Текст книги "Призрак Анил"

Автор книги: Майкл Ондатже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– У меня есть скелет, частично обгоревший. Можно ли получить информацию о куколках, которые там были?

Читра прикрыла рот и икнула, не в первый раз после приема пищи.

– Да, если он находится на месте.

– В этом-то вся проблема. Мы взяли землю оттуда, где его нашли, но мы думаем, его переместили. Мы не знаем, где он находился изначально. У меня есть земля только с последнего места захоронения.

– Я могу посмотреть кости. Некоторых насекомых привлекают кости, а не плоть. – Читра улыбнулась. – Там могли остаться куколки из места первого захоронения. Зная тип насекомых, мы можем сократить число возможных мест. Странно, но кости привлекают насекомых только в первые два месяца.

– Поразительно.

– Угу, – произнесла Читра, как бы смакуя шоколад. – Некоторых бабочек тоже привлекают кости, из – за влаги…

– Можно показать вам кости?

– Завтра я уеду на несколько дней в глубинку.

– Тогда сегодня вечером? Договорились?

– Угу, – равнодушно отозвалась Читра, стараясь разобраться с одной из своих таблиц.

Отвернувшись от Анил к кучке насекомых, она выбрала из них одно, подходящего возраста и упитанности, и подцепила пинцетом.

Ночью в трюме Сарат вылил в мелкую тарелку растворенный в ацетоне пластик и взял кисть из верблюжьего волоса, которой пользовался при работе с костями. Рассеянный свет, гул генератора.

Он подошел к лабораторному столу, на котором лежал скелет, взял лампу с зажимом – единственный источник сфокусированного яркого света, – включил и направился вместе с ней и длинным проводом к шкафу, стоявшему в дальнем конце комнаты. Открыв его, он налил себе из бутылки три четверти стакана арака и вернулся к скелету.

Под действием воздуха четыре скелета из Бандаравелы вскоре начнут разрушаться.

Он вытащил из пластикового контейнера новую карбидированную иглу, прикрепил к ручному скребку и принялся очищать кости первого скелета от фрагментов грязи. Затем взял тонкий шланг и осторожно, словно стараясь охладить ожог у ребенка, подул в него, водя им над каждой костью. Затем, окунув кисть из верблюжьего волоса в тарелку, стал наносить слой защитного пластика на кости, двигаясь вниз по позвоночнику и ребрам. Затем перенес лампу с зажимом ко второму столу и начал обрабатывать второй скелет. За ним третий. Когда он подошел к столу, на котором лежал Моряк, то, повернув боком пяточную кость, обнаружил сделанную Анил бороздку глубиной в сантиметр.

Сарат потянулся, вышел из света в темноту, нашарил в шкафу бутылку с араком и принес с собой к столу Моряка в конус света. Было около двух ночи. Покрыв пластиком все скелеты, он сделал на каждом пометки и сфотографировал три скелета спереди и сбоку.

Работая, он пил. Комната наполнилась резким запахом пластика. В трюме не было отверстий, через которые мог бы поступать свежий воздух. Сарат с шумом отпер дверь и поднялся на палубу с бутылкой арака в руке. Перед ним лежал темный Коломбо – комендантский час. Было бы хорошо пройтись по городу пешком или проехать на велосипеде. Напряженная тишина блокпостов, роскошные старые деревья вдоль Соломон-Диас – Мавата. Однако в порту кипела жизнь, на воде колыхался свет буксиров, сверкали белые лучи тракторов, перевозящих грузы на причале. Было три или четыре часа ночи. Он запрет лабораторию и будет спать на корабле остаток ночи.

В трюме по-прежнему стоял сильный запах пластика. Сарат вынул из шкафа запечатанную пачку биди,закурил сигарету и вдохнул в себя ее густой, смертоносный аромат. Взял лампу и подошел к Моряку. Оставалось его сфотографировать. Что ж, сделай это сейчас, сказал он себе, и сделал два снимка – анфас и в профиль. Он подождал, пока снимки, сделанные «поляроидом», не проявятся, помахивая ими в воздухе. Когда фотографии Моряка были готовы, он положил их в конверт из оберточной бумаги, заклеил, надписал адрес и сунул в карман пиджака.

У трех других скелетов череп отсутствовал. У Моряка он был. Сарат положил недокуренную сигарету в металлическую раковину и наклонился вперед. Разрезав скальпелем связки, соединяющие череп с шейным отделом позвоночника, он отделил его. Потом перенес к себе на стол. Огонь не добрался до головы, поэтому лобная, слезная и скуловая кости были гладкими, а соединявшие их швы плотными. Сарат завернул череп в пленку и уложил в большой хозяйственный пакет с надписью «Кунданманс». Затем вернулся и сфотографировал Моряка дважды, уже без черепа, спереди и сбоку.

РОЩА АСКЕТОВ

Теперь, более чем когда-либо, он был уверен, что ему и Анил требуется помощь.

Эпиграфист Палипана несколько лет находился в центре националистически настроенной группы историков, в конце концов отвоевавшей археологическую власть на Шри-Ланке у европейцев. Он сделал себе имя переводами манускриптов на пали, [9]9
  Один из индоарийских языков, на котором написаны буддийские тексты.


[Закрыть]а также публикацией и переводом наскальных надписей Сигирии. [10]10
  Каменная глыба, на вершине которой находился дворец царя Кассапы.


[Закрыть]

Палипана, стоявший во главе общественного движения сингалов, был автором блестящих научных трудов, опиравшихся на обширные исследования и глубокое знание контекста древних культур. В то время как Запад видел в истории Азии далекий горизонт, где Европа соединялась с Востоком, Палипана видел свою страну во всем ее многообразии и цвете, а Европу просто как часть земли на конце азиатского полуострова.

В 1970-х годах прошел ряд международных конференций. Академики на шесть дней прилетали в Дели, Коломбо и Гонконг, рассказывали свои лучшие истории, знакомились с жизнью бывших колоний, а потом возвращались в Лондон и Бостон. В результате было признано: хотя у европейской культуры древние корни, азиатская культура еще древнее. Палипана, к тому моменту самый уважаемый ученый на Шри-Ланке, посетил одно из подобных собраний и больше никогда на них не являлся. Он был скромным человеком, не терпевшим формальностей и церемониальных тостов.

Три года учебы у Палипаны были самыми трудными в академической жизни Сарата. Студентам вменялось в обязанность подтверждать все свои предположения. Каждый клинописный знак наскальных надписей, каждую извилину следовало многократно воспроизвести на страницах журналов, на песке, на классной доске, пока они не войдут в твои сны. Первые два года Сарат считал Палипану скупым на похвалу и скорее скупым, чем скромным, в жизни. Он был, казалось, не способен делать комплименты и никого не угощал едой или напитками. Его брат Нарада, у которого не было машины и который всегда просил его подвезти, поначалу произвел на Сарата такое же впечатление, но он оказался щедрым на время, щедрым на дружбу и смех. Палипана всегда берег себя для языка истории. Когда дело касалось публикации его работ, он был тщеславен и неуступчив, требуя двухцветных диаграмм на хорошей бумаге, которая могла бы выдержать воздействие климата и фауны. Его бульдожья хватка ослабевала только после выхода книги, и он отправлялся с пустыми руками в другую эпоху или другой регион страны.

История всегда была с ним рядом. Каменные развалины королевских бассейнов и водяных садов, погребенные города. Националистический пыл, который он исповедовал и использовал, предоставлял ему и тем, кто с ним работал, включая Сарата, безграничные возможности для наблюдения и интерпретации фактов. Казалось, он способен написать трактат о любом священном заповеднике.

Палипана начал заниматься археологией уже в зрелом возрасте. И сделал карьеру не с помощью семейных связей, а потому, что знал языки и технику исследования лучше своих коллег, стоявших выше по служебной лестнице. Он был не из тех, кто быстро нравится, так как утратил обаяние еще где-то в юности. У него оказалось всего четыре преданных ученика. Одним из них был Сарат. К шестидесяти годам он рассорился со всеми. Ни один из четверых не простил ему пережитых унижений. Однако его ученики по-прежнему верили в две вещи – вернее, в три:в то, что он лучший археолог-теоретик в стране, что он почти всегда прав и что, несмотря на свой успех и славу, он продолжает жить гораздо скуднее любого из них. Возможно, потому, что был братом монаха. Гардероб Палипаны свелся к двум одинаковым костюмам. Старея, он все меньше связывал себя с земным миром, если не считать его непреходящего тщеславия, касавшегося публикаций. Сарат не видел его несколько лет.

За эти годы Палипана был безжалостно изгнан из научного сообщества. Все началось с публикации ряда исследований, посвященных наскальным надписям, которые произвели фурор среди историков и археологов. Палипана открыл и перевел тексты, объяснявшие политические течения и дворцовые перевороты на острове в шестом веке. Его труд приветствовали в иностранных и отечественных журналах, пока один из учеников Палипаны не высказал мнение, что никаких доказательств того, что эти тексты существуют, нет. Что они являются фикцией. Группе историков не удалось обнаружить надписей, о которых писал Палипана. Никто не мог отыскать ни слов умирающих воинов, которые тот цитировал и переводил, ни строк королевских манифестов, ни даже эротических стихов на пали, якобы написанных влюбленными вельможами и их наперсницами, имена которых никогда не упоминались в «Кулавамсе». [11]11
  Хроники Шри-Ланки, охватывающие период с III в. до 1815 г.


[Закрыть]

Поначалу казалось, что стихи, опубликованные Палипаной, положили конец дебатам и спорам, которые велись историками; его безупречная репутация ученого, который всегда опирался на тщательно проведенное исследование, не позволяла усомниться в их существовании. Теперь же у многих возникло подозрение, что он построил свою карьеру только для того, чтобы проделать с миром этот фокус. Хотя, возможно, для самого Палипаны это был не просто фокус и вовсе не обман; возможно, для него это был не ложный шаг, а шаг в иную реальность, заключительная сцена длинного, безошибочного танца.

Однако никого этот странный акт не восхитил. В том числе его академических последователей. И даже его учеников, включая Сарата, которых он всегда осуждал за небрежность и неточность. Этот жест, «жест Палипаны», был расценен как предательство принципов, на которых он построил свою репутацию. Подлог мастера – это не просто злая выходка, это насмешка. Только самый невинный взгляд был способен увидеть в этом поступке автобиографический или, возможно, химический распад.

Надписи на крепости Сигирия расположены на выступе скалы, на четырехсотметровой высоте. Они старше более известных изображений небесных дев на «зеркальной стене» и высечены, вероятнее всего, в шестом веке. Выцветшие тускло-желтые письмена – загадочные утверждения, лишенные какого-либо контекста, – всегда притягивали историков своей таинственностью, сам Палипана посвятил пятнадцать беспокойных лет их изучению. Как историк и ученый, он подходил к любой проблеме с разных сторон. Слушать женщину из касты дхаби, стиравшую белье в недавно обнаруженном пруду на скале, или работать рядом с каменщиком ему нравилось больше, чем говорить с профессором из университета Перадении. Его подход к письменам опирался не столько на знание исторических текстов, сколько на практическое знание местных ремесел. Его глаза распознавали в неправильной линии на поверхности скалы гармонию изображенного плеча.

Палипана, изучавший языки и тексты до сорока лет, следующие тридцать посвятил полевым исследованиям – историческую версию он уже сформулировал. Приближаясь к раскопкам, Палипана уже знал, что там найдет: четкий узор отдельно стоящих колонн или знакомый символ высоко на стене пещеры. Странная самоуверенность для того, кто всегда был скромен в своих предположениях.

Он ощупывал каждую обнаруженную надпись. Прослеживал каждую букву в Каменной книге Полоннару – вы, в первой книге страны, на высеченном из камня прямоугольнике высотой более метра и длиной около десяти; он прижимался голыми руками и лицом к этому постаменту, вобравшему в себя дневной зной. Почти весь год тот был темным и теплым, и лишь в сезон муссонов буквы наполнялись водой, образуя маленькие гавани безупречной формы, как в Карфагене. Гигантская книга на жесткой траве Священного прямоугольника Полоннарувы, на котором высечены буквы, окаймленные фризом из уток. Утки для вечности, шептал он про себя, улыбаясь в полуденном зное, сводя воедино то, что обнаружил в древних текстах. Тайну. Подобные открытия были его величайшей радостью. Так, он нашел танцующего Ганешу, возможно первого вырезанного из камня Ганешу на острове, среди людей на фризе в Михинтале.

Он проводил параллели и связи между техникой каменщиков, которую он увидел в Матаре, и своим многолетним трудом по переводу текстов и на раскопках.

И начал принимать за правду вещи, о которых оставалось лишь гадать. И никоим образом не воспринимал это как подлог или фальсификацию.

Археология живет по тем же правилам, что и Кодекс Наполеона. Дело не в том, что его теории были признаны ложными, а в том, что он не мог доказать их истинность. К тому же закономерности, обнаруженные Палипаной, начали сливаться. Они позволяли ходить по водам, прыгать по верхушкам деревьев. Вода, наполнявшая вырезанный в камне алфавит, соединяла берега. Так возникала недоказуемая истина.

Сколько бы он ни лишал себя земных благ и социальных привычек, еще больше было отнято у него в ответ на его недоказуемые теории. Он потерял уважение, подобающее его статусу. Однако не стал отказываться от того, что считал своим открытием, и не делал попыток защититься. Вместо этого он уединился. Несколько лет назад, путешествуя с братом, он нашел в лесу, в двадцати милях от Анурадхапуры, развалины монастыря. И теперь перебрался туда со всеми своими пожитками. Говорили, что он живет в полуразрушенной «хижине с крышей из пальмовых листьев», довольствуясь лишь самым необходимым. В соответствии со строгими принципами монашеской секты шестого века, отвергавшей любые украшения в религии. Они украсили резьбой всего одну каменную плиту, на которую затем мочились. Вот что они думали об изображениях, высеченных на камне.

Ему было больше семидесяти, и его беспокоило зрение. Он все еще писал от руки свои тексты, извлекая из себя истину. Он был худ словно жердь, носил одни и те же хлопковые брюки, купленные когда-то на Галле-роуд, две одинаковые темно-фиолетовые рубашки и очки. У него сохранился сухой умный смех, который для того, кто знал обоих братьев, был единственной соединявшей их биологической чертой.

Он жил в лесу вместе с книгами и планшетом. Теперь для него вся история наполнилась солнечным светом, любое углубление наполнилось дождем. Хотя в часы своих трудов он понимал, что бумага вместе с тем, что на ней написано, быстро ветшает. Она страдала от нашествий насекомых, выцветала на солнце, билась на ветру. И было еще его старое, исхудавшее тело. Теперь Палипана также оказался лишь во власти стихий.

*

Оставив позади Канди, Сарат с Анил в поисках Палипаны отправились на север, в засушливую зону. Так как у них не было возможности сообщить учителю о своем приезде, Сарат не знал, как тот их встретит: презрительно отвергнет или неохотно примет. Они подъехали к Анурадхапуре днем, в самую жару, и через час оказались на опушке леса. Оставив машину, они минут двадцать шли пешком по тропинке, петлявшей между большими валунами, и неожиданно оказались на поляне. По ней были разбросаны покинутые постройки из дерева и камня – остатки высохшего водного сада, каменные плиты. Какая-то девушка просеивала рис, Сарат подошел и что-то сказал.

Девушка вскипятила на костре воду, и они трое уселись на скамью и стали пить чай. Девушка по-прежнему молчала. Анил предположила, что Палипана спит во мраке хижины, но вскоре из одной постройки вышел человек в саронге и рубашке. Подойдя к колодцу, он вытащил оттуда ведро с водой и вымыл лицо и руки. Потом, повернувшись, сказал:

– Я слышал твой голос, Сарат.

Анил с Саратом поднялись, но Палипана не двигался с места. Он просто стоял. Сарат, склонившись, коснулся ног старика, потом подвел его к скамье:

– Это Анил Тиссера… Мы вместе работаем, изучаем скелеты, которые нашли близ Бандаравелы.

– Да.

– Как поживаете, сэр?

– Какой приятный голос. Внезапно Анил поняла, что он слепой.

Он вытянул руку и взял ее за запястье, осязая кожу и мышцы. Анил почувствовала, что на основе этой части тела он старается составить представление о ее фигуре и размерах.

– Расскажи мне о них… насколько они древние? Он отпустил ее руку.

Анил быстро посмотрела на Сарата, и тот жестом указал на лес. Кому старик может поведать их тайну?

Палипана все время поворачивал голову, словно пытаясь понять, что вокруг происходит.

– А-а… секрет, неугодный правительству. Или, быть может, правительственный секрет. Мы в Роще аскетов. Здесь надежное место. А я самый надежный хранитель секретов. К тому же мне не важно, чей это секрет. Ты это знаешь – верно, Сарат? Иначе бы не приехал сюда за помощью. Я не прав?

– Нам нужно кое-что обдумать, возможно, кого-то найти. Специалиста.

– Как вам известно, я уже не вижу, но принесите сюда то, что вы привезли. Что это?

Сарат подошел к своему мешку, лежавшему у костра, снял пластиковую пленку, вернулся и положил череп на колени Палипане.

Анил смотрела на сидевшего перед ними старика, спокойного и неподвижного. Было около пяти вечера, и без резкого солнечного света скалы вокруг казались бледными и мягкими. Слышались негромкие звуки.

– Белл, пришедший сюда в девятнадцатом веке, а за ним и другие археологи решили, что здесь стоял летний дворец. Но в «Кулавамсе» говорится, что монахи, выступавшие против ритуалов и роскоши, основали здесь лесное братство.

Палипана, не поворачивая головы, показал налево. Он жил в самой скромной из пяти построек на поляне, прилепившейся к скале, с новой крышей из пальмовых листьев.

– Они были не так уж бедны, но жили скудно – ты понимаешь различие между грубым материальным миром и тонким материальным миром, верно? Что ж, они выбрали последний. Сарат наверняка рассказал тебе об искусно украшенном камне, на который они мочились. Он всегда восхищался этой деталью.

Палипана сжал губы. В выражении его лица был намек на сдержанный юмор, и Анил подумала, что так выглядит его улыбка.

– Здесь нам ничего не угрожает, но, разумеется, история нас учит. В эпоху правления короля Удаи Третьего некоторые монахи, спасаясь от его гнева, покинули двор. И пришли в Рощу аскетов. Король и Упараджа последовали за ними и отрубили им головы. В «Кулавамсе» также описана реакция населения на этот акт. Оно взбунтовалось, «подобно океану в бурю». Понимаете, король осквернил святилище. По всему королевству вспыхнули яростные протесты, и все из-за нескольких монахов. Из-за нескольких голов…

Палипана умолк. Анил смотрела, как его длинные красивые пальцы движутся по принесенному Саратом черепу, задерживаются на надбровных дугах, в глазницах, обхватывают череп, словно грея ладони о камень из потухшего очага. Он ощупал угол нижней челюсти, тупой ряд зубов. Анил подумала, что он способен услышать в лесу голос одной птицы. Шум шагов Сарата, чирканье спички, звук пламени, обжигающего табачный лист, пока Сарат в нескольких шагах отсюда курил биди.

Она была уверена, что Палипана все это слышит: легкий ветерок, другие обрывки шума, отражавшиеся на его худом лице, блестящей коричневой окостенелости его черепа. А в это время незрячие глаза смотрели прямо перед собой, пронизывая взглядом все, что оказалось перед ними. Он был безупречно выбрит. Интересно, он делал это сам или его брила девушка?

– Скажи мне, что ты думаешь… ты. – Он повернул голову к Анил.

– Ну… мы с Саратом кое в чем расходимся. Но оба согласны, что скелет, которому принадлежит этот череп, современный. Он был найден в тайнике рядом с костями девятнадцатого века.

– Но позвоночник в шейном отделе сломан недавно, – заметил старик.

– Он…

– Это сделал я, – вмешался Сарат. – Два дня назад.

– Без моего разрешения, – добавила она.

– Поступки Сарата всегда имеют вескую причину, он ничего не делает просто так. Он избегает крайностей, всегда.

– Назовем это провидческим решением, принятым в пьяном виде, – произнесла она, стараясь говорить спокойно.

Сарат смотрел в пространство между ними, не возражая против этой формулировки.

– Скажи мне что-нибудь еще. Ты. – Он снова обернулся к Анил.

– Меня зовут Анил.

– Да.

Сарат покачал головой и усмехнулся. Не ответив на вопрос Палипаны, она смотрела в темную глубину хижины, где он жил.

Вокруг не было зелени. Аскеты всегда выбирали голые скалы и снимали верхний слой почвы. Только крыша была из тростника и листьев. Его хижина с крышей из пальмовых листьев. Старые отчаявшиеся аскеты.

И все же здесь было спокойно. Громко стрекотали невидимые цикады. Сарат сказал, что, когда впервые посетил лесной монастырь, ему не хотелось уезжать. Он догадался, что, удалившись от мира, его учитель выберет себе одну из хижин, крытых листьями, которыми изобилуют окрестности Анурадхапуры, традиционное жилище монахов. К тому же Палипана как-то сказал, что хочет, чтобы его похоронили в этом месте.

Анил прошла мимо старика, остановилась у колодца и заглянула вглубь.

– Куда она пошла? – донесся голос Палипаны, в котором не было ни капли раздражения.

Из хижины вышла девушка с соком маракуйи и нарезанной гуайявой. Анил быстро осушила стакан. Потом повернулась к старику:

– Вероятно, его перезахоронили. Важно, что второй раз его закопали в закрытой зоне, куда имеют доступ только полиция, военные или правительственные чиновники высокого уровня. Вроде Сарата. И никто другой. Так что, похоже, преступление совершено не простыми смертными. Я знаю, во время войны убийства совершаются и по личным мотивам, но вряд ли убийца мог позволить себе перезахоронить жертву. Мы обнаружили скелет, от которого этот череп, в пещере близ Бандаравелы. Нам нужно выяснить, не идет ли речь о преступлении, совершенном правительством.

– Ясно.

– Микроэлементы в костях Моряка…

– Кто такой Моряк?

– Так мы назвали скелет. Микроэлементы в его костях не соответствуют составу почвы, в которой он был обнаружен. Мы не сошлись в определении точного возраста костей, но уверены, что в первый раз его похоронили где-то еще. То есть он был убит и похоронен. А затем его выкопали, перевезли на новое место и там захоронили снова. Не совпадают не только микроэлементы почвы, мы подозреваем, что и пыльца, приставшая к нему перед первым захоронением, происходит из совершенно другого региона.

– «Пыльцевые зерна» Вудхауза…

– Да, мы пользовались этой книгой. Сарат обнаружил такую пыльцу в двух возможных местах: одно близ Кегалле, а другое в районе Ратнапуры.

– Там находятся повстанцы.

– Да. Там во время кризиса исчезло множество людей.

Палипана поднялся и протянул череп, чтобы кто-нибудь его забрал:

– Похолодало, теперь можно поужинать. Вы останетесь на ночь?

– Да, – ответила Анил.

– Я помогу Лакме приготовить еду, мы готовим вместе. А вы пока можете отдохнуть.

– Я бы хотела как следует помыться, – сказала она. – Мы с пяти утра в дороге. Можно?

Палипана кивнул.

Сарат зашел в темноту хижины и лег на циновку на пол. Он выглядел усталым, долгая дорога утомила его. Анил отправилась к машине, достала из сумки два саронга и вернулась на поляну. У колодца она разделась, сняла часы, обмоталась куском тонкой ткани и опустила ведро в колодец. Далеко внизу раздался глухой всплеск. Ведро, утонув, зачерпнуло воду. Анил несколько раз потянула за веревку, вытащила ведро и ухватилась за нее около ручки. Потом опрокинула ведро на себя. Холодная вода мгновенно обожгла ее, принеся ощущение свежести. Она снова опустила ведро в колодец, подняла наверх и опрокинула на голову и плечи; потоки воды пропитали тонкую ткань, омыв живот и ноги. Она поняла, почему колодцы бывают священными. Они соединяют простую необходимость с роскошью. Анил отдала бы все свои серьги за час у колодца. Вновь и вновь она повторяла эту мантру жестов. Потом сняла с себя мокрую ткань, постояла обнаженной на ветру в последних лучах заходящего солнца и надела сухой саронг. Потом, наклонившись, стряхнула воду с волос.

Через некоторое время она проснулась и села на скамье. Услышав плеск воды у колодца, обернулась и увидела Палипану. Девушка лила воду на его обнаженное тело. Он стоял лицом к Анил, опустив руки. Худой, как потерявшееся животное, уподобившийся идее.Лакма продолжали лить на него воду, и они жестикулировали и смеялись.

Утром, в половине шестого, те, кто проснулся в темноте, уже прошагали милю, оставив позади улицы, и вышли в поле. Они задули единственный на всех фонарь и теперь уверенно двигались в темноте, ступая босыми ногами по земле и траве. Ананда Удугама привык ходить во тьме. Он знал, что вскоре они подойдут к разбросанным по полю навесам, грудам свежей земли, водяному насосу и отверстию в земле шириной около метра – входу в шахту.

В темно-зеленом утреннем свете казалось, что люди плывут в открытом пространстве. Они слышали и мельком видели птиц, которые вспархивали с земли с какой – нибудь живностью в клюве. Люди начали снимать с себя майки. Все они работали на шахте по добыче драгоценных камней. Вскоре они спустятся под землю, будут, стоя на коленях, вкапываться в породу в поисках чего-то твердого – булыжника, корня или драгоценного камня. Они будут перемещаться под землей – в тесноте, шлепая босыми ногами по воде и грязи, погружая пальцы в мокрую глину и сырые стены. Смена длится шесть часов. Одни спускались под землю в темноте и выходили на поверхность при свете дня, другие вновь погружались во мрак.

Теперь мужчины и женщины стояли у насоса. Мужчины подоткнули саронги и повесили майки на перекладины навесов. Ананда набрал полный рот бензина и впрыснул в карбюратор. Когда он потянул за шнур, мотор, подпрыгнув, пробудился к жизни, с глухим стуком ударяясь о землю. Из шланга полилась вода. В полумиле отсюда затарахтел еще один мотор. Через десять минут из предрассветного мрака выступил пейзаж, но Ананда и еще трое мужчин уже спустились по веревочной лестнице под землю.

Прежде чем они полезли в шахту, через метровое отверстие в земле на стометровую глубину спустили на веревке корзину с семью зажженными свечами. Свечи не только освещали темноту, но и давали знать, что воздух в шахте безопасен. Со дна колодца, где горели свечи, расходились три туннеля, исчезавшие в глубоком мраке, в который отправятся мужчины.

Оставшиеся на поверхности женщины начали готовить плетеные корзины для промывки породы, через пятнадцать минут, услышав свист, они принялись поднимать корзины с землей из шахты. Когда в полях совсем рассвело, вся равнина района Ратнапура пробудилась к жизни под тарахтение моторов – насосы качали воду из колодцев, женщины промывали породу, а твердый осадок отправляли дальше, чтобы проверить, нет ли там чего-то ценного.

Мужчины под землей работали согнувшись, мокрые от пота и грунтовых вод. Если кто-нибудь ранил руку или ногу мотыгой, в свете туннеля кровь казалась черной. Если свечи из-за вездесущей жидкости гасли, люди лежали в воде, пока тот, кто был ближе к выходу, не доберется до него в темноте и не отправит свечи наверх, на вольный воздух, где их зажгут и снова спустят вниз.

Смена Ананды кончалась в полдень. Он и другие шахтеры карабкались вверх по лестнице, задерживались в трех метрах от поверхности, чтобы привыкнуть к яркому солнцу, а потом продолжали подъем и выбирались наверх, на открытое пространство. Поддерживаемые женщинами, они подходили к грудам земли, и там их с головы до ног окатывали водой из шланга, которая стекала по их полуобнаженным телам.

Они одевались и шли домой. К трем часам дня в деревне, где он жил с сестрой и ее мужем, Ананда напивался до бесчувствия. Скатившись с соломенного тюфяка, на который его уложили, он выползал, привычно скорчившись, во двор и мочился, не в силах подняться или даже посмотреть, не видит ли его кто-нибудь.

В тусклом полумраке хижины, крытой пальмовыми листьями, Анил сумела различить единственный блестящий предмет – наручные часы Сарата. На полу лежали две свернутые циновки и стоял маленький стол, на котором по-прежнему, несмотря на слепоту, писал Палипана. Эта большая, волнующаяся, словно море, рукопись была наполовину повествованием, наполовину торжественной церемонией – границы между ними стерлись. Там он сидел почти каждое утро, пока мысли его витали где-то далеко, а потом находили себе приют в темной комнате.

Девушка расстелила на полу кусок ткани, они уселись вокруг и склонились над едой, беря ее руками. Сарату вспомнилось, как Палипана разъезжал по острову со своими учениками, как он ел, молча слушая их, и вдруг излагал свое мнение в двадцатиминутном монологе. Поэтому и Сарат поначалу ел молча, никогда не излагая свою теорию. Он учился правилам и приемам спора так же, как мальчишки, глядя на игру со стороны, учатся навыкам и координации, не делая при этом никаких движений. Если ученики вели себя самоуверенно, Палипана обрушивался на них. Они доверяли ему, потому что он был суров, потому что он был честен.

Ты,говорил Палипана, указывая на кого-то. Он никогда никого не называл по имени. Словно для дискуссии или исследования это было несущественно. Только: Когда был обтесан этот камень? Какая буква пропуще на? Какой художник нарисовал эту руку?

Они колесили по проселочным дорогам, останавливались в третьесортных гостиницах, перетаскивали каменные плиты с письменами из зарослей на солнечный свет, а ночью, воссоздавая в памяти обломки колонн и арок, увиденные днем, чертили планы внутренних дворов и дворцов.

– Я отрезал голову не просто так.

Палипана протянул руку к тарелке:

– Отведайте баклажанов, это моя гордость…

Сарат знал, что в подобные моменты, когда Палипане не терпится услышать продолжение, он перебивает собеседника. Как бы слегка поддразнивая его. Реальность жизни против идеи.

– Ясфотографировал скелет с головой и без. А пока мы займемся исследованием скелета – микроэлементов, пыльцы. Баклажаны удались… Сэр, мы с вами работаем над древними камнями, ископаемыми, восстановленными водными садами, задаемся вопросом о том, почему какое-то войско направилось в пустыню. Мы можем назвать архитектора по манере строить зимние и летние дворцы. Но Анил живет в современности. И использует современные методы исследования. Она может по тонкому поперечному срезу кости определить точный возраст умершего человека.

– Как это?

Сарат промолчал, предоставив слово Анил. Жестикулируя свободной от еды рукой, она стала объяснять: – Вы смотрите поперечный срез кости под микроскопом. Он должен быть не толще одной десятой миллиметра, чтобы были видны кровеносные сосуды. С возрастом эти сосуды, точнее, каналы, по которым они проходят, разрушаются, ломаются, их становится больше. При наличии нужной аппаратуры мы можем угадать возраст.

– Угадать, – пробормотал Палипана.