Текст книги "Где ты теперь?"

Автор книги: Мэри Хиггинс Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

31

Визит детектива Барротта объяснялся весомой причиной. Ему понадобилась записка от Мака, опущенная в корзинку для пожертвований. Теперь записка лежала в папке Мака в отцовском кабинете. Я пригласила Барротта подняться со мной наверх, и он проследовал за мной в квартиру.

Я намеренно поступила невежливо, оставив его ждать в прихожей, а сама направилась в кабинет. Записка по-прежнему хранилась в пластиковом мешочке для бутербродов. Я вынула ее оттуда и внимательно рассмотрела. Восемь слов большими печатными буквами. «ДЯДЯ ДЕВОН, СКАЖИ КАРОЛИН, ЧТОБЫ НЕ ИСКАЛА МЕНЯ».

Откуда мне было знать, что именно Мак написал эти слова?

Бумагу, видимо, неровно вырезали из листа побольше. Когда я принесла записку Барротту в прошлый понедельник, он не заинтересовался. Сказал, что слишком много людей держали ее в руках: по крайней мере, один церковный смотритель, мой дядя, моя мать и я сама. Не помню, говорила ли я ему, что показывала записку и Эллиотту. Так какие были шансы, что на ней остались отпечатки Мака?

Я снова засунула записку в пластик и вынесла ее Барротту. Он как раз разговаривал по своему мобильнику. Увидев, что я иду по коридору, быстро завершил разговор. Я-то надеялась, что он просто заберет записку и уйдет, но вместо этого он сказал: – Мисс Маккензи, мне нужно с вами поговорить.

Только не волноваться, твердила я себе, ведя его в гостиную. Колени внезапно стали ватными, и я опустилась в большое кресло времен королевы Анны, которое так любил отец. Я взглянула на отцовский портрет, сделанный по заказу матери. Он по-прежнему висел над каминной полкой. Кресло было развернуто к камину, и отец, бывало, шутил, что, сидя здесь, он ничего другого не делает, а только любуется самим собой. «Боже мой, Лив, ты только посмотри на этого восхитительного щеголя, – не раз повторял он, – Сколько ты переплатила художнику, чтобы он меня так приукрасил?»

Отцовское кресло каким-то образом придавало мне смелости. Детектив Барротт присел на край дивана и взглянул на меня довольно сурово.

– Мисс Маккензи, мне только что сообщили, что в наш офис позвонил Эрон Клайн из Дарьена, Коннектикут, и заявил, что девять лет назад его мать убил именно ваш брат. Он всегда подозревал, что убийце понадобилось забрать что-то из ее квартиры. И вот теперь он убедился, что этим предметом были пленки с голосом вашего брата. По его словам, вы собирались привезти ему запись и дать послушать. Она все еще при вас?

Мне словно плеснули в лицо ледяной водой. Я прекрасно представляла, какое впечатление произведет на него запись. Он и все прочие работники в офисе окружного прокурора решат, что Мак попал в серьезную переделку, о которой поведал преподавателю Эстер Клайн. Я вцепилась в подлокотники кресла.

– Мой отец был юристом, я тоже юрист, – сказала я Барротту, – и прежде чем произнести еще одно слово или отдать вам какой-либо предмет, я собираюсь проконсультироваться с адвокатом.

– Мисс Маккензи, я хочу кое-что вам разъяснить, – произнес Барротт.– В субботу утром Лизи Эндрюс была все еще жива. Для нас самое важное – найти ее, если уже не слишком поздно. Вы, должно быть, слышали в новостях, что два дня назад она позвонила отцу и пообещала позвонить снова в следующий День матери. Вы наверняка согласитесь, что речь не идет о простом совпадении. Она следует... или вынуждена следовать... примеру вашего брата.

– Никакой не секрет, что Мак звонит в День матери, – запротестовала я, – Многие об этом знали. Через год после исчезновения Мака какой-то журналист написал о нем статью, где упомянул этот факт. Все это выложено в Интернете, любой может прочитать.

– Однако в Интернете нет упоминания о том, что после убийства преподавателя актерского мастерства из квартиры убитой пропали все пленки с голосом вашего брата, – выпалил Барротт и грозно посмотрел на меня, – Мисс Маккензи, если на пленке, что у вас хранится, есть хоть какая-то зацепка, способная помочь нам отыскать вашего брата, то из простого чувства порядочности вы обязаны отдать мне пленку прямо сейчас.

– Пленку я вам не отдам, – сказала я.– Но я готова поклясться, на ней нет ничего, что могло бы подсказать, где сейчас находится Мак. Скажу больше. Запись звучит меньше минуты. Мак говорит несколько слов своему преподавателю, потом начинает декламировать отрывок из Шекспира. Это все.

Кажется, Барротт мне поверил. Он кивнул.

– Если получите от него известие, – сказал он, – или вас посетит мысль, как нам его отыскать, надеюсь, вы не забудете, что жизнь Лизи Эндрюс гораздо важнее, чем попытки защитить вашего брата.

После ухода Барротта я сделала то, что должна была сделать безотлагательно, – позвонила боссу

Эрона Клайна, Эллиотту Уолласу, лучшему другу моего отца, моему названому дяде, поклоннику моей матери, и рассказала, что вопреки нашему соглашению пойти навстречу желанию Мака я своими стараниями сделала из своего брата подозреваемого в убийстве и похищении.

32

Все выходные у Ника Демарко на душе скребли кошки. Ему не хотелось признаться самому себе, насколько его взволновала встреча с Каролин спустя много лет. «Пицца и паста» – такое прозвище он прилеплял к себе в те дни, когда получал приглашение на ужин в дом Маккензи.

Он тогда понятия не имел об этикете. Всякий раз наблюдал, какой вилкой они пользуются, как раскладывают салфетки на коленях. Его отец закладывал салфетку за воротник. Мистер Маккензи подшучивал над своим пролетарским происхождением, но Нику от этого легче не становилось. Он думал, что старик по своей доброте старается приободрить неловкого увальня.

К тому же его угораздило втюриться в Барбару. Теперь, вспоминая прошлое, он понимал, что это был всего лишь еще один повод приревновать к Маку.

И Барбара была тут совершенно ни при чем.

Дело заключалось в Каролин.

Ему всегда было легко с этой забавной и остроумной девушкой. И вечер, проведенный недавно с ней, ему очень понравился.

Семейство Мака стало для него, молодого сноба, идеалом. Он любил своих родителей, но испытывал неловкость оттого, что отец носит подтяжки, а мама кидается обнимать каждого постоянного клиента. Как там говорится? Что-то вроде «Наши дети сначала нас любят, по мере взросления они начинают нас судить, иногда они нас прощают».

Следовало бы сформулировать иначе: «Родители сначала нас любят, по мере нашего взросления они нас судят. Иногда они нас прощают». Но не часто.

Ник не хотел, чтобы отец продолжал работать в маленькой забегаловке. Он не понимал, что делает, когда поставил его во главе своего нового ресторана. Отец стал несчастным. Мама тоже скучала по своей кухне. А их зарвавшийся сынок не позволял им оставаться самими собой.

Ник Демарко, успешный во всем, самый популярный, по всеобщему признанию, холостяк месяца, у которого нет отбоя от девушек, с горечью подумал он. Ник Демарко, любитель рискнуть по-крупному. А теперь еще, возможно, Ник Демарко, свалявший большого дурака.

Лизи Эндрюс.

Что, если кто-нибудь слышал, как он предлагал ей помочь с шоу-бизнесом? Камера не засняла тот момент, когда он передал ей свою карточку с адресом, но что, если кто-то это видел?

33

Во вторник утром капитан Ларри Ахерн и детектив Боб Гейлор, оба относительно отдохнувшие после шестичасового сна, уже сидели в техническом отделе офиса окружного прокурора и просматривали записи с камер наблюдения, установленных в трех других ночных клубах, где в последний раз видели пропавших молодых женщин.

Вновь были открыты дела всех троих – Эмили Валли, Розмари Каммингз и Вирджинии Трент. Зернистые снимки из дела Эмили Валли, теперь уже десятилетней давности, обработали с помощью новейших технологий, придав им яркость и четкость. В толпе студентов, ввалившихся в клуб «Сцена», теперь можно было ясно различить Мака Маккензи и Ника Демарко.

– Когда начались поиски Эмили Валли, все эти университетские парни пришли гуртом, как только мы обратились к тем, кто расплачивался кредитками, – вслух рассуждал Ахерн, – Мы поговорили с каждым, а примерно через месяц исчез Маккензи. Теперь остается только сожалеть, что мы ничего не заподозрили и не связали его исчезновение с делом Валли.

– Но на пленках, заснятых в других клубах, где проводили время остальные пропавшие девушки, его нет. Хотя, конечно, Каммингз пропала через три года, а Трент – четыре года назад. За все это время он мог сильно измениться внешне. И в школе, и в колледже он много времени посвящал театру, – напомнил Гейлор.

– Я готов был поклясться, что наш клиент – Демарко, но пропавшие пленки из квартиры преподавательницы и упоминание о Дне матери вновь возвращают нас к Маку Маккензи, – сказал Ахерн, не скрывая разочарования, – Как же он умудряется скрываться в течение десяти лет? На что он живет? Как ему удается перемещаться между Бруклином и Манхэттеном с ее мобильным телефоном, оставаясь неузнанным? У каждого постового в Нью-Йорке есть его искусственно состаренная фотография. И где он держал Лизи со дня ее исчезновения до звонка отцу в субботу? И если она до сих пор жива, где он держит ее сейчас?

– Что он с ней делает? – с горечью спросил Рой Барротт.

Никто из его коллег не слышал, как он вошел. Оба вздрогнули и подняли глаза.

– Ты ведь должен быть дома, отсыпаться, – сказал Ахерн.

Барротт покачал головой.

– Я поспал. Столько, сколько смог. Послушай-те, я только что заходил к технарям. Они закончили обрабатывать два снимка, сделанные соседкой Лизи, Кейт, включая тот, что мы использовали для листовки. Она щелкнула Лизи спустя минуту после того, как сфотографировала Анджелину Джоли и Брэда Питта с детьми во время прогулки. Теперь мы можем разглядеть лица людей на втором плане.

– И что ты там обнаружил? – поинтересовался Ахерн.

– Взгляните на этот снимок. Узнаете парня слева?

– Это Демарко! – воскликнул Ахерн и повторил, словно не верил глазам своим, – Демарко!

– Вот именно, – подтвердил Барротт, – А ведь он нам не говорил, что прогуливался по Гринвич-Виллидж за неделю до исчезновения Лизи и находился на противоположной стороне улицы, когда Кейт фотографировала подругу. А еще он упоминал, что если не пользуется джипом, то ездит на «мерседесе»-кабриолете. О «мерседесе»-седане с личным шофером и речи не шло.

Ахерн собрался уходить.

– По-моему, пора пригласить этого парня для повторной беседы и поприжать его как следует, – сказал он.– Для него не составило бы труда приказать шоферу убрать Лизи из его шикарной квартиры посреди ночи и где-то спрятать. Наши ребята все время раскапывают новые сведения о нем. Демарко приобрел много недвижимости, внеся минимальные залоги. В финансовом смысле его положение очень шаткое. Если он потеряет лицензию на торговлю спиртным в своем новом шикарном заведении «Вудшед», то, скорее всего, вернется обратно в Куинс, где ему ничего не останется, как заправлять второсортной пиццерией, – Ахерн посмотрел на Боба Гейлора.– Привези его.

– Десять к одному, что на этот раз он явится с адвокатом, – отрезал Барротт.– Меня удивляет, что он рискнул прийти один на прошлой неделе.

34

Мама должна была прилететь из Греции в среду, и с каждым днем мое беспокойство возрастало. Когда в понедельник вечером я позвонила Эллиотту, он тут же примчался меня успокаивать. Меня поразило, как он все воспринял, включая тот факт, что Эрон Клайн, его преемник в компании «Уоллас и Мэдисон», теперь считал Мака виновным в смерти своей матери.

– Абсолютная чепуха, – с жаром сказал Элли-отт.– Эрон уже не помнит, а в то время он мне говорил, что из ее квартиры ничего не пропало. Я прекрасно помню его слова: «Зачем кому-то понадобилось убивать мою мать и красть ее ключи, если потом он ничего не взял из квартиры?» Я сказал ему, что убийца, скорее всего, наркоман, который ударился в панику, поняв, что она мертва. У Эрона давно появилась идея фикс попытаться найти того, кто повинен в смерти его матери, но будь я проклят, если позволю ему свалить это дело на Мака.

Эллиотт так разволновался, что в нем не осталось ничего от обычной официальной сдержанности. Отец и то не смог бы отреагировать неистовее. Думаю, именно в эту минуту окончательно исчезли мои сомнения насчет растущей близости между мамой и Эллиоттом. Тогда же я решила отказаться от слова «дядя» и называть его просто по имени.

Мы оба пришли к выводу, что вызова к окружному прокурору не избежать, но на беседу я приду с адвокатом по уголовным делам.

– Я не позволю, чтобы газеты судили и признали виновным Мака, – поклялся Эллиотт, – Поищу хорошенько и найду лучшего адвоката.

Мы также решили посвятить маму в то, что происходит.

– Не пройдет и дня, как какой-нибудь пронырливый репортеришка сопоставит исчезновение Мака с именем пропавшей девушки из-за упоминания Дня матери, – решил Эллиотт.– Хуже того, я бы не поручился, что детективы ненамеренно позволили просочиться этой новости в прессу. Ни в коем случае нельзя дать повод подумать, будто твоя мать прячется от журналистов.

Эллиотт позвонил маме и мягко предложил ей вернуться домой пораньше. Ко времени приезда мамы в среду вечером все, что предрекал Эллиотт, произошло. Газеты, как ищейки, почуявшие свежий запах крови, эффектно напомнили о трех пропавших из ночных клубов девушках и сообщили тот факт, что Мак со своими друзьями по колледжу был в клубе «Сцена» в тот вечер, когда исчезла первая девушка, Эмили Валли. Первые страницы занимала также новость о Дне матери – единственном звене, соединившем дело Мака и Лизи Эндрюс.

Когда мама приехала на Саттон-плейс, ей пришлось протискиваться между камерами и микрофонами. Эллиотт крепко держал ее за плечи. Она поприветствовала меня так, как я и ожидала, хотя до последней секунды надеялась, что этого не произойдет. Круги под глазами, распухшими от слез, сразу состарили ее. Она больше не выглядела моложе своих шестидесяти двух лет.

– Каролин, – сказала мама, – мы договорились, что дадим Маку возможность жить своей собственной жизнью. Теперь из-за твоего вмешательства на моего сына охотятся как на преступника. Эллиотт был настолько великодушен, что гостеприимно предложил мне пожить в его доме. Мой багаж все еще в его машине, и я намерена поехать к нему. А ты пока можешь бороться с толпой, что ожидает на улице, и приносить свои извинения нашим соседям за то, что нарушила их покой. Прежде чем я уйду, я хочу послушать пленку.

Я, не говоря ни слова, принесла пленку, присела рядом с мамой на кухне и включила запись. Послышался голос Мака. Сначала он шутил со своим преподавателем: «Меня можно назвать вторым Лоренсом Оливье или Томом Хэнксом?» Потом, изменив интонацию, по-театральному прочел отрывок из Шекспира.

Я выключила диктофон. Лицо мамы побелело от горя.

– С ним случилось что-то плохое, – прошептала она.– Почему же он не пришел ко мне? Я бы обязательно ему помогла, – Потом она протянула руку.– Отдай мне эту пленку, Каролин.

– Не могу, мама, – сказала я, – Не удивлюсь, если мы получим ордер на ее изъятие. Тебе кажется, будто она означает, что Мак попал в беду. Но можно объяснить и так: он просто декламировал заданный отрывок. Завтра с утра мы с Эллиоттом ветрсчаемся с адвокатом по уголовным делам. Пленка мне понадобится, чтобы он тоже ее услышал. Не сказав больше ни слова, мама отвернулась. – Я позвоню тебе позже, – прошептал Эллиотт и кинулся по коридору вслед за ней.

После их ухода я вновь включила запись.

...Припомнив годы, полные невзгод, Тревожу я бесплодною мольбой Глухой и равнодушный небосвод...

Быть может, Мак играл, быть может, он говорил о самом себе, но было в его словах столько боли и горечи, что я подумала: теперь они в полной мере относятся ко мне. Через пару минут в квартире зазвонил телефон. Когда я сняла трубку и сказала «алло», тот, кто находился на другом конце провода, дал отбой.

35

В прессе то и дело появлялись новые статьи о трех других девушках, Эмили, Розмари и Вирджинии, а ему все было мало. Он прекрасно помнил всех троих. Эмили была первой. Поначалу газеты даже не стали поднимать шум в связи с ее исчезновением. Эмили и раньше пропадала, поэтому, когда она в очередной раз не явилась домой в Трентон, Нью-Джерси, даже ее родители признали, что, вполне возможно, их дочь предпочла сбежать.

Но когда три года спустя исчезла Розмари, возникло подозрение, что Эмили похитили. Затем, четыре года назад, пропала Вирджиния, и для прессы настал знаменательный день: все три исчезновения связали вместе.

Разумеется, шумиха долго продолжаться не могла. Время от времени какой-нибудь подающий надежды журналист публиковал очередной очерк, где связывал истории всех трех молодых женщин, но когда ничего нового не добавить, интерес публики падает до нуля.

Лизи все это изменила. «Мак, где ты теперь?» – задавались вопросом все вокруг.

В спортивном костюме с капюшоном и в темных очках он совершал пробежку по Саттон-плейс. Как он и предполагал, улица была запружена фургонами телевизионщиков. Чудесно, подумал он, чудесно. Он вынул из кармана маленькую металлическую коробочку и открыл крышку. Внутри лежал мобильный телефон Лизи. «Вот теперь, если я наберу номер, то телефон сразу запеленгуют. Именно этого я и добиваюсь, разве нет?» – спросил он самого себя с улыбкой, набирая телефонный номер квартиры. Услышав в трубке голос Каролин, он разъединил связь. Затем ускорил шаг и затерялся в толпе прохожих на Пятьдесят седьмой улице.

36

Брюс Гэлбрейт и его жена, доктор Барбара Хановер Гэлбрейт, до сих пор по возможности избегали разговоров о Маке Маккензи. Но наконец, в среду вечером, после того как они уложили детей спать и посмотрели десятичасовые новости, Брюс понял, что дальше откладывать разговор нельзя.

Они сидели в библиотеке в своей просторной квартире на Парк-авеню. Стоило Брюсу отлучиться из города по делам, как он заново сознавал, насколько ему повезло с домом и семьей. Барбара переоделась в светло-зеленую пижаму и распустила светлые пепельные волосы по плечам. Давно прошли те дни, когда он испытывал неловкость и смущение в ее присутствии, но все равно опасение, что однажды он проснется и окажется, что все это ему приснилось, крепко засело гвоздем в его подсознании.

Последние несколько дней, с тех пор как СМИ начали связывать имя Мака с исчезновением Лизи Эндрюс, девушки из Коннектикута, а затем и с убийством преподавателя актерского мастерства, в Барбаре росло напряжение, и он не мог этого не заметить.

Пока транслировали новости и на экране мелькали фотографии Мака, Брюс, терзаясь ревностью, которую так и не сумел побороть, не сводил глаз с лица жены. Выключив телевизор пультом, он долго смотрел на темный экран, понимая, что пора обсудить, какие необходимо предпринять шаги.

– Барб, – начал он, – я был в ночном клубе в тот вечер, когда исчезла первая девушка.

– Я знаю, как и двадцать других парней из Колумбийского университета, включая Ника и Мака, – сказала Барбара, избегая его взгляда.

– Мне позвонила Каролин Маккензи, но я пока ей не перезванивал. Готов поклясться чем угодно, она докопается до правды. Полиция расширяет круг поисков, так что скоро они выйдут на меня, это неизбежно. В конце концов, я и Ник снимали с Маккензи одну квартиру.

Он видел, что жена еле сдерживает слезы.

– К чему ты клонишь? – спросила она дрожащим голосом.

– Думаю, тебе с детьми следует навестить твоего отца на Мартас-Винъярд. Все-таки он пережил три инфаркта. Никто не удивится, если ты скажешь, что ему опять стало хуже.

– А как же школа?

– За те деньги, что мы платим, мы легко получим и планы уроков, и частного наставника. Все равно учебный год заканчивается через две-три недели.

Он увидел на лице жены неуверенность.

– Барбара, ты владеешь практикой наравне с двумя другими хирургами-педиатрами, так что вполне можешь распоряжаться своей личной жизнью. Я бы сказал, сейчас как раз такой случай, чтобы воспользоваться этим правом.

Он поднялся, подошел к жене, наклонился и поцеловал ее в макушку.

– Я бы убил Мака за то, что он сделал с тобой, – тихо произнес он.

– Для меня все давно в прошлом, Брюс. Поверь.

«Это не так, – подумал он, – Но я научился с этим жить и ни за что не позволю Маку снова причинить тебе вред».

37

В среду вечером, вскоре после ухода мамы и Эллиотта, позвонил детектив Барротт. Я думала, что хуже быть не может, но ошиблась. Барротт тихо поинтересовался, знаю ли я, что звонок, на который я ответила минуту назад, посчитав, что кто-то набрал неверный номер, был сделан с мобильного телефона Лизи Эндрюс. Я настолько растерялась, что, кажется, молчала целую минуту, прежде чем пролепетать:

– Но это невозможно.– Я все старалась переварить услышанное.– Это абсолютно невозможно.

Барротт сухо заверил меня, что дело обстоит именно так, и спросил, не думаю ли я, что это мой брат пытался дозвониться.

– Когда я ответила, на том конце повесили трубку. Я решила, что ошиблись номером. Вы разве не можете определить, что я ни с кем не разговаривала? – со злостью спросила я.

– Мы это знаем. Мы также знаем, что ваш домашний номер не включен в телефонную книгу, мисс Маккензи. Поймите меня правильно. Если телефон Лизи в руках вашего брата и если он снова попытается связаться с нами, а вы не окажете нам помощь в его розыске, то станете пособницей в очень серьезном преступлении.

Я ничего не ответила. Просто дала отбой.

Ночью, где-то после четырех часов, я решила обратиться к Лукасу Ривзу и попросить о срочной встрече. Мне нужна была помощь того, кто был бы объективен и точен в своих суждениях. Изучая дело Мака, я успела убедиться, что Ривз проделал отличную работу, опросив всех, кто имел отношение к моему брату, не пропустив ни одного. И мнение, которое он выразил моему отцу, было четко сформулировано: «В жизни вашего сына нет ничего, что предполагало бы наличие проблемы, заставившей его бежать. Я бы не стал исключать возможность умственного расстройства, которое он умело скрывал от всех».

В полдень нам с Эллиоттом предстояло встретиться в офисе Терстона Карвера, адвоката по уго-ловным делам, которого Эллиотт нанял представлять нашу семью. В девять утра я позвонила Ривзу. На месте его не оказалось, но его секретарь пообещала, что он перезвонит, как только появится. Она явно узнала мое имя. Через полчаса Ривз перезвонил. Я в двух словах объяснила ситуацию.

– Нет ли у вас возможности повидаться со мной прямо сейчас? – спросила я с отчаянием.

Он ответил мне низким зычным голосом:

– Я изменю свое расписание. Где вы встречаетесь с адвокатом?

– На пересечении Парк-авеню и Сорок пятой улицы, – сказала я, – небоскреб Мет-Лайф.

– Номер телефона у меня не изменился, но два года назад я переехал в другой офис. Теперь я нахожусь на пересечении Парк-авеню и Тридцать девятой улицы, всего в нескольких кварталах от Мет-Лайф. Сможете подойти в десять тридцать?

Да, смогу. Я успела побывать под душем и одеться. Непредсказуемая погода выдала еще один ветреный день. Увидев из окна, что люди на улице держат руки в карманах, я сменила легкий костюм, в котором собиралась выйти из дома, на велюровый спортивный, в котором выглядела не как юрист, а как самая обычная женщина. Не скажу, что наряд мне польстил. Темно-серый цвет лишь подчеркнул круги под глазами и непривычную бледность кожи. В течение дня я почти не пользуюсь косметикой, но сейчас потратила время, чтобы наложить крем-пудру, немного румян, тени, тушь и блеск для губ. И все ради защиты своего брата, подумала я, тут же укорив себя за язвительность.

И зачем только я пошла к детективу Барротту? И зачем только я нашла пленку в чемодане Мака? Поздно теперь сокрушаться.

Я почувствовала, что подступает головная боль, и, хотя не была голодна, отправилась на кухню, заварила кофе и поджарила английскую лепешку. Отнесла все на стол и уселась, глядя на великолепную панораму Ист-Ривер. Благодаря сильному ветру течение стало заметно быстрее, и я вдруг сравнила себя с ним. Меня захлестнуло потоком, которому я не могла сопротивляться, нужно было плыть дальше, пока он меня не переборет или не отпустит.

Когда мама была в Греции, я радовалась, что могу пожить в квартире одна. Но теперь ситуация изменилась. Я не могла смириться с мыслью, что мама вернулась в Нью-Йорк, а живет где-то в чужом доме. Но когда я вышла на улицу, то поняла, почему так случилось. Телевизионные фургоны перегородили всю проезжую часть, со всех сторон ко мне бросились репортеры в ожидании заявлений. То же самое произошло и с мамой вчера вечером, подумала я.

Я заранее позвонила швейцару, попросила поймать для меня такси, и теперь оно ждало меня у входа. Не обращая внимания на микрофоны, я юркнула в машину и сказала: «Поезжайте вперед». Мне не хотелось, чтобы кто-то услышал адрес. Через двадцать минут я уже сидела в приемной офиса Лукаса Ривза. Ровно в десять тридцать он проводил к выходу взволнованную пару – видимо, очередных клиентов, – огляделся и подошел ко мне.

– Мисс Маккензи, проходите.

Я помнила, что виделась с ним всего раз, когда он приходил на Саттон-плейс десять лет назад. Вероятно, он запомнил меня в лицо или решил, что я и есть Каролин Маккензи, так как других посетителей в приемной не было.

Лукас Ривз оказался еще меньше ростом, чем я думала. Не более пяти футов и четырех дюймов, если считать с каблуками. У него была густая шапка жестких волос со светлыми прядками – «соль с перцем», – явно крашеных, чтобы создать впечатление естественной седины. Сеточка морщин вокруг рта свидетельствовала о том, что он наверняка заядлый курильщик. Низкий приятный голос как-то не вязался с этим маленьким человеком, зато подходил теплому взгляду его глаз и сердечному рукопожатию.

Я проследовала за ним в кабинет. Вместо того чтобы устроиться за столом, он подвел меня к зоне отдыха, где стояли два кресла, диван и кофейный столик.

– Не знаю, как вам, мисс Маккензи, – начал он, жестом приглашая сесть в одно из кресел, – но мне пора выпить утренний кофе. Присоединитесь? Или вы предпочитаете, как мои английские друзья, чай?

– Черный кофе. Было бы прекрасно, – сказала я.

– Тогда нас двое.

Секретарь просунула голову в дверь.

– Что решили, мистер Ривз?

– Два черных. Спасибо, Мардж.– Повернувшись ко мне, сказал: – В наше политкорректное время я начал сам готовить себе кофе в офисной кухоньке. Моя помощница, секретарь, регистратор и бухгалтер буквально вышвырнули меня оттуда. Сказали, что от моего кофе на стенах облупится краска.

Я была так ему благодарна за попытку разрядить обстановку, что у меня на глаза сразу навернулись слезы. Он сделал вид, что ничего не заметил. Договариваясь о встрече, я сказала, что захвачу с собой папку с делом Мака, но Ривз ответил, что у него имеется дубликат. Этот дубликат лежал теперь на кофейном столике, и Ривз, указав на него, сказал:

– Просветите меня насчет последних событий, Каролин.

Он все время внимательно смотрел на меня, пока я объясняла, каким образом Мака по моей вине сделали подозреваемым сразу в двух делах – Лизи Эндрюс и Эстер Клайн.

– И теперь в полиции считают, что мобильный телефон Лизи находится у Мака. Да, конечно, наш частный номер не указан в общем списке абонентов, но он не менялся с моего детства. Его знают сотни людей.

Я прикусила губу, которая так дрожала, что пришлось замолчать. У меня промелькнуло в голове, что мама жила на Саттон-плейс все эти годы только из боязни пропустить звонок от Мака.

Ривз слушал, и на его лице все больше и больше отражалась тревога.

– К сожалению, ваш брат очень удобный подозреваемый, Каролин. Скажу прямо. Я не вижу причины, по которой двадцатилетний юноша с блестящими перспективами захотел бы исчезнуть. Откровенно говоря, последние несколько дней, когда все внимание прессы приковано к нему, я заново изучал его дело и кое-что расследовал ради собственного интереса. Ваш отец щедро заплатил за мои услуги, а я не смог предоставить ему никаких версий исчезновения вашего брага.

Он посмотрел куда-то мимо меня.

– А вот и кофе, который приготовил не я, – Он дождался, пока чашки не оказались на столе, и продолжил, только когда мы снова остались вдвоем, – Теперь я смотрю на это дело с точки зрения полицейских. В ночь исчезновения первой девушки ваш брат был в клубе «Сцена». Но там же были и его двое соседей по квартире, студенты университета, и еще около пятнадцати завсегдатаев. Клуб хоть и маленький, но, разумеется, там работали и официанты, и музыканты. Полный список, составленный мной, хранится в папке с делом. Так как полицейские теперь полагают, что ваш брат, возможно, имеет отношение к первому исчезновению, давайте думать как они. При современных технологиях стало гораздо легче отследить жизнь любого человека. Я горжусь, что это агентство оснащено в техническом плане, как ни одно другое. Мы обновим данные по каждому, кто побывал в том клубе десять лет назад, когда все это началось.

Он сделал глоток кофе.

– Отлично. Крепкий, но не горький. Восхитительные качества, вы согласны?

Я подумала, уж не предостережение ли это. Неужели он почувствовал мою растущую горечь по отношению к Маку и даже, как я призналась самой себе, к родной матери?

Ривз не стал дожидаться ответа.

– Вы говорили, что вам показалось, будто смотрители дома, Крамеры, что-то недоговаривают?

– Не знаю, есть ли у них что скрывать, – призналась я.– Но я точно знаю, они оба очень нервничали, словно боялись услышать обвинения в сокрытии улик.

– Я беседовал с ними десять лет назад. Мои ребята проверят, было ли в их жизни что-то особенное, о чем нам не мешало бы знать. Теперь расскажите мне о Николасе Демарко. Не пропустите ни малейшего нюанса, который, возможно, почувствовали, как положительного, так и отрицательного.

Я старалась оставаться объективной.

– Ник стал на десять лет старше, – сказала я, – Разумеется, теперь это более зрелый человек. Когда мне было шестнадцать, я в него влюбилась, так что, наверное, была не способна судить о нем беспристрастно. Он был красив, остроумен. Теперь, оглядываясь на то время, мне кажется, он со мной флиртовал, а я по глупости решила, что он считает меня особенной. Мак открыл мне глаза на Ника, и после я специально отпрашивалась из дома и встречалась с друзьями, когда он приходил к нам на ужин.

– Мак открыл вам глаза? – Ривз вздернул бровь.

– Ну да, как старший брат. Я, наверное, не умела скрывать чувства, а Мак сказал, что за Ником бегают все девчонки. Если не считать этой старой истории, то в последний раз, когда мы с ним виделись, у меня создалось впечатление, что у Ника много забот.

– Вы говорили с ним о другом студенте, проживавшем в той же квартире, Брюсе Гэлбрейте?

– Да. Ник потерял с ним связь. Если честно, мне кажется, Брюс ему не очень нравился. Он даже прозвал его Одиноким Странником. Я уже говорила вам, что оставила сообщение через секретаря Брюса с просьбой о встрече, но он пока не откликнулся.