Текст книги "Впервые в Библии"

«Чей ты сын, юноша?»

Теперь пора вернуться к обещанному. Как я уже дважды отметил, Библия предлагает читателю две версии восхождения царя Давида. По одной из них, Давид был тайком помазан на царство вместо Саула, а потом приведен в дом самого Саула, чтобы сыграть перед ним, и в результате стал его оруженосцем. По второй версии, Давид был просто молодым пастухом, который пришел навестить своих братьев – воинов, вышел на поле боя и победил Голиафа. Кто-то, редактировавший Библию еще в старину, попытался присоединить к эпизоду с Голиафом абзац, который призван был связать оба эти рассказа в один. Описывая, как Иессей послал Давида к братьям на поле боя, он добавил к этому натянутое объяснение: «А Давид возвратился от Саула, чтобы пасти овец своего отца в Вифлееме» (1 Цар. 17, 15). То есть он, мол, уже играл перед Саулом и уже состоит его оруженосцем, но время от времени приходит помочь отцу на пастбище и в один из таких приходов отец посылает его навестить братьев на поле боя.

Попытка интересная, но неудачная. Во-первых, во время войны царский оруженосец должен быть со своим господином на поле боя. Невероятно, чтобы он пошел пасти отцовских овец, тем более что лишь трое из братьев Давида вышли на войну с филистимлянами, так что в доме Иессея остались еще четверо, которые могли пасти овец вместо Давида. Но что еще важнее, из рассказа о сражении с Голиафом следует, что Саул вообще не знал Давида. Текст прямо говорит об этом: «Когда Саул увидел Давида, выходящего против Филистимлянина, то сказал Авениру, начальнику войска: Авенир! чей сын этот юноша? Авенир сказал: да живет душа твоя, царь; я не знаю» (1 Цар. 17, 55). Возможно ли, что царь не узнал человека, который постоянно играет перед ним, который состоит его оруженосцем и которому он за несколько минут до этого предлагал свои доспехи? И возможно ли, чтобы царский военачальник тоже не знал, кто это такой?

Та же ситуация повторяется и после победы Давида. Авенир привел к Саулу Давида с отсеченной головой Голиафа в руке.

Царь спросил: «Чей ты сын, юноша?»

И Давид ответил: «Сын раба твоего Иессея из Вифлеема».

Я читаю эти скупые и обыкновенные слова и ощущаю волнение и зависть. Как талантлив этот писатель, как замечательно ему удалось влить интонацию любопытства и настороженности в вопрос Саула и интонацию уверенности и угрозы в ответ Давида. Слова Давида очень просты: «Сын раба твоего Иессея из Вифлеема». Но их тон говорит, что Саулу лучше бы запомнить это имя, запомнить и не забывать.

Вернемся, однако, к нашей теме. Все эти нестыковки подтверждают предположение, что, несмотря на попытку их соединить, рассказ об игре и рассказ о единоборстве – это два разных рассказа. Если бы Давид, убивший Голиафа, был тот же Давид, что играл перед царем, Саул, очевидно, сказал бы: «А я-то думал, что ты умеешь только играть…» Но Саул вовсе не был знаком с ним. Он посмотрел на незнакомого красивого юношу, державшего в руке огромную голову Голиафа, и почувствовал, наверно, что не только Голиаф был побежден здесь сегодня, но, кажется, и он сам.

И действительно, в тот день в долине а-Эла потерпели поражение два человека: Голиаф потерял там голову, а Саул – корону. Оба они недооценили способности стоявшего перед ними молодого человека. Но по отношению к Саулу ситуация вдобавок была и унизительной, потому что выйти против Голиафа с пастушьей пращой в руке на самом деле надлежало именно ему. Во-первых, он единственный израильтянин очень высокого роста, возможно – вровень с Голиафом, а во-вторых, что еще важнее, он принадлежит к сынам Вениамина, а ведь именно они слыли в Израиле самыми искусными пращниками. Как мы помним, об этом говорилось уже в рассказе о наложнице в Гиве, которая была фоном для всей истории Саула – там о воинах колена Вениамина было сказано: «все сии, бросая из пращей камни в волос, не бросали мимо». Вполне возможно, что в искусстве пращеметания Саул даже превосходил Давида. Но Саул, как и Голиаф, тоже «воин от юности своей», то есть тоже находился в плену предвзятой концепции и устоявшихся правил, а согласно этим правилам, на единоборство выходят не с пращой и камнем, а с кольчугой, копьем, шлемом и мечом. Вначале издалека бросают друг в друга копья – как в единоборствах, описанных в гомеровской «Илиаде», – а потом, если нужно, сокращают расстояние и бьются лицом к лицу. Таковы правила, которых придерживались Голиаф и Саул – и по которым они были побеждены. Давид решил действовать по своим правилам – и победил обоих.

«Подозрительно
смотрел Саул на Давида»

Отсюда начинается новый этап в царствовании Саула и в его жизни. Если до сих пор ему приходилось противостоять фанатичному и бескомпромиссному Самуилу, то сейчас против него были еще и обаяние и таланты Давида. С одной стороны, эта борьба легче, ибо Давид – не представитель Бога. При всех своих талантах он такой же человек, как Саул, а не пророк, способный совершать чудеса и предвидеть будущее. С другой стороны, борьба с Давидом сложнее, ибо отношение Саула к Самуилу диктовалось лишь страхом, в то время как в его отношении к Давиду сплелись в мучительный клубок и любовь, и вражда, и страх, и зависть.

После встречи, описанной в первом рассказе (когда Давида привели играть перед Саулом), он «очень понравился» царю, и тот, как мы помним, сделал его своим оруженосцем. Но во втором рассказе, после победы Давида над Голиафом, когда женщины запели песню: «Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч», – в душе Саула начала подниматься зависть, самое неизбывное и разрушительное из всех чувств. А по следам зависти начали расти и подозрения: «И с того дня и потом подозрительно смотрел Саул на Давида» (1 Цар. 18, 9). «С того дня и потом» Давид стал центральной проблемой в жизни Саула. Все силы первого царя и все его время отныне будут посвящены одной-единственной цели: одолеть и уничтожить этого опасного соперника.

Первая попытка была предпринята уже на следующий день после победы над Голиафом. Злой дух в очередной раз вселился в Саула, и «он впал в пророчество в доме своем» [35]35
  В синодальном переводе: «и он бесновался в доме своем».


[Закрыть]. Выражение «впал в пророчество» не раз появляется в Библии, когда говорится о состоянии безумного религиозного экстаза, неистового воодушевления, своего рода «беснования». У Саула и до того была склонность к подобным «шаманским пляскам». Сразу же после своего помазания он присоединился к группе экстатических пророков и бесновался вместе с ними, чем вызвал изрядное удивление окружающих. Их насмешливая реакция: «Неужели и Саул во пророках?» – стала поговоркой уже в те далекие времена. Такое же «беснование» овладело Саулом и позднее, когда Давид с помощью Михаль (Мелхолы) бежал от подосланных к нему царских убийц. Саул сорвал с себя тогда одежды и «пророчествовал пред Самуилом». Такая психическая предрасположенность свидетельствует о личности, мягко говоря, сложной и любопытной и в то же время снова доказывает, что для царствования Саул явно был непригоден.

Вернемся, однако, к нашему рассказу: «Напал злой дух от Бога на Саула, и он впал в пророчество в доме своем, а Давид играл рукою своею на струнах, как и в другие дни; в руке Саула было копье. И бросил Саул копье, подумав: пригвожду Давида к стене. Но Давид два раза уклонился от него» (1 Цар. 18, 10–11).

Автор, а может быть, редактор текста снова пытается здесь соединить рассказ о Голиафе и рассказ об игре, и на этот раз значительно более удачно и гладко. Но что здесь особенно интересно – это неудавшаяся попытка убийства, предпринятая Саулом. Давиду удалось увернуться от брошенного им копья, царь повторил попытку, и Давид снова увернулся. Напомним, что речь идет о короткой дистанции, в пределах дворцового зала, и о руке сильного и опытного воина. Этот двойной промах говорит о ловкости, увертливости и бдительности Давида, но, главное, – о защищавшем его предназначении. И действительно, Саул именно так и понял свой промах: «И стал бояться Саул Давида; потому что Господь был с ним, а от Саула отступил».

Как мы помним, чувство страха не было внове для первого еврейского царя. Он уже боялся народа, потом боялся Самуила, а теперь начал бояться и Давида. Но на сей раз страх сочетался в нем не только с завистью и подозрительностью, но и с любовью – ведь она была самым первым чувством, которое он испытал к Давиду поначалу.

Да, эта любовь, с которой начались их асимметричные отношения, не исчезла и позднее. Не так легко это происходит. Если бы Давид сделал Саулу какое-нибудь зло, если бы он предал его, обманул, украл у него что-нибудь – тогда эта любовь и впрямь могла бы сойти на нет, хотя и тогда вряд ли исчезла бы абсолютно. Но Давид не сделал Саулу ничего подобного. Он доводил его до бешенства самим своим обаянием, своими талантами, способностью вызвать любовь в сердце ближнего, включая сердце самого Саула. Он завоевал это сердце с такой же небрежной легкостью, с которой ему удавалось все. Он ранил душу Саула самим своим существованием и своей сутью. «С того дня и потом» все, что когда-то пробудило в сердце Саула любовь к Давиду, пробуждает в нем также враждебность, зависть и страх. Он любит его, боится его и хочет избавиться от него.

Отныне Саул уже не мог видеть Давида рядом с собой. Возможно, он даже опасался, что снова сделает что-нибудь ужасное, если тот появится перед ним. Он решил убрать его подальше и назначил «тысяченачальником». Это не было продуманным решением умного властителя, продвигающего преданных ему людей, – то была грубая ошибка, продиктованная чисто эмоциональными причинами. Назначение на высокую военную должность вне дворца освобождало Давида от постоянного надзора и контроля и позволяло ему сколотить группу преданных сподвижников вдали от царских глаз. Он весьма преуспел в новой должности: «И он выходил и входил перед народом». На языке Библии «выходить и входить перед народом» означает «стать во главе», и теперь страх Саула еще более возрос. «И страшился его», – сказано сейчас. Язык распределяет чувства по степени, и «страх» сильнее «боязни» [36]36
  В синодальном переводе просто повторено «боялся».


[Закрыть].

Страх подтолкнул Саула ко второй попытке покончить с опасностью. Эта попытка была более изощренной и хитрой. Саул предложил Давиду в жены свою старшую дочь Мерову, но потребовал за это, чтобы тот отправился на войну с филистимлянами. «Пусть не моя рука будет на нем, но рука Филистимлян будет на нем», – думал он, надеясь, что Давид погибнет в одном из боев. Но потом Мерова была почему-то отдана в жены другому, и Саул предложил Давиду Михаль [37]37
  В порядке исключения мы будем пользоваться здесь написанием ивритского оригинала. Подобно имени Ионатан (см. ниже), имя Михаль широко распространено в современном Израиле. Оно означает «ручей», а в народной этимологии – «кто как Бог» ( ми-кэ-Эль; отсюда, кстати, и ивритское Михаэль). В синодальном переводе имя Михаль передано греческим Мелхола. Именем Мерова в синодальном переводе передается ивритское имя Мейрав.


[Закрыть], свою вторую дочь, которая, как он знал, любила его.

Давид преисполнился опасений: «Разве легко […] быть зятем царя? я – человек бедный и незначительный». Он явно увиливает, ссылаясь на то, что у него нет денег, необходимых для выкупа за царскую дочь. Ухватившись за эти слова, Саул заявил, что готов удовлетвориться «краеобрезаниями» (крайней плотью) сотни филистимлян. Тут читатель вправе улыбнуться. Кому не известно, что только евреи восьмидневного возраста беспрепятственно вверяют свою крайнюю плоть постороннему человеку? Взрослые, а к тому же неевреи, будут самоотверженно сражаться с любым, кто вздумает отнять у них это крохотное сокровище. Саул явно надеялся, что в попытке собрать столь трудный выкуп Давид будет убит, но, увы, – продолжая идти от победы к победе, тот вернулся во дворец даже не с одной, а с двумя сотнями крайних плотей убитых филистимлян.

Да, поистине огромные неприятности доставлял царю этот румяный и красивый парень, который однажды пришел к нему и удивил игрой на струнах, другой раз явился, неся в руке отсеченную голову побежденного великана, а теперь принес полную корзину необрезанных филистимских членов. Не приходилось сомневаться – только Божья помощь способна даровать человеку такую удачу. «И стал Саул еще больше страшиться Давида, и сделался врагом его на всю жизнь».

«Разве мало у меня сумасшедших?»

Теперь попытки устранить Давида стали совсем откровенными, и такими же стали речи Саула. Он уже напрямую говорил слугам и сыну Ионафану [38]38
  В оригинале – Ионатан. Это имя означает «Господь дал», оно весьма распространено и в современном Израиле.


[Закрыть]о необходимости убить Давида. Но Ионафан не только сообщил об этом самому Давиду, но и отца сумел убедить отказаться от коварных планов. Саул даже поклялся сыну «Богом живым», что не убьет Давида, и тот снова вернулся во дворец. Но когда Давид одержал еще одну победу над филистимлянами, злой дух тоже вернулся во дворец и снова поразил того, кто искал Давидовой смерти.

На сей раз, как я уже упоминал раньше, Саул послал слуг убить Давида в его собственном доме, но теперь этот замысел сорвала его дочь Михаль (Мелхола). Она предпочла сохранить верность мужу, а не отцу, открыла Давиду, что его ищут убийцы, и спустила на веревке из окна, чтобы он незаметно убежал.

В 20-й главе 1–й книги Царств враждебность Саула достигает апогея. Читатель может заглянуть в текст и уяснить детали. Я советую ему обратить внимание на самоотверженность Ионафана. Этот смелый и прославленный воин, очень любимый народом, уже понял, что именно Давид, а не он унаследует престол Саула. Более того, он счел это справедливым. Он только попросил Давида не посягать в будущем на семя Саула и заклял его в этом любовью своей, «ибо любил его, как свою душу».

Саул, в значительной степени справедливо, расценил такое поведение Ионафана как измену семье и себе лично. В очередном приступе безумия он снова швырнул копье, но на этот раз уже не в Давида, а в собственного сына. Он и на этот раз промахнулся, и, читая текст, мы начинаем понимать, что эти регулярные промахи свидетельствуют не только об утрате былой меткости и о явной растерянности, но также о подспудном нежеланиипопасть, об отчаянной попытке выразить таким способом мучительное душевное раздвоение.

Что касается Давида, то он с тех пор больше во дворец не возвращался. Он отправился в город священников Номву, сказал там, будто царь послал его с тайным заданием, и под этим предлогом запасся едой и оружием. И не просто оружием – он взял меч Голиафа, отданный туда на хранение. Из Номвы он продолжил свое бегство через территорию своих злейших врагов-филистимлян, через их львиное логово – владения Анхуса, царя Гефа, откуда был родом Голиаф.

Появление Давида на родине Голиафа, да еще с мечом Голиафа в руке, свидетельствует, конечно, о невероятной дерзости, но еще и о том, что он был в отчаянном положении. И действительно, слуги Анхуса узнали его и сказали об этом своему царю, и тогда Давид, спасая свою жизнь, прикинулся сумасшедшим. Когда его привели к царю, изо рта у него текла слюна и он рисовал пальцем на стенах. Увидев это, Анхус рассердился на слуг и в раздражении произнес одну из самых симпатичных фраз в Библии: «Видите, он человек сумасшедший; для чего вы привели его ко мне? Разве мало у меня сумасшедших, что вы привели его, чтобы он юродствовал предо мною?» Похоже, что у филистимлян было чувство юмора, которое, кстати, прекрасно описано в замечательной книге Жаботинского «Самсон», – юмора, которым израильтяне тех дней не обладали, а если обладали, то, значит, редакторы Библии позаботились хорошенько его отцензурировать.

Благополучно выбравшись из Гефа, Давид попытался укрыться в пещерах на побережье Мертвого моря, но Саул неутомимо преследовал его. К тому времени душевное здоровье царя расстроилось всерьез. Охваченный параноидальной подозрительностью, он уже видел изменников во всех своих приближенных, и в первую очередь в Ионафане. Он уже не ограничивался швырянием копья и посылкой убийц, а привлек к погоне за Давидом всю свою армию. Для начала он послал ее в Номву, этот «город священников», где Давиду предоставили помощь, и велел своим людям уничтожить там всех, «и мужчин и женщин, и юношей и младенцев, и волов и ослов и овец». Этим повтором Моисееева наказа об амалекитянах автор заостряет мысль, которую заинтересован подчеркнуть: по отношению к священникам Номвы Саул проявил именно ту беспощадную жестокость, которую когда-то отказался проявить по отношению к царю амалекитян.

Из Номвы, продолжая погоню, Саул повел свою трехтысячную армию в Иудейскую пустыне, на юг от горы Хеврон. Число «три тысячи» здесь не случайно. Основывая свое царство, Саул создал постоянную армию именно такой численности. Это поясняет нам, что он взял с собой для погони за Давидом всех своих солдат.

И действительно – отныне и до конца своих дней, если не считать одной войны с филистимлянами, Саул занимался только этим делом. «Саул искал его всякий день; но Бог не предал Давида в руки его», – говорится в 1-й книге Царств (глава 23). Но один раз между ними все же произошла трогательная встреча, свидетельствующая о том, что отношение Саула к Давиду по-прежнему осталось двойственным и сложным. Дело было так: Давид с четырьмя сотнями своих людей спрятались в глубине большой пещеры, а Саул вошел туда «по нужде», то есть, видимо, омыть ноги в подземном ручье, отдохнуть от жары в приятной прохладе, а возможно, – и справить нужду в прямом смысле этого слова. Люди Давида начали подбивать своего предводителя воспользоваться удобным случаем и прикончить человека, который так неутомимо охотится за ним. И Давид действительно подкрался к Саулу в темноте, но удовольствовался лишь тем, что отрезал полу его плаща.

«Да не попустит мне Господь сделать это господину моему, помазаннику Господню, чтобы наложить руку мою на него; ибо он помазанник Господень», – сказал он своим людям. В этих словах ощущается насмешка, но я предпочитаю трактовать их как декларацию принципов. Этими словами Давид как бы провозглашал, что еврейский царь, какой бы он ни был, есть помазанник Божий, на жизнь которого нельзя посягать ни в какой ситуации и ни при каких условиях. И нам становится понятно, что, пока первый еврейский царь, вместо того чтобы заниматься государственными делами, исступленно и слепо гоняется за своим соперником, второй царь уже закладывает законодательные основы своего будущего царства.

Когда Саул вышел из пещеры, Давид вышел за ним следом и окликнул. Саул обернулся, и Давид показал ему лоскут отрезанной ткани. Видишь, как бы сказал он этим, я мог тебя убить, но не сделал этого.

«Нет в руке моей зла, ни коварства, и я не согрешил против тебя; а ты ищешь души моей, чтоб отнять ее, – крикнул он. – Да рассудит Господь между мною и тобою, и да отмстит тебе Господь за меня; но рука моя не будет на тебе».

Он даже назвал Саула «отец мой», и Саул, услышав эти слова, разразился слезами. «Твой ли это голос, сын мой Давид?» – проговорил он сквозь слезы, и тут мы наконец понимаем, в чем истинная суть происходящего. Несмотря на всю враждебность Саула к Давиду и весь его страх перед ним, несмотря на таланты своего сына Ионафана, его достоинства и смелость, Давид – вот тот сын и наследник, которого Саул хотел бы иметь. И вполне возможно, что уже с той минуты, когда Саул понял, что Давид действительно унаследует его царство, он начал в глубине души называть его «сыном». Не случайно он во всеуслышание признал теперь, что Давид будет царствовать после него, и взял с него клятву не покушаться на его семя, на дом Саула. И Давид поклялся ему в этом, как раньше поклялся Ионафану. Но, в отличие от обещания, данного Ионафану, клятву, данную Саулу, Давид не выполнил.