членов нашей команды, если у кого-то из нас все ещё будет желание взойти на вершину.
Появилась возможность обратить мой гнев во что-то более полезное, а значит обстановка улучшалась.
Сдерживая гнев, я через двадцать минут спросил Ала:
– Что если двое из нас пойдут на вершину?
Ал выдержал паузу, пока снимал гамаши. Если у него и была тень сомнения на этот счет, то он не подал вида.
– Хорошо. Но как быть с фильмом?
– Мы можем сместить акцент фильма на вас. У нас уже есть достаточно интервью с вами, и Брайан может дать вам свой шарф, полученный от Далай Ламы, чтобы закрепить его на вершине.
– Нам надо получить «добро» у Саймона. Ты готов завтра снова идти на гребень?
Я знал, почему Ал спрашивает об этом. На наш прерванный поход мы истратили дневной запас энергии, которой может не хватить в дальнейшем.
– Я считаю, что все будет нормально, если мы выйдем пораньше. К моменту прихода Барии и Брайана на седло последний был измотан до предела. У него едва хватило сил преодолеть небольшой подъём при входе в лагерь. Я вынужден был с чувством стыда признать, что Барни и Ал были правы относительно состояния Брайана. Снимая его, обессиленно сидящего на земле позади палаток, я испытывал угрызения совести. Ничто, даже мой драгоценный фильм, не стоило того, чтобы подвергать Брайана опасности. Барни и Ал были абсолютно правы.
Когда Барни протянул Брайану бутылку воды, у него едва хватило сил поднести её ко рту. Но у него хватило сил произнести несколько слов в камеру.
– У меня нет больше сил, чтобы идти наверх. Ал, вы сделаете это для меня, он зашелся в приступе кашля.
Позднее мы связались с ПБЛ и сообщили Саймону о положении дел. Он был спокоен, как всегда, и, к удивлению, ничего не сказал, узнав об окончании восхождения Брайана. Барни протянул мне рацию, чтобы я изложил свой вариант.
– Мы с Алом хотим продолжить восхождение и снимать, пока сможем. Хорошо?
Я чувствовал биение пульса в виске во время короткой паузы.
– Да, у меня нет возражений. Что с Кисом?
– Он собирается вместе с Брайаном вниз снимать в базовом лагере.
– Хорошо. Удачи. Свяжитесь завтра вечером из лагеря 5. Ошеломленный скоростью, с которой развивались события, я вернулся в палатку, где Кис заваривал чай. Буквально за несколько часов вся форма экспедиции полностью изменилась. Теперь, вместо Брайана, главным героем фильма становился Ал. Хорошо, что мы имели возможность снимать его в ранних эпизодах, иначе его позднее появление в кадре было бы неожиданностью для зрителя.
И все же нужны были эпизоды, дополняющие восхождение Ала С этими мыслями я воспользовался возможностью пораньше лечь спать.
9
На следующее утро мы столпились у палатки Брайана, чтобы отснять момент передачи шарфа Далай Ламы Алу. Брайан во время аудиенции у этого великого человека в его резиденции в Дарамсале обещал, что постарается укрепить его шарф на флагштоке на вершине. Дважды он не смог выполнить обещание. Возможно, в третий раз шарф достигнет вершины.
– Прочитай молитву о мире во всем мире, – сказал Брайан Алу, – «о мане падме хум», да здравствует алмаз в цветке лотоса!
Через час мы попрощались. Кис оставил одну камеру у себя, чтобы отснять спуск Брайана и записывать разговоры с базовым лагерем. Ал и я уложили рюкзаки и пристегнулись к перильной верёвке, чтобы снова подняться на северный гребень.
Ветер бушевал ещё сильнее, чем накануне. Тем не менее, мы неуклонно поднимались по склону, не делая опасных продолжительных остановок, характерных для предыдущего дня. Морально я был готов к гребню, необходимость двигаться быстро твёрдо сидела в моей голове, и я был сосредоточен на поиске темпа, который мог бы выдержать физически.
Ал чеканил шаг, двигаясь, как всегда, мощно, останавливаясь только, чтобы поправить шапочку и ветровку для лучшей защиты лица от ветра.
Я перестал считать шаги между каждым вдохом и выдохом, а стал выбирать ориентиры на гребне – выступающие камни или светло-оранжевые вспышки кислородных баллонов и задавать себе время для подхода к ним.
Всё вчерашнее благодушие улетучилось. Я ощущал, что все мои действия сегодня и завтра будут находиться под пристальным контролем Ала. И так же как в случае с Брайаном, он повернет назад, если заметит мою слабость. Ал знал о моём незначительном высотном опыте и не позволил бы отправиться на штурм, если это могло бы привести к беде. Его инстинкт гида никогда не допустил бы этого.
Удивительно, но мысль работала гораздо острее, чем вчера. Возможно, набор высоты оказался не просто потерей времени. Хотя мы и потратили немало сил на потерянный, по сути, день, дополнительная акклиматизация, которую мы при этом получили, дала нам возможность подниматься во второй раз на высоту 7500 метров без помощи кислорода.
«Лезь высоко, сип низко», – наиболее часто цитируемый афоризм, которому мы, собственно, и следовали. Через три часа почти непрерывного движения (в два раза быстрее, чем накануне) мы оказались в том месте, откуда вчера повернули назад. Ветер начал усиливаться и стал забрасывать нас осколками черных скал и кусками льда. Хорошо, что ветер был западный. Если бы он дул в лицо, нам, вероятно, пришлось бы остановиться. Сильные порывы, буквально, валили нас с ног. Мы низко пригибались к гребню, вбивая кошки всеми зубьями для сохранения устойчивости.
Я обратил внимание, что Ал пристегнулся к перилам (в течение последних недель экспедиции он делал это крайне редко). Мы оба решили, что без спасительных перил двигаться опасно. Наша скорость досадно уменьшилась, и потребовалось ещё полтора часа, чтобы выйти на снежник. Теперь нам бы не помешало укрытие для отдыха, но такового не было. Северный склон не предоставляет никаких убежищ от ветра Мы сели посреди рвущего потока, с трудом перекрикивая его.
Пяти минут было достаточно, чтобы наши ноги и руки онемели. Мы двинулись по скалам, следуя запутанным ветром верёвкам, которые, судя по виду, провисели здесь не один год.
Я думал, что в лагерь 5 мы доберемся быстрее, так как не учёл эффект приближения, возникающий при наблюдении прямо по линии гребня. Палатки казались значительно ближе, чем они были на самом деле. Барни и Ал оказались снова абсолютно правы, переход к лагерю 5 отнюдь не легкая прогулка по твердому снегу.
Действительно, путь был утомительным, с частыми большими ступенями и обломками скал под ногами. О каком-нибудь ритме не могло быть и речи. Зубья кошек цеплялись за перила, что часто усложняло поиск маршрута. Многие из перильных верёвок были навешены, когда гребень был в снегу, и теперь, когда снег сошел, бесполезно болтались на скалах.
Во время одной из частых остановок я наблюдал черных как смоль птиц, которые, используя восходящий поток ветра, набирают высоту. Этих летающих «шакалов» верхние склоны привлекают большим количеством отбросов, оставленных после себя альпинистами на стоянках. С приходом весны брошенные остатки еды и трупы погибших альпинистов вытаивают из своего снежного укрытия.
Весна – хорошее время года в Гималаях, если вы уборщик мусора, снабженный крыльями,
Меня позабавило, что столь маленькие создания могут успешно противостоять ветру, который буквально сдувал нас с ног, и что ещё более интересно, – им хватало кислорода на высоте свыше 7500 метров. Хотелось бы знать, какой у этих птиц «потолок», и, может быть, кто-то из них смог бы залететь на вершину?
Птицы набирали высоту невероятно быстро, подстраивая крылья под каждый новый порыв ветра. Возможно, наш семичасовой подъём занял бы у них несколько минут. В полном восхищении я наблюдал за этими птицами, пока они не скрылись из виду.
Глядя вперёд, я не заметил, что сзади нас наползло облако. Теперь оно полностью заволокло нас, уменьшив видимость менее чем до десяти метров. Фигура Ала периодически исчезала в тумане, но я предпочитал облако ветру, который, слава Всевышнему, немного утих.
Внутри облака звуки приобретали совершенно другие свойства. Резкие удары металла по камню звучали приглушенно, замирая, и впервые после выхода с Северного седла я понял, что слышу своё дыхание. Сознание того, что мы высоко в Гималаях, было полностью утрачено, поскольку мы были лишены каких-либо визуальных ориентиров. Если бы не разрежённый воздух и кислородные баллоны, разбросанные вдоль маршрута, можно было предположить, что мы находимся на высоком гребне в Альпах.
– Палатки! – донесся до меня крик Ала из тумана.
Лагерь 5 выглядел не так, как я этого ожидал. Я представлял себе ровную площадку на гребне, где достаточно места для десяти – пятнадцати палаток. В действительности это был вообще не лагерь, как, например, ПБЛ или лагерь на Северном седле. Он представлял собой ряд очищенных площадок, растянувшихся на полкилометра вдаль северного гребня. На наиболее роскошных площадках могло бы уместиться четыре или пять палаток, на большинстве же – от силы, одна-две. В сущности, здесь тоже не было защиты от ветра. Поскольку мы точно не знали, где палатки «Гималайских королевств», единственным способом найти их оставалось идти до тех пор, пока мы на них не наткнемся.
Я не знал, как долго будет продолжаться этот поиск, и вскоре обнаружил, что моё тело перестало меня слушаться. В подсознании сидела мысль, что прибытие в лагерь 5 означает отдых. Как у солдата, который нашел контрольную точку и убегает от неё, чтобы закончить марш-бросок, в моем мозгу кипел безотчетный гнев на ту лишнюю работу, которую нам приходилось делать. Я внушал себе, что осталось всего пять минут, потом полчаса, но прошел час, а мы все ещё брели вдоль гребня.
Всякий раз, когда мы находили новые палатки, в моих ногах появлялись силы. Может это наш лагерь? Нет, опять не он. Моя психика совершала очередной провал. Я часто останавливался, заваливался на бок и вглядывался во мрак. Все мотивировки улетучивались, когда я начинал сомневаться, что мы когда-нибудь найдем палатки – заставить себя подняться и идти было невозможно.
Ал, который был в лучшем состоянии, ждал меня, предаваясь любимому занятию – просматривал мусор на старых стоянках.
– Смотри, похоже, здесь были японцы, – бормотал он, показывая мне сделанный из фольги пакетик соуса для макарон.
Я пробурчал односложный ответ, но моё внимание было рассеянным. Высотный «таракан» в моей голове зашуршал снова. Что за проблема с поиском лагеря 5? Кто этим занимался? Зачем идти через все эти мучения? Тут полно палаток – занимай и спи в любой.
Видимость улучшилась, приоткрыв ледник под нами. Открылась Чангцзе, а под ней Северное седло. Я смог различить только маленькие пятна нашего лагеря, где сегодня отдыхала команда Б.
Когда мы преодолели очередной маленький подъём, то обнаружили три палатки. Ничего не подозревая, мы отдыхали минут десять – пятнадцать всего в нескольких метрах от них. На шум высунулась голова Мингмы.
– Сюда!
Мы сели перед палаткой шерпов и стали пить горячий чай из термосов. Последние два дня шерпы ждали нас и вздохнули с облегчением, когда мы подошли. Они спали с кислородом, который помогал им, но, тем не менее, хотели бы быстрее покинуть лагерь 5.
– Байи пошёл вниз? – Лакра назвал Брайана по-шерпски.
– Да, Байи спекся, – ответил Ал.
– А остальные?
– Саймон подойдет завтра с Роджером, Тором и Сандипом.
– Ладно. Мы идем в шестой завтра.
– Да. Какая будет погода?
С профессиональным видом человека, проведшего жизнь в условиях изменчивой гималайской погоды, Лакра высунулся из палатки и глянул на вершину.
– Возможно, будет сильный ветер.
Я постоянно открывал для себя магическое действие чая. Пока Ал обсуждал с шерпами детали завтрашнего восхождения, я начал замечать, в какой грязи установлены наши палатки.
По площадке были разбросаны искромсанные остатки брошенных палаток с развевающимися на ветру фирменными лентами. Куски верёвок, остатки пищевых упаковок, клочья одежды – все это валялось почти на каждом дюйме льда. Острые металлические колышки от палаток с привязанными, уходящими в никуда растяжками, торчали под немыслимыми углами. Большие участки льда были желтыми от мочи, повсюду валялись замерзшие фекалии.
Этот мусор, видимо, собирался годами, по мере того как экспедиции бросали своё снаряжение или оно было повреждено штормами. Унылое место, грязное и безжизненное. Было желание как можно быстрее уйти отсюда.
Наиболее привлекательным знаком была куча кислородных баллонов, которая возвышалась по соседству с палаткой шерпов, на площадке, вырубленной изо льда. Их наличие свидетельствовало о большой работе по переноске грузов, проделанной нашей командой шерпов, а, следовательно, об их высоком профессионализме.
Мы разложили свои коврики и спальные мешки в палатке и затем затащили в неё пару кислородных баллонов. Я установил расход кислорода полтора литра в минуту и надел маску. Раньше мне не приходилось пользовался кислородной поддержкой, если не считать пары вдохов, которые я сделал в базовом лагере для проверки оборудования.
Здесь, на высоте 7600 метров, сразу почувствовался эффект от струйки чистого кислорода. За три-четыре минуты я избавился от приступа головной боли, которая преследовала меня весь день. Через десять минут не осталось и следа от тошноты, а через пятнадцать минут я уже радостно смеялся. Любому медику я мог бы поклясться, что реально ощущал, как кислород проходит по моей крови, неся тепло замерзшим пальцам рук и ног.
– Ал, вы не поверите, что происходит, когда ты это надеваешь…
Ал был занят разборкой своей ноши и не подключился ещё к кислороду.
– Да?
Я знал, что у Ала два мнения по поводу использования кислорода. На К-2 и другие восьмитысячники он ходил без него. В глубине души он, наверное, чувствовал, что использование кислорода может скомпрометировать его как сильнейшего британского высотника. И все-таки он надел маску и через некоторое время тоже заулыбался.
– Я понял, что вы имеете в виду. Это неплохая штука.
Мы поэкспериментировали с регулировкой клапана, устанавливая разные уровни подачи кислорода. Трудно уловить большую разницу между расходом в один и полтора литра в минуту; но пол-литра оказалось явно маловато. Увеличение до двух литров в минуту было просто лишним для наших изголодавшихся по кислороду организмов.
Ал заметил, что здесь должны быть три лишних баллона для Брайана, Барии и Киса. А это означало, что каждый из нас может израсходовать за ночь не один, а два баллона. То же самое касалось и лагеря 6. Саймон с самого начала обещал, что кислорода будет достаточно для всех, и тот дополнительный запас, который теперь у нас оказался, может быть крайне полезным, если непогода задержит нас в лагере 6.
Кислород не только прогнал мою головную боль и депрессию, я вдруг почувствовал голод, то же самое произошло и с Алом. Мы съели каждый по два дорожных набора и фисташек, которые я принес с собой из ПБЛ. Затем мы вытащили камеру и отсняли короткий эпизод приготовления и приема пищи в палатке. Я отснял, как Ал надевает кислородную маску и залезает в спальный мешок, а Ал – меня за едой, когда я сетовал на нехватку калорий, набивая рот говяжьей тушенкой с клёцками.
Пользуясь остатками света, Ал вышел наружу и снял вид Пумори.
– Сними площадку, – прокричал я, – и убедись, что видно дерьмо и разодранные палатки. – Хорошо.
С наступлением темноты я стал искать фонарь в своем рюкзаке. Первая и вторая попытки оказались безуспешными. Тогда мне пришлось выложить все содержимое рюкзака на пол палатки. Безрезультатно. Я изменил положение и обшарил спальник, обыскал все углы палатки, всю разбросанную одежду, и Ал тоже проверил свою сторону палатки. Фонарика нигде не было.
Я был абсолютно уверен, что сегодня утром положил фонарь в рюкзак. Я отчетливо помнил, как проверил две запасные лампочки и батарейки, которые были приклеены скотчем к фонарику. Но теперь все это исчезло.
Серьезность этой потери была гораздо большей, чем невозможность посветить ночью в палатке. Она полностью исключала моё восхождение на вершину. Пять или шесть часов восхождения должны проходить в темноте.
Я обыскивал рюкзак снова и снова с нарастающим чувством отчаяния. Я проклинал себя за эту ошибку. Здесь негде было взять запасной фонарь, попытка же одолжить его в другой экспедиции означала просто поставить их в аналогичное положение. Как мог я быть столь беззаботным?
– Может быть, ты выронил его на одной из остановок, когда снимал фильм? – голос Ала звучал сочувственно, но я знал, что он всегда прав. Моя глупость могла также сорвать и его восхождение.
Я перебирал в памяти весь день. Была только одна остановка, на скалах, когда я залезал глубоко в рюкзак за батарейками. Может быть, тогда и выпал фонарь?
Наступило время шестичасовой связи. Я попросил узнать у Саймона, не нашли ли они фонарь в палатке на седле. Ал связался по рации.
Пока он разговаривал с Саймоном, я обдумывал суровую реальность. Даже если они найдут фонарь, он не попадет ко мне, пока команда Б не поднимется сюда на следующий день. Поскольку я не смогу идти в темноте в лагерь 6, а в лагере 5 будет слишком мало места, мне придется идти вниз. Меня трясло от непереносимой жалости к себе. Потерять все из-за одной маленькой оплошности. Я ненавидел себя за свою небрежность. Но где же фонарь?
К моменту связи команда Б благополучно поднялась на седло и теперь отдыхала. Саймон обрадовался, услыхав, что лагерь 5 в хорошем состоянии, и сказал, что в палатке, оставленной мной накануне, фонаря не обнаружили.
Ал выключил рацию.
– Он должен быть здесь.
Я начал очередную стадию поисков, ощупывая каждую отдельную вещь, и затем методично, насколько я мог это сделать в судорожном состоянии, разбирал кучу. Ничего.
Вдруг обнаружив складку на стенке палатки, я просунул под неё руку и вытащил фонарь. Невероятно, как я не нашел его раньше. Оставалось только предположить, что мой мозг все ещё работает в пол-силы.
– Всё, конец панике, – Ал поставил кипятить следующую порцию волы.
– Слава Богу, – я вздохнул с облегчением.
У меня снова появились шансы взойти на вершину.
Мы снова связались с Саймоном, чтобы сообщить ему, что фонарь найден. Остаток вечера мы провели за чаем и горячим шоколадом. К 21–00 мы были готовы ко сну. Спать в маске было тяжело. Русское оборудование было неудобным, ремешки крепления постоянно врезались в какую-либо часть лица. Выпускная система была тоже неэффективной – маленькие лужицы ледяной жидкости периодически собирались внутри выпускного клапана. Мы вертелись с боку на бок в поисках более удобной позы, и это приводило к попаданию в горло отвратительной слюны.
Но как бы трудно не было спать в маске, спать без неё было гораздо хуже. Я провел бессонную ночь, просыпаясь всякий раз, чтобы поправить маску, когда она начинала съезжать, и проверить поступает ли кислород.
Ветер тоже не способствовал сну, иногда затихая до шепота, он вдруг налетал с невероятным треском.
В 5-00 я услышал, что шерпы зашевелились, собирая снег для утреннего чая. В 6-00 мы зажгли нашу газовую горелку. С первыми лучами Ал высунул голову из палатки проверить погоду.
– Ну, как?
– Так себе. Облачно.
– Встаем?
– Ветер. Посмотрим, как пойдет.
Мы собирались медленно и методично, проверяя каждую вещь перед тем, как уложить её в рюкзак. Удивительно, какой беспорядок можно устроить в двухместной палатке. Я специально проверил на месте ли фонарь. Затем наученный горьким опытом, проверил его снова.
Ал осмотрел палатку.
Мы приладили баллоны к рюкзакам и вышли в лагерь 6, поддерживая себя первое время кислородом.
***
Первым препятствием на нашем пути оказался крутой снежник, расположенный прямо за площадкой. Даже с кислородом этот подъём требовал большого напряжения сил в столь раннее время. Надо было идти на передних зубьях кошек и забивать ледоруб глубоко в снег, для устойчивости.
Отдышавшись наверху снежника, я посмотрел на индикатор кислорода, чтобы проверить работает ли он. Я не был уверен, поступает ли воздух вообще, но индикатор показывал, что устройство работает.
Я думал, что с кислородной поддержкой восхождение будет проходить как на уровне моря, но это было ошибкой. Кислород несомненно помогал, по после каждого резкого движения следовали головокружение и одышка.
Было очень полезно втянуться в определенный ритм, поэтому мешал ветер. Первые тридцать минут с момента выхода из палатки мы преодолевали такой ураганный ветер, с каким ещё не приходилось встречаться на горе. Северный гребень с его длинными понижениями к Восточному Ронгбуку, сужаясь, становился местами совершенно незащищенным от ветра, и нам приходилось все чаще останавливаться, чтобы нас не сдуло. Порывы ветра были ужасны и впечатляющи. Пару раз меня физически сбивало с ног, я падал на колени, обеими руками вцепляясь в камни, которые попадались под руки.
После часа такой битвы возникли первые сомнения. Как долго мы продержимся в этих условиях? Меня одолел болезненный страх, что Ал решит, что ветер слишком силён, и прекратит восхождение. Каждый раз, останавливаясь протереть очки или немного отдохнуть, он вглядывался на запад, откуда дул ветер, оценивая обстановку. Там было множество разрозненных облаков, что не предвещало шторма. Мы лезли вверх.
Я был так увлечён процессом принятия вертикального положения, что не заметил спускающегося альпиниста, пока не столкнулся с ним нос к носу. Это был Джон, лидер норвежской экспедиции. Он спускался вниз после бедственного пребывания в лагере 6. Он шёл с трудом, держась за грудь, лицо его перекашивало от боли при каждом кашле.
– Что с тобой? – спросил его Ал.
– Горло. Я прокашлял всю ночь и думаю, что сломал ребро. Пока он говорил, сильный кашель раздирал его, сгибая пополам.
Мы знали, что это его третья попытка взойти на Эверест.
– Как остальные ваши участники?
– Они вышли из лагеря утром…, но ветер…
Он повернулся лицом к гребню, мимо которого проносились облака, и пожал плечами.
– Что с австрийцем?
– Плохо. Он в коме. Отёк легких и головного мозга.
– Черт!
Мы слышали, что Рейнхард попал в беду в лагере 6, но эти новости говорили о безнадежности его состояния. Мы несколько минут стояли молча.
– Ну, пока. Удачи.
Он поднял свой ледоруб и продолжил одинокий спуск, звуки его кашля утонули в порыве ветра.
Поздним утром мы подошли к тому месту, где маршрут уходит с северного гребня, и пошли траверсом с подъемом по северному склону. Здесь нам надо было быть особенно внимательными, чтобы не сбиться с пути. Свою оплошность мы поняли, когда сильно отклонились от маршрута, и теперь нам предстояло сделать большой крюк к лагерю 6.