Текст книги "Впервые в Библии"

«Спи со мною»

По прибытии в Египет купцы продали Иосифа фараонову царедворцу Потифару (Быт. 39). Мы уже уверены, что его судьба решена, потому что такой мечтательный, избалованный отцовской любовью юноша не сможет выжить в условиях тогдашнего рабства, – но нас ожидает сюрприз. Как и Иаков, которого путешествие в Харран превратило из маменькиного сынка, знавшего лишь отцовский шатер да материнскую юбку, в настоящего мужчину, так и сновидец Иосиф превратился в Египте в человека дела. И подобно Иакову, который с большим успехом управлялся со стадами тестя, его сын преуспел в доме своего египетского господина.

Потифар заметил достоинства и удачливость нового раба. Он «поставил его над домом своим и над всем, что имел […] и было благословение Господне на всем, что имел он в доме и в поле» (Быт. 39, 5). Но Иосиф, в отличие от своего отца, был еще «красив станом и красив лицом», и вскоре жена Потифара обратила на него свой взор. А затем потребовала: «Спи со мною».

Иосиф отказался. Он объяснил жене Потифара, что речь идет о двойном грехе – и против господина, который доверяет ему, и против Господа. Читатель и жена Потифара обмениваются между собой взглядами и, возможно, даже улыбкой. Ведь им обоим и так ясно, что речь идет о грехе, но автор хочет подчеркнуть этим простодушие и честность Иосифа.

С точки зрения литературной, не столь морализаторской и пропагандистской, эту стойкость Иосифа перед посягательствами темпераментной египтянки можно объяснить и иначе. Возможно, его вообще не тянуло к женщинам. Действительно, в Иосифе есть нечто женственное. Его красота, как мы уже отмечали, описывается теми же словами, что красота его матери. Полосатая рубашка, подаренная ему отцом, – это, как тоже говорилось, возможно, женская одежда. В Библии рассказывается (2 Цар. 13, 18), что Фамарь, дочь Давида, тоже носила полосатую рубашку [109]109
  В синодальном переводе – «разноцветную одежду».


[Закрыть]и что это была одежда «царских дочерей-девиц». И в своей сексуальности Иосиф заметно уступает другим библейским мужчинам, особенно в его собственном роду. В отличие от праотцев и братьев, в жизни которых любовь к женщинам играла важную роль, у Иосифа даже сновидения лишены секса. Подобно Нарциссу в греческой мифологии, он сосредоточен только на себе.

Правда, потом фараон женил его на женщине по имени Асенефа, дочери Потифера, жреца Илиопольского (Быт. 41, 45), и Иосиф даже имел от нее сыновей (Быт. 41, 51–52), но представляется, что он был человеком, чья сексуальность недостаточно ясна не только читателям, но и ему самому. Не исключено, что он вообще был гомосексуалистом, которому приходилось скрывать свою склонность. На это намекал и Томас Манн, который в «Иосифе и его братьях» описал нападение братьев на Иосифа как изнасилование. Манн опирался на те намеки, которые мы уже видели в библейском рассказе. Братья раздели Иосифа перед тем, как бросить в колодец. Внешне это выглядит как выражение гнева по поводу полосатой рубашки, подаренной ему отцом, но в этом раздевании-обнажении, а также в крови, которой затем была испачкана рубашка, можно увидеть и признаки сексуального насилия.

Наши мудрецы тоже обратили внимание на эту сторону личности Иосифа. Они отметили, что он был похож на мать, то есть на женщину, и вел себя, как девушка, – прихорашивался и «завивал волосы». В Вавилонском Талмуде говорится, что «сыновья служанок целовали и обнимали его» и что сам Потифар хотел «возлечь с ним», за что и был наказан: «И купил его Потифар, царедворец фараона, купил для себя (возлечь с ним), (но) пришел (ангел) Габриэль и кастрировал его» [110]110
  В оригинале звание Потифара («царедворец») передано словом «сарис». Но это же слово означает «кастрат» или «евнух».


[Закрыть].

И хотя, рассказывая, как Иосиф боролся с собой, пытаясь обуздать свою страсть, мудрецы добавляют к этому весьма живописные детали, сообщая, например, что заигрывания жены Потифара разожгли его до такой степени, что у него сперма брызнула из-под ногтей, но, с другой стороны, тот же Вавилонский Талмуд описывает его сдержанность таким манером, что ее можно истолковать просто как равнодушие к женщинам: «Он видел каждый день царских дочерей, иногда наряженных, иногда надушенных, иногда обнаженных – и не хотел».

Так или иначе, Иосиф сохранял свою непорочность, и наряду с успехами в управлении домом Потифара это тоже характерно для нового этапа его жизни. Отныне и далее к нему не пристанет ни одно греховное пятнышко. В сущности, он единственный человек в Библии, о котором можно так сказать. Читатель может припомнить ему прежнее отношение к братьям, но то был не грех, а, скорее, похвальба и кураж избалованного ребенка, начисто миновавшие с годами. Читатель может также вменить ему в вину излишнее напряжение и страх, которые он вызвал у отца и братьев перед тем, как открыться перед ними в Египте. Но трудно судить человека, пока ты не оказался на его месте. Некоторые справедливо говорят, что с учетом содеянного с ним братьями Иосиф поступил с ними очень милосердно, и мы еще обсудим этот вопрос в дальнейшем.

«И Господь был с Иосифом»

Получив решительный отказ от Иосифа, жена Потифара обвинила его в попытке изнасилования, и он был брошен в яму второй раз в своей жизни, на этот раз в египетскую тюрьму. Большое обаяние, до сих пор ему вредившее, здесь как раз ему помогло: «И Господь был с Иосифом, и простер к нему милость, и даровал ему благоволение в очах начальника темницы. И отдал начальник темницы в руки Иосифу всех узников […] и во всем, что они там ни делали, он был распорядителем […] и во всем, что он делал, Господь давал успех» (Быт. 39, 21–23).

В тюрьме Иосиф стал слугой двух господ, двух очень важных заключенных – начальника виночерпиев и начальника пекарей при дворе фараона, которые провинились перед своим царем и были брошены в темницу. Однажды ночью этим двоим приснились весьма особенные сны, и Иосиф, поднаторевший на толковании сновидений, с успехом расшифровал их. Сон главы виночерпиев он истолковал как близкое освобождение из тюрьмы и возвращение в должность, а сон главы пекарей – как предстоящую тому близкую казнь. По правде говоря, это были не очень сложные для толкования сны. Так же как и сновидения самого Иосифа – о снопах братьев, поклонившихся его снопу, и о солнце, луне и одиннадцати звездах, поклонившихся ему лично, сновидения фараоновых царедворцев не составляют трудностей для понимания. Читатель может найти изложение этих снов в 40–й главе книги Бытия и попробовать свои силы в их расшифровке.

Но Иосиф, разгадывая эти сны, не шел по обычному для толкователей пути расшифровки символического смысла их деталей. Он заглянул в душу обоих царедворцев. Он уловил ощущение невиновности в первом и опознал чувство вины, таившееся во втором. Свои толкования он сообщил каждому из них с одной и той же степенью смелости и прямоты. А потом попросил главного виночерпия замолвить о нем слово после освобождения. Но, выйдя из тюрьмы, тот сразу же забыл и самого Иосифа, и его просьбу.

И возможно, это было к лучшему, потому что Иосиф вспомнился ему в самый подходящий момент, когда загадочный сон приснился самому фараону и никто из жрецов и советников не смог этот сон объяснить. Только тогда главный виночерпий вспомнил о сидевшем в тюрьме толкователе, рассказал о нем царю, и Иосиф был призван из тюрьмы во дворец.

«Мне снился сон, и нет никого, кто бы истолковал его, – сказал ему фараон, – а о тебе я слышал, что ты умеешь толковать сны». – «Я тут ни при чем! – воскликнул Иосиф [111]111
  В оригинале Иосиф восклицает: «Билади!» (буквально «Без меня!»). Синодальный вариант передает это восклицание словами: «Это не мое».


[Закрыть]. – Бог даст ответ во благо фараону» (Быт. 41, 15–16). То есть не я, а Бог расшифрует тебе твой сон через меня.

Нет необходимости, я надеюсь, снова рассказывать сам сон – о семи коровах тучных и семи коровах тощих, и о семи колосьях полных и семи колосьях, иссушенных ветром, а также приводить объяснение, которое, как читатель наверняка помнит, сводилось к тому, что Египту предстоят семь лет великого изобилия и вслед за ними семь лет голода и нужды. Но Иосиф не ограничился объяснением сна. На том же самом дыхании он поспешил добавить совет, хотя никто его об этом не просил: «И ныне да усмотрит фараон мужа разумного и мудрого, и да поставит его над землею Египетскою» (Быт. 41, 33), – сказал он и тут же объяснил, что нужно учредить государственный механизм для заготовки продуктов в годы изобилия и сохранения их на время голода.

В сущности, Иосиф навел фараона на мысль назначить его самого на ту должность, которую он только что описал. Ведь при этом разговоре присутствовали все фараоновы царедворцы, жрецы и советники, ни один из которых не сумел разгадать сон своего повелителя. И потому, говоря: «Муж разумный и мудрый», – Иосиф прямо указал на себя, изящно избежав необходимости сказать это открыто, а то, что он предложил решение не только для сна, но и для той проблемы, которую предвещал сон, говорит об этом еще убедительней. И действительно, фараон немедленно провозгласил: «Нет столь разумного и мудрого, как ты» (Быт. 41, 39) – и назначил его своим заместителем, вторым человеком «над всей землею Египетской». Сам того не зная, фараон этими словами даровал Иосифу еще один важный титул – первого «мудрого» в Библии, – и это первенство тоже имеет свой особый смысл.

«Мудрее всех людей»

В Библии упоминается немало умных женщин и мужчин. Ионадав, сын Самая, племянник царя Давида, был «человек очень умный» [112]112
  В синодальном переводе – «хитрый».


[Закрыть](2 Цар. 13, 3). Авигея, жена Навала, была женщина «весьма умная и красивая лицем» (1 Цар. 25, 3). Главы народа Израиля во время скитаний в пустыне были «люди умные, разумные и испытанные» (Втор. 1, 13). В городе Авеле-Беф-Маахе (Авеле-Бейт-Маахе) была «умная женщина» (2 Цар. 20, 16), спасшая город от осады, которой обложил его Иоав сын Саруи. Другая умная женщина, из поселения Фекоя (Текоа), пришла к Давиду по просьбе Иоава и, когда Давид догадался, что ее послал сам Иоав, восхищенно сказала царю, что он «мудр, как мудр Ангел Божий» (2 Цар. 14, 20).

Выдающиеся мастера тоже зачастую назывались «умными». Так, Веселиил (Бецальэль, то есть «под сенью Бога»), Аголиав (Ахолиав, то есть «отцовский шатер») и другие строители так называемой «скинии Завета» [113]113
  Скиния (на иврите мишкан, то есть «обиталище», или огэль, то есть «шатер)» – переносное святилище времен скитания евреев в пустыне, временная замена Храма; в скинии хранился ковчег со скрижалями Завета, она считалась местом обитания Божественного духа, в ней приносились жертвы Господу и совершались богослужения.


[Закрыть]характеризуются в Библии как «мудрые сердцем, которым Господь дал мудрость и разумение» (Исх. 36, 1). Точно так же о Хираме из Тира (Цора) – не о финикийском царе, а о том мастере, который отлил медные столбы и «медное море» во дворце Соломона, – сказано: «Он исполнен был мудрости, разума и умения делать всякие вещи из меди» [114]114
  В синодальном переводе: «Он владел способностию, искусством и уменьем выделывать всякие вещи из меди».


[Закрыть](3 Цар. 7, 13–15, 23). Различия между мудростью, разумом и умением не всегда очевидны и однозначны, но ясно, что Хирам обладал не одними только профессиональными знаниями, но также глубоким умом и творческим воображением.

Но над всеми умными, понимающими, знающими и мудрыми возвышается самый известный и великий из них – царь Соломон. Он был и остался «мудрее всех людей», и выражение «мудрость Соломонова» существует до сегодняшнего дня. Интересно, что Соломон не родился таким умным – он стал им, лишь взойдя на престол. Именно тогда явился ему во сне Бог и предложил выполнить любую его просьбу. Соломон не колебался ни секунды. Он попросил: «Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло» (3 Цар. 3, 9).

Так что же, до исполнения этой просьбы Соломон был глуп? Конечно, нет. Еще раньше отец его, царь Давид, наказал сыну в своем завещании: «Поступи по мудрости твоей» – и добавил: «Ты человек мудрый» (3 Цар. 2, 6 и 9). Иными словами, Соломон был умен с самого начала, но попросил сделать его еще умнее, как положено и желательно для того, кто стоит во главе государства. Главным качеством руководителя народа была в его глазах способность вершить суд, и его просьба «различать, что добро и что зло» сразу же напоминает нам о «дереве познания добра и зла» из рассказа о рае (Быт. 2, 17). Эта отсылка усиливает впечатление от его мудрости, а главное, подчеркивает ее магический характер, о чем будет все чаще говориться в дальнейшем, как в Библии, так и в комментариях к ней.

Если судить по «разумному сердцу» Соломона, а также припомнить, что Веселиил и Аголиав были названы «мудрыми сердцем», то придется признать, что вместилищем ума в Библии является сердце. Это анатомическое определение ума подтверждается также реакцией Бога на просьбу Соломона: «Вот, Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе» (3 Цар. 3, 12). Слово «сердце» в начале фразы добавляет к мудрости Соломона эмоциональное и человечное измерение, но ее конец выглядит явно хвастливым и претенциозным. И точно так же следующая глава начинается со слов: «И дал Бог Соломону мудрость, и весьма великий разум… – а затем все снова сводится к пустому хвастовству: – И была мудрость Соломона выше мудрости всех сынов востока и всей мудрости Египтян. Он был мудрее всех людей, мудрее и Ефана Езрахитянина, и Емана, и Халкола, и Дарды, сыновей Махола, и имя его было в славе у всех окрестных народов. И изрек он три тысячи притчей, и песней его было тысяча и пять; и говорил он о деревах, от кедра, что в Ливане, до иссопа, вырастающего из стены [115]115
  В этом месте в оригинале стоит слово азов, то есть плющ, – растение, которое вьется по стенам. Используемый в синодальном варианте «иссоп» – кустарник, который никак не может «вырастать из стены».


[Закрыть]; говорил и о животных, и о птицах, и о пресмыкающихся, и о рыбах. И приходили от всех народов послушать мудрости Соломона, от всех царей земных, которые слышали о мудрости его» (3 Цар. 4, 29–34).

Иосиф, как я отметил, был первым, кого Библия назвала «мудрым», и его ум описывается в ней как единственный в своем роде. Теперь выясняется, что он превосходил Соломона еще в одном аспекте, потому что в отличие от мудрости Соломона, в которой главное – это производимое ею впечатление, ум Иосифа выражался не в решении загадок, задаваемых гостями, и не в сочинении притч о рыбах и песен об иссопе. Его мудрость была проверена в испытании делом – и с большим успехом. Она помогла ему спасти от голодной гибели целую страну, а заодно скупить все египетские земли и сделать их имуществом фараона (Быт. 47, 20–21).

Их различие выражается, в числе прочего, еще и в том, какие цели подчеркивает Библия, рассказывая о деятельности каждого из них. Она сообщает, что оба они, Иосиф и Соломон, собирали на просторах своих царств большие количества продуктов, но в рассказе о Иосифе речь идет о заготовках ради спасения людей от голода, а в рассказе о Соломоне говорится о поборах ради безмерно роскошных царских пиров, которые – так же, как его песни и притчи, – имели целью поразить воображение окружающих: «Продовольствие Соломона на каждый день составляли: тридцать к о ров [116]116
  1 кор равен 387 литров.


[Закрыть]муки пшеничной и шестьдесят к о ров прочей муки, десять волов откормленных и двадцать волов с пастбища, и сто овец, кроме оленей, и серн, и сайгаков, и откормленных птиц» (3 Цар. 4, 22–23).

Такие пиршества требовали огромных поставок, и поэтому Соломон разбил свое царство на двенадцать округов и назначил в них наместников, чтобы каждый из них снабжал царский дворец один месяц в году, иными словами – выжимал бы в это время все соки из своего населения. Напротив, Иосиф поставил над страной надзирателей для того, чтобы они собирали хлеб в тучные годы и хранили его на складах в предвидении голодных лет (Быт. 41, 34), иными словами – в заботе о народе и его будущем. У меня нет сомнения, что это различие имело и другие причины. В отличие от Соломона, никогда не знавшего личных страданий и нужды, Иосиф обрел мудрость благодаря пережитым трудностям и произошедшему вследствие этого духовному преображению. А кроме того, в отличие от Соломона, взошедшего на престол в результате интриг и злоумышлений его матери Вирсавии и пророка Нафана, Иосиф возвеличился благодаря собственным достоинствам.

«Бог дал мне забыть
весь дом отца моего»

Тридцати лет от роду, инородец, чужеземец, только недавно – раб и заключенный, Иосиф внезапно оказался заместителем самого великого из царей региона и ответственным за все его огромное царство. Фараон дал ему царские одежды и провел торжественным шествием перед всеми жителями Египта. Он даровал ему новое имя [117]117
  Это имя – в оригинале Цафнат-панеах– зачастую толкуется как египетское «спаситель мира» и получает самые фантастические религиозные объяснения. Но поскольку в нем отчетливо слышатся очевидные ивритские корни ( цофен– «код», «загадка» и лефаанеах– «расшифровывать»), оно может быть переведено просто как «толкователь сокровенного», или, на современный лад, как «дешифровщик кодов».


[Закрыть]и женил на знатной женщине. У него родились двое сыновей, и имена, которые он им дал, демонстрируют читателю те стороны его личности, которые не менее важны, чем его восхождение к вершинам власти.

Старшего сына он назвал Менаше, словно говоря этим: «Бог дал мне забыть все несчастия мои и весь дом отца моего». Второго сына он назвал Эфраим, объяснив: «Потому что Бог сделал меня плодовитым в земле страдания моего» [118]118
  Оба имени очень искажены в синодальном переводе. Менаше стал «Манассия», потеряв свою прямую связь с ивритским глаголом ленашот, что означает «предавать забвению», «быть забытым»; Эфраим стал «Ефремом», утратив напоминание об ивритском леафрот, что означает «оплодотворить», а также «делать удачливым, многоуспешным».


[Закрыть](Быт. 41, 51–52).

Так автор рассказа приоткрывает нам те сокровенные чувства, что таились в душе молодого отца. Именем «Эфраим» Иосиф возблагодарил Господа за свои успехи в стране, где он немало пострадал. Но имя старшего сына еще важнее и откровеннее. Нешия– это забвение, и посредством имени Менаше Иосиф благодарил Бога за то, что Он даровал ему забвение отцовского дома.

«Весь дом отца моего», – подчеркнул он, и из этого следует, что не только братьев, продавших его в рабство, он забыл, но и самого отца, который любил Иосифа больше всех других сыновей. «И его я забыл», – сообщает он посредством этого имени.

Но как раз имя, призванное провозгласить забвение, свидетельствует о памяти, и даже более того – о невозможности забыть. Само сообщение «Бог дал мне забыть то-то и то-то» свидетельствует о том, что говорящий, напротив, эти «то-то и то-то» прекрасно помнит. И поэтому имя Менаше не только не подтверждает, что Иосиф забыл, но, напротив, свидетельствует о том, что он все еще помнит, и страдает, а может быть, – и ненавидит. И благодаря этому мы понимаем, что Иосиф не забыл, а хочетзабыть, и сердит на отца не меньше, чем на братьев.

Он сердится на отца потому, что тот не искал его. Можно представить себе, что все долгие годы египетского рабства и заключения Иосиф надеялся, что отец придет и выручит его из беды, – и был обманут в своих ожиданиях. Даже ему, со всем его умом, не приходило в голову, что в глазах отца он мертв. Даже он, с его богатым творческим воображением, не мог представить себе возможность такой инсценировки, какую придумали и разыграли его братья, – заявить отцу, что «хищный зверь съел его», и предъявить в доказательство пропитанную кровью рубашку. Иосиф, видимо, думал, что братья сказали отцу, будто он вообще не дошел до Дофана или пришел, а потом ушел и исчез, и поэтому надеялся, что отец будет искать его и найдет, выкупит и вернет домой. Но отец не пришел, и Иосиф решил, что Иаков просто не приложил достаточных усилий, чтобы разыскать пропавшего сына. И это настолько обидело и разочаровало его, что он дал своему первенцу имя, которое вселюдно объявляло, что он, Иосиф, забыл «весь дом отца своего», то бишь – включая самого отца.

Можно понять Иосифа. Грубый и насильственный переход от полосатой рубашки к обнаженной, кровоточащей коже, от положения отцовского любимчика к мрачному колодцу, а потом – к рабству, жизни в изгнании, тюрьме – переживание, тяжелое для любого, тем более для такого изнеженного, любимого и избалованного юноши, каким был Иосиф. И действительно, обида и ненависть, заключенные в имени Менаше, – явный отголосок пережитых им страданий.

Но Иосиф не сломался. Он извлек урок. Он сумел избавиться от своих недостатков. Он открыл в себе большие душевные силы и с большим умом использовал их. Он преуспел в качестве домоправителя Потифара. Он не дал жене этого царедворца соблазнить себя. Он выжил в египетской тюрьме. Он поднялся к руководству государством и проявил способность руководить им в кризисной ситуации. Все это свидетельствует о том, что он сумел извлечь сладкое из горького, превратить поражение в победу.

У него, конечно, были необходимые для этого обаяние, красота и интеллект, а также душевные силы и, наконец, помощь Господа, без которой не обойтись, особенно в Библии. Но с этим последним не все так просто. Несколько раз Иосиф вспоминал Бога как Того, Кто заводит пружину всех событий и определяет их пути и результаты, но даже в самые трудные свои часы, даже на дне колодца и в тюрьме, он не молился Ему, не просил помощи. Возможно, он уже тогда понимал, что наказан за свою гордыню и высокомерие, и решил переломить себя прежде чем просить милосердия и помощи. А может быть, Иосиф полагал, что все его приключения и беды составляют часть Божьего замысла, как он скажет своим братьям спустя много – много лет.

«Я Иосиф»

Высокий статус позволял Иосифу по-разному повести себя в отношении своей семьи. Он мог, например, направить в Ханаан посланцев, которые сообщили бы отцу, в каких краях он теперь живет. Мог предварительно направить лазутчиков – выяснить, как поживает отец, или послать отряд египетской кавалерии, чтобы расправиться с братьями. Мог силой привести их в Египет, бросить в тюрьму или продать в рабство, как это сделали с ним они. Мог, наконец, явиться пред ними во всей своей силе и могуществе, забрать отца и Вениамина к себе, а братьев оставить в Ханаане. Но Иосиф выбрал другой путь: объявить, что он забыл весь дом своего отца, включая самого отца, и отказаться от возможности восстановить отношения с ними.

Как мы уже сказали, его можно понять, но не Иосиф предопределял ход этой истории, а Господь Бог, и у Бога здесь тоже были определенные планы. А кроме того, ни один человек не способен к такому забвению, а тем более Иосиф.

Я уже сказал выше, что сам выбор декларативного имени Менаше показывает, что Иосиф, несмотря на свое желание, не забыл отцовский дом. И действительно, спустя несколько лет, снова встретившись с братьями, он ощутил такой напор чувств, которого не мог себе представить раньше и которого не сумел сдержать во время самой встречи. Об этом красноречиво говорят его рыдания и первый заданный им после признания вопрос: «Я Иосиф, жив ли еще отец мой?» К счастью для братьев, его захлестнула не ненависть, а жалость, и первым его побуждением было не отомстить за все, а, напротив, все простить.

Их первая встреча произошла, когда братья в голодный год пришли в Египет, чтобы разжиться здесь продовольствием. Она началась с того, что Иосиф своих братьев узнал, а они его – нет. Это не удивительно и вполне логично. Он мог ожидать их прихода в Египет, а они никак не могли представить себе его в роли заместителя египетского фараона. Братья не могли признать его в этом чужом и роскошном египетском вельможе, тогда как они сами были во все тех же памятных и хорошо ему знакомых одеждах. Но главное заключалось в том, что Иосиф стал новым человеком и изменился до неузнаваемости, в то время как они остались теми же, чем были раньше.

Иосиф не открылся братьям немедленно. Вначале он обвинил их в шпионаже, велел оставить одного из них – Симеона, самого грубого и жестокого, – в качестве заложника, а остальным приказал пойти и вернуться к нему с Вениамином, его единоутробным братом. Когда он услышал, что они говорят друг другу: «точно мы наказываемся за грех против брата нашего […] за то и постигло нас горе сие» (Быт. 42, 21), – он выбежал в другую комнату, чтобы там разрыдаться без свидетелей.

Когда они вернулись с Вениамином, Иосиф спрятал в его мешке дорогую чашу и обвинил в краже, чтобы оставить его в Египте. Можно квалифицировать такое поведение как месть и издевательство. Но если бы Иосиф просто хотел поизмываться над братьями и воздать им по заслугам, он мог придумать куда более страшные наказания, и я уже перечислял выше эти возможности. И в любом случае то, что он с ними сделал, даже не приближается по своей жестокости к тому, что они сделали с ним и с их отцом.

Поэтому его действия нужно понимать иначе – не как месть, а как испытание. Иосиф хотел проверить своих братьев до того, как открыться им. Изменились ли они, как изменился он? Забыли или, как он, не смогли забыть? И тот страшный поступок, который они совершили, – оставил ли он на них отпечаток? И как это отразилось на других членах семьи?

Чтобы выяснить все это, он создал ситуацию, в которой братьям придется лишиться одного из них (Симеона), ситуацию, напоминающую тот ужасный день, когда они продали его самого измаильтянам. Их слова – а они не знали, что он понимает их язык, – показали ему, что и они не забыли тот день и что с тех пор в их душе угнездились страх и чувство вины. Тогда он потребовал оставить в его руках Вениамина, чтобы понять, питают ли они и ко второму сыну Рахили ту же ненависть, что питали к нему.

Но Иосиф хотел испытать и себя. Проверить и понять, хочет ли он признаться братьям, отомстить им или отправить их своей дорогой и на этом покончить. Не сумев сдержать первых рыданий, он понял, что, несмотря на данное им сыну имя Менаше, ничто не забыто. Его второй плач, при виде Вениамина, проделал трещину в броне, которой он себя окружил. А после речи Иуды, который описал их семью так, как описывают чужому человеку, и пытался объяснить ему, почему они не могут оставить Вениамина в его руках, чувства Иосифа достигли апогея и он больше не мог сдержаться. Он зарыдал в их присутствии и сказал: «Я Иосиф». И сразу же за этим спросил: «Жив ли еще отец мой?» (Быт. 45, 3).

Снова, как в тот день, когда с него сорвали рубашку, он стоит перед ними обнаженный. Но на этот раз он открылся по собственному желанию, а не раздет их руками. Не по внешней необходимости и не насильственно, но сам, изнутри и по собственному желанию. И не в роли слабого, но с позиции силы. Не только силы подчиненных ему огромных армий египетского царства, но и внутренней силы человека, который боролся и одолел, – так же, как некогда его отец, как Иаков.

Речь Иуды перед Иосифом (до того, как тот открылся братьям) была поистине трогательной, но, увы, не честной. Иуда снова повторил лживое утверждение, будто Иосиф был растерзан, будто он погиб. Но именно эта ложь объяснила Иосифу самую важную, с его точки зрения, правду: что в глазах отца он мертв, – и он наконец понял, почему тот не стал его разыскивать. Уже в первую встречу братья сказали ему, что у них был еще один брат, но тогда они не употребили ясное слово «умер», а лишь «его нет», что можно было истолковать так же, как «пропал» или «исчез». Теперь же, когда Иуда сказал ему: «У нас есть отец престарелый, и младший сын, сын старости, которого брат умер» (Быт. 44, 20) – и даже процитировал слова Иакова, известные читателю, но не Иосифу: «верно он растерзан», – Иосиф вдруг до конца осознал, каким образом его братья обманули Иакова и как получилось, что отец не пошел искать и спасать его. И только теперь, громко разрыдавшись, он воскликнул: «Я Иосиф, жив ли еще отец мой?»

Вопрос как будто бы странный. Ведь Иосиф знает, что Иаков жив, потому что братья уже сказали ему это, и не раз. Но сейчас он знает, что братья выдумали его собственную смерть, а тот, кто солгал о ком-то, будто тот умер, может также солгать о другом, будто тот жив. И поэтому он требует от них ясного, прямого и окончательного ответа: «Жив ли еще отец мой?» Да или нет?

«Но братья его не могли отвечать ему; потому что они испугались его» [119]119
  В синодальном переводе: «потому что они смутились пред ним».


[Закрыть](Быт. 45, 3). Они испугались, и этот их страх не исчез и во все последующие годы, несмотря на то что все это время Иосиф заботился о них, кормил и нашел для них владения и работу. И даже семнадцать лет спустя, после смерти Иакова, они из того же страха снова прибегли ко лжи, придумав, будто отец перед смертью приказал, чтобы Иосиф их простил: «Отец твой пред смертию своею завещал, говоря: так скажите Иосифу: „Извини [120]120
  В синодальном переводе – не «извини», а «прости». Хотя смысл этих слов практически одинаков, в Библии они передаются разными глаголами ( ласети лислоах), и в начале следующей главки автор специально обращает внимание читателей на это различие.


[Закрыть]братьям твоим вину и грех их; так как они сделали тебе зло“. И ныне извини вины рабов Бога отца твоего» (Быт. 50, 16–17).

Услышав этот вымышленный отцовский наказ, Иосиф снова заплакал. Он плакал по двум причинам. Во-первых, потому, что братья впервые, пусть косвенно, но попросили у него прощения. А во-вторых, потому, что он вдруг понял, что, несмотря на все годы, прожитые ими в Ханаане после продажи его в рабство, а потом в Египте, под его покровительством и заботой, братья ничуть не изменились – их мир остался все тем же узким и темным миром мести, страха и лжи. И сами они остались теми же темными, злобными, низколобыми и ничтожными людьми, какими были в тот день, возле безводного колодца в Дофане: он – на дне, обнаженный, избитый, дрожащий, они – снаружи, жрущие всласть.