355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Майя Новик » «Зона свободы» (дневники мотоциклистки) » Текст книги (страница 6)
«Зона свободы» (дневники мотоциклистки)
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:08

Текст книги "«Зона свободы» (дневники мотоциклистки)"


Автор книги: Майя Новик



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Гараж (1998–1999 год, межсезонье)

…Не надо думать, что холодное время года успокоило нас, и мы впали в спячку. Мне каждую ночь снились мотоциклы, если я и преувеличиваю, то совсем немного. Я все время куда-то ехала, ехала… Песчаная, желтая дорога сменялась серой бетонкой, я видела какие-то мосты, сложные развязки, я месила грязь и глотала пыль, но просыпалась, по-прежнему, на своей старенькой, проваленной тахте. В один прекрасный момент я поняла, что байкер – это тот, которому наплевать на все, кроме мотоциклов. Неважно всё – работа, мытье посуды, одежда, в которой ты ходишь, если это, конечно, не байкерский прикид, даже любовь мужчины или женщины не так уж и важна, пока есть мотоциклы. Это поглощает всего тебя, без остатка, а если не поглощает, значит, ты не байкер. Точка.

Вторым признаком сумасшествия было то, что мне стала безразлична работа. Мне как-то вдруг стало скучно, неинтересно, работа была нужна только для того, чтобы заработать денег на бензин и безбедное существование летом.

Третьим признаком ненормальности стало то, что я каждый вечер и каждые выходные проводила в гараже Алексея в поселке Северном. Когда в Митином гараже стало совсем холодно, Алексей перегнал мотоцикл к себе. Митя и тут проявил свою зловредную сущность: сначала он разрешил мне оставить в его гараже не нужную мне коляску, а потом, когда дороги уже покрылись льдом, вдруг заявил, что вот-вот купит себе машину, и моя коляска в гараже совершенно не нужна. Наверное, он просто хотел, чтобы я заплатила. Алексею пришлось в гололед ехать в «Привокзальный» на тяжеленной одиночке с колесами на девятнадцать дюймов, при этом его ноги едва доставали до земли, там присоединять коляску, а потом гнать мотоцикл обратно.

Алексей с честью прошел это испытание, чем еще больше заслужил мое уважение.

Митя же так и не купил себе машину. Поделом…

Небольшой деревянный гараж стоял на самом краю земельного участка, Алексей включал обогреватель, и температура в гараже даже в самые лютые морозы не падала ниже плюс десяти градусов. Я все равно замерзала, и поэтому притащила в гараж теплые вещи, напяливала прямо на джинсы спецовку, которую мне выдавал Алексей, и помогала ему.

Это был очень странный гараж, – здесь пахло не только бензином и маслом, но и деревом. Рожковые ключи были пунктуально, по размерам развешаны на вбитые в стену парные гвозди, инструменты аккуратно лежали на полках. Гаечки, болтики, шайбочки, гроверы, – все было педантично разложено по специальным плотно закрытым баночкам. Для разобранных деталей мотоцикла всегда находились коробки и коробочки, так что потерять что-нибудь в этом безупречном порядке было невозможно. Каждый раз, прежде чем закончить работу, Алексей тщательно прибирался, и только убедившись, что каждая вещь находится на своем, только для нее предназначенном, месте, уходил. Он не терпел разгильдяйства. Когда я узнала, что он родился в Якутске, то заявила, что в нем, без всякого сомнения, течет кровь северных кочевников: ведь у кочевых народов каждая вещь веками кладется на свое место.

Сначала мы разбирали мой мотоцикл и по ходу дела отмывали его от грязи. Потом стали его переделывать. Вернее, Алексей говорил, что он будет делать, а я только уважительно внимала и, как могла, помогала. Мы сняли с мотоцикла бак и крылья, наверное, целую неделю зачищали поржавевшие места, шпатлевали, потом затирали шпатлевку и краску. Когда детали стали похожи на гладкое пасхальное яичко, Алексей отнес их в гараж к Денису. Тот оказался кудесником, и бесплатно, быстро и очень качественно покрасил детали обычным пылесосом. Краску они выбирали вместе, взяли, наобум, банку «Тиккурилы». На банке было написано – «Босфор».

Цвет оказался странным – неожиданно насыщенным, ярким, он напоминал мне глубокое, синее море.

Потом мы опустили пониже уродливое, квадратное переднее крыло, купили и установили вторую пару поворотников и приступили к самому трудному: и на своем, и на моем мотоцикле Алексей хотел сделать сиденье «ступенькой». Основу он выкроил из картона, потом перенес все на лист металла, вырезал его, согнул, сварил в «Рембыттехнике», потом тоже самое сделал с моим сиденьем, и… всучил все это мне!

– Обшивай!

Эта была катастрофа! Я засуетилась и решила пожертвовать подушками от тахты. Все равно я её не складываю, значит, половина подушек мне не нужна. Тахта была изготовлена в далеком девяносто втором году неизвестными умельцами. Под коричневой дерюжиной оказалась очень полезная вещь – автомобильная резина для сидений. Я обычным лезвием вырезала нужные куски, взяла клей «Момент» и обклеила основу так, как нравилось. Не могу сказать, что все зависело только от моей фантазии. Алексей, как мог, все время старался развивать мое эстетическое восприятие мотоциклов, потому что в самом начале я ошибочно, как многие новички, считала, что мотоцикл может быть вот таким и вот таким, и при этом обязательно должен быть черным, но вскоре убедилась, что палитра цветов по-настоящему красивых мотоциклов гораздо шире, а ряд красивых моделей приближается к бесконечности. Алексей приносил мне мотоциклетные журналы, и мы часами читали статьи о самоделках и рассматривали хромированные тюнингованные мотоциклы, так что я «все сделала правильно». С обтяжкой обклеенной основы пришлось помучиться.

Дело в том, что шить я, конечно, умела, но в пределах школьных уроков труда. Я вытащила давно забытую в углу бабушкину ножную машинку в центр комнаты и к концу дня завалила все свободное пространство обрезками черного дерматина, подкладки и кусками синтепона. Выкройка не желала ложиться на основу, дерматин перекашивало, я сшивала лицевую и изнаночную стороны деталей, распарывала, снова сшивала, швы морщинило, а я ничего не могла с этим поделать. К концу дня я распорола себе ладони иглой, чертыхалась и разве что волосы на себе не рвала. Дело пошло на лад только через неделю. Зря Алексей дал мне на обшивку свое сиденье первым, как я ни старалась, но идеально у меня не получилось, дерматин морщинило. Второе сиденье, уже себе, я сшила более удачно.

Теперь дело встало за дугами безопасности. Ну да, это сейчас все просто, – пошел и купил. А тогда все было намного интереснее. Дуги решили сделать из нержавейки.

Чтобы её купить, пришлось дать объявление в газету. Обрезок трубы нужной длины и необходимого диаметра я приобрела у какого-то парня на остановке автобуса.

Трубогиба не было нигде, кроме как у слесарей жэка. Но Алексей уперся и решил не давать мне второго шанса испортить нержавейку. Свой первый шанс я использовала осенью. Я отдала трубу в жэк. Кривые и косые, согнутые «об коленку» дуги немым укором висели на стене гаража, каждый раз напоминая мне о том, что нельзя быть такой дурой! Тем более, нельзя платить за такое убожество деньги! После долгих поисков оказалось, что трубогиб есть на неизвестном и таинственном предприятии Востхиммонтаж. Предприятие располагалось на окраине города в «Седьмом» поселке.

Я взяла трубу, взяла дуги, снятые с «Соло», и поехала туда. В кабинете полупустого четырехэтажного здания управления толстые тетки-технологи быстро произвели расчет необходимых манипуляций, оценили работу и выписали мне пропуск.

В высоком шумном цехе я нашла нужного мне специалиста Василия Петровича, который, выслушав меня, махнул рукой:

– Зачем вам технологи! Дайте сюда, я все сделаю сам! Вот мой телефон, давайте, запишу ваш, как будет готово, созвонимся.

Через неделю он ждал меня у дыры в заборе. Я отдала деньги и взяла свой «товар».

Как тать, я кралась вдоль забора, громко хрустя снегом, в одной руке держа хромированные дуги от «Соло», а в другой – мои новенькие, ровненькие, родненькие дуги из нержавеющей стали. Мне хотелось их целовать. С перепугу я шарахнулась от мужчины в форменной кепке, который гулял возле гаражей с собачкой. Мужчина усмехнулся, поняв, почему у меня такой испуганный вид, а я, окончательно смутившись, по глубоким сугробам зарысила к автобусу, волоча за собой тяжелые дуги.

Еще нам пришлось повозиться с сумочкой для ключей. На «Соло» бардачок был устроен прямо на баке, я же менять бак не хотела, – все-таки лишний литр бензина мне не помешает. После долгих раздумий решили поместить «ридикюль» справа от сиденья. Алексей раздобыл металлическую коробочку из-под какого-то контрольно-измерительного прибора, я обшила её кожей, сделала клапан, Алексей прикрепил металлический замочек, и сумочка стала похожа на миниатюрный портфельчик. С помощью сложной системы ремней мы прикрепили её к раме так, чтобы она не смещалась во время езды.

В неё входил комплект рожковых ключей небольших размеров, отвертка, набор крепежа, свечной ключ, ветошь, нож, кусок камеры и много другой не менее полезной в дороге мелочи.

А потом Алексей сделал красивые ажурные спинки и багажники, а еще позже мне все это пришлось полировать… А потом он взялся за свой мотоцикл и решил выяснить, почему тот подъедает масло…

Ворота этого замечательного гаража вели на улицу Зеленую, а дверь и маленькое мерзлое окошко выходили в занесенный снегом огород, который охраняли две собаки – Мухтар и Бим. Будка молодого, похожего на овчарку Бима была сразу возле двери, а будка старого, мохнатого, умного Мухтара – возле калитки. Он охранял дом. За гаражом стояла теплая баня, в предбанник которой мы после работы ходили мыть руки. Алексей широким жестом зачерпывал алюминиевым ковшом ледяную воду из металлической двухсотлитровой синей бочки, сливал в умывальник, потом заходил в парную, выносил оттуда дымящийся ковш кипятка, добавлял, совал мне сухой жесткий обмылок. Умывальник звенел язычком, белая раковина покрывалась серыми разводами мыльной грязи. Отмыть «мазуту», то есть черную гаражную грязь, мне удавалось далеко не всегда. Она оставалась в мелких морщинках кожи, под ногтями и даже на лице. Алексей смеялся, заставляя меня смотреться в зеркало, и редко бывало так, чтобы лицо мое оставалось чистым. Отмывшись сам, Алексей совал мне вафельное полотенце, несколькими движениями ополаскивал раковину от черных пятен грязи и вел меня в дом, отогреваться.

Шагая по деревянным, расчищенным от снега трапам, я видела зеленый туалет за баней, за ним в перспективу уходила большая стеклянная теплица. Заметенное снегом картофельное поле на задах было обнесено стареньким деревянным забором, через который виднелся недостроенный кирпичный коттедж, стоявший уже на самом берегу Китоя. Дальше, за снежным потоком реки, были только серые голенькие тополя, выстроенные в ряд у того берега, да пепельный лес за ними. Но дальний берег Китоя можно было рассмотреть только в выходные дни. Обычно, в будни, я в сумерках тихонько проскальзывала в гараж через ворота, а в огород попадала только тогда, когда на улице окончательно темнело.

Пройдя по трапу, мы открывали калитку и попадали в маленький дворик, со всех сторон обнесенный заборчиком. Алексей держал Мухтара в будке, пока я проходила в дом. Первая шаткая дверь на веранду была затянута сеткой, открыв вторую, я оказывалась на темной, промерзлой веранде, здесь стояли старенький низкий сервант и такой же бывалый холодильник, вдоль стены покоился дряхлый тяжелый диван, на котором были свалены ненужные вещи. С одной стороны были оштукатуренные бревна, с другой – заиндевевшие стеклины окон. Мне всегда, в любой мороз, казалось, что на веранде холоднее, чем на улице, даже если на улице был сильный ветер. Не знаю, с чем это было связано, может, с тем, что здесь всегда было темно и остро пахло погребом, землей, мышами и соленой капустой.

Алексей подталкивал меня вперед, но я, мучительно стесняясь его родителей, упиралась и оборачивалась к нему.

– Ну, иди первым… Ну что ты, в самом деле…

– Давай, давай, чего ты боишься, они не кусаются.

Мне было очень стыдно смотреть ему в глаза, но поделать с собой я ничего не могла.

Они не кусались, это было верно, но и особой радости по отношению ко мне не испытывали, а испытывали какое-то неприятное недоумение, совершенно не понимая, как себя вести по отношению ко мне, и нужно ли вообще как-то себя вести. Они не разговаривали со мной, и все мои попытки разговорить их вызывали приступы всеобщей немоты. Все испуганно замолкали, заслышав мой голос, и тишину нарушал только громко работающий телевизор. Может быть, я задавала не те вопросы? Я спрашивала их о предстоящих выборах, о политике мэра, о том, что они думают по поводу новых законов. В общем, все те вещи, о которых можно поговорить практически в любой компании, независимо от образованности участников беседы и их политических убеждений. Наверное, нужно было говорить об озимых и рассаде, но ни в озимых, ни в помидорной рассаде я ничего не понимала. По-моему, они смотрели на меня с некоторым ужасом: в растянутом свитере, старых джинсах, худая, черноволосая, с черными горящими глазами, с перемазанными в «мазуте» руками, на четыре года старше их сына, к тому же какая-то журналистка, – они не воспринимали меня, да и не могли воспринимать, как подругу Алексея.

Отец Алексея Сергей Петрович был высоким, плотным, почти совсем седым сорокапятилетним мужчиной. Он мельком здоровался со мной, сразу отводил глаза и старался меня не замечать. У него были широкие скулы кочевника и темные глаза.

Мама Алексея Людмила Иннокентьевна внешне была противоположностью мужа – невысокая, светловолосая, круглолицая, сероглазая, телом справная, она отличалась молчаливостью и необычайным спокойствием, во всяком случае, я никогда не видела её в гневе. Она была выносливой и работящей, а один раз я стала свидетелем очень красноречивой сцены: вдвоем с бабушкой Алексея Евдокией Давыдовной они работали у теплицы, когда появились мы. Людмила Иннокентьевна попросила сына помочь, залезть на крышу теплицы и поправить две стеклины.

Алексей послушно исполнил, что ему велели, но слезть сразу не смог, – было высоко. Тщедушная, но, тем не менее, весьма энергичная Евдокия Давыдовна заторопилась:

– Лестницу, надо бы лестницу!

– Но-о, еще чего! – протянула Людмила Иннокентьевна и сняла своего двадцатичетырехлетнего сына с теплицы.

А однажды, как рассказывал Алексей, она шла с работы домой зимним вечером. От остановки трамвая до дома было, наверное, минут тридцать неспешной ходьбы.

Кругом не было ни души, одни сугробы и только собаки за заборами брехали. Путь уставшей с работы женщины пересекся с грязной дорожкой извращенца. Неизвестно, откуда он взялся в поселке, но той зимой женщины встречали его часто. Настал черед и Людмилы Иннокентьевны. Она шагала широко, рослый бойкий мужичонка забегал то с одной стороны, то с другой, производил известные манипуляции, и, обманувшись молчаливостью жертвы, уже совсем было обнаглел и решил от слов и жестов перейти к действиям, как вдалеке показались люди.

– Ну, мамка и навернула его что есть мочи сумкой, да и почесала к народу, – так закончил свой рассказ Алексей.

– А в сумке что было? – быстро сообразив, что добром для мерзавца это не закончилось, спросила я.

– Ну, мясо…

– Сколько?

– Да сколько мамка носит, килограммов семь… Больше его никто не видел.

Я восхищалась этой удивительной женщиной, но это никак не помогало наладить контакт.

Алексей распахивал тяжелую, оббитую войлоком и дерматином дверь, вталкивал меня вместе с клубами холода в чисто побеленную, натопленную избу, быстро захлопывал дверь за собой. Я тихо, стараясь вежливо улыбаться, здоровалась со всеми, а он отыскивал мне свои тапочки. Размер ноги всех женщин в семье был маленьким, – самые большие тапки оказались тридцать пятого размера, и поэтому мне приходилось довольствоваться мужскими. Я скидывала насквозь промерзшие ботинки, переобувалась, но теплее мне от этого не становилось, и я сиротливо жалась к печке, стараясь набраться от неё тепла на дорогу, ведь мне нужно было еще ехать домой.

Потом Алексей тащил меня к столу, сажал на покрытый пластиком табурет, поил жиденьким горячим чаем и угощал колбасой. Чай я пила неохотно, а вот перед колбасой устоять не могла, и, нет-нет, да и тянула к себе круглый, розовый, ароматно пахнущий кусок… Алексей о чем-то говорил с родителями, я отмалчивалась, все время ожидая, когда же можно будет закончить этот «визит вежливости» и рвануть, наконец, домой. Я просительно смотрела на Алексея, заглядывала ему в глаза… Ему это надоедало, через какое-то время он решал, что с меня на сегодня достаточно, и шел меня провожать.

Два раза в неделю мы ходили в клуб, который Радик обустроил в подвале своего дома. Он жил недалеко от автостанции, в старом, двухэтажном доме. Подвал облюбовали наркоманы, и жильцы вздохнули с облегчением, когда Радик выгнал всех недоумков взашей, вварил в металлическую дверь хитрый замок и стащил вниз по крутой, пахнущей сыростью лестнице «Кавасаки», который он к этому времени купил у Белецкого. Он устроил там мастерскую. Через неделю в подвале было уже четыре мотоцикла, а все остальное пространство было завалено инструментом и запчастями.

Один угол парни расчистили, – здесь стоял столик, тумбочка с чайником, скамейка и пара стульев. На стенах, кроме положенных в таких случаях плакатов с мотоциклами, были развешены предупредительные таблички: «Закончил – убери станок!»,

«Не включать! Ведутся работы!», «Лифт не работает!» В трубах шумело отопление, воняло табаком и маслом, в общем, местечко было колоритное. Первое же собрание Белецкий объявил учредительным и пообещал, что, как только решатся какие-то там проблемы, «один хороший человек» сразу же займется регистрацией клуба, и мы получим официальный статус. Президентом клуба был избран сам Белецкий. По-видимому, проблемы так никогда и не закончились, потому что официально клуб так и не был зарегистрирован. Собственно говоря, мы собирались там просто, чтобы пообщаться.

Мы пили пиво, то есть пили его, в общем-то, другие, Алексей, как всегда, делал вид, что пьет, а я пила немного, добавляя в ледяное пиво чуточку теплой воды. Мы говорили о мотоциклах, о переделках, менялись запчастями, обменивались информацией, рассказывали друг другу смешные и страшные истории.

Так прошла невообразимо длинная, морозная зима. А когда за окном вдруг затренькало, зазвенело по крышам, загомонило, когда снег превратился в лед, а лед – в воду, а вода постепенно паром сошла с асфальта, на дороге появился первый мотоциклист. Это был мужичок на старом зеленом колхозном «Урале», в телогрейке, в полиэтиленовом, красном шлеме с черным, пластмассовым козырьком и в резиновых сапогах. Он проехал мимо нас, двигатель «Урала» работал, как ножная швейная машинка, – но работал же! не сбоил! – и исчез за поворотом. И тогда мы поняли, что зима закончилась. И бросились собирать мотоциклы. И я в первый раз поняла, – какое это чудо, когда из раскиданных по ведрам и ящикам неказистых и иногда грубо обработанных деталей вдруг появляется нечто уже совсем иной организации. И есть в этом нечто и сила, и некая стройность, и завершенность, и даже плавность линий. И каждая деталь, обласканная теплом твоих рук, становится родной. И даже что-то человеческое начинает вдруг присутствовать в этом холодном, блестящем, как скальпель хирурга, и, казалось бы, совсем бездушном железе…

И тут с Алексеем что-то случилось. До этого, как будто равнодушный к бесчувственному металлу, он вдруг начал ревностно охранять мотоцикл от… меня же самой! Стоило ключу в моей неопытной еще руке сорваться, оставляя на безупречной покраске крохотную царапину, как он зверел.

– Что ты делаешь, отойди от мотоцикла! Немедленно!

Я испуганно роняла ключ на пол и отскакивала в угол гаража. Ладно, хочет поорать, пускай орет, решила я в конце концов и стала ждать, что из всего этого получится.

Не получилось ровным счетом ничего. То ли Алексей все же понял, что это мой мотоцикл, то ли сообразил, что я могу вообще бросить мотоцикл, но «весеннее сумасшествие» прошло само собой. Скорее всего, оно было вызвано тем, что, отладив и согрев собственными руками каждую частичку мотоцикла, он стал считать его своим, а я оказалась в этой ситуации третьим лишним.

Ссора (2002 год, 27 июня)

…Меня будит толчок в плечо. Ну, почему нельзя оставить меня в покое? Я на мгновение высовываю нос из-под края спальника и тут же втягиваю голову в плечи.

Хо-ло-дры-га! А деваться-то некуда. Совсем. Надо вылазить из спальника, напяливать на себя холодную, волглую косуху и идти собирать вещи. Вдруг сегодня нам повезет и будет, ну, хоть чуточку полегче?

Не повезет, не может повезти: впереди девять печально знаменитых грязевых ванн, водители вездеходов все уши нам про них прожужжали. И КАМАЗы там вязнут, и УАЗики там по крышу проваливаются. Так что легче не будет. А значит, надо вставать и идти.

Небо снова затянуто облаками. Это не беленькие вчерашние овечки, это предвестники дождя. Кажется, снова капает. Мы не завтракаем, – экономим продукты.

Я собираю вещи, скатываю спальники, коврики, распихиваю свитера и носки по пакетам. Алексей крепит багаж к «Уралу» с коляской. Остальные тоже суетятся, прогревают мотоциклы, скидывают вещички. Они почему-то никогда не ждут нас, и мы всегда немного опаздываем, совсем чуть-чуть, секунд на тридцать. И этих тридцати секунд вполне хватает, чтобы наши мотоциклы оказались в самом хвосте колонны.

Будаеву это даже нравится, – он едет почти последним и совершенно точно знает, что с сыном все в порядке. Алексей на одиночке едет замыкающим, и я постоянно оглядываюсь, ведь одиночка – самый опасный мотоцикл, на нем можно упасть, на нем легче улететь с дороги под обрыв, ведь местами Алексей едет на нем стоя, как на кроссовом мотоцикле, а значит, не может вовремя переключится или затормозить, – ворочать рулем одиночки нелегко, я знаю, о чем говорю, я сама им недавно ворочала.

А ведь опаздываем мы не по своей вине, просто в коляске у Алексея сложены запчасти на всю команду и котелки, на каждой стоянке кто-нибудь ремонтируется, оставшиеся запчасти и помытые котелки парни отдают Алексею в последний момент, а ведь ему нужно все аккуратно уложить, иначе багаж просто не войдет в коляску.

Вот и сейчас, все уже прогревают мотоциклы, а мы только-только упаковались.

Алексей торопливо заканчивает привязывать «Манарагу», я прогреваю одиночку. Уж это-то я могу сделать. Алексей машет мне рукой.

– Да иди же ты! Иди, вон, на ту сторону!

Я нерешительно топчусь на месте.

Алексей разворачивает мотоцикл с коляской, съезжает с насыпи и штурмует реку вброд. Веер черных брызг разлетается в терпком, как глоток молодого вина, чистом воздухе. На мгновение, только на мгновение он буксует почти у самого берега, но «Урал» справляется с нагрузкой, зубастая резина цепляется за камни, и мотоцикл вырывается на берег.

Я осторожно перехожу по старым трухлявым бревнам моста на ту сторону. Когда их положили? В конце тридцатых? В сороковых? Железное все же дерево – лиственница!

Но даже оно не выдерживает шестьдесят лет бессрочной службы: оно крошится под сапогами, щепки летят вниз, в черную блестящую воду. Остальные едут вслед за мной, я отступаю в сторону, на торчащие одиночные бревна, чтобы пропустить мотоциклы. Будаев перегоняет свой мотоцикл, потом уступает его Юрке, заводит оставленный Алексеем «Урал» с коляской.

– Подождем Лёшу? – почти умоляю я, он безразлично смотрит назад, убеждается, что Алексей сел на одиночку и трогается с места.

Я вскакиваю в седло в последний момент. На часах – семь тридцать. Дорога снова вьется между сопок, которые становятся все выше.

Мы выходим к Светлой только через час. Из-за дождей черно-синяя река вздулась, и на дороге образовались прижимы.

Вопреки моим опасениям, облака тают, и показывается солнце. Вода от этого становится еще более черной, кажется, что река до краев наполнена чернилами.

Дорога идет совсем рядом с водой, стихия поглотила крутой берег, и теперь река течет под колесами мотоциклов. Слева словно нарисован черно-белой краской каменистый крутой обрыв. Кое-где с него свешиваются чахлые кустики, вверх торчат тонюсенькие молодые пихты. Разминуться на такой дороге с грузовой фурой невозможно, и я молю кого угодно: провидение, местных богов, судьбу, чтобы нам не встретился вездеход.

Оказалось, обещанные прижимы можно проехать. Здесь не такая уж плохая дорога, главное препятствие – большие камни, которые совсем не видно под водой.

Мотоциклы виснут на них рамами колясок и поддонами. Зрелище необычное: плавное течение, черная вода отражает небеса прямо под ногами. Кажется, что мотоциклы едут по поверхности воды, и только умелые матерки парней возвращают меня к действительности. Я смотрю на Светлую. Кто придумывал названия странным рекам в этих диких местах? Чем руководствовался этот человек? Вчера мы проезжали Намаму, – она была светлой. Сегодня мы проезжаем Светлую, но она совсем темная и глубокая. Она не меньше пятидесяти метров в ширину, на том берегу стеной стоит тайга, течение не быстрое, но катится вся эта могучая масса воды с такой устрашающей силой и неумолимостью, что становится не по себе, и ты понимаешь, что эту силищу ничто не остановит. Прямо от каменистого полотна дороги начинается глубина, шагнешь, – и не найдет тебя больше никто. Это не синяя глубина солнечного моря, и не лазоревая, стерильная глубина бассейна, и даже не мертвенная зелень саянского Китоя, это нечто темное, страшное, затягивающее. И не нужно смотреть на неё так долго: свинцовые воды реки гипнотизируют, и уже не помнишь, ни зачем ты здесь, ни кто ты, ни куда тебе нужно идти. Так можно навсегда остаться сидеть на камне и смотреть в вязкую, тягучую, хрустально-черную бесконечность. Светлая неторопливо катится вдоль суровых берегов, и мне все мерещится, что хранит она в себе какую-то неутоленную печаль.

– Смотри! – отвлекает меня Алексей.

Я возвращаюсь обратно, словно из далека. Оказывается, я сижу на холодном камне, сзади десятиметровый отвесный обрыв. Здесь прижимы заканчиваются, а потом дорога взбирается на крутизну, словно, для того чтобы, разбежавшись, кинуться в воду, но в последний момент передумывает, ныряет в сухое русло притока и снова карабкается по круче вверх. Можно только догадываться, насколько высоким должен быть паводок, чтобы приток стал полноводным. Это уже за пределами моего воображения. Я оборачиваюсь. Алексей нашел среди камней оторванный резиновый брызговик, на котором крупными, белыми буквами написано «Nissan», его оставил тот, кто был здесь до нас. Быть может, это ребята из Новосибирска? У них наверняка были такие джипы. Если прошли они, значит… Да ничего это не значит, просто они ехали сухим, жарким летом, когда воды здесь просто не было, а Светлая текла где-то далеко внизу. Мы же влипли, как говорится, по полной.

Мотоциклы один за одним подтягиваются, выстраиваются колонной. Мы снова трогаемся в путь. Вернее, трогаются мотоциклы, я иду пешком, долго лезу в горку.

Она не спешит заканчиваться. Мы поднимаемся все выше и выше, и вот, слева от нас снова обрыв, склон зарос березняком, но тоненькие, нежные стволы не смогут удержать мотоцикл, если он захочет рвануть вниз. На сложных участках я пытаюсь страховать Алексея, утешая себя тем, что лучше уж пусть мотоцикл переедет через меня, чем Алексей слетит с обрыва. Алексей в опасных местах снова встает на ноги и пытается быстро вертеть коротким ломом руля. Иногда это получается, но не сейчас, сейчас он пролетает мимо меня, заднее колесо мотоцикла скользит на камне, и мотоцикл падает, Алексей колобком катится по дороге, сразу же вскакивает и подбегает к «Уралу», мы вдвоем поднимаем мотоцикл.

– Сейчас, сейчас, давай, – бормочет он, – все в порядке.

Его лицо от усталости ничего не выражает. Он едет дальше, я снова иду пешком, звуки мотоциклов замирают за ближайшими лиственницами, и на мгновение становится совсем тихо, я, беспокойно оглядываясь на притихшие и словно вдруг напрягшиеся в ожидании какого-то события сопки, бегу, задыхаясь, вверх. Я нахожу их в сотне метров выше, парни остановились, чтобы перекурить. Здесь подъем заканчивается, поверх верхушек деревьев я вижу новую долину, дорога уходит между двух сопок вправо. Делать нечего, поехали.

К «ваннам» мы вышли к обеду. Впрочем, обед – он только в цивилизованном мире – обед. Нам обедать нечем, а, значит, надо ехать дальше.

Караван нерешительно останавливается на развилке, влево уходит хорошая, лесная и, главное, сухая дорога. Она вьется между высоких сосен с толстыми, медными стволами, она обманчиво красива, она обещает нетрудный путь. Она похожа на проселок где-то совсем рядом с деревней. Это дорога на Молочный ключ. Я не знаю, что это такое, но это там.

– Он говорил, можно попробовать пройти через Молочный ключ, – Будаев вопросительно смотрит на Вадима, тот молча жует травинку, потом кивает.

– Давай, попробуем.

У меня предчувствие, что мы зря сожгем драгоценный бензин, дорога уходит совсем в другую сторону, но я молчу. Караван сворачивает влево, под колесами плотный песок, скорость сразу же растет. Но дорога оказывается такой хорошей только первые семьсот-восемьсот метров, потом мы въезжаем на поросшую сочной, высокой травой поляну и упираемся в густой подлесок. В нем есть тропинки, и даже «Урал» с коляской по ним пройдет, но всем становится ясно, что мы выехали к болоту.

– Надо сходить, посмотреть, что там, – тонкий голос Будаева далеко разносится по замолчавшему лесу.

– Лёха, пойдем, сходим, – после нескольких минут тягостного молчания говорит Вадим.

Алексей уходит вместе с ним, под его маленькими, черными, резиновыми сапожками хлюпает вода. Мы остаемся ждать. Парни понуро сидят на мотоциклах. Олег Рудин откидывается на коляску, и, по-моему, даже умудряется задремать. Андрей Кравчук сворачивает куртку, кладет на руль, переворачивается, ложится головой на руль, ноги свешивает с сиденья и тоже пытается немного поспать. Будаев отходит к сыну, я просто сижу и жду. Над каждым из нас сразу же начинает виться плотное облако гнуса. Мошка настойчиво лезет в глаза и забивается под шлем, в волосы, щекочет за ушами, попадает в нос и в рот при каждом вдохе, надсадно звенят комары. Я отмахиваюсь от них, трясу головой, словно лошадь, но это не помогает. Наконец, я слажу с сиденья и начинаю бесцельно бродить по поляне, – так меньше кусают.

Ребята возвращаются через двадцать минут. Еще издали Вадим отрицательно машет рукой.

– Не пройти! – говорит он негромко, когда подходит ближе. – Болото… Мы там следы медведя видели. Вот такие! – он показывает, какого размера следы.

Алексей кивает в знак того, что они в самом деле наткнулись на медвежьи следы.

– Рядом прошел, – говорит Вадим. – вода еще набраться не успела.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю