Текст книги "Призрак Анил"

Автор книги: Майкл Ондатже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Потом, оглядываясь назад, она поняла, что ее неуступчивость была только фазой развития. В жизни человека настает момент телесной анархии: мальчик, в крови которого бушуют гормоны, девочка, мечущаяся между матерью и отцом. Девочки и их отцы, девочки и матери. Для подростков это минное поле, и, только когда брак ее родителей окончательно распался, Анил успокоилась и благополучно преодолела – или, вернее, проплыла по течению – следующие четыре года.

Семейные войны по-прежнему жили внутри ее, даже за границей, куда она уехала изучать медицину. В лабораториях судебной медицины она уделяла особое внимание тому, чтобы установить как можно более четкие различия между мужчинами и женщинами. Она поняла, что женщины чаще страдают от личного неуважения любовника или мужа, но легче справляются с неприятностями на работе. Они приспособлены к тому, чтобы рожать детей, защищать их, проводить через трудности жизни. Чтобы работать с искалеченным телом, мужчинам нужно выдержать паузу, надеть на себя маску невозмутимости. Пока она училась в Европе и Америке, она сталкивалась с этим вновь и вновь. В обстановке хаоса и катастрофы женщины-врачи держались более уверенно, с большим хладнокровием работали со свежими трупами пожилых женщин, молодых красивых мужчин, маленьких детей. Когда Анил видела одетого мертвого ребенка, она погружалась в печаль. Мертвая трехлетняя девочка в платьице, надетом на нее родителями.

Мы склонны к анархии. Мы раздеваемся, потому что не должны раздеваться. И хуже ведем себя в других странах. На Шри-Ланке совсем нет анонимности: человек окружен семейным порядком, обо всех его встречах за день знает множество людей. Но если я встречаю шри – ланкийца в любой другой точке мира и у нас есть свободный день, то каждый из нас знает, что соотечественник может выкинуть все, что угодно, хотя не обязательно. Что мы за люди, как вы думаете? Откуда у нас эта способность создавать себе проблемы?

Анил разговаривает с Саратом, который на пути от юности к зрелости, как она подозревает, не сумел освободиться от принципов, которые исповедовали его родители. Наверняка он подчинялся правилам, в которые не обязательно верил. Он не познал радостей сексуальной свободы, хотя в мыслях, возможно, предавался анархии. Он скромный человек, полагает она, в том смысле, что ему не хватает смелости подойти к кому-то и сделать предложение. Так или иначе, она знает, что они оба происходят из такого общества, в котором, наряду с анархичной системой влияния планет, существуют опасные любовные связи и браки. За обедом в гостинице Сарат рассказал ей о хенахурув своей семье.

Люди, родившиеся под определенным знаком, считаются неподходящими брачными партнерами. Женщина, родившаяся под знаком Марса в седьмом доме, «несет погибель». Человек, за которого она выйдет замуж, обязательно умрет. То есть, по мнению шриланкийцев, она, по существу, несет ответственность за его смерть, она его убила.

У отца Сарата было два брата. Старший женился на женщине, которую их семья знала много лет. Через два года он скончался от скоротечной лихорадки, во время которой жена не отходила от его постели. У них был ребенок. Горе женщины было так велико, что после смерти мужа она удалилась от мира. И семья призвала на помощь второго брата, чтобы вернуть ее к жизни ради мальчика. Он приносил ребенку подарки, уговаривал вдову поехать вместе с сыном за город на выходные дни, и в конце концов он и эта женщина, бывшая жена его брата, полюбили друг друга. Во многих отношениях эта любовь была более возвышенной и тонкой, чем любовь в первом браке. В ней с самого начала отсутствовали мотивы страсти и обладания. Женщина пробудилась к жизни. Она испытывала благодарность к красивому младшему брату. И когда во время автомобильной прогулки вместе с ее первым за год смехом у него возник проблеск желания, это могло показаться ему предательством по отношению к первоначальной цели, состоявшей лишь в том, чтобы проявить благородное участие к вдове его старшего брата. Они поженились, он стал заботиться о сыне брата. У них родилась дочь, и через полтора года он тоже заболел и умер у жены на руках.

Разумеется, выяснилось, что эта женщина «несет погибель». Она могла без печальных последствий выйти замуж только за мужчину с тем же расположением звезд. Итак, ей оставалось искать любого мужчину, рожденного под тем же знаком. Мужчинам, «приносившим погибель», также приходилось брать в жены женщин с одним и тем же расположением звезд, однако считалось, что женщины с такими качествами значительно опаснее мужчин. Если мужчина, «приносивший погибель», женился на обычной женщине, она не обязательно умирала.

Но если такая женщина выходила замуж, мужчина умирал всегда. Она была хенахуру– головной болью, наказанием. Однако более опасна.

По иронии судьбы Сарат, сын третьего брата, появившийся на свет несколькими годами позже и не имевший никакого отношения к жене первых двух братьев, был рожден под знаком Марса в седьмом доме.

– Мой отец женился по любви, – сказал Сарат. – Он даже не интересовался ее гороскопом. Потом родился я. Родился мой брат. Я услышал эту историю много лет спустя. Мне она казалась просто бабьими сказками, случайным расположением звезд. Подобные верования представляются мне средневековым утешением. Так, можно было бы сказать, что, пока я учился за границей, в голове у меня был Юпитер и поэтому я выдержал экзамены. А когда я вернулся, его заменила Венера, и я влюбился. Воздействие Венеры не всегда благоприятно, она делает нас легкомысленными. Но я не придерживаюсь подобных верований.

– Я тоже, – согласилась она. – Мы сами за все отвечаем.

Анил вернулась с первого занятия в больнице Гая, записав в свою тетрадь единственную фразу: «Начинать предпочтительнее с бедренной кости».

Ей понравилось, как лектор высказал это утверждение – мимоходом, но с пафосом. Словно эта информация была первым правилом, которое следовало усвоить перед тем, как перейти к более важным принципам. Занятия по судебной медицине начались с этой конкретной кости.

Пока преподаватель распространялся об учебном плане и области исследования, Анил с изумлением прислушивалась к тишине, царившей в английской аудитории. В Коломбо всегда было шумно. Птицы, грузовики, дерущиеся собаки, детсадовские ребятишки, декламирующие стихи, уличные торговцы – все эти звуки влетали в открытые окна. В тропиках не скрыться в башне из слоновой кости. Анил записала слова доктора Эндикотта и через несколько минут подчеркнула их шариковой ручкой в тишине, которая не нарушалась ничем. Остаток часа она просто слушала лектора и наблюдала за его движениями.

Во время учебы в больнице Гая Анил погрузилась в туман неудачного брака. Тогда ей было чуть больше двадцати. Впоследствии она скрывала этот эпизод от всех, с кем сталкивала ее жизнь. Даже теперь ей не хотелось ни вспоминать о нем, ни оценивать степень нанесенного ущерба. Скорее, она воспринимала этот брак как некий случай из современной жизни, призванный служить предостережением.

Он тоже был из Шри-Ланки, и, оглядываясь назад, она понимала, что влюбилась в него из-за чувства одиночества. Она могла готовить вместе с ним карри, вспомнить определенного парикмахера из Бамбалапитии, шепотом признаться в желании отведать пальмового сахара или джекфрута и рассчитывать на понимание. В новой, слишком сдержанной стране это было важно. Пожалуй, она сама испытывала глубокую неуверенность и робость. Она надеялась, что в Англии будет чувствовать себя чужой всего несколько недель. Ее родственники, совершившие то же путешествие поколением раньше, сохранили романтические воспоминания об этом периоде жизни за границей. Они полагали, что верное замечание или жест открывают перед тобой все двери. Друг ее отца, доктор П. Р. С. Петерсон, рассказывал историю о том, как в возрасте одиннадцати лет был отправлен учиться в Англию. В первый же день кто-то из одноклассников назвал его аборигеном. Он тут же встал и, обращаясь к учителю, сказал: «Простите, сэр, но Роксборо не понимает, кто я такой. Он назвал меня аборигеном. Он ошибся. Это он абориген, а я лишь гость этой страны».

Однако добиться признания было не так-то просто. Будучи в Коломбо какой-никакой знаменитостью благодаря плаванию, в отсутствие этого таланта Анил терялась и с трудом вступала в разговор. Позже, развив в себе дар судебного эксперта, она поняла, что одно из преимуществ ее положения заключается в том, что ее профессия, подобно безучастному герольду, оповещает о ее существовании.

В первый месяц пребывания в Лондоне ее неизменно ставила в тупик местная топография. (В больнице Гая ее все время поражало количество дверей.) В первую неделю она пропустила два занятия, потому что не могла найти аудиторию. Она стала приходить рано утром, дожидалась на крыльце доктора Эндикотта и шла за ним через вращающиеся двери вверх по лестнице, вдоль серых с розовым коридоров до двери без номера и названия. (Однажды, следуя за ним по пятам, она очутилась в мужском туалете, чем вызвала всеобщее замешательство.)

Анил казалась робкой даже себе самой. Она нервничала и чувствовала себя потерянной. Что-то бормотала себе под нос, как одна из ее теток, старая дева. В течение недели, стараясь есть поменьше, она сэкономила на звонок в Коломбо. Отца не было дома, а мать не смогла подойти к телефону. Около часа ночи она разбудила свою няню Лалиту. Проговорив друг с другом несколько минут, они расплакались – это было заметно – на разных концах земли. Через месяц она подпадет под очарование ее без пяти минут будущего и в конце концов бывшего мужа.

Ей казалось, он явился из Шри-Ланки на ходулях и с браслетами на ногах. Он также изучал медицину. Он не был застенчив. В дни их свиданий он направлял свое внимание исключительно на Анил – многорукий искуситель, сочинитель записок, даритель цветов и мастер телефонных посланий (он быстро обворожил ее квартирную хозяйку). Его организованная страсть окружала ее со всех сторон. У нее возникло ощущение, что до знакомства с ней он никогда не оставался в одиночестве и не был одинок. Ему ничего не стоило вовлечь в свои планы других студентов-медиков и дирижировать их действиями. Он был забавным. У него были сигареты. Она видела, как он включал в канву обсуждения аллегорические примеры из регби – трюк, помогавший каждому из них не испытывать нужды в словах. Команда, шайка, которая на самом деле просуществовала не больше двух недель. У каждого были свои прозвища. Лоуренс, которого однажды вырвало в метро, сестра и брат Сандра и Перси Льюис, чьи семейные ссоры поначалу были признаны, а после прощены, Джекман с густыми бровями.

Они с Анил быстро поженились. У нее закралось подозрение, что для него это был еще один повод устроить вечеринку, которая объединит их всех. Несмотря на всю свою публичную жизнь, которая требовала его внимания, он был пылким любовником. Он, несомненно, расширил географию их спальни, занимаясь любовью в гостиной, где была плохая звукоизоляция, на качающейся раковине в общей ванной комнате в конце коридора, на границе крикетного поля у лонг-стопа во время матча. Эти приватные акты в полупубличном пространстве отвечали его общественному темпераменту. Казалось, он не проводил различия между частной жизнью и близким знакомством. Позже она прочтет, что именно этоотличает монстров от обычных людей. И все же в тот ранний период их брака они оба получали от него довольно большое удовольствие. Хотя Анил понимала, что ей совершенно необходимо вернуться на землю и продолжать свои академические занятия.

Когда ее свекор приехал в Англию, он пригласил их на обед. Сын в кои-то веки притих, а отец попытался убедить их вернуться в Коломбо и нарожать ему внуков. Он то и дело называл себя филантропом, и это, вероятно, поддерживало его уверенность в своем высоком моральном уровне. Чем дольше продолжался обед, тем острее она чувствовала, что все уловки общественного круга, проживающего в Коломбо, направлены против нее. Он возражал против ее научной карьеры, против того, чтобы она оставила свою фамилию, сердился, если она не соглашалась. После того как за десертом она описала вскрытие, он пришел в ярость: «Тебе что, больше нечем заниматься?» А она ответила: «Я не собираюсь играть в карты с баронами и графами».

На следующий день его отец завтракал только с сыном, а потом улетел в Коломбо.

Вскоре они начали ругаться дома по любому поводу. Она начала сомневаться, способен ли он ее понимать. Казалось, все его силы уходят на сопереживание. Когда она плакала, плакал он. С тех пор она перестала доверять плаксам. (Позже, на американском Юго-Западе, она не смотрела телешоу с плачущими ковбоями и рыдающими священниками.) Во времена клаустрофобии и супружеской войны секс оставался для них единственной константой. Секс был ей нужен не меньше, чем ему. Ей казалось, он придает их отношениям некоторую нормальность. Дни секса и войны.

Распад их отношений был настолько очевиден, что она никогда не пыталась восстановить в памяти какой – нибудь из проведенных вместе дней. Ее обманули его энергия и шарм. Своими слезами он разрушал ее здравый смысл, пока она не ощутила, что полностью его утратила. Как говорил Сарат, у него в голове была Венера, хотя настало время для Юпитера.

По вечерам, вернувшись из лаборатории, она сталкивалась с его ревностью. Поначалу она приняла ее за сексуальную ревность, но вскоре поняла, что так он пытается ограничить ее научную работу и учебу. Эти первые оковы брака почти похоронили ее заживо в маленькой квартирке на Лэдброк-гроув. После того как она сбежала от него, она больше никогда не произносила его имени. Не распечатывала конвертов с его почерком, в ней поднимались клаустрофобия и страх. В сущности, единственным напоминанием о поре ее замужества, которое она себе позволила, была песня Вэна Моррисона «Slim Slow Slider», где упоминается Лэдброк-гроув. Осталась только песня. И только потому, что там говорилось о разлуке.

 
Увидел тебя рано утром
С твоим новым приятелем и «кадиллаком»…
 

Она пела в одиночестве, надеясь, что он со своим сентиментальным сердцем не присоединится к ней, где бы он ни был.

 
Ты почему-то ушла,
И знаю, ты не вернешься.
 

Так или иначе, весь свой брак и последующий развод, здравствуй и прощай, она воспринимала как нечто незаконное и глубоко постыдное. Чтобы он не мог ее найти, она оставила его, как только завершился курс в больнице Гая, приурочив свой уход к концу семестра, чтобы избежать оскорблений, на которые он был вполне способен. Он был одним из тех, у кого всегда есть масса свободного времени. «Немедленно прекрати», – сухо написала она на его последнем хнычущем любовном письме, прежде чем отослать его обратно.

Она осталась без партнера. Ее жизнь ничего не омрачало. Ей не терпелось вновь приступить к занятиям, приблизиться к ним вплотную с той глубиной и серьезностью, о каких она прежде не подозревала. Вернувшись, она полюбила работать по ночам, и иногда, не в силах расстаться с лабораторией, клала счастливую усталую голову на стол. Больше не было ни комендантского часа, ни компромисса с любовником. Она возвращалась домой в полночь, вставала в восемь, держа в голове все лабораторные журналы, опыты и исследования.

До нее дошли слухи, что он вернулся в Коломбо. С его отъездом больше не было нужды вспоминать любимые рестораны и парикмахерские на Галле-роуд. В последний раз она говорила по-сингальски с Лалитой, и этот тягостный разговор закончился слезами по поводу яичного рулангаи творога с пальмовым сахаром. Больше она ни с кем не говорила на сингальском. Она обратилась к тому месту, где находилась в данный момент, целиком сосредоточившись на патологической анатомии и других ветвях судебной медицины, практически выучив наизусть Спитца и Фишера. Позже она выиграла конкурс на обучение в Соединенных Штатах и в Оклахоме стала заниматься применением судебной медицины к области прав человека. Через два года, в Аризоне, она изучала физические и химические изменения, происходящие в костях не только в течение жизни, но и после смерти и погребения.

Язык науки стал для нее своим. Анил начинала с бедренной кости.

Анил находилась в министерстве археологии в Коломбо. Она двигалась по залу от карты к карте. На каждой был представлен один из аспектов острова: климат, почвы, сельскохозяйственные культуры, количество осадков, исторические памятники, жизнь насекомых. Различные черты страны, как у друга со сложным характером. Сарат опаздывал. Когда он приедет, они погрузятся в джип.

– Не смыслю ничего в энтомологии… – напевала она, разглядывая карту рудников: их черные значки были разбросаны по всему острову. Она заметила свое неясное отражение в стекле, за которым висела карта: джинсы, сандалии, свободная шелковая рубашка.

Будь она сейчас в Америке, она, наверно, слушала бы плеер, отпиливая микротомом тонкие поперечные срезы кости. Такова была давняя традиция ее коллег в Оклахоме. Токсикологи и гистологи всегда предпочитали рок-н-ролл. Ты входил в герметичную дверь, а из колонок неслись тебе навстречу грохочущие хлесткие удары тяжелого рока, пока Верной Дженкинс, весивший в свои тридцать шесть лет девяносто фунтов, изучал на предметном стекле микроскопа легочную ткань. А вокруг разворачивалась настоящая гражданская война в Филлморе. Следующая дверь вела в «сторожку»; люди приходили туда для опознания погибших родственников и друзей, не подозревая о музыке, грохотавшей за герметичными дверями, не подозревая о символических прозвищах, циркулирующих в транзисторных наушниках интеркома: «Принесите Даму из озера». «Принесите утопленницу».

Она любила эти ритуалы. Во время ланча люди из лаборатории перебирались со своими термосами и сандвичами в комнату отдыха и смотрели по телевизору «Верную цену», испытывая благоговейный трепет перед чуждой им цивилизацией, как будто лишь они – работавшие в здании, где мертвых было больше, чем живых, – жили в нормальном мире.

Через месяц после ее приезда в Оклахоме была основана Долбаная школа судебной медицины имени Йорика. Этим актом утверждался принцип легкомысленного отношения к жизни, без которого их профессия немыслима, и давалось название их команде по боулингу. Где бы ни работала Анил – сначала в Оклахоме, потом в Аризоне, – ее коллеги заканчивали вечер с пивом в одной руке и сырным тако в другой, выкрикивая приветствия или оскорбления другим командам и шаркая вдоль дорожек в ботинках с планеты Андромеда. Ей хотелось быть одним из этих парней, она любила Юго-Запад и теперь находилась на расстоянии многих световых лет от девушки, жившей в Лондоне. После тяжкого рабочего дня они ехали в шумные бары и клубы на окраинах Талсы или Нормана, с Сэмом Куком [13]13
  Сэм Кук (1931–1964) – знаменитый соул-певец.


[Закрыть]в сердцах. В их комнате отдыха к стене был приколочен список всех боулингов Оклахомы с лицензией на продажу спиртного. Они отказывались работать в округах с сухим законом. Они потрошили смерть под музыку, а потом пускались во все тяжкие. Предупреждения вроде carpe diem [14]14
  Лови момент (лат.).


[Закрыть]лежали на каталках в холле. По интеркому звучала риторика смерти: «испарение» или «микрофрагментация» означали, что человека разорвало на куски. Анил не могла не замечать смерти, она была в каждом образце ткани, в каждой клетке. Никто не настраивал радио в морге без перчаток.

В токсикологии под ярким светом вольфрамовых ламп и грохот музыки удобно было выпрямиться и потянуться, если шея и спина затекали от работы с микроскопом. А рядом звучала дружеская перебранка и обсуждение найденного в машине трупа.

– Когда заявили об ее исчезновении?

– Вот, смотри, она пропала лет пять-шесть назад.

– Она съехала в озеро, Клайд. Но сначала должна была остановиться, чтобы открыть ворота. Она пила. Муж сказал, что она просто забрала собаку и уехала.

– В машине не было собаки?

– Не было. Я не проглядел бы даже чихуа-хуа, хотя кабина была забита илом. Ее кости деминерализовались. Фары были включены. Взгляни-ка на фотографию, Рафаэль.

– Выходит… она выпустила собаку, когда открывала ворота. У нее уже был план. Это самоубийство. Когда в кабину хлынула вода, она перепугалась и забралась на заднее сиденье. Где ее и нашли. Я прав?

– Наверняка она затрахала своего мужа…

– Похоже, он святой.

Анил всегда любила болтовню и едкие словечки патологоанатомов.

Она прибыла в Коломбо прямо с американского Юго-Запада с его разбросанными по пустыне высокотехнологичными городками, в которых она работала. Хотя последнее место ее службы, Боррего-Спрингс, поначалу ее разочаровало, так как не походило на настоящую пустыню. На главной улице было слишком много баров с капучино и магазинов готовой одежды. Однако спустя неделю она почувствовала себя уютно на этой воистину узкой полоске цивилизации – несколько роскошных зданий середины двадцатого века среди голой пустыни. В пустынях Юго-Запада надо чутко вглядываться в пустоту и не спешить, там воздух бесплотен и все растет с трудом. На острове ее детства стоило плюнуть – и из земли появлялся куст.

Когда Анил в первый раз отправилась в пустыню, к поясу ее проводника была привязана бутылка с распылителем. Он жестом подозвал ее, обрызгал тонкие листья и нагнул ей голову. Она вдохнула запах креозота. Когда шел дождь, растение становилось токсичным, уничтожая все, что росло слишком близко, освободившийся клочок земли обеспечивал его водой.

Она узнала, что агаву можно использовать по меньшей мере семью различными способами, и среди них – ее колючки как иглу и волокна как нить. Она видела сырные кусты, утесник, «пальцы мертвеца» (суккулент, который бывает съедобным только месяц в году), курительное дерево с его особой корневой системой (точным подземным отражением его размера и формы наверху), фукьерию блестящую, которая сбрасывает листья, чтобы сохранить влагу. Растения с как бы вылинявшими красками и растения, чьи сочные краски становятся в два раза ярче в сумерках. В домике, который она снимала на Н-стрит, она старалась проводить как можно меньше времени. Утром, в половине восьмого, она приходила с чашкой кофе и круассаном в палеонтологическую лабораторию с плоской крышей. По вечерам они с коллегами колесили на джипах по пустыне. Три миллиона лет назад там водились зебры. Верблюды. Все обычные животные, питающиеся травой и побегами. Она ходила по костям этих крупных вымерших животных, по атоллам, оставшимся с тех пор, как здесь, семь миллионов лет назад, был океан. Когда она касалась руки того, кто передавал ей бинокль, чтобы проследить полет ястреба-перепелятника, возникал намек на флирт.

И вновь в ней пробуждалась страсть к игре в боулинг в компании судебных антропологов. Из-за того что днем они слишком часто брали пинцетом срезы человеческих тканей и проводили по ним шуршащими кисточками, им хотелось забыть обо всем и оторваться по полной программе со стаканом в руке. В Боррего-Спрингс не было кегельбанов, и каждый вечер они забирались в музейный грузовик и ехали прочь из долины в один из соседних городков на возвышенности. Они покупали «молотки» – специальные утяжеленные шары для состязаний. Все ночи напролет, несмотря на орущий музыкальный автомат в Квонсет-Хат, она напевала печальную песню: Better days in jail, with your back turned towards the wall… [15]15
  С искажениями цитируется песня Бесси Смит и Кларенса Уильямса «Jail House Blues», впервые исполненная Бесси Смит в 1923 г.


[Закрыть]Хотя тогда в ней не было печали. Как будто предчувствуя ссору с Каллисом, она ждала, что грусть этой песни в итоге передастся ей.

Влюбленные, которые читают книги о любви или смотрят на картины с ее изображением, делают это, вероятно, для того, чтобы лучше понять это чувство. И чем запутаннее и сбивчивее история, тем больше влюбленные в нее верят. Прекрасных и заслуживающих доверия картин про любовь совсем немного. Во всех этих произведениях, независимо от того, насколько они известны, есть нечто присущее им всегда и не поддающееся упорядочению и обобщению. Они не приносят душевного равновесия, а только излучают мучительный синий свет.

Писательница Марта Джеллхорн сказала: «Лучше всего иметь любовную связь с тем, кто живет в пяти кварталах от тебя, обладает хорошим чувством юмора и поглощен своей работой». Что ж, таким был ее любовник Каллис, только разделяло их пять штатов, пять тысяч километров. И он был женат.

Казалось, они любили друг друга сильнее, когда находились порознь. Вместе они слишком осторожничали, боясь, что радость окажется чрезмерной. В Боррего – Спрингс она довольствовалась телефонными разговорами. Он как-то сказал, что женщинам нравится дистанция.

Это случилось в их первую ночь в Боррего-Спрингс. Завтра она должна быть пораньше на работе: возникло нечто непредвиденное. Она умолчала, что речь идет о красивом новом бивне. Каллис прибыл несколько часов назад, пролетев тысячу миль. Его мрачный вид и раздражение по поводу того, что планы на уик-энд сорвались, всколыхнули в ней прежнюю ярость. Они слишком долго пели свои долбаные арии о любви, имеющей четкие границы.

В Боррего она поднялась с постели и включила душ, сидя на краю ванны, глядя на струи воды. Руки яростно сжаты. Комната наполнилась паром. За неделю до приезда Каллиса она заказала для него, для них, номер в мотеле «Пальма». Он должен был приехать из аэропорта на восьмичасовом автобусе в пятницу вечером, что совпадало с ее трехдневным уик-эндом. А потом они откопали бивень.

Встретив Каллиса на автобусной станции, она преподнесла ему бережно сорванную веточку пустынной лаванды, которую он, пытаясь засунуть в петлицу, сломал.

*

Хороший археолог может почерпнуть из ведра с землей не меньше информации, чем из толстого исторического романа. Она знала, если на кости есть царапины от камня, Сарат, исходя из этих скудных данных, постарается выяснить их происхождение. И она, собрав осколки поврежденного черепа Моряка, соединила их с помощью пистолета для склеивания. Однако в Коломбо нельзя было найти и половины оборудования, в котором они с Саратом действительно нуждались и которого полно в Америке. Кирки, лопаты и веревки. Она отправилась в лавку компании «Карджилл» и купила пару кисточек для бритья и маленький веник.

Когда Сарат наконец появился в министерстве археологии, он нашел Анил у стены с картами. С того вечера, который они провели в Галле-Фейс-Грин с его братом, прошло несколько дней. На следующий день она попыталась связаться с Саратом, но тот исчез, как будто сквозь землю провалился. Тем временем пришла посылка от Читры, и в тот первый день она читала плохо напечатанные заметки энтомолога, а затем вытащила из сумки карту дорог.

Сегодня, воскресным утром, Сарат позвонил на рассвете и извинился за ранний звонок, но не за то, что исчез и не брал трубку. Он попросил ее встретиться с ним в министерстве, как он сказал, «через час».

– Вы знаете, как туда добраться? Идите от своего дома прямо, и окажетесь на Баллерс-роуд.

Она повесила трубку, взглянула на соблазнительно белевшую постель и отправилась в душ.

– У меня с собой образцы почвы с места первого погребения, – объявил он. – Я взял их из черепных ямок. Возможно, тело лежало в болоте. Его похоронили временно, в мокрой земле. Это имеет смысл. Легче копать. Его могли зарыть на рисовом поле, потом отвезти в закрытую зону и спрятать там, среди старых скелетов. Во всяком случае, я думаю, что изначально он находился где-то здесь, – он указал на карту, – в районе Ратнапуры. К юго-западу отсюда. Нам надо проверить уровень подземных вод.

– Там водятся светлячки, – сказала она, и он озадаченно посмотрел на нее. – Мы можем действовать более направленно, сузить круг поисков, – пояснила она. – Светлячки. Значит, речь не идет о густонаселенном месте. Надо искать свободные пространства. Что-то вроде берега реки, куда не ходят люди. Читра, энтомолог, о которой я вам рассказывала, пришла к нам на корабль, увидела пятнышки, похожие на веснушки, и что-то записала в свой блокнот. У нее есть сотни таблиц, отображающих жизнь насекомых на острове. Она сказала, что это клей, который выделяют куколки цикад, обитающих в лесистых районах вроде Ритигалы. И пометила на карте места их обитания. Все они находятся к югу отсюда, что соответствует вашему анализу почвы. Возможно, это где-то на краю леса Синхараджа. [16]16
  Массив влажного тропического леса, включен в список мирового природного наследия ЮНЕСКО.


[Закрыть]

– На северной стороне, – уточнил он. – В других местах неподходящая почва.

– Хорошо, тогда вот этот участок.

На стекле, под которым была карта, красным фломастером Сарат начертил прямоугольник. На западе – Веддагала, на востоке – Морагода, Ратнапура и Синхараджа.

– Где-то там, в лесу, есть болото или небольшое озеро, покуна, – уточнил он.

– Интересно, что еще там есть.

Как только министерство археологии опустело, они начали собирать необходимые карты и книги. Сарат ходил взад и вперед, таская вещи в джип, который он у кого-то взял. Анил не имела представления о том, надолго ли они уезжают и где остановятся. Наверное, в одной из любимых маленьких гостиниц Сарата. Пока он просматривал сводные таблицы почв, она сняла руководство по полевым работам с библиотечной полки.

– Где мы остановимся? В Ратнапуре? – громко спросила она. Ей нравилось эхо этого большого здания.

– Нет, за городом. Там есть одно место, где можно остановиться, валавва, старая семейная усадьба – мы сможем продолжать работу там. К счастью, она по-прежнему пустует. Моряк был убит где-то там, возможно, он оттуда родом. А по пути можно попытаться найти художника, о котором говорил Палипана. Я посоветовал бы вам прекратить контакты с Читрой.

– А вы никомуне говорили?

– Я должен был встретиться с чиновниками, рассказать им, что мы намерены делать, но о нашем расследовании они ничего не знают. Я о нем не говорил.

– Как вы можете это выносить?

– Вы не понимаете, в каком тяжелом положении мы оказались. Что бы сейчас ни делало правительство, раньше, когда в стране царил хаос, было еще хуже. Поэтому вас сюда и не пускали. Законов не соблюдал никто, кроме нескольких хороших юристов. Террор был повсюду, со всех сторон. С вашими вестминстерскими правилами мы бы тогда не выжили. Поэтому правительственные силы стали нелегально осуществлять возмездие. И на середине нас поймали за руку. Представьте, что перед вами три истца и у каждого руки в крови. Почти в каждом доме, в каждой семье жива память о чьей-то смерти или похищении, в которых виновны все участники конфликта. Я рассажу вам о том, что видел своими глазами…

Хотя в здании никого не было, Сарат огляделся:

– Я был на юге… День клонился к вечеру, рынки закрылись. Двое мужчин, вероятно повстанцы, схватили какого-то парня. Не знаю, что он сделал. Возможно, он их предал, возможно, он кого-нибудь убил, или нарушил приказ, или не сразу принял их предложение. В те дни смертные приговоры выносились на всех уровнях. Не знаю, собирались ли они его казнить, или хотели просто припугнуть и отругать, или, что наименее вероятно, простить. Он был в саронге и белой рубашке навыпуск с закатанными рукавами. Босиком, с повязкой на глазах. Его кое-как усадили на велосипедную раму. Один из похитителей сидел на велосипеде, другой стоял с винтовкой рядом. Когда я их увидел, они собирались уезжать. Задержанный не видел, что происходит вокруг и куда его везут.