Текст книги "Ночь Ягуара"

Автор книги: Майкл Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

– Ну, как это вышло? – снова спрашивает она.

– Я обязательно расскажу тебе, – говорит Мойе, – только с самого начала. Сначала были Небо и Земля. Они были отделены друг от друга, не знали друг друга и очень грустили от одиночества, ведь им не с кем было поговорить. И вот их печаль породила Дождь, который знал язык и того и другого. И они были счастливы некоторое время. Но потом Небо захотело вступить в брак с Дождем и получило согласие, но это вызвало ревность Земли, ибо Земля тоже хотела вступить в брак с Дождем. Земля и Небо не могли поделить Дождь и вступили между собой в бой: Небо послало молнию, чтобы поразить Землю, из Земли извергались огонь и дым, чтобы потрясти Небо. Чтобы положить этому конец, Дождь предложил попеременно жить и с тем и с другим – выпадать с Неба на Землю, а потом снова подниматься к Небу. И так у них продолжал ось снова и снова. От этого союза с Дождем родились дети – Солнце, Луна и Река, но больше ничего в мире не было. Однако, поскольку Дождю понравилось, что в мире появилось что-то новое, он предложил Небу и Земле сотворить еще что-нибудь, и они, любя Дождь, послушались. От Неба появились звезды и птицы. Земля сотворила растения и деревья, червей и насекомых и разных животных. Эти творения составляли гордость Земли, но когда ее горделивую похвальбу услышала Река, она предложила Земле соединиться с ней и породить нечто новое, еще невиданное. На слова Земли о том, что такой союз вызовет ревность Дождя, Река ответила, мол, это не важно. Улыбка Реки пленила Землю, и они сочетались браком, и со временем из чрева Реки появился Кайман.

– Это кто?

Мойе показывает скрюченные пальцы, скалится и извивается, пока девочка не понимает, что он имеет в виду крокодила, как из «Питера Пена».

– Рекой Кайману было заповедано есть только тех существ, которые заходят в воду, но он был непослушным ребенком, да и рыбы тогда никакой не было. Кайман вышел из воды и стал преследовать оленей и тапиров, он ел их и ел деревья и все растения, и жуков, и муравьев.

– Крокодилы не едят деревья.

– В то время все было по-другому. Ты хочешь послушать эту историю или нет?

– Хочу, но главным образом я хочу послушать о том, почему ты живешь на нашем дереве.

– Чтобы понять это, нужно выслушать все сначала… – ответил Мойе, но его прервал крик снизу:

– Амелия Паз, ты снова забралась на это дерево?

Это мисс Милликен, она огорчена. Амелия выскальзывает из гамака и останавливается на широкой, почти горизонтальной ветке.

– Мне нужно идти. Ты доскажешь мне остальную часть истории?

– Может случиться, что так оно и будет, – говорит Мойе.

Она улыбается ему и исчезает среди листвы.

Пруденсио Ривера Мартинес в день, который, как он имел все основания полагать, был его последним днем на земле, ждал прибытия раннего прямого рейса авиакомпании «Дельта» из Далласа, Форт-Уорт, стоя снаружи, за барьером службы безопасности. Габриэль Хуртадо никогда не летал в Соединенные Штаты международными рейсами. Вместо этого он полетел в Мехико, где его организация устроила ему транзит до границы. Он пересек ее по превосходным поддельным документам мексиканского бизнесмена и уже в качестве такового затерялся в потоке из тридцати тысяч машин, которые в тот день, как и в любой другой, держали путь на север, в Эль-Пасо.

Хуртадо относился к Соединенным Штатам Америки со снисходительным презрением, сходным с тем, которое крестьянин питает к ослу, глупому, упрямому, но необходимому в хозяйстве. Американцы который год пытались его поймать, но это ничуть не мешало ему въезжать в страну, когда он хотел, и оставаться там столько, сколько требовалось. Его единственная претензия к службам безопасности США заключалась в том, что в силу чрезмерной проницаемости границ число желающих заняться торговлей наркотиками возросло до немыслимых размеров, что сбивало цену на его продукт. Из Эль-Пасо они отправились по автостраде в Даллас, а оттуда он и его спутник комфортабельным рейсом первого класса перелетели в Майами.

Мартинес увидел, что из ворот появились люди Хуртадо, в том числе человек по имени Рамон Паласиос, хотя это имя использовалось нечасто. При виде этого второго человека Мартинес почувствовал некоторое облегчение; его присутствие означало, что Хуртадо серьезно отнесся к этому безумию, счел, что они имеют дело с серьезным противником, а следовательно, Мартинес не стопроцентно виноват в фиаско в случае с Кальдероном.

Эти двое были среднего роста и комплекции, может быть, даже чуть потоньше – во всяком случае, худощавее Мартинеса, и одеты в такие же светлые спортивные куртки, пастельные с открытым воротом рубашки, темные брюки и сверкающие туфли без задников с латунными пряжками. Оба носили пышные темные усы и темные волосы, зачесанные назад, хотя волосы Хуртадо начали редеть.

Поговаривали, якобы Хуртадо держал этого человека поблизости, потому что они были похожи, и убийца мог их перепутать, но Мартинес считал это глупостью, ибо, в таком случае, пришлось бы просто грохнуть обоих – от устранения одного не было бы никакого толку. Более того, размышляя о такой возможности, Мартинес решил, что, будь у него только одна пуля на них двоих, он бы скорее выстрелил в Паласиоса, чем в Хуртадо, ибо, как бы ни был опасен Хуртадо, нужно быть полным идиотом, чтобы пожелать иметь дело с затаившим на тебя злобу El Silencio, Молчуном.

Хуртадо скупо улыбнулся ему и обнял официальным жестом. El Silencio ограничился равнодушным кивком, продолжая внимательно осматриваться по сторонам. С оружием в самолет было не пройти, поэтому он был безоружен, а без оружия он не мог чувствовать себя спокойно.

Они молча отправились к багажному отсеку, и после обычного ожидания телохранитель, проигнорировав предложение Мартинеса помочь, взял с ленты две маленькие кожаные сумки и алюминиевый атташе-кейс. У обочины ждал черный «линкольн навигатор» с тонированными стеклами, купленный за наличные два дня тому назад. Дома Хуртадо всегда ездил на «навигаторах», и Мартинес хотел, чтобы он чувствовал себя удобно. Они сели в машину, босс и его тень на заднем сиденье, а Мартинес спереди. Хуртадо поздоровался с сидевшим за рулем Сантьяго Иглесиасом. Он знал по имени и в лицо каждого работавшего на него человека и немало и об их личной жизни – например, где можно найти их семьи. Такая предусмотрительность была одной из причин, позволивших ему так долго продержаться в этом бизнесе, – другой такой причиной являлся El Silencio. Когда они отъехали от обочины, Мартинес услышал позади щелчок затвора и другие металлические звуки. Молчун вооружался.

– Какова ситуация, Мартинес? – спросил Хуртадо, переключившись без предупреждения с шуток с Иглесиасом на Мартинеса.

Тот еще не соскочил с крючка, и шутить ему пока не полагалось.

– У меня по два человека в каждом из двух домов, и два фургона на улице перед каждым из них. А еще у меня есть человек на паромном терминале в машине. Это остров, и паром – единственный путь с острова и на остров.

– А лодки нет?

– Нам нужна лодка?

– Pendejo, конечно, нам нужна лодка. Оба дома подверглись вандализму, и тот, кто это сделал, прибыл не на пароме. Значит, у них есть лодка. Это первое. Второе – раз мы базируемся на острове, стало быть, нам тоже нужна лодка на всякий случай. Добудь лодку – нет, две лодки – и людей, чтобы ими управлять, да понадежнее. Как клиенты?

– После истории с Кальдероном они наделали в штаны и до сих пор не очухались. С этой стороны никаких проблем. Они как овечки.

– Полиция?

– Караулит их задницы. Поблизости от домов Гарсы и Ибанеса выставлены посты, но пока они почешутся, мы запросто сможем обделать любое дельце и смыться. Никаких проблем.

– Да, то же самое ты говорил перед тем, как кто-то добрался до Кальдерона. Знаешь, Мартинес, почему я не так сильно разозлился на тебя за этот долбаный провал?

Мартинес честно признался, что не знает.

– Потому что нет худа без добра, это избавило нас от лишних хлопот. С Кальдероном, во всяком случае. Он знал то, чего не знали другие, и становился для всех морокой, так что, если он сошел со сцены чуть раньше, чем планировалось, это для меня не проблема, к тому же, как ты говоришь, другие стоят в очереди. Единственный, кто нам очень нужен, – это Ибанес, это связано с переправкой бревен и прочим. Ну а что до фирмы Кальдерона, то ею, я полагаю, теперь руководит его сын.

– Нет, дочь, насколько я понял. Сын своего рода maricon, бездельник. Он сейчас в Нью-Йорке. Компанией управляет дочь.

– Хорошо. Мне уже полегчало. Она не будет проблемой, когда наступит время. Ну а как насчет тех двух fregados, этой надоедливой парочки в раскрашенном фургоне?

– Пока ничего. Пусто. Такой номер нигде не числится.

– Поддельные номера? Это интересно. Это наводит на мысль о серьезной организации.

С переднего сиденья подал голос Иглесиас:

– У них номерной знак какой-то придурочный, не оранжевый, как у других машин, и пальма не нарисована.

– Это номерной знак другого штата, – проворчал Хуртадо, даже без особого раздражения. Ну откуда ребятам из Кайли знать, что здесь в разных штатах разные номерные знаки? Он просто объяснил это своим подчиненным.

– И там наверху написано «yova», – добавил Иглесиас.

– Yova? – переспросил Хуртадо. – Что это значит – yova?

– Я не знаю, босс, там так было написано, большими буквами, а еще облака и какие-то здания, но никаких пальм. «А-Й-О-В-А» – вот так и написано.

– А, да, понятно, – сказал Хуртадо. – Айова. Это название штата, далеко отсюда, и, очевидно, бесполезно пробивать эти номера там, это не даст нам адреса в Майами. Похоже, эти люди очень умны для американцев.

– А вы уверены, что это американцы, босс? – спросил Мартинес.

– Они используют американцев, а у нас дома и не пахнет никем, кто работал бы против нас. Так, во всяком случае, заверяет меня мой друг, здесь присутствующий.

Он имел в виду El Silencio, подумал Мартинес, а уж если El Silencio пустили по следу с заданием выяснить, кто в преступном мире Колумбии интересуется операцией в Паксто и ведет свою игру в Майами, а он ничего не выяснил, то да, можно быть практически уверенным в том, что там ничего подобного и не происходит. В зеркало заднего обзора он украдкой глянул на этого человека. Если половина того, что о нем говорят, правда, у него должны быть рога, клыки и хвост, но он выглядел заурядно, ничего особенного. Обычный латиноамериканец; если и есть что примечательное, так это шрамы на горле. По легенде, ему было десять лет, когда кто-то был убит перед убогой маленькой лавкой, которую держала его семья в Кайли, и, как обычно, убийцы убрали всех потенциальных свидетелей, всю его семью: мать, брата, трех сестер. Другие говорили, что семья занималась рэкетом, проявила чрезмерную алчность, была вырезана в назидание. Но так или иначе, семья была убита, а мальчишке кто-то перерезал горло, но не убил его, а повредил голосовые связки, так что он мог говорить лишь каркающим шепотом. Потом, в возрасте пятнадцати лет, он нашел человека, который был виновен в этих убийствах, похитил его, продержал шесть дней и вернул туда, откуда забрал живым, но в таком состоянии, что это шокировало даже матерых головорезов Кайли… Так он обратил на себя внимание Габриэля Хуртадо.

– Что ты думаешь об этой истории с котом? – спросил Мартинес, чтобы сменить тему.

– Тактика, чтобы напугать нас, – махнул рукой Хуртадо. – Должно быть, наши противники думают, будто мы невежественные крестьяне, которые боятся магических животных. Это наводит на мысль о русских. Или гаитянах. Но кем бы они ни были, эти ребята явно захотят довести начатое до конца, а потому постараются добраться до обоих наших, пока еще живых, подопечных. Вот и пусть добираются: как только они явятся к ним, мы их заполучим. Верно, Рамон?

El Silencio кивнул, но, естественно, ничего не сказал.

12

– Луковый соус! – сказал профессор Кукси. – О, брат! Это удар!

Дженни подняла голову от микроскопа и моргнула.

– Прошу прощения?

Кукси сердито зыркнул на нее, снова повторил: «Луковый соус!» – и, схватив горсть желтых страниц из блокнотов, оттисков и распечаток, покрывавших письменный стол, подбросил их к потолку. Она уставилась на него.

– Я чувствую себя как мистер Крот, – сказал он. – Эта злосчастная газета и атмосфера вокруг этого дома. Это невыносимо.

Дженни поняла, что он имел в виду. После второго убийства Руперт стал параноиком или большим параноиком, чем обычно. Хотя при этом говорил часто и громко, что они не имеют точных сведений насчет причастности Мойе к насилию и что альянс «Лесная планета» всегда громогласно выступал против любого намека на экологический терроризм, и, если этим займется полиция, силы эксплуататоров с восторгом запачкают их доброе имя. Из этого следует, как поняла Дженни, что все упоминания о знакомстве с Мойе следует свести к возможному минимуму, ну а заодно уничтожить в усадьбе все следы какой-либо сомнительной с точки зрения закона деятельности. Посаженную Скотти марихуану выкорчевали и под покровом ночи вывезли за пределы усадьбы, и даже библиотеку подчистили так, что ее содержимое устроило бы даже проверяющих девушек-скаутов от церкви мормонов. Луна перестала разговаривать со всеми, кроме Скотти, и реагировала на все короткими сердитыми вспышками. Скотти же явно пребывал на грани клинической депрессии, а поскольку именно он отвечал за поддержание порядка на территории усадьбы, в последнее время она приобрела нездоровый, запущенный вид, уподобившись небрежно одетому, плохо подстриженному человеку, обросшему трехдневной щетиной. О том, чтобы обратиться в полицию, никто даже не заикался.

– Кто этот мистер Крот? – спросила Дженни.

– Мистер Крот… Из «Ветра в ивах»? – Он встретил ее непонимающий взгляд. – Не хочешь же ты сказать мне, будто не читала «Ветер в ивах»?

– Я вообще ничего не читала, Кукси, – ответила она с раздраженным вздохом. – Я малограмотная.

– Глупости! Неужели никто тебе никогда не читал книжек?

– Нет. Там, где я росла, нас главным образом сажали перед теликом.

– Безобразие и позор! Ну что ж, я готов немедленно исправить этот недостаток. Прямо сейчас.

С этими словами он встал со стула и кинулся к книжной полке, с которой снял тонкий томик в желтом, весьма потрепанном матерчатом переплете.

– Вот эта книга, но мы не будем читать ее здесь, нет. Скажи мне, ты любишь лодки?

– Я не знаю. Я никогда не была ни на одной.

– Никогда… никогда не была на лодке? Я считаю, это издевательство над ребенком, подсудное, между прочим, дело. Моя девочка, вот, я цитирую: «Нет ничего – повторю, совершенно ничего – наполовину столь стоящего, как простое катание на лодке». Это тоже отсюда. – Он помахал книжицей. – Вот что я тебе скажу: давай-ка забросим наши затхлые академические труды и эту угнетающе и отравляюще серьезную среду и направимся к воде. Ты согласна?

Она посмотрела на него с откровенной сияющей улыбкой и слегка пожала плечами:

– Мне без разницы.

Они взяли старый «мерседес» и набили багажник пивом, чипсами и сэндвичами, которые, как детишки, тайком ворующие вкуснятину из холодильника, постыдно стащили с кухни. Кукси принес большой заляпанный рюкзак, набитый разнообразным позвякивающим снаряжением, чтобы со стороны казалось, будто они собрались в научную экспедицию, а не для постыдного безделья.

Примерно через час езды по узкой дороге через болота они добрались до Фламинго. Кукси знал человека, который выдавал напрокат брезентовые, на деревянных рамах, каноэ, так что, заявил профессор, им не придется использовать эти отвратительные алюминиевые кастрюли. Так и получилось. Шестнадцатифутовую лодку спустили на воду, Дженни устроилась на носу со всеми припасами, Кукси, ступив на суденышко, ловко оттолкнулся, и они на веслах двинулись через залив Белая Вода. Он расстилался вокруг, словно огромная, сморщенная простыня бледно-серого шелка, усеянная темными мангровыми островками, похожими на элементы декораций к мюзиклам, действие которых разворачивается в тропиках. Устойчивый ветер дул им в спину, поэтому грести было легко.

На другой стороне залива Кукси направил их лодку к маленькому пляжу, состоявшему из мириад крохотных ракушек, островку, отведенному штатом под общественную зону отдыха. «Это Ведж-Пойнт, – сказал он, – и пришло время перекусить». Они нашли расчищенную площадку, окруженную зарослями, расстелили одеяла в тени большого дерева с зелеными плодами, которое Кукси назвал «железным», и выпили по паре пива. После этого профессор прислонился к стволу железного дерева, жестом пригласил ее сесть рядом с ним, достал книгу и стал читать ей «Ветер в ивах».

Она слушала его, как ребенок, разинув рот. На каком-то глубинном уровне девушка понимала, почему он это делает. Понимала, он дает ей что-то, чего она недополучила в детстве. А ведь, кажется, как просто – отдыхать на свежем воздухе с человеком, которому доверяешь, и слушать незамысловатую, в общем-то, историю о природе и животных. В каком-то смысле профессор лечил ее, но – Дженни это почувствовала – исцелялся и сам. Его действия не были полностью бескорыстны, хотя от какого недуга он страдает и хочет избавиться, ей было невдомек.

В какой-то момент во время чтения Дженни прервала его и сказала:

– Ой, тут я что-то не поняла. Этот рогатый малый, который музыку играет, – он кто?

– Флейтист у Врат Зари? Ну, я думаю, это Пан. Он не мертв для животных, по крайней мере в этой книге. Он их повелитель.

– Как бог?

– Скорее как дух самой природы. В греческом искусстве его изображают фавном с тростниковой флейтой, мохнатыми ногами и копытами. Его крики наводят на нас безумие: от этого произошло слово «паника». Очевидно, он больше не играет. Это известная история. Плутарх сообщает в своем сочинении о том, почему умолкли древние оракулы. Корабль проплывал мимо острова Паксос, и лоцман услышал, как выкликается его имя, а потом властный голос крикнул: «Великий Пан умер!» А потом он услышал звуки рыданий. Это случилось примерно в то время, когда родился Иисус, так что ранние христиане решили, будто бы это символ, предвещающий гибель языческого мира. Ты не имеешь представления, о чем я говорю, верно?

– Нет.

Он добродушно рассмеялся и сказал:

– Тогда давай вернемся к Крысе и Кроту.

Так они и сделали, но последнюю главу он велел ей прочитать самой, и Дженни с удивлением обнаружила, что эта задача для нее вполне посильна, хотя некоторая помощь еще требуется.

После этого они обошли вокруг места для стоянок, расставили ловушки для насекомых. Кукси носился кругом с сачком для ловли бабочек, выхватывал летающие создания из воздуха и по ходу дела рассказывал ей о падении Рима. О Риме Дженни знала только из фильмов и полагала, что все это сплошь выдумки, вроде «Конана» или «Звездных войн». То, что цивилизация может рухнуть без всяких там ядерных бомб или роботов, как в «Терминаторе», стало для нее открытием, и ей захотелось узнать, почему это случилось.

– На этот счет существует много теорий, – сказал Кукси в ответ на ее вопрос, – и множество умных толстых книг. Некоторые винят христианство, ослабившее боевой дух империи. Другие утверждают, что богатства, хлынувшие из завоеванных стран, уничтожили слой мелких землевладельцев, из которых формировались легионы… Империя для своей защиты начала нанимать войска за границами своих земель, а они не были так хороши, как римляне. Есть даже теория о том, что свинец в их водопроводах сделал их глупыми и ненормальными.

– А ты как думаешь?

Кукси рассмеялся.

– Мои соображения ценности не имеют. Но мой старый отец был довольно неплохим историком-любителем, и мы с ним провели немало времени, ползая по римским руинам. Так вот, он считал, что они просто устали. По его мнению, не только отдельные люди, но и целые цивилизации могут уставать от жизни. Они перестали верить в своих богов, их политическая система была мертва, генералы воевали не с врагами, а друг с другом, как вожаки гангстерских шаек, тысячи иностранцев переходили границы и селились на их земле, а римляне даже не пытались их выгнать, потому что они, видишь ли, защищали Рим от нашествия других, еще более диких чужаков. Поэтому они отвели легионы от границ, и постепенно все стало приходить в упадок. Школы закрылись, книги использовались для разжигания костров, люди разучились читать и так далее. А здания и дороги развалились, ибо никто не помнил, как их чинить, да и денег не было, как не было никакой торговли.

– Это печально, – сказала Дженни.

– Думаешь? Все проходит, знаешь ли. Сначала падают боги, а потом люди утрачивают силу духа и надвигается тьма. Как сейчас. Я думаю, ты согласишься, что боги, которых мы почитаем, в любом случае менее могущественны, чем великий Пан.

– Ты имеешь в виду Иисуса?

– Если бы мы действительно почитали Иисуса… Господи, неужели это Palmira?

С этими словами Кукси взмахнул сачком и после продолжавшейся несколько минут погони накрыл им маленькую белую бабочку с желтыми и коричневыми отметинами. На его лице расцвела торжествующая улыбка. Дженни подумала, что сейчас он выглядит как двенадцатилетний. Профессор переместил насекомое из сетки в банку с широким горлышком, и оно перестало трепыхаться. Он стал рассматривать добычу в лупу.

– Ты убил ее? – спросила Дженни.

– Нуда, – сказал Кукси. – Боже мой, это Пальмира! Бабочка залетная, в здешних краях практически неизвестна. Она кормится на кустах череды. Ох ты, вот еще одна!

Он прыгнул, накрыл ее сачком и отправил в банку.

– Может быть, они теперь здесь размножаются? – размышлял профессор.

– Уже нет, раз ты попал сюда и если это были единственные экземпляры.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Ты думаешь, мне не следовало их убивать, верно? Я вполне тебя понимаю, но, в конце концов, я ученый и, следовательно, солдат в легионах смерти. Мы убиваем, чтобы понять жизнь, и полагаем, что это оправданно. Хотя да, Пан бы этого не одобрил. Знаешь, наш друг Мойе считает, что все мы здесь – мертвые люди, хотя думает, что ты все же слегка жива.

Она смотрела на яркие, неподвижные лепестки крылышек в морилке.

– Я не знаю… я хочу сказать, Кукси, только не обижайся, я, наверное, не смогла бы, как ты, зарабатывать этим на жизнь, убивать живых существ. У меня от этого мурашки по коже. А почему важно, если они здесь размножаются?

– Возможно, это еще один крохотный знак того, что тропики перемещаются на север в ответ на глобальное потепление. В конце концов, это кубинская бабочка. В любом случае мы посвятим остаток дня Пану, убивать больше не станем, будем просто наблюдать за жизнью вокруг нас. Это тоже наука и к тому же весьма почтенная, по-настоящему достойная уважения.

Так они и поступили и не один час провели, наблюдая в лупы и бинокли за насекомыми, морской фауной и жизнью птиц на маленьком острове, пока солнце не опустилось и не коснулось верхушек самых высоких деревьев. Кукси сказал, что им пора возвращаться, потому что грести против ветра будет куда труднее. Но когда они вышли из протоки и снова оказались на просторах залива, выяснилось, что наступил полный штиль и бухта стала гладкой, как мельничный пруд возле плотины. Именно это сравнение пришло в голову Дженни, хотя она никогда в жизни не видела запруду у мельницы. Это был образ, почерпнутый из старой книги Кукси, причем далеко не единственный. На самом деле в ее голове вдруг оказалось куда больше помещений, чем раньше, все украшенные картинами и мебелью, которую она не могла вспомнить, и соединенные коридорами, которые таинственным образом манили. Вот такие они, обычные люди, подумала она. Живут, понимаешь, ни хрена не знают о штуковинах типа Римской империи, древесных фиговых осах, глобальном потеплении и великом боге Пане, и вроде все ничего. Но стоит всему этому появиться в голове, как знания начинают тянуться одно к другому, связываться друг с другом, а от этого берутся новые мысли, такие, каких раньше нельзя было и представить. Это немного беспокоило, как если бы тебя отправили в новую приемную семью и ты не знаешь, что ждет тебя впереди: хочешь просто сесть на кровать, которую тебе показали, и не двигаться, пока кто-нибудь из старших не объяснит тебе, что есть что.

Ей не хотелось думать обо всем этом сейчас, и оказалось, что она может отгородиться от смущающих мыслей, отдаться безмятежной гребле и любоваться дивным морским пейзажем. Поверхность залива была подобна серебристому туманному зеркалу, в котором отражались персикового цвета клочковатые облака и оранжевый диск заходящего солнца. Весло при каждом взмахе встречало своего поднимавшегося снизу двойника, тут же исчезавшего во вспенившейся воде… А над водой парили птицы – белые цапли, чайки. Один раз пролетела стайка бурых пеликанов, похожих на неуклюжих доисторических птеродактилей, и у каждого из них тоже имелся внизу двойник. И, оглядываясь назад, она видела две длинные линии, уходящие в безвозвратное прошлое, и что-то не давало ей покоя, ей хотелось спросить Кукси, что это.

– Чему ты поклоняешься, Кукси?

– Прости?

– Ты говорил что-то об умирающих богах и все такое. И что мы не почитаем Иисуса. Как раз перед тем, как поймал ту бабочку.

– Ах да! Так вот, моя мать говорила, что, когда люди перестают почитать Бога, они не перестают это делать совсем. Она считала, что стремление к поклонению заложено в человеке изначально, как стремление к произведению потомства. Поэтому, расставшись со старыми, великими богами, люди заменяют их мелкими, ставят на их место чаще всего себя, потому что это проще всего, или деньги, или славу, или секс. Или молодость. Но все эти боги обречены на падение, как и Пан, ибо они связаны с тем, что по самой своей природе суетно и преходяще. Вот моя мать, она была вполне преданной католичкой. Происходила из семейства Говард, а это очень древний католический род, потомком которого являюсь и я. Замечу, верующий антрополог – явление редкое, ведь люди этой профессии посвящают уйму времени анализу различных туземных верований. Но когда ее спрашивали об этом, она обычно смеялась и отвечала: да-да, это совершенно нелепо, полный абсурд, но так уж случилось, что я верю, и все это правда. Она обладала особой восприимчивостью ко всему таинственному и необъяснимому, и, похоже, мне кое-что удалось у нее перенять. Наверное, поэтому я и нахожу общий язык с нашим Мойе. Он отнюдь не считает, что Пан мертв. Такое предположение, скорее всего, ввергло бы его в шок.

– А откуда он знает о Пане? Я думала, в него верили эти римляне, давным-давно.

– О, он не называет его Паном. Он называет его Ягуаром, но, знаешь ли, это один и тот же малый, хотя зубы у нынешнего значительно острее. Да, я подозреваю, что Пан снова объявился в царстве мертвых людей, и готов биться об заклад, что после своего долгого сна он основательно не в духе. Сдается мне, нас еще ожидает уйма интересных впечатлений.

– А что именно может случиться?

– Точно не знаю, но, думаю, ничего хорошего. Земля все больше устает от нас, мертвых людей, мы ей надоедаем. Появление Мойе, кем бы он ни был, отчасти относится к того же рода явлениям, что и обнаружение здесь этих бабочек с юга. Я имею в виду следующее. Допустим, у тебя есть большой особняк, и ты пригласила гостей, ибо ты щедрая и добрая леди. И представь, что эти гости начали вести себя бесцеремонно, все ломать и портить…

– Как ласки в Жабьем доме.

– Именно. Сморкаться в занавески, бить посуду, оскорблять прислугу… в общем, при всем твоем великодушии ты, скорее всего, решишь, что это выходит за все разумные границы, и примешь необходимые меры, даже если это сделает твой дом менее гостеприимным. Например, можно повысить температуру отопления, чтобы назойливым гостям стало жарко и духота вынудила их разойтись. Можно прекратить подавать вкусное угощение, а можно и вовсе спустить с цепи злых собак, чтобы они навели на всех страху. И вот в результате мы видим глобальное потепление, подъем уровня моря, новые болезни, распространение пустынь, истощение минеральных источников и даже нечто совершенно безумное, потому что, возможно, природа, не ограничиваясь собственными средствами, подключает к этому и невидимый мир. Моя мать, безусловно, верила в это, а она была далеко не глупа. Как я уже говорил, она была бы в восторге от знакомства с Мойе.

– Как ты думаешь, он… ну, он будет и дальше убивать людей? – спросила Дженни.

В ее сознании образ мягкого, незлобивого индейца никак не вязался с людьми, разрываемыми на части.

– В зависимости от обстоятельств. Он хочет, чтобы люди, которые замышляют уничтожить его лес, прекратили это делать. Боюсь, он продолжит убивать тех, кто, по его разумению, виновен в этом, пока они не остановятся, и, может быть, станет забирать жизни в возмещение ущерба. В конце концов, наша цивилизация повинна в куда более кровавых преступлениях, даже если предположить, что кто-то из нас лично ни в чем не виноват.

Кукси умолк, а потом вдруг завел ритмичную песенку, весьма, как оказалось, облегчающую греблю. Они энергично налегли на весла, и каноэ устремилось вперед, словно летя над безупречной водной гладью.

Во Фламинго, когда они возвращали лодку на пункт проката, Дженни почувствовала первое воздействие солнечных ожогов: светлую кожу рыжеволосой девушки лучи солнца опалили даже сквозь ткань. Кроме того, у нее разболелась голова. Напекло, конечно, но тут дело было не только в солнце, но и во множестве непривычных мыслей.

– Ты как, дорогая? – спросил Кукси, когда они вернулись к машине.

– Честно говоря, устала, – призналась девушка. – Если хочешь, можешь сесть за руль.

На лицо Кукси набежала тень.

– Я не хочу, – сказал он. – На самом деле – не могу.

– Ты не научился водить?

– Научился. Но не могу. У меня был несчастный случай на дороге. Мне нервы не позволяют, прости.

– А что за несчастный случай?

Он внимательно посмотрел на нее, и она увидела, как годы снова возвращаются на его лицо, и ей показалось, что это похоже на то, как парень в фильме про мумию превратился в скелет на экране, когда было нарушено заклятие.

– Крупная авария, – хрипло сказал он и, повернувшись, сел в машину со стороны пассажира.

Они поехали, причем с этого момента Кукси подчеркнуто смотрел в окно, и от него исходили мощные вибрации отторжения. У Дженни был обширный опыт общения с раздраженными мужчинами, с мужчинами, ни в какую не хотевшими о чем-то говорить, мужчинами, срывавшими свое раздражение на подвернувшейся под руку особе женского пола, и тому подобными. Поэтому она ни на чем не стала настаивать, а просто отодвинулась и стала вспоминать об интересных и волнующих открытиях этого дня.

В результате ею было сделано еще одно важное открытие: чем больше ты знаешь всякой всячины, тем более интересные разговоры можешь вести сама с собой и вполне можешь обойтись без того, чтобы списывать свою хандру на плохое к тебе отношение со стороны других людей и никчемность собственной безрадостной жизни.