Текст книги "Ночь Ягуара"

Автор книги: Майкл Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Кальдерон – образованный человек, и он знаком с идеями, лежащими в основе психотерапии по Фрейду. Сны, особенно повторяющиеся, имеют глубокий смысл, это сигналы, указывающие на подавление неприемлемого желания. Он сам сверился с книгами, потому что книг на тему о том, как развить в себе самоуважение, у его дочери пруд пруди. Он тайком заглядывает в них, но все, что там написано, кажется ему мусором. У него никогда не было проблем с самоощущением. Чуть больше месяца назад Йойо Кальдерон ощущал себя одним из лучших людей Майами. Он мужчина приятной наружности, решительный, сексуально состоятельный, богатый и продолжающий богатеть, порядочный муж и отец, щедрый ко всем своим многочисленным любовницам, человек слова, когда имеет дело с равными себе, филантроп по отношению к нуждающимся, человек, уважаемый в обществе, и уж конечно, не собирающийся обращаться к чертову психиатру. Это исключено, хотя он и просил семейного доктора выписать ему «Ксанакс» для снятия стресса. Полмиллиграмма перед сном – такова рекомендованная доза, но сегодня он принял три миллиграмма в надежде, что не увидит этот сон.

Он всегда один и тот же. В нем он где-то в тропиках, одетый как исследователь. Жарко, темно, и он сидит за столом. К нему выстраивается очередь диковинно и пышно разодетых местных жителей, и они, один за другим, продают ему все свои украшения, за которые он расплачивается вырванными из блокнота листками бумаги с банальными фразами, какие можно найти в «печенье-гадание». «Новые друзья помогут тебе», «Ты завоюешь всеобщее восхищение» и прочее в том же роде.

Он рад, что это приносит ему доход, и убеждает себя, что с его бумажками туземцам будет гораздо лучше, чем с их богатыми украшениями из золота и перьев.

Но в процессе этой работы он слышит сначала тихий, а потом все нарастающий шум, похожий на урчание огромного, величиной с гору, кота.

Оказывается, никаких туземцев нет и в помине: он наедине с этими звуками. Возникает страх, он чувствует, что ему надо убираться, бросает добычу в мешок, выбегает из хижины и оказывается на глинистой тропке посреди темных джунглей, наполненных этими звуками: ар-рах, ар-рар-рах.

Позади него, все ближе и ближе, слышен глухой стук чудовищных лап. Он бежит, сжимая свой мешок, его шею уже обдает жаркое дыхание. Убежать невозможно – ноги вязнут в липкой грязи, он падает и, издав пронзительный вопль ужаса и отчаяния, безнадежно медленно, как бывает только в кошмарах, ползет дальше на брюхе. Он оборачивается, поднимает голову и видит золотистые глаза, челюсти…

Он просыпается весь в поту, проклиная все на свете, и, когда смотрит на часы, всегда оказывается, что сейчас около трех и ему уже не уснуть. Ночь окончательно испорчена. Но сегодня ему не снятся джунгли. Сегодня он проваливается во мрак и просыпается на кушетке в своем кабинете. Он пристрастился спать там, чтобы избежать стыда, связанного с этими воплями, метаниями во сне и жуткими пробуждениями. Здесь, по крайней мере, никого нет. Шторы задернуты, и в комнате очень темно. Единственный свет исходит от циферблата электронных часов на его письменном столе; судя по цифрам, сейчас 3.06. В комнате прохладно, и сначала он думает, что кто-то включил кондиционер, ибо в его ушах слышен рокочущий звук. Нет, это не механический звук.

Ар-рар-рах. Ар-рар-рар-рах.

Перепугавшись, Кальдерон вскакивает, отбрасывает одеяло, тянется к выключателю. Свет загорается, и в комнате он – огромный и золотистый. Он думает, будто ему все еще снится сон, новый и еще более ужасный кошмар. Эта последняя мысль остается с ним несколько секунд – до того, как он умирает.

В холле Рафаэля Торреса будит шум из кабинета Кальдерона, тяжелый стук, будто свалился предмет мебели. Он идет по коридору к двери этой комнаты, прислушивается и слышит странные, похожие на тихое урчание звуки. Их происхождение непонятно, и Торрес колеблется. С другой стороны, этот малый болен.

Торрес легонько стучит в дверь и спрашивает по-испански:

– Мистер Кальдерон, у вас все в порядке?

Ответа нет. Он видит, что в комнате горит свет, так что же там не так? Однако на всякий случай открывает дверь.

Ему требуется одна секунда, чтобы понять то, что он видит, еще одна секунда, чтобы выхватить пистолет. То, что убило Кальдерона, уже движется по направлению к нему, движется невероятно быстро, но он крепкий молодой человек с мгновенными рефлексами. И, прежде чем упасть, он даже успевает сделать один выстрел.

Находясь на кухне, Гарсия услышал звук выстрела. С пистолетом в руке он устремился вверх по лестнице. Выстрел разбудил и Викторию Кальдерон, но та сначала решила, будто это часть ее сна. Ей снилась война в какой-то дымящейся земле. Солдаты напали на деревню, а она пыталась собрать детишек и увести в убежище среди деревьев; ужас состоял в том, что она все время недосчитывалась то одного, то двух детей, и ей приходилось возвращаться обратно. Делать этого не хотелось, она пыталась придумать отговорки, а люди смотрели на нее темными, обвиняющими глазами. Лишь услышав за дверью тяжелые шаги, Виктория поняла, что это не сон, – сердце ее тяжело забилось. Она накинула халат поверх пижамы и выбежала из комнаты. Спиной к ней стоял крупный мужчина, один из тех людей, которых ее отец называл «маленькой охраной». Виктория вела довольно уединенную жизнь, но была далеко не глупа и с первого брошенного на них взгляда поняла: это не сотрудники какого-нибудь охранного агентства, а самые настоящие головорезы, а значит, ее отец попал в ужасную беду. Крупный человек разговаривал по сотовому телефону по-испански, со специфическим акцентом.

– Что случилось? – спросила его она.

Человек обернулся и поднял ладонь вверх, как дорожный полицейский. Она машинально остановилась, и это дало ей время увидеть, что лежит на полу у ног этого человека. Пол здесь был покрыт бледно-зеленой плиткой, на фоне которой растекшаяся по стыкам между плитками алая кровь выделялась особенно ярко.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы снять спазм в горле.

– Где мой отец? – требовательно спросила она.

Мужчина убрал телефон. Виктория шагнула вперед, но человек преградил ей путь, качая головой. Она услышала, как открылась входная дверь, на лестнице зазвучали шаги, и прихожую заполнили смуглые вооруженные люди. Один из них остановился перед ней с сердитым, угрюмым выражением на широком лице. Она узнала в нем Мартинеса, того, кого ее отец называл начальником группы безопасности.

– Я хочу видеть моего отца! – сказала она.

– Это плохая идея, мисс. Вам нужно вернуться к себе в комнату. Мы обо всем позаботимся.

– Он ранен?

– Мистер Кальдерон мертв, мисс, – ответил Мартинес. – Я выражаю вам мои глубокие соболезнования. Каким-то образом убийцам удалось проникнуть в…

Виктория Кальдерон ударила его по губам.

– Дурак! Подонок! Как ты мог… – начала она, и тут, к ее величайшему удивлению, Пруденсио Мартинес отвесил ей пощечину, да такую, что ее отбросило к стене, по которой она и сползла на пол, оставшись сидеть в полном недоумении.

А когда она подняла голову, то увидела, что Пруденсио Мартинес грозит ей пальцем, как непослушному ребенку. Свой удар он нанес машинально, без малейшей злобы. Это была естественная реакция человека, принадлежащего к социуму, в культуре которого женщина, какое бы положение в обществе она ни занимала, не может безнаказанно ударить мужчину на глазах у его подчиненных. Кроме того, его подопечный был мертв, а она его совершенно не заботила.

От вызванного убийством потрясения Мартинес оправился быстро. Не то чтобы его самого или его босса так уж волновала жизнь Йойо Кальдерона, но в данном случае имел место полный провал операции. Главное было не в том, что они не предотвратили убийство, а в том, что упустили убийц. В данной ситуации необходимо было усилить посты на других охраняемых объектах на случай еще одного нападения. Колумбийцы, не задерживаясь, покинули дом, унося мертвого товарища, завернутого в одеяло.

Когда они ушли, Виктория с трудом поднялась на ноги и прислонилась к стене. Голова болела, щека, по которой пришлась оплеуха, припухла и горела. Легкий ветерок, дувший по коридору, нес с собой запах мясной лавки. Она почувствовала, как сжимается ее желудок, и заставила себя сделать несколько глубоких вдохов. Нельзя, чтобы ее сейчас вырвало, потому что…

– Виктория? Виктория, что происходит?

В дверях стояла ее мать. Она выглядела превосходно, даже проснувшись посреди ночи, хотя перед сном, помимо снотворного, приняла, как обычно, тройную порцию виски. Виктория подошла к ней.

– Все в порядке, мама, – сказала она, – все в порядке… у нас произошел небольшой взлом, но сейчас все в порядке. Почему ты снова не ложишься спать?

– Взлом. О господи! Где твой отец?

– Все в порядке, мама, все в порядке, – твердила Виктория самым успокаивающим тоном, каким могла, но Оливия Кальдерон, хоть и не блистала умом, уловила в ее голосе фальшь.

Она шагнула в холл, растерянно огляделась по сторонам, ища мужа, а когда увидела на плитке кровь, пронзительно закричала и побежала к кабинету. Влетев туда, она издала дикий вопль – Виктория и не знала, что человеческое горло способно произвести нечто подобное, – и упала без чувств. Ничком, лицом в лужу свертывающейся крови.

«Со мной этого не случится», – думала Виктория Кальдерон, сопротивляясь подступавшей истерике. – «Я не могу позволить себе даже рвоту, не то что беспамятство. Мой отец мертв, от моей матери нет никакого толку, мой брат идиот, да и в любом случае он далеко отсюда. Я отвечаю за эту ситуацию и сделаю все необходимое. Этот кусок дерьма ударил меня, потому что решил, будто я незначительный игрок, а это значит, если в следующие несколько дней я не сделаю нужный шаг, мы потеряем все, что есть у моей семьи». Она произнесла эти слова себе под нос, по привычке, выработавшейся еще в детстве, когда ей стало ясно, что, как ни старайся, ни мальчиком, ни красавицей ей не стать, а стало быть, у нее на роду написано разочаровывать и отца, и мать. Так она сохраняла здравомыслие, и, если даже никто не хотел с ней разговаривать, она могла, по крайней мере, поговорить с собой, и поговорить разумно.

«Но это завтра, – сказала она себе, – а сейчас первым делом нужно вызвать полицию». Она так и сделала, набрала номер 911 на телефоне в своей спальне и сразу, хотя тела отца еще не видела, сообщила об убийстве. А еще сообщила, что ее мать лишилась чувств и нуждается в помощи.

Повесив трубку, Виктория вернулась туда, где лежала ее мать. Мимоходом она отметила про себя, что в лужицах крови остались следы, которые могут быть интересны для полиции, но первым делом занялась матерью. Перевернула ее на спину, чтобы та не лежала лицом в луже крови, а потом намочила в ванной салфетку и, как могла, вытерла кровь с ее лица и волос. А потом, осторожно переступая через лужицы, вошла в кабинет отца и заставила себя не отвести глаз от того, что лежало на полу.

«Любопытно, – подумала она, – как мало у меня чувств. Конечно, от этого зрелища тошнит, но было бы то же самое, попадись мне на глаза любой другой труп в таком состоянии, жертва аварии, например. Его и не узнать, вся голова всмятку, лицо в крови, это мог бы быть кто угодно. Но ведь я-то знаю, что это он. Мне всегда казалось, будто я люблю отца, и, если с ним что-то случится, это будет страшное горе, но нет, ничего подобного. У меня такое ощущение, будто с этой смертью моя жизнь начинается заново.

Я должна, – пришла следующая мысль, – быть холодным монстром, каким меня всегда считала моя семья. Они говорили, будто я никогда не смогу удержать мужчину, что я не настоящая женщина и так далее. Хорошо. Ну что ж, мой отец мертв, и теперь я должна…»

В холле зазвучали пронзительные крики, и Виктория, снова осторожно обходя лужицы, вышла из комнаты и увидела Кармель, горничную, которая стояла в розовом халате и мохнатых домашних тапочках, театрально поднеся руки ко рту. Ее жесткие волосы, казалось, чуть ли не встали дыбом, но было ли это от испуга, как в кинофильмах, или они просто сбились на подушке во время сна, Виктория не знала. В любом случае она подошла к женщине и основательно встряхнула ее, чтобы прекратить истерику и подвигнуть служанку к действию.

– О господи, сеньора умерла?

– Нет, это сеньор умер. Моя мать лишилась чувств от шока. Помоги мне перенести ее.

Это было сказано тоном, какого горничная никогда раньше не слышала от Маленькой Сеньоры, как называли ее на кухне, властным голосом, который привычнее было слышать из уст ее отца, и выучка взяла верх над ее естественным отвращением. Совместными усилиями женщины перенесли миссис Кальдерон в ее спальню, где сняли с нее намокшую в крови ночную рубашку, протерли тело влажной губкой, одели в свежую ночную рубашку и положили на кровать. Все это время женщина не издала ни звука и, казалось, почти присоединилась к своему мужу в смерти.

Внизу прозвучал дверной колокольчик, и Виктория, спустившись, впустила полицейского из участка Корал-Гэйблз, парня на несколько лет ее моложе. Она рассказала ему, что ее отец убит. Он попросил показать ему тело. Она повела его наверх, в кабинет. Увидев то, что находилось в комнате, он произнес не слишком профессиональное ругательство и позеленел, его лицо стало почти таким же, как напольные плитки. Убийства такого рода, а на самом деле и вообще убийства в Городе Красоты, как любят называть свой район местные жители, очень редки, и главная обязанность любого местного копа, который обнаружил такое, позвонить в Департамент полиции округа. Что этот человек и сделал.

Потом запиликали сирены, прибыла «скорая помощь». Парамедики определили, что мистеру Кальдерону уже не помочь, и забрали находившуюся без сознания миссис Кальдерон в госпиталь Милосердия. После этого они ушли. Виктория вернулась в свою спальню, чтобы сделать несколько звонков, и первым делом она позвонила своей тете Евгении.

– Только попробуйте заявить, что вы в такой час ошиблись номером! – произнес голос, ответивший после двадцати гудков.

– Тетя Джинни, это я. Послушай, у нас несчастье. Тебе нужно поехать в госпиталь Милосердия и присмотреть за мамой.

– О господи! Боже мой, что случилось?

– Мы точно не знаем. Какой-то несчастный случай, возможно взрыв. Здесь полиция, и мне нужно остаться и ответить на вопросы. Мама на самом деле не пострадала, но она лишилась чувств. Можешь ты туда подъехать? Я не хочу, чтобы она была одна, когда придет в себя. И не могла бы ты связаться с доктором Рейнальдо?

– Где твой отец, Виктория?

Этого вопроса следовало ожидать.

– Он… э-э… он убит, так что… пожалуйста, тетя Джинни, если ты начнешь плакать, я растеряюсь, а я сейчас не могу себе этого позволить. Я поговорю с тобой позднее и расскажу все. Но не могла бы ты просто… поехать?

На том конце линии последовала пауза.

– Хорошо, ладно. Господи, боже мой! Погоди, дай прийти в себя. Все, еду. Ты уже позвонила Джонни?

– Сейчас позвоню, он следующий в моем списке. Спасибо, тетя, никогда этого не забуду. Я позвоню тебе попозже.

Она положила трубку и набрала номер в Нью-Йорке. После четырех гудков Виктория услышала музыку и беззаботный, приятный голос, напевающий куплет из песенки хип-хоп, которую она не узнала. Куплет оборвался, и тот же голос произнес:

– Вы почти застали Джонни Кальдерона. Я не могу подойти к телефону сейчас, но оставьте сообщение, и я вам перезвоню.

Она повесила трубку и позвонила еще шесть раз. Наконец она услышала, как ее брат пробурчал:

– Что?

– Это Виктория, Джонни.

– Что случилось? – Его голос слегка дрогнул.

Она изложила ему краткую версию происшедшего, но сообщила главный факт. Он сказал, что прилетит первым рейсом, и на этом разговор закончился. Близки они не были.

Детективы из округа прибыли спустя несколько минут. Они показали ей свои удостоверения и назвались детективами Финнеганом и Рамиресом из полиции Метро-Дэйв. Она не поняла, ведь они находятся в Корал-Гэйблз, и Рамиресу пришлось объяснить, что полиция округа часто оказывает помощь копам пригородных районов, особенно в таких делах, как убийства.

– В Департаменте полиции Майами есть соответствующий отдел, мэм, но здесь, в Гэйблз, прибегают к нашим услугам.

Он сочувственно улыбнулся. Это был американец кубинского происхождения, среднего роста, лет сорока, в очках «авиатор», с густыми усами. Финнеган был гораздо выше и чуть постарше, с редеющими, сильно тронутыми сединой волосами и сдержанным и почтительным выражением лица профессионального гробовщика. Одеты они были просто, оба в дешевых синтетических слаксах и спортивных куртках, а рубашка Рамиреса была ужасающего ядовито-зеленого цвета. На обоих были безобразные черные башмаки на толстой подошве. Ни тот ни другой не походили на экранных копов, ведь те, даже в исполнении самых невзрачных актеров, всегда были окружены своего рода аурой значительности. Виктория, как и большинство людей, видевших детективов только на экране, даже испытала некое разочарование: уж больно эти ребята смахивали на заурядных почтовых клерков.

– Покажите нам, где находится тело, мисс Кальдерон, – попросил Финнеган.

Они поднялись на второй этаж. Виктория заметила, что лужица крови подсохла по краям и стянулась в маленькие студенистые островки. Детективы натянули резиновые перчатки, надели на туфли белые бахилы и вошли в кабинет. Вскоре к ним присоединились эксперты в белых комбинезонах.

Виктория ждала в своей комнате, лежа навзничь на кровати, и думала о том, что ей нужно сделать завтра. Посредине этих мыслей, составления списков и определения стратегии поведения ее сознание решило отключиться.

Резко проснувшись от стука в дверь, она увидела, что с порога на нее смотрит детектив Рамирес. Виктория моментально вскочила на ноги и, хотя ее качало из стороны в сторону, попыталась восстановить полную дееспособность и не подать виду, что это ей нелегко. А тут еще и щека болела, и не было возможности привести себя в порядок перед зеркалом. Она пожалела о том, что не приложила к месту удара лед, и тут же устыдилась этой мысли.

– Мы бы хотели с вами поговорить, – сказал детектив.

Они устроились в столовой на нижнем этаже, за длинным столом из красного дерева. Высокие напольные часы в углу показывали 4.45, а это значило, как ни трудно было в это поверить, что с тех пор, как пистолетный выстрел разбудил ее, прошло менее двух часов.

Похоже, в Голливуде ведение допроса отображали более правдоподобно, чем внешность детективов. Вопросы были очевидными, теми, каких и следовало ожидать, и Виктория ответила на них не уклоняясь, но и не стараясь раскрыть всю подноготную.

– Значит, этот охранник ударил вас? – спросил Финнеган, когда она описала события, последовавшие за выстрелом.

– Да. Но я от расстройства совершенно потеряла самообладание и набросилась на него. Я была в истерике, и он, возможно, решил, что оплеуха – лучший способ привести меня в чувство.

– Судя по вашему лицу, это была не просто пощечина, а чертовски сильный удар. Что они вообще за люди, эти охранники?

– Не имею представления. Тот, который ударил меня, был у них за главного, его звали Мартинес. Имена остальных мне неизвестны. Их нанял мой отец. Где, я не знаю. Это важно?

– Конечно! – сказал Финнеган. – По вашим словам, они унесли жертву с места преступления и, насколько мне известно, не сообщили ни о чем полиции. Нам обязательно нужно поговорить с этими ребятами. Полагаю, у вашего отца был заключен договор с охранной фирмой, он оплачивал их счета и все такое.

– Надо полагать, так оно и было, но этим занимался он, а я, как уже говорила, не в курсе дела.

– Хорошо. Что именно здесь произошло?

Виктория описала сцену со своей матерью, звонок по номеру 911, в «скорую помощь» и звонки родственникам.

Последовал классический вопрос, его задал Рамирес:

– Мисс Кальдерон, вы знаете кого-нибудь, кто мог бы желать зла вашему отцу?

– Почти все, кто знал его в то или иное время, включая меня. Он был не легким человеком. У него были конкуренты, которые, разумеется, могли быть им недовольны, но такого рода разногласия улаживаются с помощью адвокатов. Иногда это выливается в ругань по телефону или нечто в таком роде, но… Трудно представить себе бизнесмена, врывающегося в дом конкурента и кромсающего его топором.

– Вы думаете, убийца использовал топор? – спросил Финнеган. – Почему?

Она пожала плечами.

– Я не думаю, просто… хочу сказать, я не смогла взглянуть на его тело, то есть осмотреть его, настолько оно было истерзано. Тогда я вообще ни о чем не подумала, и слово «топор» появилось только сейчас в нашем разговоре. Но вот еще что – этот паренек, охранник, которого унесли его товарищи, его-то как раз я рассмотрела. Его лицо и шея были просто изорваны, истерзаны в клочья.

– Ну ладно, – сказал Финнеган, – но когда вам представится возможность подумать, вы могли бы составить список, скажем, «конкурентов», людей, у которых был зуб на вашего отца? Должно быть, что-то у него было на уме. Неспроста ведь он нанял охрану.

– О да, тому предшествовало хулиганство. Кто-то изрезал нашу входную дверь. И вдобавок оставил у нас на дорожке фекалии.

– Фекалии, – повторил за ней Финнеган, бросив взгляд на своего напарника. – Что за фекалии?

– Трудно сказать, детектив. Я не специалист по фекалиям. Мы очистили дорожку и заменили дверь.

– И вы не стали вызывать полицию по этому поводу?

– Нет, мой отец не хотел… не хотел поднимать шум и не стал предавать этот эпизод огласке. Видимо, решил разобраться сам. Поэтому и обзавелся охраной.

Последовали рутинные вопросы – детективы пытались реконструировать события последнего дня жизни жертвы. Финнеган передал инициативу Рамиресу, сам же прислушивался и присматривался к этой женщине. Он нутром чуял: за этим кроется нечто более глубокое. Больно уж все это странно: какие-то охранники, уносящие с места происшествия труп своего товарища, пощечина дочери нанимателя, за которым они не уследили, – нет, все это ни в какие ворота не лезет. Финнеган по опыту знал, что у сотрудников охранных агентств нет привычки раздавать оплеухи собственным клиентам, и в его голове начала складываться версия, которая нравилась ему больше. Скорее всего, потерпевший был связан с нападавшими, чего-то с ними не поделил, последовала стычка, и он погиб. Но и уложил одного из плохих парней. Остальные тело своего товарища унесли, а пощечину женщине дали в качестве предупреждения, чтобы не болтала лишнего. Все это можно было проверить, и он решил так и сделать, если ему разрешат продолжить данное расследование. Участок в Метро-Дэйв был, в принципе, более чистым, чем департамент Майами, но убийства, в которых были замешаны высокопоставленные кубинцы, всегда находился под пристальным вниманием самого высокого начальства, особенно если дело попахивало связями с организованной преступностью или имело политические мотивы. В общем, как ни крути, это может стать шилом в заднице, и…

От этих размышлений его оторвало появление на пороге отчаянно жестикулировавшего начальника команды техников-криминалистов, и Финнеган, оставив Рамиреса продолжать допрос, вышел к нему. В последнее время благодаря тому, что телевидение всячески превозносит значение их работы, криминалисты стали считаться важными шишками, а ведь в прежние времена трудно было представить, чтобы кто-то из технического персонала мог позволить себе оторвать детектива от допроса свидетеля. Финнеган заметил даже, что некоторые из них фактически выполняют работу детективов, беседуют с людьми на месте происшествия, прямо как на телевидении. Он этого не одобрял, а потому заговорил с этим малым, Уаймэном, грубовато.

– В чем дело, Уаймэн, подождать не мог? Не видишь, я провожу допрос?

– Мы нашли пулю в кабинете, девять миллиметров, в спинке кушетки. Так что история с выстрелом не вранье.

– И ты сорвал меня с допроса из-за какой-то долбаной пули?

– Нет, Финнеган, не из-за пули. Там есть кое-что другое, снаружи.

С этими словами техник повернулся и зашагал через большое помещение с плиточным полом, заставленное множеством декоративных растений и миниатюрных апельсиновых деревцев в горшках. Через застекленные двери он вышел в патио. Там находился обычный плавательный бассейн, сейчас прикрытый, росло множество густых кустарников, три больших виргинских дуба с замшелыми стволами, а весь двор окружала аккуратно подстриженная живая изгородь высотой в десять футов – сплошная зеленая вертикальная стена.

– Посмотри вон туда, – сказал Уаймэн, указывая на заднюю стену дома. – Мы думаем, именно оттуда проник преступник.

Финнеган сразу понял, что он имел в виду. Они находились непосредственно под окнами кабинета. Створчатый оконный переплет и оба крыла окна выдавались прямо из стены.

– Во время проникновения окно было открыто. Полагаю, потерпевший чувствовал себя в безопасности, ибо в той флоридской комнате, через которую мы только что прошли, находился охранник. Мы нашли окурок сигары и кофейную чашку.

– Да, то же самое говорила горничная.

Финнеган поднял глаза на окно. Нижний край находился как минимум в пятнадцати футах от земли, но примерно на половине этой высоты вдоль стены был устроен навес.

– Да, этот малый мог подставить стол или нечто подобное и взобраться на этот козырек.

– Гм, конечно, только ни хрена подобного он не делал, – проворчал Уаймэн. – Этот малый запрыгнул в окно прямо с земли и зацепился за раму когтями.

Финнеган посмотрел на криминалиста с подозрением: это что, идиотская шутка? Но лицо Уаймэна было серьезным, на широком лбу собрались морщинки. Он достал из кармана рабочий фонарик и посветил на стену.

– Вон они, четыре параллельные борозды в штукатурке и, – тут он переместил широкий луч чуть выше, – те же самые на дереве оконной рамы.

– Может быть, это какая-то лестница, стремянка с крючками… – предположил Финнеган.

– Да, мы тоже так сначала подумали. Пока не обнаружили вот это.

Освещая фонариком известняковые плиты патио, он отвел детектива футов на двадцать пять от дома. Там, в центре дорожки, виднелись четыре красноватых отпечатка. Они были смазаны, но их безошибочно можно было определить как подушечки огромных кошачьих лап.

– Пол кабинета и территория перед ним, снаружи, пропитана кровью. Я имею в виду, что обе жертвы были почти полностью обескровлены, кровищи вытекло более двух галлонов. И там повсюду такие же отпечатки, в том числе и на подоконнике. Получается, что этот котик спрыгнул с окна, приземлился вот здесь, сделал пару шагов, прыжком перемахнул через живую изгородь и приземлился в следующем дворе. Потом он или они повернули внутренний ключ кованых железных ворот и по служебному проезду направились к авеню Монтойя. После чего скрылись.

– Ты хочешь сказать, здесь орудовал малый с дрессированным зверем?

– Ага, мне это тоже не нравится, но другого объяснения я придумать не могу, – ответил Уаймэн. – Уж поверь мне, я пытался. Но версия со зверем лучше всего объясняет характер повреждений, нанесенных жертве. У этого бедняги череп раздавлен, как ореховая скорлупа или консервная банка. Живот вспорот, и, кажется, отсутствует печень. И посмотри-ка сюда.

Уаймэн подошел к островку растений под одним из виргинских дубов, раздвинул листву имбиря и направил луч фонарика на обнажившуюся землю.

– Вот здесь он припадал к земле, перед тем как прыгнуть через изгородь. Зверь, конечно, не парень. Слепки со следов мы, ясное дело, снимем, но я уже сейчас могу сказать, что зверюга большой. Очень большой. То есть, судя по глубине отпечатков, весит он не меньше трехсот фунтов.

– Господи! Что, неужели лев?

– Скорее всего, тигр. Львы не слишком увлекаются такими прыжками. Или самый крупный в мире леопард. Или ягуар из ада. Или инопланетянин. Короче говоря, приятель, все это более чем странно.

Финнеган посмотрел вверх на высокую, неповрежденную изгородь, а потом вниз на землю. Человеческих следов нигде не было.

– Ладно, кот ограду перемахнул. Но как через нее перебрался парень?

– А вот этого, Финнеган, я не знаю, – заявил Уаймэн. – Сам сообрази или придумай что-нибудь. На то ты и детектив, черт возьми.

Сигнал сотового телефона вырвал Сантьяго Иглесиаса из легкой дремы. Он выглянул в окошко. Раскрашенный «фольксваген» стоял на прежнем месте, но теперь оттуда не доносилось никаких звуков. Звуки издавал храпевший рядом Дарио Раскон.

Звонил Пруденсио Мартинес.

– Мне нужно, чтобы ты немедленно сюда приехал, – сказал он и назвал адрес на Рыбачьем острове. – Chingada грохнули, а заодно с этим сукиным сыном прикончили и Торреса.

– iMaldito! Проклятье! Как это случилось?

– Откуда я знаю, cabron? Ладно, козел, нужно не дать этому повториться снова. Шевелись!

– А как насчет «фольксвагена»?

– Забудь о нем. У нас есть их номера. Мы можем найти их, когда понадобится.

После пребывания в обличье Ягуара Мойе необходимо было помыться, полностью погрузиться в чистую воду. На родине он, естественно, использовал бы реку, и, хотя здесь, в Майами, река тоже есть, ему не нравится ее запах, поэтому он предпочитает залив. Сейчас он находится в горловине Павлиньего парка, среди маленьких яликов и барж, а сверху на него взирает сияющий лик Ягуара. Мойе облизывает губы и смеется. Он так и не привык к тому, что на земле мертвых соль присутствует всюду в огромном количестве: пожалуй, из всех здешних диковин это удивляет больше всего. Там, откуда он родом, лепешки из соли используют, чтобы покупать невест.

Он заканчивает ритуальное песнопение, выходит из воды, смахивает капли с кожи и надевает одежду священника. Мойе чувствует, что его желудок полон мяса, и он и знает, и одновременно не знает, что это за мясо. Как-то он попытался объяснить это ментальное состояние отцу Тиму (хотя в такие подробности, как происхождение мяса, не вдавался), но удовлетворительного объяснения, как и в некоторых других случаях, не получилось. Однако отца Тима очередное онтологическое затруднение, похоже, не смущало. Его всегда приводили в восторг именно те аспекты образа жизни и традиций рунийя, которых он решительно не понимал. И голова у него от всего этого не болела в отличие от Мойе, у которого она частенько болела, когда отец Тим беседовал с ним о теологии и обычаях уай'ичуранан. В ходе таких разговоров Мойе усвоил новое для себя слово – «невыразимый».