Текст книги "Впервые в Библии"

Автор книги: Меир Шалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

«Дух, который в тебе,
пусть будет на мне вдвойне»

Когда после этого Илия бежал от преследований Иезавели и встретился с Богом на горе Хорев, Господь наказал Илие: «Пойди обратно своею дорогою чрез пустыню в Дамаск; и когда придешь, то помажь Азаила в царя над Сириею, а Ииуя, сына Намессиина, помажь в царя над Израилем; Елисея же, сына Сафатова, из Авел-Мехолы, помажь в пророка вместо себя» (3 Цар. 19, 15–16).

Из трех этих повелений Илия выполнил только последнее. Воцарение Азаила возвестил Елисей (4 Цар. 8, 13), а Ииуя помазал тот «один из сынов пророческих», которого Елисей послал с этим поручением (4 Цар. 9) и которым, как говорят наши мудрецы, был Иона сын Амафиин.

Так или иначе, но, когда Илия пришел помазать Елисея в свои преемники (3 Цар. 19, 19), тот как раз кончал пахать поле своего отца. Легко представить себе волнение и страх молодого земледельца, когда перед ним появился великий пророк и бросил ему свой знаменитый плащ из верблюжьего волоса. Любопытно: Илия даже не остановился. С завидной театральностью сбросил плащ к ногам Елисея и продолжил свой путь. Елисей же тотчас покинул волов, тянувших плуг, и побежал за ним.

«Позволь мне поцеловать отца моего и мать мою, и я пойду за тобою», – сказал он. То есть: я только попрощаюсь с родителями и буду готов.

«Иди, возвращайся, что такого я тебе сделал?» [93]93
  В синодальном переводе: «Пойди и приходи назад; ибо что сделал я тебе?»


[Закрыть]– ответил ему Илия. То есть: с того момента, когда тебя требует Бог, нет больше родителей и семьи, нет больше поцелуев, даже прощальных. Но если ты не можешь оставить все и пойти за мной сейчас же, значит – ты не достоин. Значит, в том, что я передал тебе свой плащ, ты не усмотрел ничего особенного. В самом деле, что такого я сделал? Ну, бросил плащ, подумаешь! Ты свободный человек, Елисей, можешь идти, можешь возвращаться, только мне ты в таком случае не нужен. Оставайся лучше со своими волами.

Елисей понял. Он торопливо развел огонь, бросил в костер свой плуг, заколол своих волов и изжарил их мясо. Так он продемонстрировал своему окружению и самому себе сожжение прежней жизни и полное подчинение Господу и Его пророку. Мясо он раздал людям, чтобы они ели – легко представить себе потрясение соседей, ставших свидетелями этой драматической ритуальной сцены, – «а сам встал, и пошел за Илиею, и стал служить ему».

Несмотря на высокий драматизм этого поступка, читателю сразу же ясно, что преемник не был создан из того же материала, что учитель. Он колеблется, в нем с самого начала не ощущается та же абсолютная самоотдача, что у Илии, а в дальнейшем выяснится, что он не был также наделен мужеством и безоглядностью Илии. Не был он, в отличие от Илии, и принципиальным и решительным противником властей. Малоприятные свидетельства этого обнаружатся спустя считанные годы – и считанные главы – уже в 4–й книге Царств.

Как мы помним, Елисей время от времени гостевал в доме у одной «богатой женщины» в Сунаме (Сонаме), что в Изреельской долине. Эта женщина предоставила ему небольшую комнату для отдыха. Елисей спросил ее: «Что мне сделать тебе?» То есть чем я могу тебе отплатить? Как мне отблагодарить тебя за твою доброту? И к большому нашему удивлению и даже смущению конкретизировал: «Не нужно ли поговорить о тебе с царем или военачальником?»

Илия никогда не мог бы произнести этих слов, он даже помыслить о чем-нибудь таком, пожалуй, не мог бы. Эти слова свидетельствуют о том, что отношения Елисея с властями были совершенно иными, чем у его предшественника. Выясняется, что он, в отличие от Илии, установил для себя связи в правильных местах. Что у него были друзья в правительстве и ходы в армии, что он может составить протекцию, поговорить с кем нужно.

Но вернемся назад, к тем дням, когда Илия был еще жив, а Елисей был его слугой и учеником. Библия не описывает в деталях отношения между ними, но во 2–й главе 4–й книги Царств, в рассказе о том, как Илия вознесся в вихре на небеса, читатель видит несколько многозначительных деталей. Они шли тогда вдвоем к Иордану, и Илия вновь и вновь пытался оставить Елисея позади, чтобы тот не присутствовал при его вознесении на небо. Но Елисей заупрямился. «Жив Господь и жива душа твоя! не оставлю тебя», – сказал он. Он знал, что Илия будет забран у него в тот день и, похоже, что это знали все. Ученики пророков, которых они встретили по дороге, тоже говорили об этом. Полсотни из них даже пошли за ними и остановились поодаль в надежде увидеть предстоящее чудо, и меня забавляет мысль: может быть, один из этих учеников, некий Иона сын Амафиин, тоже был среди них?

Когда Илия и Елисей достигли Иордана, Илия свернул свой плащ и ударил им по воде. Река расступилась, и они перешли по суше. Илия сказал Елисею: «Проси, что сделать тебе, прежде нежели я буду взят от тебя». И Елисей высказал любопытное желание: «Дух, который в тебе, пусть будет на мне вдвойне». На первый взгляд Елисей просил, чтобы его пророческий дух стал вдвое больше духа Илии. Но в других, более снисходительных к нему комментариях говорится, что, мол, на самом деле он просил две трети от духа Илии или же вдвое больше того, что получили все прочие ученики.

«Трудного ты просишь, – ответил Илия. – Если увидишь, как я буду взят от тебя, то будет тебе так; а если не увидишь, не будет». Иными словами, он сам не знал, достоин ли Елисей наследовать ему. Но желание Елисея все же исполнилось, потому что ему дано было увидеть, как Илия уносится в небо на огненной колеснице, запряженной огненными конями.

Елисей воскликнул: «Отец мой, отец мой, колесница Израиля и конница его!» – и разодрал свои одежды надвое. На мой взгляд, это не было обычным разрыванием одежды в знак траура – ведь Илия не умер. В этом жесте мне видится нечто иное. Я думаю, что Елисей порвал свои одежды, чтобы сменить их на одежды Илии, на тот плащ из верблюжьих волос, который упал с плеч унесенного в небо пророка и остался на земле. Этим переодеванием Елисей как бы завершил метаморфозу, начавшуюся в их первую встречу, в тот день, когда Илия сбросил к его ногам этот плащ. Тогда в знак новой жизни он заколол пару волов и сжег рабочие орудия, а теперь разорвал свою прежнюю одежду и поднял с земли новую.

Интересно припомнить, какими были первые дела преемника, когда он остался один. Поскольку перед нами человек Божий, его дела, понятно, представляли собой чудеса, в данном случае – даже целых три чуда. Первым из них было еще одно рассечение Иордана. Елисей поднял плащ Илии, ударил им по реке, и вода снова разделилась надвое. Он пересек русло по суше и пошел в Иерихон. Здесь он совершил второе чудо: очистил ядовитую воду в местном источнике, который и доныне называется его именем.

Оттуда Елисей поднялся в город Вефиль (Бейт-Эль). По дороге он встретил группу «малых детей» – городских ребятишек, которые побежали за ним, насмехаясь: «Иди, плешивый! иди, плешивый!» И тогда Елисей обиделся и совершил свое третье чудо. Он проклял детишек именем Господним, а когда пророк проклинает именем Господним, результат наступает незамедлительно: «И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка» (4 Цар. 2, 24).

Все мы знаем, что есть обидчивые люди, для которых их лысина – чувствительная тема. Но настолько?! В третьем чуде Елисея сошлись воедино обостренное самолюбие, все еще не удовлетворенное тщеславие и возможность воздать обидчикам такую месть, о которой обыкновенные люди могут только мечтать.

«Ни медведей, ни леса»

Порядок и характер трех первых чудес Елисея имеют очевидный смысл. Вначале он проверил, перешли ли к нему дух и силы Илии, как он просил. Рассечение Иордана с помощью плаща Илии засвидетельствовало, что действительно перешли и отныне стали его силами. Потом он применил свои новые силы для положительного поступка: очистил иерихонский источник и даровал местным жителям надежду и жизнь. И тогда он использовал эти силы для чудовищного дела и убил детей за ерундовую насмешку над его лысиной.

Библия безоговорочно осуждает этот последний поступок Елисея. Она подчеркивает, что убитые им дети были «малыми», а потом даже употребляет слово «ребенок». Но наши толкователи, как обычно, поспешили обелить пророка. Библейские комментаторы и проповедники обвинили во всем произошедшем как раз этих несчастных детей. Строем выступив на защиту обиженного пророка, они принялись всеми возможными способами очернять погибших. Они утверждали, что, мол, в этих детях не было «ни капли добродетели», что их матери якобы совершили страшный грех, зачав их в Судный день, и вообще у всех сорока двух были «чубы иноверцев». А прилагательное «малые», которым Библия описывает возраст беспомощных жертв, эти комментаторы перетолковали как «мало-верующие».

Короче говоря, защитники Елисея всячески пытались убедить нас, что его жертвы – это безбожники из безбожников, которые выглядели и вели себя, как дикие люди, и, следовательно, вполне заслужили свою горькую судьбу. А посему Елисея надлежит понять, простить, оправдать и, кто знает, может быть, даже похвалить. Об этом методе – обелять преступника посредством очернения его жертв – я уже говорил, когда рассказывал о Давиде и его поведении в истории Урии и Вирсавии. Книга Царств представляет нам царя Давида без всяких прикрас, как распутника и убийцу, который был наказан за свои грехи, но всевозможные комментаторы, оклеветав Вирсавию и ее мужа, приписали эти грехи как раз им самим. Все это очень напоминает современных адвокатов, которые пытаются защитить насильников путем дискредитации и очернения пострадавших женщин.

Интересно, что из того же страшного рассказа о Елисее пришла в иврит поныне сохранившаяся в нем поговорка: «Ни медведей, ни леса». Библейские мудрецы хотели подчеркнуть этим выражением способность пророка совершать чудеса: дескать, одним своим словом он сумел создать – для убийства детей – и лес, и медведицу, хотя до этого ни медведей, ни леса там не было и в помине. Современный иврит придал этому выражению другой смысл. Сегодня «Ни медведей, ни леса» говорят, когда хотят отрицать что-то неблаговидное, когда хотят сказать «Ни сном ни духом», «Да никогда в жизни ничего такого не было», – как будто призывают поговорку на помощь к усилиям обелить, а то и вообще отрицать отвратительный поступок. Но что поделаешь: и лес был, и медведица была, и никакие оговоры и клевета, переписывание и отбеливание не изменят ужасный характер мести Елисея детям, которые оскорбили его высокочтимую лысину.

И это значит, что ошиблись те, кто думал, будто у Илии появился достойный преемник. Перед нами пророк, не имевший ни смелой гражданской позиции, ни моральной высоты своего предшественника. Он не крикнет царю: «Убил и еще наследуешь?!», и он не будет говорить со своим Богом на горе Хорев. Единственное, в чем Елисей превзойдет Илию, – это в примитивных предсказаниях, знамениях и чудесах. Некоторые из них просто воспроизводят чудеса его учителя (например, рассечение Иордана), но он совершил намного больше чудес, чем тот, и, возможно, именно в этом плане нужно понимать удовлетворение его просьбы к Илие перед вознесением того на небеса: «Дух, который в тебе, пусть будет на мне вдвойне».

Однако кроме этого приумножения чудес Елисей ничем больше не отличился. Он не был образцом какой-либо особой духовности или морали и, как я уже отметил, был, по всей видимости, приближен к верхам и связан с тогдашним политическим руководством, от которого Илия демонстративно держался в стороне. И наличие у него такого безнравственного, вороватого ученика, как Гиезий, тоже свидетельствует о явном умалении пророческого уровня. Верно, Елисей наказал его, но факт, что он не назначил себе другого преемника вместо того же Гиезия – разве что правы наши мудрецы, и тот из учеников, которого он послал помазать Ииуя, был наш Иона сын Амафним. Но ведь и Иона не так уж отличился своими делами впоследствии.

Знаменателен был и конец Елисея. Он «заболел болезнию, от которой потом и умер. И пришел к нему Иоас, царь Израильский, и плакал над ним, и говорил: отец мой! отец мой! колесница Израиля и конница его!» (4 Цар. 13, 14) Нетрудно заметить, что это те же слова, которыми сам Елисей оплакивал Илию после его вознесения на небо. Но сходство слов подчеркивает тут важное различие сути. В отличие от Илии, Елисей не вознесся на небо в огненной колеснице и не воспитал ученика, который скажет о нем эти слова. Не пророк-преемник скорбит здесь о своем учителе и произносит надгробное слово, а царь, и не просто царь, а царь, который «делал неугодное в глазах Господа».

Кстати, именно этот «Иоас, царь Израильский», который оплакивал Елисея, позднее завещал свой трон сыну Иеровоаму, восстановившему, как сказано в 4–й книге Царств (14, 25), пределы Израильского царства «по слову Господа, Бога Израилева, которое Он изрек чрез раба Своего Иону, сына Амафиина». А тот факт, что этот Иона, сын Амафиин, «изрек слово Господа», побудил библейских мудрецов назвать его пророком и объявить преемником Елисея. Так они провели непрерывную линию от пророка Илии, который весь в Боге, к пророку Елисею, который изрядно занят и собою тоже, а от него к пророку Ионе сыну Амафиину, которому важен только он сам и его престиж.

Илия тоже лишал людей жизни. Собственными руками он заколол сотни пророков Ваала и сжег огнем воинов, пришедших схватить его по приказу царя. Но все это он делал ради своего Бога и своей веры. Елисей погубил жизни сорока двух маленьких детей – отнюдь не своих религиозных противников и не царских воинов, – и все лишь из-за оскорбленной чести своей лысины. А Иона, сын Амафиин, пошел еще дальше: он готов был отдать на погибель огромный город со всеми его ста двадцатью тысячами жителей (среди которых наверняка было больше, чем «сорок два ребенка») лишь бы сохранить свой профессиональный престиж.

«Лучше мне умереть, нежели жить»

Убегая от Иезавели, усталый, отчаявшийся, преследуемый убийцами Илия добрался до пустыни за Беер-Шевой. «И, пришедши, сел под можжевеловым кустом, и просил смерти себе, и сказал: довольно уже, Господи, возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих» (3 Цар. 19, 4).

Как мы помним, Иона, после отмены его пророчества о Ниневии, произнес очень похожую фразу: «И ныне, Господи, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить» (Иона 4, 3). И здесь тоже сходство слов подчеркивает различие между произносящими их людьми. Илия просил смерти, потому что находился в поистине отчаянном положении и ему грозила смертельная опасность. Он взывал к Господу из-за того, что усомнился в себе самом, решив, что он так же плох, как его предки. Иона же просил смерти всего лишь потому, что почувствовал себя оскорбленным и обиженным.

Он вышел из города и сел к востоку от него, надеясь все-таки увидеть разрушение ненавистной ему Ниневии, а Бог поступил так, как Он привык и любит поступать, особенно в книге Ионы – сделал еще одно назначение: «И назначил Господь Бог куст клещевины [94]94
  В синодальном переводе: «И произрастил Господь Бог растение…»


[Закрыть], и он поднялся над Ионою, чтобы над головой его была тень» (Иона 4, 6). Илия, как видим, тоже сидел под кустом, но любопытно, что не только между двумя пророками, Ионой и Илией, есть разница – есть она и между двумя затенявшими их кустами. Иона сидит под кустом клещевины, выращенном для него Богом. Куст этот «в одну ночь вырос и в одну же ночь и пропал» (Иона 4, 10) и нигде больше в Библии не упоминается. Илия, напротив, сидел под «можжевеловым кустом», который рос там издавна.

Особенность клещевины, затенившей Иону, в ее преходящести, и не случайно ее название на иврите символизирует нечто краткосрочное и эфемерное. Можжевельник или дрок [95]95
  В оригинале – ротем, то есть дрок, или ракитник.


[Закрыть], затенивший Илию, – растение известное и уважаемое, оно упоминается и в других местах Библии, например в Псалтири (119, 4), где говорится об углях дрока как о прекрасном горючем материале, который привязывают к стрелам, чтобы поджечь лагерь противника. И действительно, каждый, кто когда-нибудь использовал сухие ветки дрока, чтобы вскипятить воду в походном чайнике, знает, что они пылают очень жарко и сгорают дотла. Такова же абсолютная самоотдача Илии в противоположность эгоизму Ионы, который, подобно своей клещевине, появляется ниоткуда и исчезает в никуда, не оставляя по себе никакого следа, кроме желания от него отмежеваться.

Как мы видим, появление этой клещевины на нужном месте и в нужное время тоже произошло с помощью глагола «назначить», и я настаиваю, что это ключевое слово для понимания всей книги Ионы. В начале 2–й главы этой книги было сказано, что Бог «назначил […] большой рыбе проглотить Иону». Сейчас это слово повторяется опять, в 4–й главе, причем три раза в трех стихах подряд [96]96
  Как уже говорилось, в синодальном переводе этого повторения нет.


[Закрыть].

В 6–м: «И назначил Господь Бог клещевину, и она поднялась над Ионой, чтобы над головой его была тень».

В 7–м стихе: «И назначил Бог так, что на другой день при появлении зари червь подточил клещевину, и она засохла».

И в 8–м стихе: «Назначил Бог знойный восточный ветер, и солнце стало палить голову Ионы, так что он изнемог».

Когда Иона «весьма обрадовался» затенившему его кусту, он не понимал, что появление этого куста – лишь начало нового урока в процессе Божественного воспитания. Ибо все «назначения» 4–й главы, от клещевины до знойного ветра (к которым в предыдущих главах добавились сам Иона, кит и буря), призваны напомнить читателю – и самому Ионе, – что Бог, как я уже говорил, пользуется для своих целей самыми разными орудиями, но и большая рыба, и малый червь, и буря на море, и знойный ветер, и пророк, и куст клещевины – все равны в Его планах. Иона, которому, как Елисею, кажется, что близость к Богу дает ему особые права и статус, давно следовало понять, что назначение на должность пророка ничем не выше назначения червя или клещевины на должности подтачивающих или затеняющих и что его «назначение» в Ниневию ничем не отличается от «назначения» рыбы проглотить его самого.

Но повторяется не только это слово. В книге Ионы есть еще два важных повторения. Одно из них: «Лучше мне умереть, нежели жить», – впервые сказанное Ионой Богу в 3-м стихе 4–й главы. И второе: «Неужели это огорчило тебя так сильно?» – впервые сказанное Богом Ионе в 4–м стихе той же главы. Теперь, когда куст засох и Иона страдает от обжигающего зноя, оба они звучат во второй раз. Иона снова говорит: «Лучше мне умереть, нежели жить» (Иона 4, 8), – но на этот раз он имеет в виду реальную угрозу его жизни, а Бог снова спрашивает: «Неужели так сильно огорчился ты?» (Иона 4, 9), – но на этот раз Его вопрос относится не к той обиде, которую Иона ощутил из-за отмены пророчества, а к огорчению Ионы из-за того, что растение, которое давало ему тень, внезапно засохло и погибло.

«Очень огорчился, даже до смерти», – отвечает Иона. Раньше он злился и хотел умереть из-за уязвленного самолюбия. Сейчас он злится и просит смерти из-за физических страданий и страха за свою жизнь. Только сейчас, под лучами губительного солнца, Иона понял, что важнее: жизнь или престиж, – и на что действительно стоит сердиться и жаловаться. И на этот раз Бог даже объяснил ему кое-что из своих мотивов: «Ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало; Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?»

Это последние слова в книге Ионы. Никто не знает, что произошло с пророком в дальнейшем. Вернулся он домой? Остался ли в Ниневии? Раскаялся ли в своем грехе? Посылал ли его Бог на другие задания? На все эти вопросы у нас нет ответа, и, похоже, они не имеют значения. Что важно, так это чтобы представители Бога, а тем более – те, кто мнит себя Его представителями, – внимательно прочли книгу Ионы и усвоили ее уроки.

Первый смех

Во всей Библии смех раздается лишь один раз, и поэтому первый библейский смех – он же и последний. То был смех двух престарелых и бездетных супругов, Авраама и Сарры, когда им возвестили, что у них родится сын. Авраам засмеялся на несколько абзацев и дней раньше Сарры, и человек педантичный мог бы настаивать, что ему следует присвоить титул «первого засмеявшегося», а ей – «первой засмеявшейся». Но ее смех прозвучал вскоре после его смеха и был порожден той же самой причиной, и потому я описываю их вместе как первый и последний библейский смех.

Понятно, что одновременно этот смех был и первым проявлением еврейского чувства юмора, и приятно видеть, что оно родилось на свет не потому, например, что царь Кедорлаомер (Быт. 14, 9) забыл застегнуть ширинку или моавитянин, амалекитянин и аммонитянин поспорили, кто выпьет больше пальмового вина, а было первым примером еврейской традиции смеха над собой, рождающегося из невезения и горечи. Бесплодие Сарры было для нее и Авраама источником давнего и глубокого огорчения, и тем не менее оба они смогли найти в нем смешную сторону: Аврааму было тогда девяносто девять лет, Сарре – восемьдесят девять, и обещание беременности показалось им неплохой шуткой.

Авраам услышал ее первым, во время увлекательной беседы с Богом (Быт. 17, 1–15). В ходе этой беседы Господь сначала сообщил, что меняет его имя на Авраам, потом повелел ему пройти процедуру, именуемую «обрезанием», а затем добавил, что имя Сара тоже нужно изменить и отныне она будет называться Сарра. И только под конец, словно мельком, как говорят, припомнив некую малозначительную деталь: «Да, кстати, Авраам, чуть не забыл рассказать тебе…» – Господь бросил бомбу: «Я благославлю ее, и дам тебе от нее сына» (Быт. 17, 16).

И Авраам, которого нисколько не взволновало изменение имен и не испугало предстоящее удаление крайней плоти, на эту новость отреагировал замечательно: он свалился на землю от смеха. Так и написано: «И пал Авраам на лице свое, и рассмеялся». Рассмеялся и сказал сам себе: «Неужели от столетнего будет сын? и Сарра, девяностолетняя, неужели родит?» А потом сказал Богу: «О, хотя бы Измаил был жив пред лицем Твоим!»

Измаилу, первенцу Авраама от Агари, было тогда тринадцать. И это упоминание о нем говорит нам, что, отсмеявшись, Авраам посерьезнел и, возможно, даже погрустнел. Он попросил у Бога не играть его чувствами. Не возбуждать в нем ложные надежды на сына от Сарры. По сути, он сказал Ему: «Пусть хоть Измаил будет жив-здоров, мне и того достаточно».

Но Бог настаивал: «Именно Сарра, жена твоя, родит тебе сына, и ты наречешь ему имя: Исаак; и поставлю завет Мой с ним заветом вечным, и потомству его после него» (Быт. 17, 19).

Из этого читатель узнает сразу несколько вещей. Во-первых, Бог так впечатлился первым человеческим смехом, что даже решил увековечить его в имени сына, которому предстоит родиться у Сарры [97]97
  Напомним, что Ицхак (таково в оригинале имя сына Авраама и Сарры) произведено от ивритского цхок, что означает «смех».


[Закрыть]. А во-вторых, точно так же, как Измаил (Быт. 16, 11), Исаак получил свое имя от Бога, а не от родителей, причем так же, как Измаил, получил его еще до рождения. Но, в отличие от Измаила, именно Исааку суждено было продолжить род Авраама, и Свой завет Бог решил заключить именно с ним и с его потомством.

Благодаря этому обстоятельству читателю становится понятным также порядок всей беседы: почему Бог начал ее с изменения имени и обрезания. Дело не только в том, что Исаак родится от жены Авраама, а не от его служанки, но и в том, что он родится лишь после того, как Авраам пройдет процедуру переименования и обрезания и станет, по сути, новым человеком. С помощью такого приема автор рассказа получает возможность присвоить второму сыну статус первенца.

Действительно, в отличие от Измаила, который был первенцем человека по имени Аврам, Исаак будет первенцем человека по имени Авраам. В отличие от Измаила, первенца отца необрезанного, Исаак будет первенцем обрезанного. В сущности, Исааку предстоит родиться у другого отца, и с помощью такого утверждения автор лишает Измаила его первенства еще до рождения второго сына. Так Измаил изгоняется из семьи еще до того, как его изгоняют с матерью в пустыню. Господь обещает и из него произвести «большой народ», но Свой завет Он продолжит с Исааком как с первенцем «нового Авраама».

Назад к карточке книги "Впервые в Библии"