Текст книги "Впервые в Библии"

Автор книги: Меир Шалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

«И наречено ему имя Фарес»

Все эти интересные и волнующие рассказы неизбежно порождают вопрос: почему такие праведные женщины, как Сарра, Ревекка, Рахиль и Анна – три праматери и мать пророка Самуила, – вынуждены были так долго страдать и терпеть унижения, пока наконец удостоились беременности, в то время как три «инородные» грешницы, Фамарь и дочери Лота, которые прибегли к блуду и кровосмесительству, забеременели с такой поразительной легкостью? И не забудем, что забеременели они не случайно. Они заранее знали, что так оно и будет. Все их планы и действия базировались на том, что зачатие произойдет после одного-единственного совокупления, в то время как Сарра, Ревекка, Рахиль и Анна провели долгие годы в постоянной неопределенности, напряженном ожидании и молитвах.

Ответ прост. Библия уже разъяснила нам, что в этих вопросах решение принимает Бог, и притом исключительно по Своему желанию: захочет – откроет, захочет – закроет. И если Бог решил сделать именно так, значит, у Него были на то причины. Вполне хорошей причиной могло быть, например, желание бесплодных праматерей иметь сыновей, дабы «обосноваться» через них, то есть сыновей, которые принесут пользу им самим, тогда как Фамарь и дочери Лота хотели забеременеть ради более высокой цели, выходящей за границы их личного статуса и благополучия.

Нет сомнения, что это тронуло сердце Создателя. Безусловно, не исключены и другие хорошие причины, но они от нас сокрыты. Возможно, Бог терпеть не может людей, которые претендуют на то, что они понимают все Его действия. Если Бог не объяснил, почему он потрудился открыть чрева дочерей, совокупляющихся со своим отцом, или невестки, переспавшей со своим свекром, и в то же время закрыл чрево Сарры, Ревекки и Рахили, – значит, не все Свои причины Он открывает людям. И уж во всяком случае, не тем самозваным Своим представителям, которые говорят якобы от Его имени, а на самом деле – от имени религиозного истеблишмента, в котором служат и от которого получают зарплату.

Заодно стоит напомнить еще одну вещь. Фамарь родила от Иуды близнецов Фареса и Зару (Переца и Зераха). Фарес был праотцом дома Давида. Об этом даже упоминается с несколько излишней гордостью в книге Руфи (4, 17), а также в родословной колена Иуды (1 Пар. 2, 15). Но та же родословная демонстрирует нам еще один факт, который стоит подчеркивать и втолковывать при каждом удобном случае: поскольку Фарес и Зара, двое сыновей, прижитых Иудой от его невестки Фамарь, являются отцами всего колена Иуды, то тем самым они являются также нашими праотцами, всего нынешнего еврейского народа. Ибо десять колен Израилевых ушли в изгнание и исчезли, и основную часть современного еврейства составляет именно колено Иуды, а также те немногие из колен Симеона, Левия и Вениамина, что растворились среди потомков Иуды и ушли с ними в диаспору. Таким образом, все мы – потомки Фареса и Зары, родившихся от Иуды (который, напомним, был потомком Лии, а не Рахили) и от его невестки Фамарь, которая нарядилась блудницей, украла семя у своего свекра и зачала от него. Иными словами, все нынешние евреи – потомки Фамарь, а потому лучше было бы хорошенько поискать могилу этой нашей подлинной праматери, вместо того чтобы бить нескончаемые поклоны в новехоньком каменном склепе, торопливо сооруженном над сомнительной «могилой Рахили».

Первая ненависть

«Иаков вошел и к Рахили, и любил Рахиль больше, нежели Лию; и служил у него еще семь лет других. Господь узрел, что Лия была ненавидима [101]101
  В синодальном переводе здесь и в приводимых ниже аналогичных словоупотреблениях определение «ненавидима» смягчено до «нелюбима».


[Закрыть], и отверз утробу ее, а Рахиль была неплодна» (Быт. 29, 30–31).

Так описывает Библия трудные отношения, сложившиеся между Иаковом и двумя его женами. И здесь впервые в Библии появляется слово «ненависть». Не ненависть между двумя женщинами – например, между Саррой и Агарью или между самими Рахилью и Лией, и не ненависть между двумя мужчинами или братьями-соперниками – скажем, между Каином и Авелем или Иаковом и Исавом. Первая ненависть, получившая свое прямое название в Библии, – это ненависть мужчины к своей жене. Точнее, к одной из своих жен.

Интересно, что автор не написал здесь, что Иаков «возненавидел» Лию – он определил ее эпитетом «ненавидимая», то есть дал понять, что речь идет о длительном чувстве, а не о результате преходящей ссоры. Но вообще говоря, это словосочетание – «ненавидимая жена» – встречается в Библии не только для описания эмоций. Например, во Второзаконии (21, 15) имеется специальный закон, указывающий, как надлежит распределять наследство между сыновьями двух жен, если «одна любимая, а другая ненавидимая», и это означает, что выражение «ненавидимая жена» употреблялось также как юридический термин, а потребность в специальном термине свидетельствует, что ненависть мужчины к одной из жен была достаточно известна. Похоже, что в силу тогдашнего многоженства она была не таким уж редким явлением, и не случайно законодатель уделил ей специальное внимание. Однако в случае Иакова, Рахили и Лии в дело вмешался еще и Господь Бог. Он провел здесь интересный научный эксперимент: любимую жену сделал бесплодной, а ненавидимую – плодовитой, и сейчас, дорогие читатели и господа верующие, мы увидим, что произойдет.

Первые трое детей, родившиеся у Лии, не изменили ее положения. Об этом свидетельствуют имена, которые она им дала, и ее разъяснения этих имен. Реувен ( р’у-бен, то есть «смотрите, сын!») получил это имя, потому что «Господь призрел на мое бедствие (и дал мне сына), и теперь будет любить меня муж мой». Шимон (от глагола лишмоа– «слышать») был назван так, ибо «Господь услышал, что я ненавидима». Леви (от глагола лелавот– «присоединиться»), потому что «теперь-то прилепится ко мне муж мой, ибо родила я ему трех сыновей» [102]102
  В синодальном переводе имена этих трех сыновей Лии – Рувим, Симеон и Левий.


[Закрыть](Быт. 29, 32–34).

Эти три имени – как три мольбы о любви и три вопля душевной боли и отчаяния. Но имя четвертого сына говорит о том, что с его рождением в отношении Иакова к ненавидимой жене что-то изменилось: «И еще зачала, и родила сына, и сказала: теперь-то я восхвалю Господа. Посему нарекла ему имя: Иуда [103]103
  Иуда – от ивритского иоде, что означает «возблагодарит».


[Закрыть]и перестала рожать» (Быт. 29, 35).

В отличие от предыдущих имен, благодарность, заключенная в имени Иуда, говорит о том, что Лия достигла своей цели. Она перестала быть «ненавидимой». А тот факт, что она прекратила рожать, поясняет нам методику Божественного эксперимента и намерение, скрывающееся за ним. Бог хотел не столько улучшить положение Лии, сколько воспитать Иакова. Настойчиво повторяя роды Лии, Он подводил Иакова к пониманию, что не любовь важна, а дети и продолжение рода. Это относится к любой библейской семье, а тем более к семье праотца, из которой предстояло произрасти всем будущим «сынам Израиля» и в прямом, и в переносном смысле этого слова.

И не случайно сразу же после рождения Иуды между Иаковом и его любимой Рахилью вспыхнула первая тяжелая ссора. Иаков, этот самый терпеливый из всех терпеливых влюбленных в Библии, тот самый Иаков, который работал за Рахиль семь лет «и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее», на этот раз потерял терпение. Вместо того чтобы поддержать любимую, но бездетную жену словами утешения, он «разгневался на Рахиль и сказал (ей): разве я Бог, который не дал тебе плода чрева?» (Быт. 30, 2).

Первопричиной ссоры была зависть Рахили к Лии: «И увидела Рахиль, что она не рождает детей Иакову, и позавидовала Рахиль сестре своей, и сказала Иакову: дай мне детей; а если не так, я умираю» (Быт. 30, 1). Позже, по истечении лет, эти слова приобретут леденящий кровь роковой смысл, ибо Рахиль и впрямь умрет преждевременной смертью, но именно потому, что Бог дал ей второго сына. Но в тот момент слова Рахили вызвали у Иакова раздражение, и он ответил ей с несвойственной ему грубостью.

При первом прочтении его грубость непонятна. Но затем начинаешь понимать, что гнев Иакова направлен не на Рахиль, а на самого себя. Он уже чувствует, что его отношение к плодовитой Лии начинает исподволь меняться. Выясняется, что, несмотря на первую встречу с Рахилью, и дерзкий поцелуй у колодца, и семь лет ожидания, Иаков в конечном счете не так уж отличается от других библейских мужчин. Как и у них, его любовь тоже подчиняется желанию Бога и общественной норме и так же зависит от детей и от семьи. Эксперимент Господа завершился успехом.

Кстати, вторая по счету библейская ненависть тоже возникла в доме Иакова, и возникла как прямое следствие первой. То была ненависть сыновей «ненавидимой жены» к Иосифу, сыну жены любимой. И эту вторую ненависть тоже породила зависть: некогда Рахиль завидовала Лие, «ибо не рождала», а теперь сыновья Лии завидовали сыну, рожденному Рахилью. Автор пишет: «И завидовали ему братья» [104]104
  В синодальном переводе: «Братья досадовали на него», но оригинал употребляет глагол, который имеет точное значение «завидовать».


[Закрыть](Быт. 37, 11), и читатель понимает, что обе эти ненависти и обе зависти имеют один источник: соперничество за любовь Иакова – сначала мужа, потом отца.

«И сделал ему полосатую рубашку»

В наше время не принято спрашивать человека, кого из своих детей он любит больше. Но если все-таки спрашивают, они смущенно улыбаются и говорят: «Всех одинаково».

Библия не принимает такой подход. В ней откровенно описываются случаи, когда родитель предпочитает одного какого-нибудь сына всем его братьям. Я уже рассказывал, что Бог определил Исаака как любимого сына Авраама, что Исаак любил Исава, а Ревекка любила Иакова. Но самым известным и явно предпочитаемым из всех таких сыновей был Иосиф.

«Израиль любил Иосифа более всех сыновей своих, потому что он был сын старости его; и сделал ему полосатую рубашку» [105]105
  Выражение оригинала ктонет пасим(рубашка в полоску) в синодальном переводе заменено на «разноцветную одежду».


[Закрыть](Быт. 37, 3). Эту рубашку братья позднее снимут с Иосифа и намочат в крови, чтобы подтвердить его мнимую смерть. Именно она впервые пробудила в их сердцах зависть и ненависть, которые затем привели к насилию. Но в действительности предпочтение, которое Иаков отдавал Иосифу, можно ощутить и до того, как появилась эта «рубашка раздора». Первый раз оно проявляется в том момент, когда Иаков, вернувшись из Харрана в страну Ханаан, готовился к встрече с Исавом.

Предстоящая встреча страшила Иакова. С того времени, когда он бежал от гнева обманутого брата, прошло уже двадцать лет, но Иаков, по натуре человек подозрительный и осторожный, решил подготовить свой лагерь к любого рода нападению. На переднем крае, в самом опасном месте, он поставил служанок Валлу и Зелфу с их сыновьями, Лию и ее сыновей – после них, «а Рахиль и Иосифа позади» (Быт. 33, 2), то есть там, где наиболее безопасно. Кстати, поскольку в оригинале тут дважды употреблено слово «последние», сначала по отношению к Лие с ее сыновьями, а потом – по отношению к Рахили и Иосифу, Раши [106]106
  Рабби Шломо Ицхаки (1040–1105), более известный под акронимом РаШИ, – французский раввин, автор первого полного комментария Библии и Талмуда, по сей день почитается «отцом» всех последующих еврейских комментаторов; современные издания Библии и Талмуда публикуют на каждой странице соответствующий комментарий Раши.


[Закрыть]счел небходимым специально пояснить: «Последний „последний“ – любимый». (Это симпатичное выражение стало ивритской поговоркой, и в Израиле ее с удовольствием употребляют по сей день, как в Англии – близкое The last but not the least.)

Так, без явной декларации, в доме Иакова была установлена иерархия любви. Если кто-нибудь из братьев не знал или пытался избежать вопроса: «Кого отец любит больше?» – то теперь ответ был известен. Задолго до полосатой рубашки Иаков уже любит Иосифа больше всех других сыновей. И предпочитает его другим настолько, что без колебаний демонстрирует им, что жизнь Иосифа ему всех дороже.

Читатель догадывается, что эта любовь выросла из любви Иакова к Рахили и от того предпочтения, которое он отдавал ей перед Лией, ее сестрой. Но это не единственная причина. Слова: «Израиль любил Иосифа более всех сыновей своих» появляются в Библии уже после того, как родился Вениамин, тоже сын Рахили. Да и названная в тексте причина этого предпочтения: «Потому что он был сын старости его» – тоже непонятна. Ведь Вениамин появился, когда Иаков был еще старее. Конечно, не исключено, что в древности выражение «сын старости» имело иной смысл, чем сегодня. Не исключено также, что к Вениамину у Иакова было сдержанное отношение. Возможно, он не мог забыть, что Рахиль умерла, рожая этого сына, и в глубине души даже считал его виновником ее смерти. Недаром он изменил имя, которое Рахиль дала новорожденному, как будто хотел освободиться от этих воспоминаний. Умирающая мать назвала сына Бен-Они, то есть «сын моих страданий», «сын моей муки» и, возможно, даже «сын моего греха». Иаков же переназвал сына, дав ему имя Бен-Ямин, то есть «сын правой», сильной руки, иными словами – «сын моей силы». Этим он избавил новорожденного от имени, которое увековечило бы в людской памяти несчастье, связанное с его рождением.

Но скорее всего, причиной любви Иакова к Иосифу было его сходство с Рахилью. Библия описывает их обоих одними и теми же словами: «Красивы станом и красивы лицом» (Быт. 39, 6 и 29, 17). Кстати, Томас Манн, который тоже подчеркнул это сходство в книге «Иосиф и его братья», добавил к нему трогательный комментарий, предположив, что полосатая рубаха, подаренная Иосифу, тоже принадлежала Рахили, и, когда сын надевал одежду покойной матери, Иакову казалось, что она воскресла и снова стоит перед ним.

Так или не так, но эта полосатая рубашка еще более усилила напряжение, которое уже сложилось к тому времени между братьями и Иосифом: «И увидели братья его, что отец их любит его более всех братьев его; и возненавидели его, и не могли говорить с ним дружелюбно» (Быт. 37, 4). Однако не только Иаков был виноват в том, что произошло и чему предстояло произойти, и не только братья, которых зависть довела до ненависти и приведет к насилию. Иосиф тоже внес большой вклад в ход событий, и не одними лишь словами и поступками, но также снами, которые ему снились.

«Что это за сон,
который ты видел?»

Иосиф не всегда соответствовал тому званию «праведника», которое венчает его сегодня. В молодости он был весьма избалованным подростком. Он высокомерно относился к своим братьям и доносил на них отцу. Любопытно, что Иаков всегда посылал Иосифа пасти скот вместе «с сыновьями Валлы и сыновьями Зелфы», которые занимали самое низшее положение среди его сыновей. Почему именно с ними? Возможно, он думал, что они будут относиться к Иосифу лучше, чем сыновья Лии, а может быть, пытался этим показать, что ущемляет Иосифа, надеясь смягчить ненависть, которую питали к нему старшие сыновья. Как бы то ни было, эти уловки оказались тщетными, ибо Иосиф, как я уже говорил, сам обострял отношения с братьями, передавая отцу «худые о них слухи» (Быт. 37, 2).

Но еще хуже, чем слухи, которые он доносил, были сны, которые он видел. Один раз он рассказал отцу, что видел во сне, как солнце, луна и одиннадцать звезд (то есть его родители и одиннадцать его братьев) поклоняются ему. В другой раз сообщил, что видел во сне, как снопы, связанные братьями, поклонились его снопу. Иаков всего лишь пожурил его: «Что это за сон, который ты видел? неужели я, и твоя мать, и твои братья придем поклониться тебе до земли?» Но в сердцах братьев этот рассказ возбудил тяжелую ненависть. К сожалению, Иаков не понял, к чему могут привести эти мрачные чувства и какую беду они принесут в будущем.

Свою красоту Иосиф унаследовал от матери, но сны – от отца. Впрочем, его сны не были такими сложными и интересными, как сон Иакова в Бейт-Эле, и не содержали разговоров с Богом. Высокомерные сны Иосифа так примитивны и инфантильны, что закрадывается сомнение: а видел ли он их вообще? Или просто придумал, чтобы подразнить своих братьев? В тексте библейского рассказа настойчивые упоминания о снах Иосифа, видимо, призваны намекнуть на его духовную связь с отцом, который был известным сновидцем, а может быть – на ту решающую роль, которую сны сыграют в жизни Иосифа в дальнейшем. Но на данном этапе никому не дано было предвидеть это – ни ему самому, ни родителям, ни братьям.

Впрочем, мы не можем обвинять Иосифа в том, что ему снились сны. Человек не властен над своими мыслями, а тем более над снами. Нашу настороженность вызывает лишь содержание его снов, а также назойливое желание Иосифа рассказывать о них членам семьи. Конечно, подросток по наивности может не понимать последствий своих поступков, но сомнительно, чтобы Иосиф был настолько наивен, и, уж безусловно, он не был настолько глуп. Вероятней всего, избалованность и та нескрываемая любовь, которую питал к нему отец, вселили в этого красивого мальчика уверенность, что его все любят и ему всё простят.

Конечно, от отца, от Иакова, можно было бы ожидать большей чуткости и осторожности. Однако, как я уже говорил, он только пожурил Иосифа за его сны и хотя заметил, что братья ему завидуют [107]107
  В оригинале написано: «И завидовали ему братья, и отец обратил внимание на это», или, буквально, «обратил внимание на эту вещь». Синодальный перевод загадочен: «Братья его досадовали на него; а отец его заметил это слово» (Быт. 37, 11). Видимо, эта странная добавка вызвана тем, что ивритское даварможет означать и «вещь», и «слово».


[Закрыть], но сразу вслед за этим допустил странную и опасную оплошность. Когда братья отправились пасти семейное стадо в район Сихема (Шхема), он послал к ним Иосифа, обязав его вернуться и сообщить, все ли в порядке с ними и со стадом. Читатель понимает из этого, во-первых, что на этот раз Иосиф вообще не пошел на пастбище с братьями, и, во-вторых, что Иаков не предвидит, какой опасности он подвергает любимого сына, посылая его к братьям одного, тем более с наказом, откровенно утверждающим Иосифа в роли доносчика, которую он раньше играл без санкции отца.

В предыдущем поколении, когда самому Иакову грозила месть брата Исава, их мать Ревекка поспешила отослать любимого сына в надежное место. А сейчас Иаков послал своего любимого сына буквально в львиное логово. Более того – позволил ему идти туда в той самой полосатой рубашке, которая уже вызвала однажды их гнев и вообще настолько не похожа на рабочую одежду, что само появление в ней на пастбище можно расценить как чистой воды провокацию.

Меня это удивляет: что случилось со всегдашней настороженностью Иакова? Куда девался человек, вечно ожидающий самого худшего и заблаговременно защищающий свои тылы? Тот, что сказал матери: «Может статься, ощупает меня отец мой» (Быт. 27, 12)? Тот, что повторил Лавану во избежание ошибки: «За Рахиль, младшую дочь твою» (Быт. 29, 18)? Тот, что перед встречей с Исавом продумал каждую мелочь и рассчитал каждый свой шаг? Может быть, он понимал неминуемость столкновения между Иосифом и его братьями, но надеялся, что оно не будет особенно серьезным? А может быть, даже надеялся, что в результате Иосиф поймет нестерпимость своего поведения?

Но если Иаков и допускал возможность такого столкновения, он, безусловно, не представлял себе, к каким тяжким последствиям оно приведет. Даже он, испытавший на себе ненависть брата, который в гневе хотел его убить, не знал, насколько сильной и опасной была зависть и ненависть его сыновей.

«И нашел его некто»

Как и его отец, Иосиф не был земледельцем. Как и его отец, он тоже видел сны. Но похоже, что, в отличие от Иакова, к Иосифу сновидения приходили также наяву. По дороге на пастбище он заблудился, не нашел своих братьев и мог вернуться домой, но побоялся нарушить приказ отца и продолжил поиски. И тут его встретил загадочный человек, которому предназначена важная роль в предстоящем.

«И нашел его некто блуждающим в поле, и спросил его тот человек, говоря: чего ты ищешь?» (Быт. 37, 15).

Кто этот «Некто»? И каков смысл в том, что это он нашел Иосифа, а не Иосиф его? И не просто встретил его на дороге, а именно «нашел»? Что, он искал его? И если да, то зачем? По чьему поручению? Ведь это он подошел к Иосифу и завел разговор, а не Иосиф обратился к нему и попросил помощи.

Читателю ясно, что появление этого человека не случайно. На ум приходит «Некто», боровшийся с Иаковом за несколько глав и лет до этого, на переправе Иавок (Быт. 32, 24), ибо и тот «Некто» появился накануне встречи между братьями, которые весьма не любили друг друга.

Так или иначе, человек этот спросил Иосифа: «Чего ты ищешь?»

Иосиф сказал ему: «Я ищу братьев моих; скажи мне, где они пасут?»

Человек сказал: «Они ушли отсюда; ибо я слышал, как они говорили: „Пойдем в Дофан“».

Каким образом этот человек услышал разговор братьев? И откуда он знал, что пастухи, которых он слышал, – это братья Иосифа? Сомнений нет. Этот человек знает слишком много. Он не просто человек. Он послан в это место, и у него есть роль, ибо если бы он не нашел Иосифа, тот вернулся бы к отцу невредимым. Но Иосиф встретился с ним, пошел из-за него в Дофан и в результате нашел своих братьев, которые замыслили его убить: «И пошел Иосиф за братьями своими, и нашел их в Дофане. И увидели они его издали, и прежде нежели он приблизился к ним, стали умышлять против него, чтобы убить его. И сказали друг другу: вот, идет сновидец: Пойдем теперь, и убьем его, и бросим его в какой-нибудь ров, и скажем, что хищный зверь съел его; и увидим, что будет из его снов» (Быт. 37, 17–20).

«Зацикленность» братьев на снах Иосифа свидетельствует, что они, пожалуй, больше ненавидели его за эти сны, чем за полосатую рубашку и за то, что он – отцовский любимчик. Эта ненависть была вызвана не только вызывающе высокомерным содержанием его снов и навязчивой потребностью Иосифа пересказывать их. Слово «сновидец», которое они употребили, показывает, что их раздражала сама его способность видеть сны, само наличие снов в его душе. Оно подтверждало его сходство с отцом и отличие от них. Оно подчеркивало, что он превосходит их в духовном плане.

Они раздели и избили его и бросили в безводный колодец, после чего уселись есть у того же колодца, наглядно подтверждая этим свою злобность и бесчувственность. К счастью, Рувим и Иуда предотвратили готовившееся вслед за этим убийство. Первый сказал: «Не проливайте крови», а второй предложил: «Пойдем, продадим его Измаильтянам, а руки наши да не будут на нем; ибо брат он наш, плоть наша».

Так и произошло. Кстати, автор разделил эту историю на две части. В первой, где рассказывается, как Иосифа бросили в колодец, а потом продали измаильтянам (Быт. 37), Иосиф не произносит ни слова. Читатель может подумать, что его, как когда-то Исаака во время жертвоприношения, поразили шок и немота. Однако дело было не так. А как оно в действительности было, читатель узнает только через несколько глав и через много лет после этого, когда на Ханаан обрушится голод и братья отправятся за хлебом в Египет.

Иосиф, к этому времени уже «второй после фараона», узнал их и обвинил в шпионаже. «Точно мы наказываемся за грех против брата нашего, – сказали они друг другу. – Мы видели страдание души его, когда он умолял нас, но не послушали; за то и постигло нас горе сие» (Быт. 42, 21).

Иными словами, Иосиф в тот день не молчал. Он кричал и умолял о пощаде. Только теперь читатель видит все детали этой душераздирающей сцены и слышит не только слова братьев, но и мольбы Иосифа, доносящиеся со дна колодца.

Но вернемся назад. Вот Иосиф уже продан направляющимся в Египет арабским купцам, а братья, намочив его полосатую рубашку в крови козла, предъявляют ее отцу со словами: «Мы это нашли; посмотри, сына ли твоего эта одежда, или нет» (Быт. 37, 32).

Потрясенный горем и отчаянием, Иаков не заметил холодность и отчужденность, которые веяли от этих слов. Охваченные ненавистью, братья даже не дали себе труда упомянуть имя Иосифа. Они сказали «сына твоего», а не «Иосифа» или хотя бы «нашего брата». Но Иаков воскликнул только: «Хищный зверь съел его; верно, растерзан Иосиф. И разодрал Иаков одежды свои и возложил вретище на чресла свои». И тут проявилась еще одна сторона дела: оказывается, жестокость и бессердечие братьев куда больше, чем мы себе представляли. Они делили с отцом траур по погибшему сыну, зная, что он страдает из-за гибели, которой не было. Они навязали ему мучительную многолетнюю скорбь по якобы растерзанному зверем сыну. Даже Иуда, который впоследствии отделился от остальных, словно ощутив отвращение к тому, что они совершили, не рассказал отцу, что Иосиф жив.

В книге Бытия есть много примеров обмана и сокрытия правды. Так, Авраам обманул фараона, царя Египта, и Авимелеха, царя Герары. Он скрыл от Исаака подлинную цель их похода на гору Мориа. Ревекка и Иаков обманули Исаака, и Иаков выдал себя за Исава. Лаван обманул Иакова и дал ему Лию, которая притворилась Рахилью. Рахиль обманула своего отца Лавана, украв у него идолов. Фамарь нарядилась блудницей и забеременела от Иуды. Но ничто не сравнится с той жестокостью, с которой братья Иосифа обманули своего отца. Они обрекли его оплакивать еще живого сына, и, что еще страшнее, прошло много лет, прежде чем он узнал правду. Библия говорит, что он «оплакивал сына своего многие дни», и читатель легко может представить, что пережил Иаков и какие страшные картины проносились перед его глазами: разрываемое клыками хищника тело сына, его раздробленные кости. У него не было даже частицы сыновней плоти, чтобы прижать к губам, никакой могилы, чтобы распластаться на ней, содрогаясь в рыданиях, – но на протяжении всех этих лет братья ничего не сказали своему отцу.

Пройдут десятилетия, Иаков будет все больше дряхлеть на глазах сыновей, но они все еще не скажут ему правды. Как они жили с подобной ложью все это время? Библия, как обычно, предоставляет читателю самому размышлять об этом. Автор не рассказывает, говорил ли Иаков с сыновьями о их преступлении после того, как Иосиф открылся им в Египте, и не сообщает, извинились ли они и просили ли у него прощения. Но когда он вернулся с ними в Египет и увидел сына своего Иосифа живым, он сказал фараону потрясающую фразу: «Малы и несчастны были дни жизни моей» (Быт. 47, 9).

В словосочетании «дни жизни» нет ничего нового. Так было сказано и о жизни Сарры и о жизни Авраама. Но о них это было сказано после их смерти, а Иаков подытожил свою жизнь еще при жизни и, будучи еще живым, сказал, что его дни «были» [108]108
  В синодальном переводе слово «были» отсутствует.


[Закрыть]– в прошедшем времени. Нет сомнения, что такой сделал его жизнь прежде всего подлый поступок сыновей. С того часа, когда он счел своего любимого сына погибшим, он почувствовал, что и его жизнь оборвалась. Поэтому он сказал о ней в прошедшем времени, как будто она уже завершилась.