Текст книги "Призрак Анил"

Автор книги: Майкл Ондатже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Майкл Ондатже
Призрак Анил

ОТ АВТОРА

С середины 1980-х до начала 1990-х годов Шри-Ланка переживала кризис, в который были втянуты три основные группы: правительство, антиправительственные повстанческие силы на юге и партизаны-сепаратисты на севере. Как повстанцы, так и сепаратисты объявили войну правительству. В конце концов против сепаратистов и мятежников были посланы правительственные подразделения, законные и незаконные.

«Призрак Анил» – роман, действие которого разворачивается в ту политическую эпоху и в тот исторический момент. И хотя организации и события, подобные тем, что здесь описаны, существовали и происходили на самом деле, герои и эпизоды книги полностью вымышлены.

Сегодня война на Шри-Ланке продолжается в другой форме.

М.О.

~~~

В поисках работы я пришел в Богалу,

Я спускался в шахты глубиной в семьдесят сажень,

Незаметный, как муха, неразличимый сверху.

Лишь когда я выбираюсь на поверхность,

Моей жизни ничего не угрожает…

Благословенны подмости глубоко в шахте,

Благословенно колесо жизни у входа в шахту,

Благословенна цепь, привязанная к колесу…

Народная песня шахтеров, Шри-Ланка

Утром, в половине шестого, когда приезжали судебные эксперты, их уже ждали несколько родственников. Пока Анил с коллегами работали, они стояли и никуда не уходили. Они сменяли друг друга, и кто-нибудь всегда оставался поблизости, как бы для того, чтобы свидетельства не были вновь потеряны. Бдение над мертвыми, над их полураскопанными телами.

На ночь захоронение прикрывали пластиковой пленкой, прижав ее к земле камнями или кусками железа. Родственники знали, когда примерно должны появиться ученые. Они снимали пленку, подходили к обнажившимся костям и стояли там, пока вдали не раздавался рев полноприводного внедорожника. Однажды Анил обнаружила на земле отпечаток босой ноги. На другой день – лепесток цветка.

Они готовили чай для бригады экспертов. В самые изнурительные часы гватемальской жары защищали их от солнца своими серапе или банановыми листьями. Потом переходили к другим раскопкам в горах на западе. Найти пропавшего сына можно было где угодно.

Однажды во время обеденного перерыва Анил и ее коллеги отправились к ближайшей речке, чтобы освежиться. Вернувшись, они увидели в могиле женщину. Она стояла на коленях, низко склонившись, словно на молитве, и смотрела вниз на останки двух тел. Годом раньше в этом регионе похитили ее мужа и брата. Теперь казалось, что мужчины прилегли вздремнуть рядом на циновке. Когда – то эта женщина была связующим звеном между ними, соединяла их. Они возвращались с поля, входили в хижину, ели приготовленный ею обед и спали около часа. Она участвовала в этом каждый день.

Анил понимала, что нет слов, способных описать, даже для нее самой, лицо этой женщины. Но оплакивание любви на этом склоне она никогда не забудет, помнит до сих пор. Услышав их приближение, женщина встала и отошла, освободив им место для работы.

САРАТ

Она прилетела в начале марта, их самолет приземлился в аэропорту Канаяка до рассвета. Они летели с западного побережья Индии, и, когда пассажиры спустились по трапу на бетонную полосу, было еще темно.

Когда она вышла из терминала, солнце уже поднялось над горизонтом. На Западе она когда-то прочитала: «Где заря проходит в бухту, словно гром из-за морей» [1]1
  Строка из стихотворения Р. Киплинга «Мандалей». Пер. М. Гутнера. (здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть]– и поняла, что она единственная из всей группы может представить себе эту фразу физически. Хотя ей самой рассвет никогда не казался неожиданным, как гром. Сначала раздавалось квохтанье кур, шум повозок и слабого утреннего дождя или скрип газеты по стеклу, которой кто-то протирал окно в другой части дома.

Как только ее паспорт ООН в голубой обложке был проверен, к ней подошел молодой чиновник и зашагал рядом. Она сражалась со своими чемоданами, но он не вызвался помочь.

– Давно вы уехали? Вы же здесь родились, верно?

– Пятнадцать лет назад.

– Вы еще говорите по-сингальски?

– Немного. Послушайте, вы не против, если мы помолчим в машине по пути в Коломбо? Я еще не пришла в себя от перелета. Мне просто хочется немного оглядеться. Может, выпить немного тодди, пока не поздно. В салоне Габриэля по-прежнему делают массаж головы?

– В Коллапитии? Да. Я знал его отца.

– Мой отец тоже знал его отца.

Не притронувшись к чемоданам, он организовал погрузку багажа в машину.

– Тодди! – Он рассмеялся, продолжая разговор. – Первое, о чем вы вспомнили через пятнадцать лет. Возвращение блудной дочери.

– Я не блудная дочь.

Час спустя он энергично тряс ей руку у двери снятого для нее маленького дома.

– Завтра встреча с господином Диясеной.

– Благодарю.

– У вас здесь есть друзья?

– Сказать по правде, нет.

Анил была рада остаться в одиночестве. В Коломбо у нее имелись кое-какие родственники, но она не стала сообщать им о своем возвращении. Она извлекла из сумки таблетку снотворного, включила вентилятор, выбрала себе саронг и улеглась в постель. Больше всего она соскучилась по вентиляторам. После того как в восемнадцать лет она уехала из Шри-Ланки, единственным, что по-настоящему связывало ее с домом, были новые саронги – их присылали каждое Рождество родители, а она покорно их носила – и новые вырезки из газет о соревнованиях по плаванью. Еще подростком Анил прекрасно плавала, и ее семья так и не смогла этого забыть – ярлык пловчихи пристал к ней навечно. На Шри-Ланке известный игрок в крикет мог с легкостью начать деловую карьеру благодаря техничному удару или знаменитому броску в матче между командами Королевского колледжа и колледжа Святого Фомы. В шестнадцать лет Анил выиграла заплыв на две мили, который устраивал отель «Маунт-Лавиния».

Каждый год десятки людей бросались в море, проплывали милю до буя и возвращались на берег. Потом еще день-два газеты поздравляли самого быстрого мужчину и самую быструю женщину. В «Обсервере» появилась фотография, где она выходит из прибоя в то январское утро, с надписью: «Анил победила!» – отец повесил ее у себя в конторе. Эту фотографию разглядывали все дальние родственники из Австралии, Малайзии и Англии, а также на Шри-Ланке не из-за ее победы, а, вероятно, из-за ее привлекательной внешности тогда и в будущем. Не казалась ли она там слишком широкой в бедрах?

Фотограф поймал усталую улыбку Анил, согнутая правая рука стягивает резиновую шапочку, на заднем плане расплывчатые фигуры проигравших (когда-то она знала их по именам). Черно-белая фотография слишком долго оставалась семейной иконой.

Откинув простыню к ногам, Анил лежала в темной комнате, подставив лицо потокам воздуха. Прошлое больше не привязывало ее к острову. С тех пор как она пренебрегла своей ранней славой, прошло пятнадцать лет. Она читала документы и сообщения, полные трагизма. Достаточно долго прожив за границей, теперь она могла смотреть на Шри-Ланку отстраненным взглядом. Но в нравственном отношении она столкнулась с более сложным миром. Улицы по-прежнему были улицами. Горожане горожанами. Но по сравнению с тем, что здесь произошло, самые мрачные греческие трагедии казались детским лепетом. Головы, насаженные на кол. Скелеты, извлеченные в Матале из ямы для ферментации бобов какао. Еще студенткой Анил перевела строку из Архилоха: Соблюдая правила войны, мы оставляем им на память тела их мертвецов.Здесь же семьям погибших не оставляли ничего, даже информации о том, кем был враг.

Пещера № 14, когда-то самая красивая из всех буддийских пещерных храмов в провинции Шаньси. При входе вам кажется, что отсюда вынесли огромные соляные глыбы. Панораму бодхисатв – двадцать четыре перерождения – вырубили из стены топорами; края, обведенные красным, напоминают зияющую рану.

– Ничто не вечно, – сказал им Палипана. – Это давнее заблуждение. Произведения искусства сгорают, разрушаются. А вся любовь при капризах истории немногого стоит.

Он сказал это своим студентам на первом занятии по археологии. Он говорил о книгах и искусстве, о «власти идей» как единственном, что остается в веках.

На этом месте совершилось страшное преступление. Головы отделены от тел. Руки отбиты. Не сохранилось ни одной скульптуры. После того как японские археологи открыли эти статуи в 1918 году, за несколько лет их вывезли отсюда. Бодхисатв быстро раскупили западные музеи. Три торса хранятся в музее в Калифорнии. Одна из голов утонула в реке к югу от пустыни Синд, где проходят маршруты паломников.

Королевская Жизнь После Смерти.

На следующее утро Анил попросили встретиться в больнице на Кинси-роуд со студентами, изучавшими судебную медицину. Она приехала на Шри-Ланку не для этого, но согласилась. Она еще не виделась с мистером Диясеной, археологом, которого правительство назначило расследовать вместе с ней нарушения прав человека. Ей сообщили, что его нет в городе и что он свяжется с ней, как только вернется в Коломбо.

Первое же доставленное в лабораторию тело принадлежало человеку, убитому уже после того, как она прилетела на остров. Когда она осознала, что это случилось, вероятно, ранним вечером, когда она прогуливалась по рынку Петтах, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы унять дрожь в руках. Два студента переглянулись. Обычно она никогда не связывала время смерти со своим личным временем, однако на этот раз прикинула, который час теперь в Лондоне и в Сан-Диего. Половина шестого. Половина второго.

– Это ваш первый труп? – спросил один из них.

Она покачала головой.

– Кости рук перебиты.

Вот он, прямо перед ней.

Она посмотрела на студентов. Они еще учились и были достаточно молоды, чтобы испытать потрясение. Труп был совсем свежим. Он еще оставался кем-то. Обычно жертв политических преступлений находят гораздо позже. Она погрузила пальцы в мензурку с голубым раствором, чтобы проверить, есть ли ссадины и порезы.

– Около двадцати лет. Смерть наступила двенадцать часов назад. Вы согласны?

– Да.

– Да.

Они казались взволнованными, даже испуганными.

– Повторите, как вас зовут?

Они сказали.

– Важно вслух сформулировать первые впечатления. Потом их обдумать. Допустить, что могли ошибиться. – (Нужно ли читать им лекцию?) – Если в первый раз вы ошиблись, составьте картину заново. Возможно, вы сможете заметить то, что просмотрели раньше… Почему перебиты кости рук, а пальцы не повреждены? Это странно… Человек, защищаясь, вскидывает руки вверх. Обычно повреждаются пальцы.

– Быть может, он молился?

Она молча посмотрела на сказавшего это студента.

У следующего трупа имелись «болтающиеся» переломы грудной клетки. Это означало, что, прежде чем удариться о воду животом, он был сброшен с большой высоты – не меньше ста пятидесяти метров. Из тела вышел весь воздух. Значит, его сбросили с вертолета.

На следующее утро Анил проснулась рано и вышла из арендованного дома на Уорд-плейс в темный сад на крик кукушек, занятых собственными заявлениями и воззваниями. Она постояла там, отхлебывая чай из чашки. Потом, когда закрапал дождь, она вышла на главную дорогу. Рядом остановилось трехколесное такси. Она села, и такси помчалось вперед, ныряя в узкие просветы в густом потоке машин. Анил крепко держалась за кожаные петли, с открытых боков машины дождь капал на лодыжки. В «баджадже» было прохладнее, чем в такси с кондиционером, и ей нравился крякающий звук гудков.

В первые дни своего пребывания в Коломбо, когда разражалась непогода, она, похоже, всегда оказывалась одна. Капли дождя на рубашке, запах пыли во влажном воздухе. Облака внезапно разверзались, и город превращался в деревушку, где знакомые перекрикиваются друг с другом, радуясь дождю. Или это было неуверенное одобрение дождя на случай, если тот окажется всего лишь кратковременными осадками.

Много лет назад ее родители пригласили на обед гостей. Они поставили длинный стол в своем поникшем сухом саду. Был конец мая, но засуха все не кончалась, сезон дождей никак не наступал. И вот уже ближе к концу обеда хлынул дождь. Ощутив перемену в воздухе, Анил проснулась у себя в спальне, быстро подошла к окну и выглянула во двор. Гости бежали под проливным дождем, занося старинные стулья в дом. Но отец и сидевшая рядом с ним женщина остались за столом, празднуя перемену погоды, а земля вокруг них превращалась в грязь. Пять минут, быть может десять, они сидели и беседовали, просто чтобы убедиться в том, что это не кратковременные осадки, что дождь будет лить и лить.

Гудки, похожие на кряканье уток.

Дождь лил на Коломбо, пока ее «баджадж» направлялся прямиком в министерство археологии. Там и сям в маленьких лавчонках загорались огни. Анил наклонилась вперед:

– Мне нужно купить сигарет.

Они свернули к обочине, и водитель, не вылезая из машины, что-то крикнул. Под дождь из магазина вышел мужчина с тремя сортами сигарет, она выбрала пачку «Золотого листа» и расплатилась. Они поехали дальше.

Внезапно Анил ощутила радость оттого, что вернулась, в ней ожили детские воспоминания. Узнав, что на Шри-Ланку хотят направить судебного антрополога, она без особого желания подала заявку в Центр по правам человека в Женеве. Она не думала, что выберут ее из-за того, что она родилась на острове, хотя сейчас всюду ездила с британским паспортом. Тогда представлялось весьма сомнительным, что специалисту по правам человека вообще разрешат въезд в страну. Протесты «Амнести Интернешнл» и других организаций, следящих за соблюдением прав человека, годами отсылались в Женеву и без движения лежали там, подобно леднику. Президент Катугала утверждал, что не располагает сведениями об организованной кампании убийств на острове. Но под давлением западных деловых партнеров правительство, чтобы их успокоить, в конце концов согласилось на сотрудничество местных властей с иностранными консультантами, и Анил Тиссера в качестве судебно-медицинского эксперта из Женевы была выбрана для работы с археологом из Коломбо. Это был семинедельный проект. Никто из Центра по правам человека по этому поводу особо не обольщался.

Войдя в министерство археологии, она услышала:

– Так, значит, вы пловчиха!

К ней с вытянутой вперед рукой непринужденно направлялся широкоплечий мужчина лет под пятьдесят. Она понадеялась, что это не мистер Сарат Диясена, но это был именно он.

– Это было давно.

– И все же… Возможно, я видел вас в Маунт-Лавинии.

– Каким образом?

– Я учился в колледже Святого Фомы. Прямо там. Конечно, я немного старше вас.

– Мистер Диясена… давайте не будем больше говорить о плавании, хорошо? С тех пор под мостом пролилось много крови.

– Хорошо-хорошо, – отозвался он, растягивая слова.

Вскоре она привыкнет к этой его манере, рассчитанной на то, чтобы протянуть время. Нечто вроде азиатского кивка, почти кругового движения головы, заключающего в себе возможность отрицания. Произнесенное дважды «хорошо» формально было согласием, но с оттенком сомнения, согласием, данным из вежливости, но содержащим в себе предположение, что вопрос еще не решен окончательно.

Анил улыбнулась, стараясь смягчить тот факт, что с первых же слов они умудрились повздорить.

– Очень приятно познакомиться. Я читала ваши статьи.

– Я, разумеется, занимаюсь совсем другим временем. Но хотя бы знаю, где что находится…

– Вы не против, если мы позавтракаем? – спросила она, пока они направлялись к машине.

– Вы замужем? У вас есть семья?

– Нет, не замужем. И не пловчиха.

– Хорошо.

– Трупы теперь привозят каждую неделю. Пик террора пришелся на восемьдесят восьмой и восемьдесят девятый, но, разумеется, убийства практиковались задолго до этого. Каждая из сторон убивала и прятала следы. Каждая. Это неофициальная война, никто не хочет оттолкнуть иностранные державы. Поэтому банды убийц орудуют тайно. Не так, как в Центральной Америке. Убивает не только правительство. У нас до сих пор существуют три вражеских лагеря – один на севере и два на юге, – они используют оружие, пропаганду, страх, лживые плакаты, цензуру. Импортируют современное западное оружие или делают сами. Пару лет назад люди начали просто исчезать. Иногда находят сожженные тела, которые нельзя опознать. И обвинить в этом некого. Никто не может сказать, кто эти жертвы. Я просто археолог. Работать под вашим началом не моя идея. Если хотите знать мое мнение, судмедэксперт и археолог не слишком удачная пара. Мы в основном имеем дело с казнями без суда и следствия. Со стороны повстанцев, правительства или сепаратистов-партизан. Убийства совершали все.

– Трудно сказать, кто здесь хуже. Отчеты ужасающи.

Он заказал еще чашку чая и посмотрел на принесенную еду. Она просила принести творог и пальмовый сахар. Когда они закончили, он сказал:

– Пошли. Я отвезу вас на корабль. Покажу, где мы будем работать…

«Оронсей», пассажирский лайнер, ходивший прежде по восточному маршруту, лишился всех своих внутренностей – ценных механизмов и роскошной мебели. Когда-то он курсировал между Азией и Англией – из Коломбо в Порт-Саид, скользя по узким водам Суэцкого канала и завершая путь в доках Тилбери. В 1970-х он совершал только местные рейсы. Потом перегородки между каютами туристического класса разобрали, превратив свободное пространство в грузовой трюм. Вместо капризных пассажиров лайнер стал перевозить чай, питьевую воду, каучуковые изделия и рис, а также немногочисленных искателей приключений и работы, вроде племянников акционеров судоходной компании. Он до сих пор оставался восточным кораблем, способным выносить азиатскую жару, а в его трюме еще пахло соленой водой, ржавчиной и машинным маслом, смешанным с ароматом чая.

Последние три года «Оронсей» стоял на вечной стоянке на заброшенном причале в северной части порта Коломбо. В сущности, огромный корабль стал частью суши и использовался больницей на Кинси-роуд в качестве склада и рабочего помещения. Из-за нехватки свободного места в больнице часть переделанного лайнера стала базой Сарата и Анил.

Покинув Рекламейшн-стрит, они поднялись по трапу.

Анил зажгла спичку в темном трюме, и пламя высветило ее руку. На левом запястье мелькнула хлопковая нить «защиты», и спичка погасла. За месяц, прошедший с тех пор, как на церемонии пирит [2]2
  Религиозная церемония ночного чтения пирита-сутт.


[Закрыть]ей была повязана ракш [3]3
  У индусов браслет-талисман, предохраняющий от дурного глаза, колдовства и т. п.; делается из ниток и обвязывается, с молитвой, вокруг запястья.


[Закрыть], нить потеряла свой розовый цвет. Когда она натянула на руку резиновую перчатку, нить сделалась еще бледнее, как будто подо льдом.

Пока горела спичка, Сарат нашел фонарь, и они оба двинулись вперед за прыгающим пятном света. Подойдя к металлической перегородке, он с силой ударил по ней ладонью – внутри послышались шорохи, заметались крысы.

– Словно любовники, вскакивающие с постели, когда домой возвращается жена, – пробормотала Анил, но осеклась. Она недостаточно хорошо его знала, чтобы подшучивать над институтом брака. И едва не прибавила: «А вот и я».

«А вот и я», – говорила она, склоняясь над телом, чтобы установить время смерти. Эти слова звучали то саркастически, то нежно, в зависимости от настроения; обычно она шептала их, протягивая руку и держа ладонь в миллиметре от тела, чтобы почувствовать, теплое ли оно. Оно. Ужене они не она.

– Постучите еще, – попросила она.

– Я возьму молоток.

На этот раз грохот металла эхом отозвался в темноте, и, когда он замер, воцарилась тишина.

– Закройте глаза, – предупредил он. – Я зажгу серную лампу.

Но Анил уже приходилось работать при ярком плазменном свете в ночных каменоломнях и подвалах, где он безжалостно обнажал каждую деталь. Они стояли в просторном помещении с остатками бара в углу, где она потом найдет канделябр. Здесь будет их лаборатория и склад – рождающие клаустрофобию, с запахом лизола в воздухе.

Она заметила, что Сарат уже использовал трюм для хранения своих археологических находок. На полу во множестве лежали фрагменты костей, завернутые в прозрачную пластиковую пленку, камни и крепко перевязанные деревянные ящики.

Что ж, она приехала сюда не для того, чтобы заниматься Средними веками.

Он что-то говорил, раскрывая ящики, демонстрируя результаты последних раскопок.

– …в основном шестого века. Мы думаем, там, неподалеку от Бандаравелы, было священное захоронение монахов.

– Нашли скелеты?

– Пока три. И несколько окаменелых деревянных сосудов. Все одного и того же времени.

Она надела перчатки и подняла старую кость, прикидывая вес. По-видимому, датировка была верной.

– Сначала скелеты завернули в листья, а после в ткань, – сообщил он ей. – А сверху положили камни, и те впоследствии провалились сквозь ребра в грудную полость.

Через несколько лет после захоронения поверхность земли слегка оседала. Потом в пространство, оставленное разложившейся плотью, падал камень, как бы сигнализируя о том, что дух покинул тело. Этот природный обряд всегда волновал ее. В детстве, в Куттапитии, Анил однажды наступила на неглубокую могилку недавно похороненного цыпленка, вытеснив своим весом воздух из мертвого тельца сквозь клюв. Последовал приглушенный писк; она в страхе, с колотившимся сердцем, отшатнулась, потом пальцами разрыла землю, боясь увидеть моргающую птицу. Но та была мертва, глаза засыпаны песком. Анил до сих пор не могла забыть тот случай. Она вновь зарыла могилку и, пятясь, ушла прочь.

Она взяла из кучки другой фрагмент кости и поскребла его.

– Это оттуда же? На шестой век не похоже.

– Весь материал попал сюда из груды монашеских останков в государственном археологическом заповеднике. Туда не пускают посторонних.

– Но эта кость… она из другого времени.

Прервав свою работу, он посмотрел на Анил:

– Эта зона охраняется государством. Скелеты захоронены в естественных впадинах близ пещер Бандаравелы. Скелеты и отдельные кости. Вряд ли вы найдете там что-то из другой эпохи.

– Мы можем туда поехать?

– Наверное, да. Я постараюсь получить разрешение.

Они выбрались на палубу корабля, на солнечный свет и шум. С главного канала порта Коломбо доносился рев моторов и крики в мегафон над запруженными транспортом водными путями.

В первый же уик-энд Анил взяла машину и отправилась в деревню в миле от Раджагирии. Она остановилась у скрытого за деревьями крохотного дворика – трудно было поверить, что там помещается дом. Большие пятнистые листья кротонов устилали землю. Казалось, в доме никого нет.

На следующий день после прибытия в Коломбо Анил отправила письмо, на которое не получила ответа. Поэтому она не знала, увенчается ли ее поездка успехом, означает ли молчание готовность ее принять, или по этому адресу больше никто не живет. Она постучалась в дверь, затем заглянула внутрь сквозь прутья оконной решетки и быстро обернулась, услышав, что кто-то вышел на крыльцо. Анил с трудом узнала крошечную старушку. Они стояли, глядя друг на друга. Анил шагнула вперед, чтобы ее обнять. В этот момент из дома вышла молодая женщина и без улыбки посмотрела на них. Анил ощутила на себе суровый взгляд, не вязавшийся с волнующим моментом.

Немного отстранившись, Анил увидела, что старая женщина плачет. Вытянув вперед руки, она гладила Анил по волосам. Анил обняла ее за плечи. Их забытый язык. Она поцеловала Лалиту в обе щеки, та была такая маленькая и хрупкая, что ей пришлось наклониться. Когда Анил отпустила ее, старушка казалась растерянной, и молодая женщина – кто она? —шагнув вперед, подвела ее к стулу и ушла. Анил уселась рядом с Лалитой и молча держала ее за руки, ощущая боль внутри. На столе рядом с ними стояла большая фотография в рамке, Лалита взяла ее и протянула Анил. Пятидесятилетняя Лалита, ее бездельник-муж и дочь с двумя малютками на руках. Старушка показала на одну из них пальцем, потом в темноту дома. Значит, молодая женщина была ее внучкой.

Молодая женщина принесла поднос со сладким печеньем и чаем и что-то сказала Лалите по-тамильски. Анил удалось разобрать всего несколько слов. Чтобы понять их разговор, приходилось больше полагаться на тональность. Как-то раз она сказала что-то незнакомцу по-тамильски, и тот озадаченно на нее посмотрел. Потом ей объяснили, что из-за отсутствия верной тональности он просто ее не понял. Не понял, что означали ее слова: вопрос, утверждение или приказ. Лалита, кажется стесняясь говорить по-тамильски, перешла на шепот. Внучка, которая почти ни разу не взглянула на Анил с тех пор, как они пожали при встрече руки, говорила громко. Посмотрев на Анил, она сказала по-английски:

– Бабушка просит сфотографировать вас вдвоем. На память о вашей встрече.

Она опять вышла, потом вернулась с «Никоном» и попросила их сесть поближе друг к другу. Она сказала что-то по-тамильски и сделала снимок, когда Анил была не совсем готова. Оказалось, что хватит одного. Внучка явно грешила самоуверенностью.

– Вы здесь живете? – спросила Анил.

– Нет. Это дом моего брата. Я работаю в лагерях для беженцев на севере. Я стараюсь раз в две недели приезжать сюда на выходные, чтобы брат с женой могли уйти. Сколько вам было лет, когда вы в последний раз видели бабушку?

– Восемнадцать. С тех пор я здесь не была.

– Ваши родители здесь?

– Они умерли. А брат уехал. Остались только друзья отца.

– Выходит, здесь у вас нет близких?

– Одна Лалита. К тому же она меня вырастила. Анил хотелось сказать больше, рассказать, что Лалита была единственным человеком, который в детстве научил ее чему-то стоящему.

– Она всехнас вырастила, – сказала внучка.

– А ваш брат? Чем он…

– Он довольно известный поп-певец! А вы работаете в лагерях…

– Уже четыре года.

Когда они повернулись к Лалите, та спала.

В вестибюле больницы на Кинси-роуд раздавались грохот и крики. Поверх цементного пола клали керамическую плитку. За спиной Анил пробегали студенты и преподаватели. Похоже, никому не приходило в голову, что этот шум способен напугать и утомить пациентов, которых принесли сюда на перевязку или чтобы дать лекарство. Но весь этот гвалт перекрывал голос старшего врача, доктора Переры, оравшего на врачей и ассистентов и обзывавшего их ублюдками за то, что они не соблюдают чистоту. Крик ни на миг не прекращался, но казалось, большинство из тех, кто здесь работал, его не слышат.

Этот маленький щуплый человечек, вероятно, имел здесь единственного союзника в лице молодой женщины-патологоанатома; невзирая на его дурную репутацию, та однажды обратилась к нему за помощью, и он был настолько изумлен, что стал оказывать ей поддержку. Остальные коллеги дистанцировались от него с помощью лавины анонимных записок и объявлений. (В одном из объявлений сообщалось, что его разыскивают в Глазго за убийство.) В ответ Перера заявлял, что персонал больницы недисциплинирован, ленив, неряшлив, глуп и упрям.

Только в публичных выступлениях он обращался к умным и тонким рассуждениям о политике и ее связи с судебной медициной. Почему-то на кафедре проявлялась более мягкая сторона его натуры.

На второй день своего пребывания в Коломбо Анил присутствовала на одном из его выступлений, тогда ее удивило, что люди с подобными взглядами находятся у власти. Однако теперь, в больнице, куда она пришла, чтобы воспользоваться необходимым ей для работы оборудованием, она столкнулась со злобным бродячим псом, представлявшим другую сторону его натуры. Она стояла в изумлении, пока усталые врачи, обслуживающий персонал, рабочие и пациенты шарахались от доктора Переры, образуя между собой и этим цербером пустое пространство.

К ней подошел молодой мужчина:

– Вы Анил Тиссера, верно?

– Да, это я.

– Вы выиграли стипендию в Америку.

Она ничего не ответила. За заграничной знаменитостью началась охота.

Не могли бы вы прочесть нам маленькую, получасовую лекцию об отравлениях и укусах змей?

Вероятно, здесь знали об укусах змей не меньше ее. Она была уверена, что выбор темы неслучаен – необходимо было выровнять игровое поле, на котором выступит она, учившаяся за границей, и местные специалисты.

– Хорошо. Когда?

– Сегодня вечером? – предложил молодой человек.

Она кивнула:

– Свяжитесь со мной во время ланча и скажите где.

Она проговорила это, огибая доктора Переру.

– Вы!

Она повернулась лицом к ужасному главному врачу.

– Вы новенькая, да? Тиссера?

– Да, сэр. Я слышала ваше выступление два дня назад. Простите, я…

– Ваш отец был… одним из этих…верно?

– Что…

– Вашим отцом был Нельсон Тиссера?

– Да.

– Я работал с ним в больнице Спиттела.

– Да…

– Посмотрите-ка на этих мерзавцев. Посмотрите… Повсюду грязь. Проклятые ублюдки! Превратили больницу в хлев. Вы сегодня заняты?

Она была занята, хотя могла бы изменить свои планы. Ей очень хотелось поговорить с доктором Перерой и вспомнить об отце, но только когда он останется один, кофеин улетучится и приступ ярости пройдет.

– Простите, сэр, у меня встреча в правительстве. Но я еще некоторое время пробуду в Коломбо. Надеюсь, мы сможем встретиться.

– Вы в западном платье.

– Это привычка.

– Вы пловчиха, верно?

Она удалялась от него, излишне энергично кивая.

Сидя напротив за столом, Сарат читал ее почтовую открытку, хотя та и лежала вверх ногами. Бессознательное любопытство с его стороны. Он был привычен к письменам, стершимся текстам на камне. Даже в тусклом свете министерства археологии он не испытывал затруднений с толкованием.

Основным звуком в помещении был осторожный стрекот пишущих машинок. Анил отвели место за столом рядом с копировальной машиной, вокруг которой постоянно раздавались жалобные возгласы, так как она никогда не работала как положено.

– Гопал, – произнес Сарат немного громче обычного, и к столу приблизился один из его помощников.

– Два чая. С буйволиным молоком.

– Слушаюсь, сэр.

Анил рассмеялась.

– Сегодня среда. Примите таблетку от малярии.

– Уже приняла.? – Ее удивила забота Сарата.

Прибыл чай, уже с густым молоком. Взяв чашку, Анил решилась затронуть запретную тему:

– За процветание слуг народа. За тщеславное правительство. За то, что любое политическое мнение поддерживается с помощью армии.

– Вы говорите как заезжий журналист.

– Я только привожу факты.

Он поставил чашку на стол:

– Видите ли, я не поддерживаю ни одну из сторон. Если вы это имеете в виду. Как вы сказали, у каждой стороны своя армия.

Она взяла открытку и принялась крутить ее между большими пальцами:

– Простите. Я устала. Все утро читала отчеты движения «За права человека». Они не вселяют надежды. Хотите позже пообедать?

– Я не могу.

Она ждала какого-нибудь объяснения, но он молчал. Только пристально смотрел на карту на стене, на птицу на почтовой открытке. И продолжал постукивать карандашом о стол.

– Откуда эта птица?

– О… ниоткуда. – Она тоже умела обрывать разговор.

Часом позже они бежали под дождем и забрались в машину промокшими до нитки. Он отвез ее на Уорд – плейс и стоял под навесом, не глуша мотора, пока она забирала вещи с заднего сиденья.

До завтра, – сказала она и захлопнула дверцу.

В комнате Анил вытрясла сумку на стол, чтобы найти открытку. Перечитав письмо из Америки от своей подруги Лиф, она почувствовала себя лучше. Хоть какая – то весточка с Запада. Она пошла на кухню и снова стала думать о Сарате. Она проработала с ним уже несколько дней, но так и не поняла, что он собой представляет. Он занимал высокий пост в министерстве археологии, которое финансировалось правительством, но как тесно он связан с властями? Предполагалось ли, что он будет их ушами и глазами, когда его назначили помогать ей в исследовании и составлении отчета в области прав человека? В таком случае на кого она работает?