Текст книги "Другая сторона Эвереста (ЛП)"
Автор книги: Мэтт Дикинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Ал определил направление, и мы пошли траверсом снежных полей с поясами разрушенных скал. В послемуссонный период этот склон лавиноопасен, посейчас в предмуссонный период снег был плотный и устойчивый. Снежный вариант был предпочтительней скального.
К полудню ветер усилился, облачность поднялась, и вскоре мы лезли в белом тумане, как и к лагерю 5.
Чтобы не думать об усилиях, которые требовались при каждом шаге, я повторял свою старую мантру – «каждый пройденный вверх метр означает, что осталось идти на метр меньше». Слова, повторяемые снова и снова, гипнотически действовали на моё сознание, погружая его в состояние, близкое к трансу. На верхнем крае каждого снежника я останавливался и пытался оценить, сколько же вертикальных метров мы отвоевали у горы. Идя траверсом, мы набирали высоту медленнее, чем на гребне. Полчаса тяжелой работы давали примерно пятнадцать – двадцать вертикальных метров.
Из-за крутизны склона мы не видели лагерь 6. как, впрочем, и вершину. Когда открылась вершинная пирамида, моей единственной мыслью было – как до неё ещё далеко. Траверс со всей очёвидностью показывал необъятность склона. Шли часы, а вершина все ещё была в километрах от нас и в километре над нами.
Тем не менее, за эти утренние часы мы миновали отметку 8000 м. Теперь мы находились непосредственно в «зоне смерти», гак швейцарский физик охарактеризовал это место в 1952 году и описал его:
«Жизнь висит на волоске, организм, измотанный подъёмом, может за короткое время перейти из сонного состояния к белой смерти. Это зависит, в первую очередь, от возраста субъекта, и, во-вторых, от запаса его сил».
Время шло, и надо бы было двигаться быстрее, погода была по-прежнему сомнительная.
К середине дня пошёл легкий снежок, и облака сгустились над нами. Мой оптимизм быстро иссяк. Если снег повалит сильнее, он сведет на нет весь наш прогресс.
Но снегопад кончился так же быстро, как и начался, а вместе с ним ушла и облачность. В двух шагах небо было голубым, а облака опустились на уровень седла.
Когда мы дошли до первых палаток лагеря 6, я вспомнил своё состояние при подходе к нижним палаткам лагеря 5. Необходимость поиска следующей «ровной площадки» вселяла в меня ужас, и все-таки, несмотря на усталость, я подготовил себя морально для выполнения дополнительной работы – добраться до своих палаток.
Оказалось, что я напрасно беспокоился. Площадки под палатки в лагере 6 были разбросаны по довольно большой площади, но перепад высот между нижними и верхними палатками не был таким большим, как в лагере 5. Через полчаса мы добрались до своих палаток.
Шерпы пришли сюда двумя часами раньше и уже заняли одну из двух палаток, которые были установлены на прошлых педелях. Как и в лагере 5, кислородные баллоны были аккуратно сложены в стопку.
Я выпил последние капли сока из бутылки, снял рюкзак и лег отдохнуть. Прошло довольно много времени, прежде чем моё дыхание пришло в норму, и ещё через какое-то время мой мозг стал способен воспринимать окружающий мир.
Лагерь 6 на высоте 8300 метров – высочайший лагерь в мире, и это чувствуется. Перепад в 600 метров по сравнению с лагерем 5 открывает более величественный вид. Ледник Ронгбук виден на всем его протяжении, когда облачность не закрывает его. Если бы не слой тумана на севере, мы могли бы увидеть монастырь.
Перспектива, открывающаяся с седла, тоже более впечатляющая, чем из лагеря 5. Так как мы траверсировали склон довольно долго, теперь под нами была его западная часть и за ней прочищенный лавинами юго-западный склон Чангцзе.
Где-то в основании склона был лагерь каталонцев. Мы мало слышали о них, кроме того, что один из их участников был отправлен в Катманду с подозрением на неполадки в сердце. Отсюда было видно, что висячие ледники западной части более протяженные, чем их восточные собратья. Кроме того, маршрут каталонцев был открыт преобладающему сильному западному ветру, тогда как наш маршрут, по восточной стороне, был на некотором протяжении защищён от него.
Я не завидовал каталонцам. Их шансы забраться на гору осложнялись западным маршрутом на седло и, практически, отсутствием помощи шерпов. Мы были в более привилегированном положении, имея значительные запасы кислорода и еды, ожидавшие нас в лагере 6.
Две палатки стояли в пятнадцати метрах друг от друга. Палатка шерпов в верхней части снежника, наша была установлена на довольно узкой площадке в середине него. Обе палатки имели неудобный уклон, так как площадки под них были меньше, чем нейлоновое дно палатки. Оттяжки палаток были закреплены за снежные столбы и близлежащие камни.
Джайалтсен подошел поговорить с Алом.
В базовом лагере я заметил, что он всегда был в движении, перемещаясь прыгающей походкой. Сейчас он шёл медленно, очевидно, сильно устал.
– Когда вы собираетесь выходить?
Ал отложил свою кислородную маску, чтобы ответить.
– Проснемся в полночь. Выйдем в два.
– Хорошо.
Джайалтсен показал нам место в снегу с припрятанными баллонами с кухонным газом и потащился вверх по снежнику в свою тесную палатку, где его ждали Мингма и Лакра.
Мы с Алом сидели настолько уставшие, что не могли даже говорить, а только смотрели на облака, которые собирались над Ронгбуком. По нашей оценке в одной из зон были установлены около десяти жилых палаток. Признаков жизни в них не наблюдалось.
Нудный голос в моей голове твердил, что нужно успеть отснять лагерь 6, пока облака не закроют обзор. Когда я попросил об этом Ала, он, несмотря на усталость, без всяких жалоб поднялся на ноги, чтобы выполнить мою просьбу, впечатляя своей исполнительностью.
Пока Ал фотографировал, я мог только снять кошки, снеговые гетры и заползти в палатку. Вдруг обе мои ноги свела судорога, и теперь я снова стал думать, что моё восхождение завершилось. Виновницами оказались самые длинные в человеческом теле мышцы, которые идут от ягодиц до лодыжек, они оказались заблокированными, пока я растирал пальцы ног, чтобы снять боль.
Ал, проделав операторскую работу, нарезал несколько снежных блоков, чтобы натопить из них воды, а также выложил при входе в палатку маленькую площадку из плоских камней для газовой горелки. После нескольких неудачных попыток разжечь горелку незадолго до наступления темноты мы получили первые драгоценные кружки воды.
Интерьер палатки состоял из колец верёвки и упакованных в базовом лагере продуктов. Разорвав свой собственный пакет, я мог только удивляться тому набору продуктов, который я составил раньше. Салат из тунца теперь вызывал спазмы в животе. Только одного вида рыбы на этикетке было достаточно, чтобы вызвать прилив тошноты. Рыба и высота плохо совмещаются.
Мы открыли пакеты с продуктами Ала, Брайана и Барни, здесь еда была получше. Самым хорошим продуктом оказались мюсли, которые я добавил в кружку с горячим шоколадом. Затем мы подогрели пару заморозок и съели их, вдыхая кислород между глотками.
Закат, должно быть, был великолепен, но я видел только отблеск красного света, отраженный от кислородного баллона, лежащего около палатки. Я стремился сохранить каждую каплю энергии и выходить из палатки для фотографирования не входило в мои планы, как бы красиво не было вокруг.
Нашей главной темой дискуссии был кислород. Так как трое участников выбыли из дальнейшей борьбы, у нас появилась возможность взять по лишнему баллону кислорода на штурм. Аргументом «за» была возможность установить более высокий расход кислорода. Аргументом «против» – дополнительные шесть килограммов, требующие серьёзных физических усилий. Мы решили отложить спорный вопрос до наших сборов перед выходом. Действительно, когда настало время, Ал решил взять дополнительный баллон, а я решил не брать.
Когда к 20–00 мы уже растопили третью порцию снега, снаружи послышались шаги. У человека, склонившегося у входа в палатку, были красные полные отчаяния глаза. Им оказался венгерский альпинист, который вместе с австрийцем Рейнхардом Власичем пытался взойти на Эверест с севера без кислорода.
Он заговорил по-французски, но когда увидел наши непонимающие лица, перешел на английский.
– Мне надо…. не могли бы вы как-нибудь помочь…, немного кислорода и горючего. Его речь была сумбурна и малопонятна.
– Располагайтесь и успокойтесь. Что случилось? – Ал освободил для него немного места у входа в палатку.
– Мой друг погибает. Я хочу, чтобы вы помогли мне снасти его. Мы в той палатке, рядом. Он указал направо.
– Вы говорите о Рейнхарде?
– Да. О Рейнхарде. Он погибает. Если мы не спустим его вниз, он умрет. Вы должны помочь мне.
– Что сказал норвежский врач? Он смотрел его?
– Да. Сегодня в полдень.
– И что он сказал?
– У него отёк легких и головного мозга.
– Он в сознании?
– Он в коме.
– Если он в коме, ему суждено погибнуть. Никто не сможет снять его отсюда. У вас есть кислород?
– Кончился. Можно мне взять баллон?
– Вы можете взять столько, сколько вам нужно. У вас сеть редуктор?
– Есть, и если мы пойдём сейчас, то сможем его спасти.
– Как? – Ал сохранял ледяное спокойствие.
– Я не знаю. Мы сможем нести его. Я должен что-то делать. Венгр терял рассудок и от собственного бессилия начал злиться на нас.
– Мы ничего не сможем сделать. Сколько бы людей не было здесь, нам не спустить его в лагерь 5. Вспомните о скалах, как вы собираетесь спускать его по ним?
Венгр успокоился. В глубине души он понимал, что Ал прав. Даже если бы Рейнхард был в сознании, спасти его было бы невозможно. Тот факт, что он находился в коме, здесь, на высоте 8300 метров, был равносилен смертному приговору.
– Как долго, по вашему мнению, он протянет?
– Не знаю. Он еле дышит.
Мы с Алом переглянулись. Одна и та же мысль одновременно пришла в наши головы – венгр решил оставаться со своим другом до самого его печального конца, что подвергало его собственную жизнь опасности.
– Послушайте, ваш друг погибнет, это очевидно, вам необходимо спускаться, иначе вы тоже погибнете. Вы понимаете?
Ал говорил напористо, изо всех сил стараясь довести мысль до заторможенного сознания венгра. С большим трудом это ему удалось.
– Если вы останетесь здесь, то умрете завтра ночью. Поэтому сейчас возьмите два баллона, переночуйте и с рассветом идите вниз в лагерь 5. Хорошо?
Венгр медленно кивал головой.
– Вы и так сделали всё, что могли, оставаясь с ним, но его не спасти. Если вы и дальше останетесь здесь, вы подвергнете опасности другие жизни. Вы в состоянии спускаться завтра самостоятельно?
– Да.
Его ответ был едва слышен. Он подхватил два баллона и вышел в ночь.
– Странная вещь, – неприятное воспоминание вернулось ко мне.
– Что?
– Когда вы и Барни решили повернуть назад Брайана, вы увидели Рейнхарда и его товарища, и сказали, что, возможно, они идут погибать.
– Это правда. Та скорость, с которой они тащились, могла привести их к беде.
Затем вспомнился наш разговор с Алом перед отлетом в Катманду.
– Вы помните наш разговор в Хардфордшире, когда вы приехали к нам за несколько недель до начала экспедиции? Вы предсказали, что такое может случиться. Вы сказали, что в лагере 6 мы можем встретить кого-нибудь в таком состоянии. Вы даже уточнили, что этот кто-то будет из Восточной Европы.
– Да я помню.
– Не кажется ли это вам довольно странным?
Ал ненадолго задумался.
– Нет, почему же. Сейчас столько неорганизованных групп идет на Эверест, что было бы просто удивительно не встретить здесь кого-нибудь, попавшего в беду.
На этом мы закончили дискуссию и продолжили готовить еду, но из моей головы не выходил недавний разговор с венгром. Почему я не испытывал больше сострадания к нему? Почему мы не предложили ему, по крайней мере, пойти и проверить Рейнхарда, а вдруг он поправится?
Правда в том, что гора обесчеловечила меня, снизив порог чувствительности. Известие о неминуемой смерти Рейнхарда скорее удивило меня, чем шокировало. Такая подмена казалось нормой. Мое сознание твердило мне, что это лагерь 6 на высоте 8300 м, что здесь люди умирают, если что-то у них пойдет не так. Рейнхарду не помочь. Нам тоже. Идя на такую высоту, мы все добровольно заключаем с горой неписаный договор, который гласит: «Я ставлю себя в такие условия, в которых я могу умереть». Поэтому такая роскошь как жалость и сострадание часто оказывается оставленной в базовом лагере вместе с другим ненужным багажом. Если бы мы принести эти эмоции с собой, возможно, нуждались бы в них по отношению к себе. Я начинал понимать, что в действительности означает «зона смерти».
10
В 23–20 Ал погрузился в лёгкий сон, его ритмичное дыхание приглушалось кислородной маской. В полночь должен начаться день штурма.
Хотя мой организм жаждал сна, о нём не могло быть и речи. Я лежал как ребенок в канун Рождества с широко открытыми глазами, ожидание пронизывало меня как всплеск адреналина. Я лежат совершенно неподвижно, натянув на голову промерзшую ткань вкладыша.
Уставившись в темноту, внимая ветру, резвящемуся вокруг, я ощутил себя входящим в состояние спокойствия, свойственное буддистскому монаху. В своей длинноволосой юности, начитавшись Карлоса Кастанеды и Алдоуса Хаксли, я часто пытался мысленно погружаться в другое состояние сознания. Как я пытался!
Сидя в позе полулотоса в освещенной свечами спальне, окуренной благовониями, под вызывающие транс звуки гонга я ждал погружения в астральный мир. Но как бы долго я не стоял в очереди за билетом, моё путешествие так и не начиналось. Видимо, серые пригороды Лондона – не лучшая стартовая площадка для путешествия в Нирвану.
Теперь, заключенный в тонкую пластиковую капсулу, возвышаясь над всем остальным миром на 8300 метров, я непроизвольно погрузился в эйфорический транс. Маленькая палатка «Квазар» вдруг увеличилась до собора, её купол превратился в парящие в воздухе гигантские арки. Шипение кислорода в моей маске стало музыкой, похожей на звуки флейты, ветер нашёптывал слова напутствия на день грядущий.
Музыка затихла, И на её месте возникли глухие удары, отзывающиеся эхом в задней части моего черепа. Сменились и видения, теперь я ощущал себя, ныряющим в море, и мои легкие заполнялись водой.
Затем я проснулся, задыхаясь и бешено глотая воздух. Оказывается, вот почему затихла музыка – кислородный баллон был пуст. В смятении я никак не мог найти свой фонарик, а потом справиться с замерзшим клапаном регулятора на пустом баллоне.
Теперь наша палатка украсилась топким слоем инея, который при каждом движении осыпался мелкими кристаллами, морозя открытые участки кожи.
Переставив клапан на новый баллон, я установил расход, равный одному литру в минуту, и утомленный зарылся обратно в спальник.
На этот раз сладкая дрема ушла, уступив место горькой. Вдруг я вспомнил, что в десяти метрах от нашей палатки умирает Рейнхард, без всякой надежды на помощь.
Лагерь 6, который совсем недавно казался таким приветливым убежищем, когда мы добрались до него, теперь стал местом тревожным и устрашающим. То, что ничего нельзя было сделать для Рейнхарда, поставило все на свои места – все под контролем у горы. Высота со всеми её губительными действиями может забрать жизнь у сильного здорового альпиниста также легко, как у слабого ребенка. Перед лицом этой невидимой силы наше собственное предприятие казалось хрупким и обреченным на провал.
Оставшиеся двадцать минут до полуночи я лежал, одолеваемый холодным ужасом, и молился о том, чтобы не испортилась погода, чтобы выдержать предстоящее испытание, и что самое главное, не наделать ошибок. Чувство неуверенности в собственной альпинистской сноровке преследовало меня с самого начала экспедиции. Теперь я опасался какого-нибудь ляпсуса, неожиданного падения, неловкого обращения со снаряжением, как это уже случилось с «восьмёркой» на седле, всех тех ошибок, которых я старался избежать с самого начала восхождения. В день штурма даже малейшая ошибка может привести к гибели.
От этого, вероятно, погибли Мэллори и Ирвин.
Полночь. Включился электронный будильник Ала, и я услышал приглушенные звуки из палатки шерпов. Ал проснулся, и мы приступили к утомительному занятию – разжиганию газовой горелки.
Зажигалки загорались ещё более неохотно, чем в лагере 5. Потребовалось раз сорок – пятьдесят чиркнуть зажигалку большим пальцем, прежде чем удалось извлечь пламя из замерзшего газа. К тому моменту, как я преуспел в этом, из моего пальца, на котором треснула кожа, текла кровь.
Несколько секунд пламя неистово горело, затем горелка зашипела и погасла.
– Чёрт! – я начинал ненавидеть горелку.
Ал взял зажигалку и стал терпеливо пытаться поджечь газ снова. Мы регулярно сталкивались с этой проблемой, начиная с лагеря 5. Сильный холод и разреженный воздух делают пропановые горелки очень капризными. Пока не заработают, они пыхтят и наполняют палатку тошнотворным дымом. Согрев газ, через десять минут мы разожгли обе горелки. Ал занялся нарезанием блоков снега, соответствующих размеру кастрюли, я же пытался навести порядок на своей стороне палатки.
Практичный Ал занял более плоское место, предоставив мне сражаться за место с кучей снаряжения.
Использованные кислородные баллоны, продукты и снаряжение образовали бесформенную кучу в нижней части палатки. Стенка палатки угрожающе выгнулась под весом снаряжения, и я представил, что малейший порез может привести к разрыву, как рвется брюхо кита, опустошая содержимое палатки, включая меня, откуда есть только один путь – вниз по северному склону.
Я переложил наиболее тяжелые вещи вниз, где у них не будет свободы для движения. Затем я вытащил вещи, жизненно необходимые на день грядущий: литиевые батарейки к видеокамере, красную ветровку и наружные ботинки. В свете луча фонарика я увидел продуктовые упаковки, столь оптимистично приготовленные каждым из нас в базовом лагере, семью неделями раньше.
На каждой голубым маркером было написано имя владельца: Тор, Саймон, Барни, Сандип, Брайан. Я вскрыл упаковку Брайана и вытащил драгоценный пакет с мюсли, одним из немногих видов еды, на которые я мог смотреть, так как стал очень разборчивым в пище.
Около часа ушло на то, чтобы превратить утрамбованный снег в кипящую воду. Мы разделили пакет с фисташками, попили чая и горячего шоколада, прежде чем снова загрузили кастрюли снегом для следующей порции питья, которое собирались взять с собой на восхождение.
Стесненные кислородной маской, мы не очень были разговорчивы и сконцентрировались на жизненно важной задаче – заставить себя поглотить как можно больше еды и питья.
Годы, проведенные в гималайских экспедициях, научили Ала завидной сноровке писать в бутылку, лежа на боку. Опасаясь промахнуться и залить спальник мочой, я полагался на более надёжную, но и более энергозатратную методу производить то же действие, становясь на колени.
Шли минуты и организм потребовал своего.
– Я хочу срать.
– Я тоже, – Алу тоже приспичило.
Перспектива одевания ботинок и выхода на морозный ночной ветер была предельно угнетающей. Только одна мысль об этом была деморализующей.
– Лучше уж сделать это здесь, – посоветовал Ал, – нет никакого смысла тащить лишний груз наверх.
Как читатель, жадный до гималайской альпинистской литературы, я всегда удивлялся зацикленности альпинистов-высотников на естественных надобностях. Я недоумевал, в чем тут дело?
На то, чтобы подготовиться к выходу из палатки, ушло пятнадцать минут. Брать с собой кислород не было нужды. Двигаясь осторожно, чтобы не снести «кухню», я выполз из палатки. По пути я задел локтем пустой баллон, прислоненный снаружи к палатке. Он упал на ледяной склон и начал быстро набирать скорость. Когда баллон налетел на камни, раздался лязгающий звук, потом ещё раз, и затем он исчез из виду, чтобы упасть на ледник в шести тысячах футах внизу.
Ошибка.
Ковыляя по ледовому склону, я понял, что все, что я делаю, делаю глупо. Я должен был надеть кошки и взять ледоруб. Одно проскальзывание, и я последую за кислородным баллоном. С содроганием я вспомнил, что точно так улетел тайваньский альпинист на южной стороне, всего несколько дней тому назад.
Я нашел узкую полочку и стал стаскивать с себя комбинезон и термобельё. Мышцы бедер и икроножные протестовали, я целую вечность садился на корточки, пыхтя и задыхаясь. В нескольких метрах от меня Ал занимался тем же. Нет более неудобной вещи на высоте 8300 метров.
На седле и выше меня преследовала острая боль при посещении туалета. Этот поход был наихудший, на моих глазах наворачивались слезы. Организм полностью пересох, и было ощущение, что меня разрывают изнутри.
– Я сейчас рожу здесь, Ал.
В ответ раздался лишь стон.
С болью пошла кровь, вполне существенное количество. Я отключил от этого факта своё внимание, отнеся его на счет хорошо известного альпинистского недуга.
Завалившись обратно в палатку, я натянул кислородную маску и жадно мотал воздух. В тепле спальника я отогрел руки, засунув их себе подмышки. Вошел Ал.
– Ты в порядке?
– Нормально, – ответил я, не желая говорить о том, как я себя чувствую на самом деле. Состояние, близкое к тошноте, с разрывающей головной болью, теперь я знал, что стоит визит в туалет на высоте свыше 8000 метров.
Ал добавил ещё несколько кусков снега в кастрюли с водой и затем свернулся в своем спальнике, стараясь восстановить драгоценное тепло. Я мог различить только его приглушенные слова:
– У меня замерзли ноги.
Я слышал, как снаружи трое шерпов готовили снаряжение. Джайалтсен пересек снежник и заглянул в палатку.
– Два часа. Вы готовы?
– Нам надо вскипятить ещё воды, – ответил Ал, – давайте выйдем через полчаса.
Подошли Лакра и Мингма, и все шерпы собрались около нашей палатки. Они стали отбирать кислородные баллоны, которые здесь были аккуратно сложены.
– Нельзя выходить с замерзшими пальцами, – сказал Ал, – они должны быть совершенно теплыми в момент выхода, иначе мы их потеряем.
Я вынул ноги из внутренних ботинок, и, растерев их, вернул к жизни. Мизинец на ощупь, казался каким-то восковым, как если бы кожа на нём была жирнее, чем обычно.
К 2-30, подкрепившись последней чашкой горячего шоколада и несколькими кусками шоколада, мы стояли у палатки в подогнанных кошках и неопреновых гамашах. Поверх комбинезонов «Michelin Man» на нас были одеты ветровки с застегнутыми обвязками. Толстая одежда сильно ограничивала движения, и я попросил Ала подтянуть мою обвязку на талии.
Мы подготовили рюкзаки к укладке кислородных баллонов. В обращении с ними, как и с другими тонкими элементами высотного альпинистского снаряжения, требовалось повышенное внимание к мелочам. Кислородные баллоны должны переноситься строго вертикально. Если он перевернется в рюкзаке, трубка, подающая кислород, может отломаться, и подача кислорода прекратится. Проверив свою систему в базовом лагере, теперь я скрутил свой спальный коврик и вложил в рюкзак. Опущенный в образовавшуюся трубу баллон встал на своё место, с беспрепятственным доступом к клапану.
Кроме того, если мы, по каким-либо причинам, остановимся, коврик окажется бесценной вещью.
Я мысленно проверил все необходимое снаряжение. Лыжные очки в кармане ветровки. Запасные альпинистские очки в другом кармане. Фонарик наготове с двумя запасными лампочками и запасными батарейками. Две литровые бутылки наполнены изотоником – высокоэнергетичным, содержащим глюкозу напитком. Рация проверена. Еда – шоколад и рождественский пудинг, готова. Камеры с новой пленкой. Ремонтный набор дли кошек. Запасной карабин. Восьмёрка для спуска. Зажимы – «жумар».
– Где твое питьё? – спросил Ал.
– В рюкзаке.
– Лучше положи его в свою пуховку, поближе к телу.
Я сделал так, как сказал Ал, засунув одну из пластиковых бутылок под пуховку. Шерпы были уже почти готовы. Я ещё раз мысленно проверил список предметов, выискивая хотя бы одну забытую вещь, маленький предмет, который может привести к срыву восхождения.
Такового не оказалось. Мы были готовы.
Без лишних слов мы отвернулись от палаток и начали восхождение в ночи. Впереди шёл Лакра, за ним Мингма и Джайалтсен, Ал и я шли в хвосте.
После нервного напряжения подготовки идти было настоящим облегчением. Эти первые шаги имели для меня поистине эпохальное значение. Я понимал, что мы находились в невероятно привилегированном положении, за возможность оказаться в котором отдали бы зуб, а, возможно, и не один, тысячи альпинистов.
Мы выходили из лагеря 6 точно по графику, у нас были еда, питьё, достаточное количество кислорода и поддержка трёх очень сильных шерпов. Наше снаряжение было подогнано и проверено, самочувствие было таким, каким оно может быть на высоте 8000 метров, у нас не было недомоганий или травм, которые надо было преодолевать.
Ничего лучшего быть не могло. «Окно» было открыто, и я позволил себе роскошь подумать, что, возможно, мы сделаем это, если, конечно, удача будет сопутствовать нам.
Именно в те минуты, когда мы выходили из лагеря 6, об этом стало известно впоследствии от венгерского альпиниста, умер Рейнхард.
На первом снежнике, расположенном над лагерем, шерпы ускорили ход. Ал легко поспевал за ними, я же начал отставать. Узкий луч фонарика, который казался таким ярким в палатке, теперь не справлялся со своей задачей, освещая слишком маленький участок снега
Догоняя, я сконцентрировал своё внимание на ногах Ала, вбивающего свои кошки в снег. Корка снега была непредсказуема. Иногда мы проваливались по бедра в скрытые полости.
Я быстро научился не доверять фонарику с его туннельным эффектом. Он обманывал зрение, бросая тени непонятной величины. Камни могли казаться больше, чем на самом деле. Трудно было определить расстояние. Неясно, был ли Лакра в десяти метрах впереди или в пятнадцати.
Мы прошли мимо нескольких старых стоянок, оставленных предыдущими экспедициями. Все они были захламлены клочьями материи, поломанными стойками от палаток и пустыми кислородными баллонами. Один из фольгированных пакетов нанизался на зуб моей кошки и тащился на нём до тех пор, пока не надоел мне так, что я потрудился удалить его.
У каждой такой стоянки Ал, горный детектив, останавливался на момент и обшаривал лучом фонарика оставленный мусор. Даже сейчас, на восхождении, эта страсть не оставляла его.
Шаг за шагом мы поднимались по снежнику к более трудному «жёлтому поясу» (выходы известняков желтого цвета, опоясывающие весь Эверест). Хорошо понимая, что запасы кислорода ограничены, я сосредоточился на ритмичности своего дыхания. Из своих тренировок по погружению с аквалангом я знал, как легко израсходовать воздух.
Рельеф северного склона оказался разнообразным как по крутизне, так и по своей природе. Крутые ледовые участки сменялись скальными плитами. Скальные участки заканчивались длинными траверсами. Установить ровное дыхание не получалось. Чаще всего я пыхтел и задыхался, и ничего нельзя было с этим поделать.
Через час я почувствовал себя лучше. За целенаправленной физической работой головная боль и тошнота прошли. Мои руки и ноги были тёплыми, а вес рюкзака не давил так сильно, как я опасался.
Подойдя к концу снежника, мы впервые столкнулись с голыми скалами. Я с ужасом смотрел, как три тонких луча фонарей шерпов начали подниматься но, казалось, вертикальной стене. Был ли это оптический обман? Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил о реальном лазании перед гребнем. Однако стоя у основания скального участка, моё сердце сжалось. Было круто. Очень круто. Я был совершенно неискушён в ночном лазании, и от страха все заледенело внутри.
Мы начинали штурмовать «желтый пояс».
Еще хуже было то, что мы должны были лезть но скалам в кошках. Это все равно, что взбираться по лестнице на ходулях. Зубья становятся нежелательной опорой, удаляя ногу от действительного контакта со скалой. Лазанье по скалам в кошках увеличивает риск встать мимо зацепки или вывихнуть лодыжку. На тесных участках, где ноги должны ступать близко друг к другу, опасность ещё больше. Зуб может зацепиться за неопреновый гамаш другой ноги – ошибка, неизбежно ведущая к тяжелому падению.
В других горах можно остановиться и снять кошки, но здесь это невозможно. На северной стороне Эвереста снимать кошки всякий раз, когда вы переходите от снега к скалам, – потеря драгоценного времени, и, кроме того, риск обморозить руки.
Пока остальные проходили скальный пояс, я ненадолго остановился, чтобы проделать небольшой опыт. Я выключил фонарь и дал возможность глазам привыкнуть к темноте. На небе почти не было облаков, но луны не было видно. Единственным источником света были звезды, но они были такими яркими, какими я их никогда не видел. Башня Чангцзе была далеко под нами, я даже мог видеть её изогнутые по синусоиде рифлёные гребни.
Еще на тысячи метров ниже были видны великие ледники, отражающие тусклый металлический свет звезд на фоне более темных теней от высоких стен ущелья.
Весь Тибет лежал под нами, и нигде не светилось ни одной электрической лампочки.
Сняв верхние рукавицы, я добрался до кислородной маски. Лед стал перекрывать входной клапан. Я тщательно удалил льдинки.
Затем я полез вверх, кошки с металлическим скрежетом заскребли по скалам. Маршрут проходил по полочкам, соединенным узкими трещинами. Это было неприятное лазанье, требующее большого усилия рук и ног – шагать по неудобно высоким ступеням. Не раз мне приходилось заклинивать колено в трещину для поддержания равновесия или извиваться на полке на животе.
– Это первая ступень? – крикнул я Алу.
Он не ответил, и только спустя несколько часов, уже на первой ступени я понял, как далеко мы были тогда от неё. Мы подошли к площадке и остановились немного передохнуть перед следующим участком.
Маршрут был завешен паутиной из верёвок. Некоторые из них были перетёрты, другие запутаны, остальные были отбелены от долгого пребывания под действием интенсивного солнечного облучения на высоте 8000 метров. Ал, что-то бормоча, пробирался сквозь них, сортируя профессиональным оком.
Выбрав лучшую из них, Ал цеплялся к ней зажимом и продвигался вверх, передвигая зажим при каждом шаге. Я ждал, пока он поднимется на определенную высоту, и следовал за ним. Кошки, застревая в трещинах, превращали каждый шаг в ночной кошмар. Часто мои ноги неистово скребли по зацепке, превращая скалу в гравий.
Сверху летел постоянный поток мелких, а иногда и размером с кулак камней, спущенный шерпами, идущими над нами. В обычных условиях даже самый неуклюжий альпинист избежит этого, но здесь каждая опора стремится развалиться на части. Наши уши быстро приспособились определять размер приближающегося снаряда по звуку, с которым он ударялся о скалу.
– Камень! – Плоский, размером с портфель камень скатился со склона и исчез в темноте.
После шестидесяти-семидесяти метров подъёма я совершил серьёзную ошибку. В тот момент, когда я нагрузил зацепку, выжимаясь на ней, моя кошка неожиданно соскользнула с неё, и я ударился коленом о выступ. Хотя комбинезон и смягчил удар, ушло несколько минут, пока ко мне вернулось самообладание. В результате этого срыва я повис на верёвке.
