Текст книги "«Зона свободы» (дневники мотоциклистки)"

Автор книги: Майя Новик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Майя Новик
«ЗОНА СВОБОДЫ»
(дневники мотоциклистки)

От автора:

Все происходящее в романе – вымысел, любые совпадения имен или событий случайны.

Гагры (2002 год, 26 июня, день)

Я прыгаю с камня на камень небольшой горной речки, которая расположена где-то у черта на куличках на северо-западе Байкала, и думаю о том, что если бы мне кто-нибудь десять лет назад сказал, что я, Алина Набатова, буду вот так вот скакать по белым, как старые обглоданные кости, камням, я бы рассмеялась и не поверила. Я и мечтать не смела об этих диких и прекрасных краях. Вода здесь такая ледяная, что если в неё окунуться с головой, у нетренированного человека, наверное, сразу же остановится сердце. К сожалению, я нетренированный человек. Впрочем, недавно, то есть всего десять дней назад, я была уверена в собственной тренированности и выносливости, и даже в том, что смогу вынести любые испытания, которые преподнесет мне судьба. Но окончательно сошедшая с ума погода, северная тайга и мои спутники постарались разуверить меня в этом.

Эту речку местные водители грузовиков-вездеходов – «Уралов» и КАМАЗов, называют Гаграми. О происхождении названия существует такая сказка: у одного из водителей жена поехала отдыхать в Гагры. Пошел мужик в рейс и застрял на переправе, – беззлобная речушка, которую он всю жизнь переезжал сходу, вдруг взбунтовалась и превратилась в злобную ведьмачку, рвущую из-под колес камни и норовившую утащить вниз и сам грузовик. «У меня жена в Гаграх… отдыхает! – в сердцах рубанул мужик напарнику. – А я тут… отдыхаю!» Скорее всего, выразился он в отчаянии более цветисто, и речка после этих слов так и осталась Гаграми на веки вечные.

Теперь здесь «отдыхаем» мы. Река, даже сейчас, после проливных дождей, мелкая, – на переправе в самом глубоком месте основного русла воды выше колена. Ширина всего-то пятнадцать метров. Но белое костяное ложе её намного шире – метров сто.

Голые черепа камней щедро рассыпаны по низине, которую выгрызла в твердой северной земле вода, высокие, поросшие лесом берега не дают им раскатиться в стороны, сдерживают. На длинных каменистых островах растет лес. Если судить по высоте деревьев и по разросшемуся кустарнику, наводнения здесь не было лет десять-пятнадцать.

– Давай, помогай, чего мы сюда пришли, на реку смотреть? – слышу я сердитый окрик сзади.

Это Алексей, он едет на моем синем, сильно потрепанном за маршрут «Урале». Это единственный в группе мотоцикл-одиночка. Остальные, а кроме меня в группе еще семь человек, едут на шести «Уралах» с колясками. Впрочем, я уже не еду, я иду, а иногда, это бывает очень редко, сижу пассажиром.

«Урал» подскакивает на камнях, потом вывешивается на огромной каменюке на поддоне двигателя и медленно заваливается на бок. Уставший Алексей не может его удержать. Он что есть мочи цепляется за мотоцикл, но железо одолевает. Мотоцикл нехотя глохнет. Спотыкаясь, я бегу к нему, в висках стучит, дыхание сбивается.

Лечь бы сейчас. Лечь и не двигаться. Долго-долго. Сгоряча хватаюсь за руль, тяну на себя, тяну вверх.

– Давай назад! – почти шепчет от изнеможения Алексей.

По его загорелому, красивому лицу течет пот. Синие глаза осатанело смотрят на мотоцикл. Он тащит «Урал», так же как и я, охваченный то ли отчаянием, то ли паникой. Я берусь за бугель, Алексей тянет за руль. Мотоцикл нехотя преодолевает тяготение и становится вертикально. Я отгоняю от лица комаров. Тренькает поднятое стекло шлема, которое я задеваю пальцами. Алексей тоже машет у лица рукой в надежде, что это окажет хоть какое-то воздействие на обнаглевший гнус.

Он без шлема, коротко стриженые русые волосы упрямо торчат надо лбом.

– Баллончик с репеллентом у тебя? – спрашивает он, и я торопливо шарю в карманах.

Карманов много. Слишком много. Два по бокам, в косухе, они двойные – пара обычных и пара на замках, потом внутренний, два на кителе внизу, два – на груди, еще два – на рукавах. Потом надо ощупать карманы в военных штанах, а еще есть накладные, они пришиты ниже и сбоку, там у меня лежит нож и металлический китайский фонарик.

Баллончик с аэрозолем от комаров я нахожу в кителе. Пока Алексей размазывает маслянистую жижу по лицу и шее, я держу мотоцикл, навалившись на него. Тут главное не перестараться, чтобы он не упал в другую сторону, поэтому я наклоняю его на себя и подпираю всем телом.

– Да не наклоняй ты его, сколько раз говорить, – с трудом выговаривает Алексей,

– Берись за руль, стащим.

Он старается приподнять заднее колесо, я тяну за руль. Нет, вернее будет сказать, я сама держусь за мотоцикл. Мы стаскиваем «Урал» с камня, и Алексей пинает кикстартер. Мотоцикл послушно заводится.

Мне жалко «Урал», за всю дорогу он ни разу не отказал, а ведь после всего, что с ним произошло, имел полное право. Алексей едет вперед, всё также подскакивая на камнях, он ищет более ровный путь, неимоверным усилием удерживает мотоцикл от падений, когда тот бьется глушителем о камни и старается завалиться на бок. «Урал» валится все время на один и тот же левый бок. Надо было переделать глушитель.

Надо было много чего сделать по-другому, но теперь нет смысла даже думать об этом, не то, что говорить. Теперь лучше вообще ни о чем таком не говорить.

Алексей на скорости, сходу врезается в поток воды. Надо его страховать, и я снова бегу по камням, но опаздываю. Он уже на середине потока, вода перехлестывает через цилиндры, и Алексей упрямо движется вперед. От двигателя поднимается пар, вода бурлит над глушителем. Я спотыкаюсь у самой воды, падаю на камни, фонарик больно бьет по бедру. Я стискиваю зубы и, вцепившись в ногу, мутным взглядом смотрю, как Алексей преодолевает последние метры. Он уже на берегу, на дороге, загоняет мотоцикл повыше, оставляет его и снова перебирается на этот берег. Надо перегнать еще «Урал» с коляской и помочь переехать другим.

– Бери ниже, там перейдешь, – говорит он мне и уходит к остальным.

Я перебираюсь через поток, набрав в сапоги ледяной бамовской водички. БАМ. Мы почти на БАМе. БАМ – эти буквы написаны на снесенных мостах и дорожных знаках.

Эти буквы теперь уже навсегда запечатлены в моем мозгу. БАМ, БАМ, БАМ. Мотоцикл стоит, устало завалившись на подножку, отливая матовым, синим, кое-как покрашенным баком. На багажнике, поверх грязной велосипедной сумки, которую мы с Алексеем называем «Манарагой», – так называется гора где-то на далеком Урале и так написано на самой сумке, резиновыми жгутами пристегнуты туристические коврики. Они неприлично благополучного цвета – розовые. Когда здесь, в сотне километрах от жилья, бывало хоть что-нибудь розовое? Сейчас это то, что нужно. Я отстегиваю коврики, кидаю их на дорогу, под мотоцикл, и устало растягиваюсь на «пенке».

Я бы уснула, но не могу. Я боюсь. Боюсь медведей. До визга, до паники, до дрожи в коленках. Этот страх идет с детства. Не помню, сколько лет мне было, когда отец повел меня на фильм «Злой дух Ямбуя». Наверное, лет девять, не больше. Это фильм о медеведе-людоеде. Поскольку никаких триллеров в советском прокате тогда не существовало, фильм произвел на меня сильное впечатление. Я изо всех сил зажмуривалась и старалась забиться отцу подмышку. Фильм шел в кинотеатре «Победа».

Я до сих пор помню гулкий темный зал, жесткие крашеные откидывающиеся кресла, которые грохотали каждый раз, когда кто-то вставал, и запах отцовского шерстяного пальто. Отец отталкивал меня и шипел, чтобы не мешала смотреть.

Я поворачиваюсь спиной к мотоциклу и оглядываюсь кругом. Справа от меня – поросший мелким сосняком холм, слева – пологий песчаный спуск заслоняют разросшиеся кусты ивняка. Возле дороги лежат два громадных бетонных кольца. Для чего они? Кто их привез сюда?

Я снова ложусь и смотрю на мотоцикл снизу. Не буду снимать шлем. Если меня загрызет медведь, то хоть голова останется. Б-р-р-р… О чем я думаю… Я смотрю на потеки грязи, на круглые маленькие клепки. Какой-то чересчур настойчивый серенький мотылек, наверное, решив, что синева крыла – то ли цветок, то ли бабочка-партнерша, трепеща крылышками старается пристроится к клепке.

Соскальзывает с краски, но все равно настойчиво пытается присесть на холодную поверхность, больше доверяя своей иллюзии, чем реальному миру. Дурачок…

Я нащупываю во внутреннем кармане сжульканную пачку дешевых сигарет. Вытаскиваю её и смотрю. Две штуки «Примы». Снова осталось только две штуки, и я – без табака. Поделом. Впрочем, кто мог предугадать, что я сорвусь и снова начну курить? У меня и было-то всего две пачки с самого начала. «Прима» – это подарок дальнобойщиков. Да, собственно говоря, мне сигареты никто не дарил. Дарили мужикам, а они уже поделились со мной. А ведь могли бы и не делиться… Так что то, что до сих пор у меня есть две сигареты – чудо. Их можно растянуть на четыре раза. Значит, еще четыре дня. Я вытаскиваю мятую сигарету, выпрямляю её, как могу, и закуриваю. Невкусно. Из тощенькой сигареты высыпалась почти половина табака. Пустая бумага стлевает в две затяжки до середины. Ладно, выкурю все, до конца. В конце концов, могу обойтись и без сигарет.

Я все же снимаю шлем, кладу его рядом и щекой прижимаюсь к уже нагретому солнцем грязноватому коврику. Солнце… Наверное, сегодня первый день, когда я вижу солнце. Может быть, если дождя больше не будет, дальше станет легче? Слабое, северное солнце… Его лучи еле пробиваются через толщу облаков, но все же это солнце. В черной куртке становится даже тепло, но я не тороплюсь её снимать.

Здесь, блин, вам не равнина, и через десять минут куртку снова придется надевать.

Так зачем стараться? Лучше лишний раз не двигаться. Промокшие ноги потихоньку начинают согреваться. Наверное, лучше вернуться обратно, ко всем, всё равно с мотоциклом тут ничего не случится. Но ведь для этого нужно, по крайней мере, встать. Да и видеть мне сейчас никого не хочется. Вообще никого, а уж тем более остальных.

Как же так получилось, что я сама, собственными силами, преодолевая различные преграды и барьеры в виде многочисленных инстанций, выкопала себе яму и сама благополучно в неё и свалилась? Впрочем, ямы я не копала, то есть, я не знала, что это яма. Я думала, что это холм, но не подумала о том, что если землю для холма где-то брать, то в этом месте и образуется яма. И теперь это даже не холм, это курган, под которым похоронено все, о чем я мечтала последние годы. И, самое грустное, винить в этом некого. И парней винить в этом нельзя. Нельзя же злиться на погоду, или на смену времен года. Они такие, какие есть, нормальные, крепкие ребята. И если искать свои ошибки, то нужно начинать с начала. А началось все примерно так.

Встреча (1998 год, конец мая – июнь)

…Высокий, широкоплечий парень в щегольской косухе поднимался по ступенькам на второй этаж дворца культуры. В руке у него был шлем, а на шее повязана бандана.

Облик завершали черные джинсы и сапоги-казаки. Парень держался уверенно и чуть небрежно.

Мы стояли вдвоем со Светланой Меньшиковой, ответственным секретарем газеты «Ангарские вести», в коридоре дворца культуры нефтехимиков нашего родного города Ангарска у большого, в полстены, окна и курили. Я обратила внимание на парня только тогда, когда он прошел мимо, и Светка, маленькая, морщинистая Светка, чем-то похожая на старенькую обезьянку, стрельнула вдруг в него своими линялыми голубыми глазами и вздохнула:

– Вот это зверюга!

– Что?

– Я о парне. Мотоциклист. Эх, помню, как сядешь сзади на моцик, как обнимешь такого вот… И ничего больше не надо!

Я с удивлением посмотрела на Светлану. Ношеные драненькие джинсы, светлая рубашечка, кожаная жилетка, коротенькая стрижечка. Она говорила только о работе и никогда – о себе. Сейчас она смотрела сквозь стекло куда-то вдаль, намного дальше, чем позволяла серая стена библиотеки, которая была напротив окна. Куда она смотрела? Что видела? Кого вспоминала? И я с удивлением поняла, что у нашей «тети Светы», оказывается, есть биография. И что когда-то, быть может, совсем-совсем недавно, Светка любила и была любимой. И ей нравилось подставлять лицо навстречу бьющему наотмашь ветру. Или мчаться на мотоцикле сквозь ночь, всем существом своим ощущая тепло, исходящее от мускулистого, горячего тела водителя…

Она очнулась.

– Когда ты сдашь статью о горздраве?

– Давай, в пятницу…

Мы поговорили еще немного, и я ушла. Внизу, у крыльца стоял мотоцикл, но я даже не обратила на него внимания. Мало ли у провинциального журналиста хлопот?

Второй раз я увидела этого парня неделю спустя. В тесной редакции все галдели, стараясь перекричать друг друга, словно стая голодных чаек. Я разбирала купоны бесплатных объявлений, помогая сотруднице рекламного отдела, когда, перекрывая шум, Светка, вспомнившая о том, что вчера на планерке её не было, стала спрашивать, какие материалы я сдам в номер. Я вспомнила.

– Интервью с председателем СВ-Банка, это реклама. Мальчик с ожогами от самодельной бомбы, информашки о чрезвычайных ситуациях, это будет во вторник, там обязательно что-нибудь еще нароем, жалоба бабушки…

– Это все не то, скандальчик какой-нибудь будет? Зиновий ничего не говорил? А где он? Где наш чертов редактор? Снова в буфете, пиво пьет?

– А может, вы о байкерах напишете? – не сразу, но я поняла, что это обращаются ко мне.

Я подняла глаза. Передо мной за столом сидел и вопросительно смотрел на меня тот самый «зверюга». Не могу сказать, чтобы он произвел на меня впечатление: лохматый, и это не стиль, просто он давно не стригся, поскрипывающая косуха блестела заклепками. Маленькие глаза, крупный нос, чуть размазанная линия рта, четкий, решительный подборок. Но и отталкивающего впечатления он не производил.

Широкие плечи, прямой дружелюбный взгляд, низкий голос.

– Что?..

– О байкерах. Существует такое движение мотоциклистов, я могу рассказать, – он хотел что-то добавить, но Светка его перебила.

– Да не о чем там писать, нет там ничего интересного!.. Все уже было!

А я вдруг вспомнила. Мне было шестнадцать, и я не хотела жить, как все. И слово «рокер» будило во мне неведомые, странные желания. И слово «Ява» манило в дорогу.

Отец сказал: «Я не куплю тебе мотоцикл, убьешься. Все, разговор окончен». А я, даже поступив в институт, все еще мечтала о «Яве» и копила деньги, и сумела накопить целых двести пятьдесят рублей. А потом… А потом наступили другие времена. И мечтать стало некогда. Это было, – страшно подумать, – двенадцать лет назад.

– Ну, почему же нет ничего интересного, – запротестовала я. – Я напишу! Нет, в самом деле! У вас есть телефон? – спросила я у парня, – Как вас зовут?

– Антон. Антон Белецкий. А телефона у меня нет. Давайте встретимся завтра, я подъеду сюда, в редакцию. В четыре вам удобно?

– Вполне.

Ровно в четыре часа на следующий день он вручил мне серебристый открытый шлем с козырьком. Показал, как застегивать ремешок.

– Как тебя зовут? – спросил он. – Давай «на ты». Куришь? Поехали куда-нибудь, покурим…

Шлем оказался, как минимум, шестидесятого размера и сваливался мне на нос. Антон то поддавал газу, то тормозил. Я что есть мочи вцеплялась в рукоять «Ямахи» позади сиденья, или, не успев отреагировать, валилась вперед и стукалась шлемом о шлем Антона. Ничего приятного от поездки я не ощущала.

Был канун июня тысяча девятьсот девяносто восьмого года, поздняя и какая-то мучительная весна никак не желала уступать лету, но сегодня зажимистый на теплые дни май, словно сжалившись, выдал первый в этом году теплый денечек. Антон поехал на берег Китоя. Мы пили шершавый газированный напиток из банок, курили и смотрели на реку.

– Многие этого не понимают, – говорил Антон, – но мотоцикл – это… Это стиль жизни. Даже друзья не вникают, – продай, говорят, все свои моцики, купи нормальную тачку. А зачем мне тачка? Андрей Зверев, есть в Улан-Удэ такой парень, говорит так: «Лучше иметь уважаемый мотоцикл, чем неуважаемую машину». Второго мая в Улан-Удэ был первый слет мотоциклистов. Я ездил туда, представляешь, у них там свой клуб, я думал, приеду, там такие крутые аппараты, а, оказалось, мой – самый лучший, «японцев» у них вообще нет.

– А еще кто-нибудь из Ангарска был?

– Был, – равнодушно ответил Антон, – паренек еще приехал на «Урале» с коляской.

Глаза у него такие странные… Я даже думал – наркоман, спросил его, а он говорит, нет, просто какая-то болезнь глаз.

Антон рассказал, что работал когда-то в Улан-Удэ, что женат, что дочери пять лет, и что он собирает для неё маленький мотоцикл. Он хотел учредить в Ангарске байк-клуб, и, конечно же, стать его лидером, хотел организовать мотосервис, мотошколу, хотел купить себе какой-то особенный мотоцикл «Хонду Голд Винг», он говорил, что название мотоцикла переводится, как «Золотое крыло», и что это самый лучший мотоцикл в мире.

Оказалось, что в нашу редакцию он пришел во второй раз по очень простой причине,

– «Ангарские вести» были единственной газетой, которая не сделала ошибок в объявлении, которое он подал во все газеты города. Он продавал свою «Ямаху».

– Почему?

– В ней всего четыреста кубиков, хочу купить аппарат помощнее.

Потом он стал рассказывать о мотоциклах, о том, чем отличается чоппер от эндуро, а спортбайк от квадрацикла, и что еще есть классики и неоклассики, дорожные мотоциклы и мотоциклы утилитарного назначения. От незнакомых названий у меня голова пошла кругом.

– Хочешь, прокатимся за город? До Иркутска?

Чего греха таить, я хотела, и мы поехали в сторону Иркутска.

Весна, она на то и весна, что с одной стороны улицы жарко, а с другой стороны – еще сосульки висят, и поэтому, едва мотоцикл оказался за городом, как я сразу же поняла, что до Иркутска не доеду, не заработав пневмонии. Антон, по-видимому, тоже понял, что еще прохладно для долгих прогулок, и свернул на объездную дорогу.

Новенькое шоссе позволило как следует разогнать мотоцикл. Когда из карманов моей куртки стали вылетать обрывки бумаги с записанными на них номерами телефонов, визитки, фантики и старые чеки, я заглянула Антону через плечо на спидометр.

Задохнувшись от ветра, я с удивлением увидела, что наша скорость больше ста километров. Мотоцикл без труда обогнал белую «Ладу». Какие-то мгновения пожилой водитель автомобиля и я смотрели друг на друга, а потом машина осталась где-то позади, и я подумала, что сейчас умру. Остервенелый ветер выдирал ледяными когтями слезы из глаз, забивался в легкие, я чувствовала дрожь двигателя под мягким сиденьем, ощущала страх и, одновременно, – упоение…

После поездки я написала что-то восторженное. Принимая текст, Светка сочувственно вздохнула и покачала головой, где, мол, у тебя мозги-то, всё ветром выдуло?

Выдуло. Напрочь. Я поняла это через несколько дней, когда поймала себя на том, что прислушиваюсь к звукам за окном. Мне все время казалось, что там ездят мотоциклы. Я еще не знала, что этот звук будет преследовать меня и днем, и ночью на протяжении многих лет. Я отодвинула пишущую машинку, на которой отстукивала очередную «сагу» для газеты, и задумалась. А что, собственно говоря, я хочу от жизни? Мне двадцать восемь лет. За это время я успела поучиться в двух вузах, выйти замуж, развестись, сменить десять мест работы, четыре года проработать в ночном ларьке, написать не больше не меньше, как роман, побывать безработной, и, наконец, оказаться в роли ведущего журналиста самой скандальной газеты в городе.

Я только-только оправилась от безденежья, которое преследовало меня всю жизнь.

Первые месяцы после того, как попала в штат газеты, я ела. Сыр, колбасу, йогурт, как буржуй, лопала компот из ананасов. Я не ела почти восемь лет. Нет, я не объедалась, я сибаритствовала. Ну, а что дальше? Чего я хочу? Бомбить власть скандалами? Трескать промезан? Пить пиво в конце недели в буфете дворца культуры?

Тысячу лет назад я хотела купить мотоцикл. Что мешает мне сделать это сейчас?

Ничего. Редкий вариант существования, когда желания совпадают с возможностями.

Правда, я никогда ничего не водила, и понятия не имею, с какой стороны у мотоцикла находится карбюратор. И отец тут точно ничем не поможет. Никто по большому счету не поможет. Можно купить «Яву», книга по ремонту мотоцикла «Ява» стоит на полке и уже десять лет ждет, когда я её освою. В каком-то упоении от своего решения я пошла шарить по заначкам. Я ничего не откладывала специально «на черный день», но что-то все-таки должно было накопиться. Так, пятьсот и еще пятьсот – миллион, здесь двести, триста, четыреста… Итого миллион четыреста семьдесят, ну, семьдесят надо оставить, зарплата только через пять дней. Миллион четыреста… Я взяла справочник и обзвонила все водительские курсы. Я понятия не имела, сколько денег мне понадобится, чтобы сесть на мотоцикл, сколько он стоит, куда его ставить, и кто мне может помочь. Но, как говорят, главное, ввязаться в драку. А там посмотрим.

– Помнишь, я просил тебя написать объявление, чтобы ангарские мотоциклисты собирались по средам у стадиона «Ангара»? – Антон появился в редакции неожиданно.

– Так вот, мы собираемся! И нас не так уж и мало. Если хочешь, приходи, посмотришь, может, напишешь. Какой мотоцикл лучше брать? Бери «Урал «или «Днепр».

Хочешь «Яву»? Зачем, у нас никто не ездит на «Явах»! А с «Уралом» тебе помогут.

Кто? Ну, попросишь кого-нибудь…

Это была туманная перспектива…

Стоял теплый вечер, солнце стремительно падало за серый куб спортзала, растрескавшийся асфальт был изрезан черными ножницами теней. Хрусталь небес плыл высоко над головой, и дышалось легко и беззаботно. Но, увидев мотоциклы и сгрудившихся вокруг парней, я словно споткнулась. Меня охватило смущение. Что мне делать? Взять и подойти просто так? Ага, сказать: «Здравствуйте, я Алина, я никогда не видела вблизи двигатель внутреннего сгорания, но я хочу купить мотоцикл», или так: «Это я написала ту самую статью»? Ну, в самом деле, некоторым из парней не было и двадцати, а вон, вон там вообще какой-то подросток…

Я обошла собравшихся стороной и остановилась в тени тополей. Ребята что-то горячо обсуждали, переходя от мотоцикла к мотоциклу. Вдоль бордюра стояли «Ижи» и «Уралы» с колясками, «японцев» не было.

Антон подъехал черед десять минут, когда я беспокойно докуривала третью сигарету.

– А вот и Алина! – воскликнул он, увидев меня, – Парни, знакомьтесь, это тот самый человек, благодаря которому мы собрались.

– А нам Антон сказал, что вы хотите мотоцикл купить, – подскочил ко мне кто-то худой и высокий, в кожаной куртке и черной бандане. – Какой мотоцикл будете брать, не решили еще? Берите «Урал»!

– Я вообще-то хотела «Яву»… – пролепетала я, немного ошарашенная таким напором.

– «Живую» «Яву» сейчас в городе не найдете, если хотите двухтактник, берите «Иж» или «Восход». Да зачем они вам? Не байкерские это мотоциклы, из «Урала» хоть чоппер сделать можно, отстегнете коляску, будете на одиночке рассекать.

Я растерянно оглянулась. Компания на площадке собралась разная, от пятнадцати до тридцати лет, кто-то из молодых людей был одет в кожу, кто-то в яркую майку, кто-то приехал в спортивном костюме. Антон своим прифранченным видом и хромированным мотоциклом привлекал к себе внимание в первую очередь. Он и физически выделялся на общем фоне – был выше и плечистее всех. Впрочем, вскоре на площадке появился еще один человек, он пришел пешком.

– Это Радик, моя правая рука, – представил его Антон, – я доверяю ему, как себе.

У Радика была совершенно бандитская внешность – рослый, под стать Антону, но коренастый. Он был наголо выбрит, крупные, красивые, тяжеловатые черты лица несколько портила проступающая красная сетка капилляров. При этом как-то сразу чувствовалось, что в его присутствии вам ничего не угрожает. У него был высокий, прерывающийся голос.

– А, вы Алина? – весело спросил он меня, – это вы писали про этого остолопа? Ну-ну!

Да ладно, Антоха, не злись! – он засмеялся.

Все были как-то очень оживлены, словно старые друзья не видели друг друга много лет, и вот, наконец, собрались все вместе, и теперь это событие не грех и отпраздновать. Это было предпраздничное возбуждение, какое бывает, когда столы уже накрыты, а гости проголодались и ждут приглашения.

И вдруг я почувствовала, как кто-то тихонько тянет меня за рукав. Я оглянулась и окунулась в небо. Даже голова закружилась. Мир горний неожиданно строго глянул на меня прозрачными синими глазами невысокого ладного парня. Яркая футболка, бледно-голубые, почти белые, без единого пятнышка, джинсы. Короткая стрижка, русые волосы.

– У вас есть шлем? – тихо спросил он.

– Что?.. – Я еще не вернулась на землю, и смысл сказанного до меня не дошел.

– Шлем. Сейчас все поедут к Антону в сервис, вам нужен шлем, возьмите, у меня есть запасной.

Маленькой, крепкой, короткопалой рукой он подал мне черный шлем.

– Другого у меня нет, – извинился он, – это «черпак» из полиэтилена. Да вон, посмотрите, половина ребят в таких ездит.

Я не успела рассмотреть, кто в чем ездит.

– Ну что, едем? – зычно спросил Антон.

– Поехали! По коням! Айда! – раздалось в ответ.

Парни устремились к мотоциклам, на ходу застегивая куртки, мастерки, шлемы.

– Садись ко мне, – крикнул, перекрывая рев двигателей, Антон. – Со мной безопасно, ездюков везде хватает!

Но прежде, чем мотоцикл сорвался с места, я успела спросить:

– Парень, такой невысокий, глаза… как у Христа?

– Это Лёха, – откликнулся Антон. – Помнишь, я говорил тебе о парне, который тоже ездил в Улан-Удэ? Так вот, – это он.

В дамских романах, когда героиня встречается с героем, она обязательно чувствует что-то необычное, – у неё сбивается дыхание, сбоит сердце, женская интуиция или какое-то там семьдесят восьмое чувство начинает вопить – это он! Это он! Ничего подобного. И не то, чтобы я забыла полет в небеса, просто не восприняла это всерьез. Он был младше меня – ему было двадцать четыре, но дело было не в возрасте. Он был совсем зеленый, наивный, невинный, подберите любое слово для обозначения чистоты и безгрешности, и вы угадаете, каким он был. Он жил с родителями в частном доме в поселке Северный, недалеко от старого китойского моста. Он никогда не уезжал из дома. Ему говорили копать огород, и он копал. Ему говорили, что нужно строить баню или красить забор, и он строил и красил. Он никогда не делал ничего против воли родителей. Об этом не нужно было расспрашивать, это становилось ясно, когда вы просто на него смотрели. И это продолжалось до двадцати четырех лет. В этот год он купил себе черный хромированный «Урал-Соло» и косуху.

Он позвонил мне через неделю.

– Вы серьезно хотите купить мотоцикл? – спросил он своим тихим, спокойным, очень мужским голосом.

– Абсолютно серьезно. Я уже хожу на водительские курсы.

– Но ведь там учат ездить только на машине, ездить на мотоцикле вам придется учиться где-то еще.

– Да, наверное…

– Если хотите, научу. Хотите?

– Да.

– Давайте сегодня вечером на картадроме в пойме Китоя. Только первый урок, чур, на «Урале» с коляской, – нужно понять, что такое ручка газа и как вообще двигается мотоцикл.

– Надо, так надо, – я была покладистой.

– Куда мне подъехать?

Я хотела было назвать адрес, но передумала. Если родители увидят меня на мотоцикле, без нравоучений не обойдется.

– Давай на остановке «Аэрофлот».

– Я приеду в шесть, – сказал он не терпящим возражений тоном и повесил трубку. – … Я всегда хотел мотоцикл, – рассказал он мне позже, – сначала мне хотелось купить «Минск», потом «Восход». Я даже денег на него накопил, но родители были против. «Что это за мотоцикл? – сказал отец. – Только песни возить, какой от него в хозяйстве толк? Надо брать «Урал» с коляской». Они даже недостающую сумму на покупку дали. Выбирали все вместе. Поездил я на нем один сезон и понял: что-то я не то купил… Нет, мотоцикл отличный, погрузить в него можно много, в дальней дороге незаменим. Куражу в нем только нет. Посмотрел я в Улан-Удэ, что ребята без колясок ездят, приехал обратно и заявил родителям, что коляску отцеплю, а мотоцикл переделаю. Тут они поняли, что лучше бы мне купить другой мотоцикл… И я купил «Соло».

– Ну, и как?

– То, что надо!

До «Соло» я допущена в первый раз не была, ездила на синем, неповоротливом «Урале» с коляской. Он был почти новый, ухоженный, от частого мытья на коляске и на баке стерлись белые декоративные полоски, и немного потемнела краска. Впереди на коляске была налеплена странная большая наклейка: женские губы с красным высунутым языком.

– Очень удобно, – объяснил Алексей, заметив мой недоуменный взгляд, – гаишники сразу по наклейке запоминают. Один-два раза весной останавливают, убедятся, что с документами все в порядке, техосмотр есть, и потом даже не смотрят в мою сторону.

Сложно описать то, что я почувствовала, в первый раз сев за руль. Тяжесть мотоцикла, его непредсказуемые рывки и деликатное желание Алексея помочь.

Неуклюжий, тяжелый мотоцикл ехал не туда, куда рулила я, а туда, куда ему самому хотелось ехать. Я выламывала руль, заставляя его подчиниться. Он глох три раза за минуту, Алексей терпеливо слезал с заднего сидения и топал кикстартером, снова и снова заставляя двигатель работать. Когда я совсем уже не могла справиться с синим монстром, он, стараясь ненароком не задеть меня, наклонялся вперед, дотягивался до руля и выравнивал мотоцикл.

В перерывах между моими попытками укротить грузное чудовище мы садились прямо на теплый асфальт и болтали. Алексей старался быть остроумным и рассказывал вычитанные в журнале байки о мотоциклах. Он не курил и вежливо старался не замечать мои сигареты.

– Ты ездил в Улан-Удэ, – я постаралась вернуть его от сказок к реальности. – Расскажи лучше об этом.

Он застенчиво улыбнулся. Хорошая у него улыбка. Так улыбаются люди, которые думают, что мир – прекрасная штука, так улыбаются только те, кого еще не разуверили в этом. Его улыбка освещала изнутри лицо и глаза, которые на мгновение становились чуточку прозрачнее. При улыбке губы чуть раздвигались, но как бы не до конца, приоткрывая белоснежные, как рафинад, зубы. Два передних были чуть крупнее, и эта его особенность и сама эта улыбка как-то необычайно притягивали, вызывали безотчетную симпатию. Уже позже я не раз наблюдала, как черствые, грубые люди, словно оттаивали и начинали улыбаться, просто поговорив с ним и увидев, как улыбается он. Исключений из этого правила не было.

– Ты знаешь, я даже родителям не сказал, куда еду, сказал, что поехал на турбазу отдохнуть на выходные. Сперва страшно было за мотоцикл, доедет, не доедет? Все же пятьсот километров в один конец. В кармане денег – только на бензин. Да еще холодно, начало мая. Но потихоньку поехал, нормально. На какой-то реке остановился, пообедал, котелки у меня были, хавчик тоже. А потом попутчика себе нашел, какого-то бурята, он попросил до Улан-Удэ довезти. Я думал он до ближайшей деревни хочет доехать. А он ездил в Иркутск к родственникам, работу искал. Ну, обратно в Улан-Удэ возвращался. Мы на перевале заночевали, там речка была маленькая, костер разожгли, он мне песни бурятские пел, красиво так… Я спал прямо на мотоцикле, на сидении, замотался в одеяло. К утру замерз, встал, гляжу, – кругом иней.