Текст книги "Призрак Анил"

Автор книги: Майкл Ондатже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

КОЛЕСО ЖИЗНИ

Анил с Саратом выяснили, кем был Моряк, на третьей графитовой шахте. Его звали Руван Кумара, он был сборщиком пальмового сока. После того как он, сорвавшись вниз, сломал ногу, он стал работать на местной шахте, и жители деревни помнили, когда его схватили чужаки. Они спустились в штольню, где работали двенадцать человек. Они привели с собой виллу —кого-то из местных жителей с джутовым мешком на голове, в котором имелись отверстия для глаз, – чтобы, оставшись неузнанным, он мог указать на тех, кто сочувствовал мятежникам. Виллойназывали чудовище, привидение, которым пугали детей. Он указал на Рувана Кумару, и того увели.

Теперь у них имелась точная дата похищения. Вернувшись в валавву,они начали планировать следующий шаг. Сарат полагал, что они по-прежнему должны соблюдать осторожность и собрать больше улик, иначе их работу могут отвергнуть. Он вызвался съездить в Коломбо и поискать Рувата Кумару в списке неблагонадежных, утверждая, что сможет его достать. На это потребуется два дня, а затем он вернется. Он оставит ей свой сотовый телефон, хотя она вряд ли сможет с ним связаться. Он позвонит ей сам.

Но прошло пять дней, и он не вернулся.

Все ее страхи относительно Сарата ожили, она вспомнила о его родственнике-министре, о его взглядах на опасность истины. Она в ярости бродила одна по валавве.Настал шестой день. Она включила телефон Сарата и позвонила в ратнапурскую больницу, но, как выяснилось, Ананды там не было, он ушел домой. Поговорить было не с кем. Она осталась наедине с Моряком.

Взяв телефон, Анил отправилась на дальний конец рисового поля.

– Кто говорит?

– Анил Тиссера, сэр.

– А, та, пропавшая.

– Да, сэр, пловчиха.

– Вы так ко мне и не пришли.

– Мне нужно поговорить с вами, сэр.

– О чем?

– Я должна составить отчет и нуждаюсь в помощи.

– Почему вы обратились ко мне?

– Вы знали моего отца. Работали вместе с ним. Мне нужен человек, которому можно доверять. Возможно, это политическое убийство.

– Вы говорите по сотовому телефону. Не называйте меня по имени.

– Я нахожусь в затруднительном положении. Мне нужно попасть в Коломбо. Вы можете помочь?

– Попробую. Где вы находитесь?

Этот вопрос он уже задавал. Она заколебалась:

– В Экнелигоде, сэр. В валавве.

– Я знаю это место.

Он повесил трубку.

Днем позже Анил была в Коломбо, в Аудитории Арсенала, располагавшейся в здании антитеррористического центра на Грегориз-роуд. Скелета Моряка с ней больше не было. В валаввуза ней заехала машина, но без доктора Переры. Когда она приехала в больницу в Коломбо, он встретил ее и обнял за плечи. Потом они поели в кафетерии, и она рассказала ему о своей работе. Он посоветовал ей остановиться. Он высоко оценил ее работу, но посчитал ее опасной.

– Вы делали доклад о политической ответственности, – сказала она. – Тогда вы высказали противоположное мнение.

– То был доклад, – ответил он.

Когда они вернулись в лабораторию, возникло некоторое замешательство: скелет исчез неизвестно куда.

Теперь, стоя в маленькой аудитории, наполовину заполненной официальными лицами, среди которых были военные и полицейские, обученные методам борьбы с мятежниками, она поняла, что оказалась в сложном положении. Ей предстояло делать сообщение, не располагая вещественными доказательствами. Это могло поставить под сомнение все исследование. Анил подошла к столу, на котором лежал древний скелет, принадлежавший, вероятно, Жестянщику, и начала описывать различные методы анализа костей и идентификации скелета по профессиональным признакам и месту, где он был обнаружен, хотя ей был нужен совсем другой скелет.

Сидевший в последнем ряду невидимый ею Сарат слушал ее невозмутимые объяснения, в которых чувствовалась уверенность, абсолютное спокойствие и твердое намерение не проявлять волнения или гнева. Это было выступление юриста и, что более важно, свидетельство гражданина; она уже не была просто иностранным специалистом. Затем он услышал ее слова:

– Я полагаю, вы убивали нас сотнями.

Нас, повторил про себя Сарат. Пятнадцать лет отсутствия, и наконец она стала одной из нас.

Теперь они оказались в опасности. Он ощутил враждебность зала. Он один не был против нее. Придется как-то защищаться.

Между Анил и скелетом стоял благоразумно спрятанный магнитофон, записывавший каждое слово, каждое мнение или вопрос со стороны официальных лиц, на которые она до сих пор отвечала учтиво, но нелицеприятно. Однако он мог видеть то, чего не видела Анил: затуманенные взгляды в жарком помещении (должно быть, полчаса назад отключили кондиционер, испытанное средство рассеять внимание). Он отделился от стены и двинулся вперед:

– Простите…

Все повернулись к нему. Она подняла глаза, на ее лице было написано удивление по поводу его присутствия и его реплики.

– Этот скелет был тоже найден на раскопках в Бандаравеле?

– Да, – ответила она.

– На какой глубине?

– Приблизительно метр.

– Вы можете назвать более точную цифру?

– Нет, не могу. Я не понимаю, почему это важно.

– Потому что участки холма около пещеры, где был найден этот скелет, вытаптывались скотом, размывались дождями, подвергались воздействию человека… Я не прав? Да включите же этот чертов кондиционер, в этой духоте невозможно четко рассуждать. Разве неверно, что старые захоронения девятнадцатого века, кладбища или места казней, часто – а практически всегда – располагаются на глубине менее шестидесяти сантиметров?

Она начала волноваться и решила промолчать. Сарат почувствовал, что привлек внимание сидящих в зале, они повернулись к нему.

Он направился к передним рядам, и ему позволили к ней подойти. Он посмотрел на Анил через стол, наклонился и щипцами вытащил из грудной клетки маленький камень.

– Этот камень был найден в ребрах скелета?

– Да, это так.

– Скажите нам, что происходит с древними захоронениями… Подумайте как следует, мисс Тиссера, не просто теоретизируйте.

Последовала пауза.

Пожалуйста, оставьте этот покровительственный тон.

– Объясните нам, что с ними происходит.

– Обычно над погребенными телами кладут на землю камень. Он служит чем-то вроде указателя – когда плоть разрушается, он падает вниз.

– Разрушается? Каким образом?

– Одну минуту!

– Сколько лет на это требуется?

Молчание.

– Я слушаю.

Молчание.

Теперь он говорил очень медленно:

– Как правило, не меньше девяти лет, верно? Прежде, чем камень упадет в грудную клетку. Я прав?

– Да, но…

– Прав?

– Да. Но это не относится к сожженным телам.

– Но мы не можем быть уверены даже в этом, потому что большинство скелетов из исторических захоронений было сожжено в прошлом веке. Как вам известно, в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году была эпидемия чумы. Еще одна в тысяча восемьсот девяностом году. Многие трупы были сожжены. Скелету, который лежит перед вами, скорее всего, лет сто – несмотря на ваше великолепное исследование его карьеры, привычек и диеты…

– Скелет, с помощью которого я могла бычто-то доказать, конфискован.

– Кажется, у нас тут слишком много тел. Разве конфискованный скелет важнее этого?

– Конечно нет. Но конфискованному скелету меньше пяти лет.

– Конфискованному. Конфискованному… Кто его конфисковал? – спросил Сарат.

– Его забрали, пока я встречалась с доктором Перерой в больнице на Кинси-роуд. Он там исчез.

– Значит, вы его потеряли. Он не был конфискован.

– Я его не теряла. Его забрали из лаборатории, пока я говорила с доктором Перерой в кафетерии.

– Значит, вы его оставили в неподходящем месте. По-вашему, доктор Перера имеет к этому отношение?

– Не знаю. Вероятно. С тех пор я его не видела.

– И вы хотите доказать, что человек, которому принадлежит скелет, был убит недавно? Даже теперь, когда у нас нет улик?

– Мистер Диясена, я хотела бы напомнить вам, что приехала сюда как член группы по защите прав человека. Как судмедэксперт. Я не работаю на вас, вы меня не нанимали. Я работаю на международную организацию.

Он повернулся и обратился к аудитории:

– Ваша «международная организация» была приглашена сюда правительством, не так ли? Я не прав?

– Мы – независимая организация. Мы представляем независимые отчеты.

–  Нам.Правительству, находящемуся здесь.Это означает, что вы работаете на наше правительство.

– Я хочу официально заявить, что некоторые правительственные силы убивают невинных людей. Именно это я вам говорю. Вы, как археолог, должны верить в историческую правду.

Я верю в общество, в котором царит мир, мисс Тиссера. То, что вы предлагаете, может вылиться в хаос. Почему вы не расследуете убийства правительственных служащих? Да включите же наконец кондиционер!

Раздались жидкие аплодисменты.

– Исчезнувший скелет был доказательством особых преступлений. Здесь важно именно это. « Одна деревня может говорить от лица многих деревень. Одна жертва может говорить от лица многих жертв».Помните? Я думала, вы представляете не только интересы правительства.

– Мисс Тиссера…

– Доктор…

– Хорошо, доктор. Я доставил сюда другой скелет из другого захоронения, относящегося к более раннему времени. Я бы попросил вас провести судебно-медицинское исследование этого скелета, чтобы установить, чем они отличаются друг от друга.

– Это смешно.

– Нет, это не смешно. Я бы хотел убедиться в существовании различий между двумя скелетами. Сомасена!

Он сделал знак кому-то в холле. В зал вкатили скелет, завернутый в полиэтиленовую пленку.

– Этому скелету двести лет, – громко объявил он. – Во всяком случае, так мы, археологи, предполагаем. Возможно, вам удастся нас разубедить.

Он издевательски постукивал по столу карандашом.

– Мне потребуется время.

– Мы даем вам сорок восемь часов. Оставьте скелет, о котором вы говорили, и пройдите с мистером Сомасеной в вестибюль, он вас проводит. Должен вас предупредить: прежде чем вы уедете, вам придется снова подписать все документы, относящиеся к исследованию. Через двадцать минут скелет будет ждать вас у входа.

Она отвернулась и стала собирать бумаги.

– Оставьте здесь бумаги и магнитофон, пожалуйста.

Некоторое время она стояла неподвижно, потом вынула магнитофон из кармана, куда только что его сунула, и поставила на стол.

– Не забудьте, это моя собственность, – тихо произнесла она.

– Мы вам его вернем.

Она направилась по лестнице к выходу. Официальные лица почти не смотрели на нее.

– Доктор Тиссера!

В конце лестницы она повернулась и увидела его – наверняка в последний раз.

– Не пытайтесь вернуться за этими вещами. Просто покиньте здание. Если будет нужно, мы вам позвоним.

Она вышла из зала. Дверь захлопнулась за ней с пневматическим щелчком.

Сарат остался там и спокойно обратился к сидевшим в зале.

Вместе с Гунесеной они вывезли через боковую дверь два скелета. Дверь выходила в темный коридор, ведущий к парковке. Некоторое время они стояли на месте. Гунесена молчал. Что бы ни случилось, Сарат не хотел возвращаться в аудиторию. Он нашарил выключатель. Раздалось потрескивание неона, свет замигал, как всегда бывает в подобных помещениях.

Ряд красных указателей со стрелками освещал уходящий вверх коридор. Они толкали в полумраке каталку с двумя скелетами; каждый раз, когда они проходили мимо указателя, их руки становились темно-красными. Он представил себе, как Анил сердито шагает двумя этажами выше, хлопая каждой дверью, сквозь которую проходит. Сарат знал, что на каждом этаже ее будут останавливать, вновь и вновь проверять документы, чтобы позлить и унизить ее. Он знал, что ее будут обыскивать, что из ее портфеля и карманов заберут все пробирки и слайды, что ее заставят раздеться и одеться снова. Чтобы пройти через все эти издевательства и покинуть здание, ей понадобится не меньше сорока минут, и он знал, что в конце пути у нее не останется ничего – ни капли информации, ни одной личной фотографии, которую она этим утром могла по глупости принести с собой в здание Арсенала. Но она отсюда выйдет, и это было все, чего он хотел.

После смерти жены Сарат никогда не возвращался в прежний мир. Он порвал со всеми ее родственниками. В ее кабинете лежали нераспечатанные письма с соболезнованиями. Они в каком-то смысле были адресованы ей. Он вернулся к археологии и спрятал свою жизнь в работе. Он организовал раскопки в Чилау. Молодые мужчины и женщины, которых он учил, почти ничего не знали о его прошлой жизни, и с ними ему было спокойнее. Он показывал им, как накладывать полоски мокрого пластыря на кость, как собирать и обрабатывать слюду, когда перевозить объекты, а когда оставлять их на месте. Он ел вместе с ними и был открыт для любого вопроса о работе. Он делился всеми своими знаниями и догадками в области археологии. Никто из работавших вместе с ним не пытался прорваться за крепостные рвы одиночества, которыми он окружил себя. В конце дня он возвращался усталый после раскопок на побережье. Ему было около сорока пяти, хотя ученикам он казался старше. Он ждал наступления вечера, пока другие кончат купаться, и заходил в море, исчезая в темной воде. В эти сумеречные часы, на глубине вдали от берега, иногда возникают течения, не дающие пловцу вернуться к берегу, уносящие его в море. Один в волнах он давал себе волю, его тело свободно двигалось в воде, словно в танце, лишь его голова над водой трезво оценивала происходящее, мерцающий блеск огромных волн, под которые он устремлялся, пока они вздымались над ним.

Он вырос с любовью к морю. Когда он учился в колледже Святого Фомы, море начиналось сразу за железнодорожными путями. И на каком бы побережье он ни оказывался – в Хамбантоте, Чилау, Тринкомали, – он наблюдал, как рыбаки на катамаранах уходят во мрак, пока совсем не исчезнут в ночи. Разлука, смерть или пропажа как бы приравнивались к исчезновению из поля зрения наблюдателя.

Его всегда окружала смерть. Он чувствовал, что он, как археолог, служит неким связующим звеном между смертью плоти и бессмертием образа на скале или даже – что еще более удивительно – бессмертием как результатом веры или идеи. Поэтому исчезновение мудрой головы шестого века, утрата каменных рук в результате усталости веков сопутствовали человеческой судьбе. Он держал в руках скульптуры, которым было две тысячи лет. Или клал ладонь на теплую скалу, на которой была вырезана человеческая фигура. Ему приятно было видеть свою смуглую плоть на ее поверхности. Он находил в этом удовольствие. Не в беседах, не в преподавании, не во власти, но просто в том, чтобы положить руку на галл вихару,живой камень, температура которого менялась в зависимости от часа дня, а пористость – в зависимости от дождя или быстротечных сумерек.

Эта каменная рука могла бы быть рукой его жены. Ее отличали тот же цвет и возраст, та же знакомая мягкость. Он с легкостью мог бы воссоздать ее жизнь, их совместные годы на фоне сохранившихся фрагментов ее комнаты. Двух карандашей и шали было достаточно, чтобы обозначить и воскресить ее жизнь. Но ихжизнь была предана забвению. Сарат не пытался разобраться, почему она его оставила, какие его пороки и несовершенства послужили причиной ее ухода. Он мог, шагая по полю, представить себе стоявший здесь зал заседаний, сожженный дотла шестьсот лет назад; оказавшись там, мог по пятнам копоти, по отпечатку пальца воссоздать свет и позы тех, кто сидел здесь во время вечерней церемонии. Но он не извлек на поверхность ничего, что было связано с Равиной. Не потому, что сердился на нее, – просто не мог вернуться к травме, в то место, где он говорил в темноте, притворяясь, что там светло. Но теперь, сегодня, он вернулся к сложностям людского мира с его множеством истин. Он действовал с полным осознанием того, что делает. И знал, что этого ему не простят.

Они с Гунесеной толкали каталку вверх. В туннеле было невыносимо душно. Сарат поставил каталку на тормоз:

– Принеси воды, Гунесена.

Гунесена кивнул. В его сдержанном жесте чувствовалось раздражение. Он ушел, оставив Сарата в полумраке, и пять минут спустя вернулся со стаканом воды.

– Она кипяченая?

И снова Гунесена кивнул. Выпив воды, Сарат встал с пола, на котором сидел:

– Прости. Мне стало плохо.

– Да, сэр. Я тоже выпил стакан.

– Хорошо.

Он вспомнил, как Гунесена выпил остатки настойки, которая была в бутылке у Анил, в ту ночь, когда они подобрали его на дороге в Канди.

Они прошли еще немного вперед. Толкнули двойные вращающиеся двери и вышли на солнечный свет.

Шум и солнце едва не заставили его отступить назад. Они вышли на служебную парковку. В тени дерева стояли несколько водителей. Остальные сидели в своих машинах с включенным кондиционером. Сарат бросил взгляд на главный вход, но Анил там не было. Теперь он уже не был уверен в том, что ее выпустят. К ним подъехал фургон, на котором должны были перевезти предназначенный Анил скелет, и Сарат стал наблюдать за погрузкой. Молодым солдатам хотелось знать все. Не из-за подозрительности, а из простого любопытства. Сарат мечтал о передышке и покое, но понимал, что их не получит. Вопросы были личного свойства. Откуда он? Сколько времени он?.. Отделаться от них можно было, только отвечая. Когда они начали спрашивать его о том, что лежит на каталке, он, замахав перед лицом руками, оставил с ними Гунесену.

Анил до сих пор не вышла из здания. Он знал: что бы с ней ни случилось, он не может пойти ее искать. Она должна пройти сквозь оскорбления, унижения и стыд сама. С тех пор как он ее видел, прошел почти час.

Надо было чем-то заняться. За оградой продавали нарезанный ломтиками ананас, Сарат купил немного сквозь колючую проволоку и посыпал смесью соли с перцем. Два куска за рупию. Он мог бы уйти от солнца в вестибюль, но не знал, сумеет ли она не потерять самообладания, подвергнув себя тем самым еще большей опасности.

Прошло полтора часа. Оглянувшись в четвертый раз, он увидел ее у дверей. Она стояла там не двигаясь, не понимая, где она и что ей делать.

Он приблизился к ней, сжав кулаки, потерявшись в водовороте мыслей:

– Как вы?

Она отвела взгляд в сторону.

– Анил…

Она выдернула руку. Он заметил, что она без портфеля. Без документов. Без инструментов. Он положил руку ей на грудь, проверяя, на месте ли маленькие пробирки во внутреннем кармане жакета, но их там не было. Она никак не отреагировала. Даже в ее состоянии она по меньшей мере понимала смысл его действий.

– Я же сказал, что вернусь в валавву.

– Но не вернулись.

– Мы здесь постоянно на виду. Мой брат говорил вам об этом. Люди знают, что ты приехал в Коломбо, как только ты здесь оказался.

– Идите к черту!

– Вам нужно сейчас же уехать.

– Нет уж, спасибо. Я больше не нуждаюсь в вашей помощи.

– Возьмите скелет, который я вам дал, и садитесь в фургон. Возвращайтесь на корабль с Гунесеной.

– В этом здании остались все мои бумаги. Я должна получить их назад.

– Вы никогда их не получите. Понятно? Забудьте о них. Вы должны их воссоздать. Вы можете купить в Европе новое оборудование. Можете восстановить почти все. Сохранить необходимо только вас.

– Благодарю за помощь. Оставьте себе свой поганый скелет.

– Гунесена, подавай фургон.

– Послушайте… – Она подняла на него глаза. – Попросите его отвезти меня домой. Вряд ли я дойду туда пешком. Мне в самом деле не нужна ваша чертова помощь. У меня ноги не идут. Меня… там…

– Отправляйтесь в лабораторию.

– Господи, да перестаньте вы…

Он сильно ударил ее по лицу. Он слышал ее вздох, видел стоявших в стороне людей, было видно, что ей трудно сдержаться.

– Берите скелет и приступайте к работе. У вас мало времени. Не звоните мне. Сделайте все за ночь. Отчет нужно сдать через два дня. Но сделайте все сегодня ночью.

Ее настолько поразило его поведение, что она медленно забралась в стоявший рядом фургон. Сарат наблюдал за ней. Протягивая Гунесене пропуск в окошко машины, он увидел ее опущенное горящее лицо. Фургон повернул и исчез из виду.

Для него машины не было. Миновав часовых у ворот, он вышел на улицу, сделал знак «баджаджу» и дал водителю свой рабочий адрес. В «баджадже» невозможно откинуться на спинку кресла и расслабиться. Потеряв бдительность, рискуешь выпасть. Наклонившись вперед и обхватив голову руками, Сарат попытался отключиться от окружающего мира, пока трехколесная машинка лавировала в густом потоке машин.

Поднявшись по трапу, Анил прошла вдоль верхней палубы. Порт в разгар дня. Издалека до нее доносились свистки и гудки пароходов. Ей хотелось воздуха и открытого пространства, не хотелось спускаться в темноту трюма. Внизу на причале стоял человек с фотоаппаратом. Анил отступила назад, чтобы он исчез из поля зрения.

Она знала, что не задержится здесь надолго, желание остаться исчезло. Повсюду кровь. Постоянное ощущение бойни. Она вспомнила, что сказала ей женщина в надесанском центре движения «За права человека»: «Я ухожу отсюда в том числе и потому, что уже не могу вспомнить, где и когда происходили массовые убийства…»

Было около пяти вечера. Анил нашла бутылку, налила себе стакан арака и спустилась по узким ступеням в трюм.

– Все в порядке, мисс?

– Спасибо, Гунесена. Можешь идти.

– Хорошо, мисс.

Но она знала, что он останется с ней где-нибудь на корабле.

Она включила лампу. На столе лежал другой набор инструментов, принадлежавший Сарату. Она слышала, как у нее за спиной захлопнулась дверь.

Она выпила еще арака и стала громко разговаривать с собой, чтобы услышать эхо в тусклом свете, не чувствовать себя наедине с этим древним скелетом, который ей вручили. Она разрезала пластиковую пленку скальпелем «Х-Acto» и размотала ее. Она мгновенно узнала его. Но для верности провела правой рукой по пятке и ощутила впадину в том месте, откуда она несколько недель назад вырезала кусочек кости.

Сарат нашел Моряка. Она медленно направила на него другую лампу. Ребра как шпангоут лодки. Скользнув рукой меж выгнутых костей, она наткнулась на лежащий внутри магнитофон, еще не веря себе, еще не веря, пока не нажала клавишу и трюм не наполнился голосами. У нее была информация на пленке. Их вопросы. И Моряк. Она снова просунула руку сквозь ребра, чтобы остановить магнитофон, но в это время раздался голос, очень отчетливый, очень сосредоточенный. Должно быть, он шептал, поднеся магнитофон ко рту.

«Я в туннеле под Арсеналом. У меня очень мало времени. Как вы видите, это не просто чей-то скелет, а Моряк. Улика двадцатого века, останки человека, погибшего пять лет назад. Сотрите эту запись. Сотрите мои слова. Закончите отчет и готовьтесь покинуть корабль в пять утра. Самолет вылетает в семь. Вас отвезут в аэропорт. Я хотел бы сделать это сам, но, вероятно, это будет Гунесена. Не покидайте лабораторию и не звоните мне».

Анил отмотала пленку назад. Она отошла от скелета и начала прохаживаться взад и вперед по трюму, слушая его голос.

Слушая все сначала.

В Галле-Фейс-Грин братья свободно разговаривали друг с другом только благодаря ее присутствию. Так ей тогда показалось. Гораздо позже она поняла, что на самом деле они разговаривали только друг с другом и получали от этого удовольствие. В каждом из них жила потребность соединиться, Анил была только предлогом. Это был ихразговор о войне, идущей в их стране, о том, что каждый из них делал в это время и чего делать не хотел. Позже оказалось, что они были ближе друг к другу, чем думали.

Если теперь она вступит в другую жизнь, вернется в страну, которую предпочла, насколько важной частью ее жизни станут Гамини и память о Сарате? Расскажет ли она своим друзьям о двух братьях из Коломбо? Пожалуй, ей нравилось быть их сестрой, удерживать от резких слов в адрес друг друга. Где бы она ни оказалась, будет ли она их вспоминать? Думать об этой необычной паре представителей среднего класса, родившихся в одном мире и в середине жизни по пояс погрузившихся в другой?

Той ночью она вспомнила их разговор о любви к своей стране. Несмотря ни на что. Западному человеку никогда не понять такой любви.

– Я никогда не смогу уехать отсюда, – тихо сказал Гамини.

– Американские фильмы, английские книжки… помните, как они кончаются? – спросил Гамини той ночью. – Американец или англичанин садится в самолет и улетает. Вот так. Вместе с камерой. Он глядит в окно на Момбасу, или Вьетнам, или Джакарту, теперь он может смотреть на них сквозь облака. Усталый герой. Пара слов сидящей сзади девушке. Он возвращается домой. В сущности, война закончена. Для Запада этого достаточно. В политической литературе Запада эта история повторяется последние двести лет. Вернуться домой. Написать книгу. Замкнуть круг.

Сотрудник организации по защите прав человека вошел с пятничными отчетами о жертвах – свежими, почти влажными черно-белыми фотографиями; на этой неделе их было семь. Лица закрыты. Он оставил отчеты для Гамини на столе у окна. Тот подошел к ним, когда менялась смена. Включил магнитофон и начал описывать раны и возможные способы их нанесения. На третьей фотографии раны были нетяжелые. Оставив отчеты, он спустился на один этаж и побежал по коридору в палату. Она была открыта. Он начал сдергивать простыни с тел, пока не увидел то, что ожидал. После того как он взял в руки третью фотографию, он слышал только биение своего сердца.

Гамини не знал, как долго он здесь простоял. В комнате лежало семь тел. Он мог что-нибудь сделать. Но не знал что. Возможно, он мог бы что-то сделать. Он видел ожоги от кислоты, вывернутую ногу. Он отпер шкаф с бинтами, лонгетами, дезинфицирующими средствами. Начал обмывать шампунем темно-коричневые отметины на теле. Он мог бы вылечить своего брата, вправить левую ногу, обработать каждую рану, словно тот был жив, словно, вылечив сотню мелких травм, он мог вернуть его к жизни.

Глубокий шрам на локте сбоку ты получил, упав с велосипеда на Канди-хилл. А этот шрам остался после того, как я ударил тебя крикетным столбиком. В конце концов мы, братья, перестали уступать друг другу. Ты слишком хорошо играл роль старшего брата, Сарат.

И все же, будь я тогда врачом, я наложил бы тебе швы лучше доктора Пьяшо. С тех пор прошло тридцать лет, Сарат. День на исходе, все ушли домой, кроме меня, твоего наименее любимого родственника. Того, с кем ты никогда не мог расслабиться, не чувствовал себя уверенно. С твоей бедной тенью.

Он склонился над телом, перевязывая раны, и горизонтальные предвечерние лучи освещали их, ведущих долгий разговор.

Есть разные виды любви-сострадания. Гамини вспоминает чувственную любовь, свидетелем которой однажды стал. Мужчина и женщина, мужчина кончал, а женщина гладила его по спине, и на ее лице отражалось признание его телесного преображения. То были Сарат и жена Сарата. Она подняла на него глаза, в его исступлении, а ее рука продолжала поглаживать лежавшее в ее объятиях тело.

Есть и другие примеры такой любви. Такова история Савитри, [24]24
  Героиня эпизода из Махабхараты; вышла замуж за Сатьявана, несмотря на предсказание, что ей суждено жить с ним всего один год. В роковой день тот умер, и бог смерти Яма пришел за его душой, которую понес в царство теней. Савитри неотступно следовала за ним, так что в конце концов ему пришлось вернуть Сатьявану жизнь.


[Закрыть]вырвавшей мужа из рук Смерти. На удивительных иллюстрациях к этому мифу мы видим, как она заключает его в объятия, – ее лицо излучает радость, тогда как егозапрокинутое лицо отражает пугающий процесс преображения, возвращения к любви и жизни. В этот миг он тоже пребывает в сфере действия такой любви.

Он расстегнул рубашку на брате так, что обнажилась грудь. Мягкая грудь. Не жесткая, звериная, как у него. Щедрая грудь Ганеши. Азиатский живот. Грудь человека, разгуливающего в саронге по саду или по веранде с газетой и чашкой чая в руках. Сарат всегда чуждался насилия, как будто в его душе никогда не бушевали войны. Это выводило из себя окружавших его людей. Если Гамини был Мышонком, то его брат – Медведем.

Гамини прижал свою теплую руку к его застывшему лицу. Он никогда не тревожился о судьбе своего единственного брата, всегда полагая, что роковая развязка грозит, скорее, ему. Возможно, каждый из них думал, что в одиночестве сгинет в темноте, которую они создали вокруг себя. Их женитьба, их карьера на границе гражданской войны, между правительством, террористами и повстанцами. В их отношениях никогда не брезжил свет в конце туннеля. Вместо того они искали и находили свои суверенные владения. Сарат на залитых солнцем полях искал астрологические камни, Гамини пребывал в средневековом мире неотложной помощи. Каждый из них чувствовал себя легче, свободнее, когда не думал о другом. По существу, они были слишком похожи и не могли дать ничего один другому. Каждый не желал демонстрировать свою неуверенность и страх, с другими людьми они проявляли только силу и гнев. Женщина Анил сказала той ночью в Галле-Фейс-Грин: «Я не могу судить о человеке по его силе. Она ничего не проявляет. Я могу судить о человеке по его слабости».

Грудь Сарата сказала обо всем. Именно против этого восставал Гамини. Но сейчас на каталке лежало беззащитное тело. Без прикрас. Без контраргументов, без мнений, с которыми Гамини не желал считаться. На его груди была отметина вроде раны от копья. Маленькое, неглубокое отверстие в груди. Гамини промыл ее и перебинтовал.

Он видел погибших с вырванными зубами, отрезанными носами, выжженными кислотой глазами, проткнутыми ушами. Когда он бежал по больничному коридоpy, он больше всего боялся увидеть лицо своего брата. В некоторых случаях их привлекало именно лицо. В своем омерзительном ремесле они научились интуитивно распознавать тщеславие. Но лицо Сарата осталось нетронутым.

Рукава рубашки, которую надели на Сарата, были непомерно длинны. Гамини знал почему. Он разрезал их от плеча до запястья. Руки в нескольких местах ниже локтя были сломаны.

Стемнело. Казалось, комнату заполнила серая вода. Он подошел к дверям, коснулся выключателя, и загорелись семь центральных ламп. Он вернулся назад и сел рядом с братом.

Он неподвижно просидел там еще час, пока в больницу не стали поступать жертвы взрыва, случившегося где-то в городе.

Президент Катугала, в белом хлопковом костюме, казался старым, совсем не таким, как на развешенных по городу гигантских плакатах, прославлявших и восхвалявших его много лет. При взгляде на этого живого человека, на худое лицо под редеющими седыми волосами, вы начинали испытывать к нему сочувствие, независимо от того, что он сделал. Он казался слабым и испуганным. В последние дни им овладело беспокойство, как будто его посещали дурные предчувствия, как будто был запущен некий механизм, над которым он был не властен. Но сегодня отмечался Национальный день героев. И каждый год в Национальный день героев Серебряный президент выходил к народу. Пропустить политический митинг он не мог.

Неделей раньше он получил предупреждение от полицейских и армейских сил особого назначения: не выходить к толпе. И он на самом деле обещал не делать этого. Но около половины четвертого поступило известие о том, что президент неожиданно вышел пообщаться с народом. Глава особого подразделения и еще несколько человек, запрыгнув в джип, помчались за ним. Они отыскали его довольно быстро на запруженных народом улицах Коломбо, но только они к нему подъехали и остановились рядом, как раздался взрыв.