Текст книги "Нова Свинг"

Автор книги: Майкл Джон Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Ах, наш бахвал Вик! – сказал сыщик с вернувшимся на углеводной волне юмором. – О Вик, – посетовал он таким тоном, словно Серотонин сидел за соседним столиком, – Вик, Вик, Вик. – Пренебрежительно взмахнул рукой. – Помимо секса, в целом малооригинального, Вика связывает с этой Кьелар еще и заговор, и мы теперь можем это доказать. Значит, Полиция Зоны имеет право вмешаться. Мы вправе его задержать и поговорить.

– Не вижу, как бы это нам помогло.

– Давай сформулируем вопрос следующим образом: с какой стати Вик должен тут шляться и беспрепятственно обстряпывать свои темные делишки, если мы не добились, чего хотели?

– Его в любой момент можно было арестовать.

Эшманн передернул плечами. Улыбка его намекала, что, хотя ассистентка недалека от истины, девушка тем не менее упускает важное обстоятельство, на которое Эшманн ей по доброте душевной сейчас и намекнет.

– Вик раньше не представлял ценности, – сказал он, – а сейчас представляет.

Он раскурил трубку и откинулся на стуле.

– Ешь, пока не остыло, – посоветовал он. Понаблюдал за ней с минуту, кивая и ободряюще усмехаясь при каждой встрече вилки со ртом, затем сказал: – Все это время такие, как я, ошибались. Мы боялись Зоны, но не по тем причинам, по каким стоило бы. – Ассистентка не повелась и продолжала смотреть в тарелку. – Мы шестьдесят лет[24]24
  По смыслу должно стоять «сорок лет»; неясно, чья это ошибка.


[Закрыть] пытались контролировать то, что оттуда появлялось, – новый код, новые разновидности сбежавших артефактов, весь этот чужацкий хабар, чье поведение не то что предсказать сложно – порой вообще неясно, для чего он нужен. Но мы никогда не задумывались: что, если эта дорога с двусторонним движением?

Она от удивления перестала есть и воззрилась на него.

– Туда же ничто не попадает, – сказала она.

Эшманн с улыбкой покивал.

– Отличный ответ, – проговорил он. – Ты в этом уверена, не так ли? – Он вручил ассистентке разогретое полотенце. – Вот этим вытирают губы.

* * *

Следующим вечером Вик Серотонин отправился на бои.

Он их не очень-то жаловал. Можно, как это часто делают, утверждать, что все бои разные, но это различие проистекает из преодолеваемого сходства, засим повидал один бой – считай, повидал их все. Так полагал Вик. Но он сильно переживал из-за предстоящей повторной вылазки с Кьелар в Зону и решил снова попытаться раздобыть дневник Эмиля Бонавентуры – в надежде, что, вопреки очевидным соображениям, там обнаружится более точная и надежная карта, чем состряпанные Виком. И может, именно она даст ему преимущество. Вик позвонил Эдит Бонавентуре и пригласил ее в «Prêter Cur».[25]25
  «Сердце взаймы» (фр.). Помимо намека на «заемные тела» бойцов, вероятна также отсылка к роману Эриха Марии Ремарка «Жизнь взаймы», стилистически близкого нуару и рисующего любовный треугольник с участием профессиональных спортсменов кольцевых автогонок.


[Закрыть]

– Я знаю, тебе там нравится, – сказал он ей.

– Я бы пошла, Вик, – ответила Эдит, – но Эмилю, ну ты знаешь, не очень хорошо. Как он мучается за свои грехи! И мне голову мыть надо будет. Так что пока, и постарайся развлечься. – Она отбила вызов.

Вик со вздохом повторил его.

– Тебе нужно куда-то выбраться на вечер, Эдит, – настаивал он.

– Кроме того, – ответила Эдит, словно разговор и не прерывался, – после смерти Джо Леони я утратила прежний интерес к боям. – Она хрипло рассмеялась. – А назови девчонку, которая бы не утратила. – Это было сказано негромко, точно в сторону, кому-то невидимому. Голос ее в дешевом общественном канале связи обретал сардоническое эхо. Фоном долетали звуки аккордеона: нью-нуэвское танго с обычной манерной точностью препарировало абсурдную жизнь в стиле танго. Вик побился бы об заклад, что это игра самой Эдит в ее славные деньки. Тринадцать лет ей было, а она уже удостоилась голозаписи.

– Послушай, Вик, мне жаль, но ничего не поделаешь.

На сей раз вызов отбил Вик.

– Ну что, я хотя бы попытался, – признал он вслух. – Думаю, ты знала, чего хочешь добиться.

Эдит тут же перезвонила.

– Ну, может, я и выберусь, – сказала она.

Бои проходили по всему городу, их на любой улице после шести можно было увидеть, но место, именуемое «Prêter Cur», считалось в Саудади самой престижной ареной. Изобилующее загрязнителями и естественной флорой, которой они пришлись по вкусу, изрытое кавернами и пригорками: несколько акров грязного бетона на границе ореола Явления, в конце улицы, отходящей от бульвара Кахуэнга. Обширные секции арены стояли без ограждений, только на подпорных столбах, и днем на тела мертвых, спящих, бомжей и полудурков лил дождь или ложились тусклые полосы света. Когда-то здесь располагались военные верфи, пока ЗВК не перенесла их на нынешнее место. На закате арена оживала: самоцельный и самоценный, самоуправляемый и самопатрулируемый нахалстрой, муравейник, где торговали несвежей едой с лотков и всякой всячиной с блошиных рынков, сдавали бараки в аренду, принимали ставки, промышляли дешевыми выкройками и татухами, кишел культиварами и уловками всех сортов и размеров. Хитрые технологии волновой ретрансляции позволяли комментаторам «Радио Ретро» вещать о ставках и результатах буквально по воздуху. Хихикающими стайками сновали рикши и Моны, слонялись сексуально озабоченные новочеловеки, накачиваясь «ночным поездом» и высматривая тихий уголок для дрочки. Все это – в свете пропитанных нефтью факелов или безличных, как на допросе, галогенок, а также всех промежуточных источников освещения. В «Prêter Cur» тень столба зачастую падала на зеваку со всем весом реального столба, и в следующий миг легко было потерять равновесие от непредсказуемого прыжка и мерцания дымчатых огней, снующих вокруг, как рыбьи косяки. Везде плавали рекламные объявления, пленяя посетителей единственным обещанием невыносимой легкости бытия, пока венец из бабочек вокруг головы не обращался в венец терновый и не выяснялось, что незадачливый гуляка уже мать родную заложил твинк-фермеру в сорока кварталах от арены, на Пирпойнт-стрит.

Неразбериха света, дыма, людей и явлений в каждый отдельный момент поддавалась описанию, но о следующем ее состоянии это ничего не говорило; бойцы двигались в этом месиве с грозной неясной призрачной грацией, сведя речь тщательной гормональной настройкой к уверенному, довольному нечленораздельному рычанию, долженствующему выражать неуязвимость, нежелание терять в статусе и извечное превосходство над рядовыми болельщиками. Свет выхватывал их ноги, бронзовые от загара, утыканные когтями и шпорами, затем внезапно проявлял странные изгибы колен и бедер, огромные, постоянно эрегированные члены, выпирающие из кожаных штанов, бронзовую шпору – дополнительный большой палец на каждой руке, стеклярусово сверкающие, подвижные, как фары, живые татуировки и карты сокровищ на темных, покрытых струпьями и шрамами торсах. Каждый боец всего сутки как родился на свет, в лучшем случае, и уже стал мифологической фигурой, обреченной на заклание.

Туристам это нравилось. С высоты пяти-шести сотен футов над Саудади по вечерам видно было, как все рикши города устремляются к арене «Prêter Cur Дяди Зипа», точно T-клетки к месту инфекции.

Эдит Бонавентура тоже любила бои.

– О, Вик, – воскликнула она, – ты посмотри! Посмотри на огни! – Обычно жесткая, она смягчилась от удовольствия, и каждый проходящий мимо боец ее поражал в самое сердце. – Ты глянь, какой у него огромный член!

– Они не живые, в отличие от нас, – сказал Вик и удивился, потому что это была правда. – Они все равно что кондитерские фигурки.

– О нет! – рассмеялась Эдит. – Что я слышу? Зависть? Ты правда ревнуешь? Сдается мне, Вик, что да!

Но Вик испытывал не сколько зависть, сколько искреннее удивление. Как мочиться, если член все время эрегирован? Как мыться? Вопреки исходящей от бойцов силе жизни – от них прямо веяло ею, как от коней или других крупных животных, – казались они нереальными, пленниками собственных грез, добровольными воплощениями какой-то общественной идеи. Вик подумал, что «грезы» в любом случае не подходят. Грезы дешевы. Грезы повсеместны. Все бойцы прошли обработку у Дяди Зипа, но кто в гало ее не проходил? Кроме Мон, никто не рисковал жизнью ради грез. Но широкобедрая Эдит в лучшем своем взрослом наряде, такая довольная, какой редко бывала после тринадцати лет, не купилась на его подначки. Она заявила, что здесь арена, а не место политических дебатов. Прильнув к нему, она оглядывалась вокруг сияющими глазами, и Вик чувствовал отстраненное удовлетворение.

– Ты в восхищении, – заметил он.

Эдит искоса смерила его прагматичным и таинственным в одно и то же время взглядом.

– А ты проницателен, э? – проговорила она. И тут же они утонули в облаке корично-адреналинового запаха из молекулярного рекламного потока, который, обходя защиту неокортекса и действуя прямо на мозговой ствол, вынудил Эдит застонать от наслаждения.

– Хочу поставить! Хочу поставить!

Вечерние бои выдались крутыми, технически несложными, но исполненными неподдельного драматизма. Арену плотным туманом окутывал запах гемоглобина, пронизанный специфичными для каждого бойца химическими соединениями, традиционными производными алкопопов Древней Земли: «двух собак», «хопалуме», «желтой лихорадки» и старой доброй стандартной «альколы», популяризированной лично Джо Леони. Эдит была в восторге. Первые два бойца, на которых она поставила, победили: один за три с половиной минуты, другой за четыре; третий проигрывал, но она этого пока не заметила. Улучив момент ее хорошего настроения, Вик спросил:

– Ты этот дневник не видела? Старый дневник Эмиля?

Эдит рассеянно взглянула на него: свет нефтяных факелов расплескался по ее личику. Потом ответила:

– Господи, Вик, я не знаю, где он. А какая тебе разница?

– Я в Зону иду.

– Вик, ты в Зону еженедельно ходишь. Ты там работаешь.

Последний из бойцов, на которых поставила Эдит, свернулся калачиком на куче собственных кишок, и на этом вечер для него был окончен. Раны ему, казалось, доставляли наслаждение. Побежденного уволокли в синюю тень за пределами арены, публика проводила его добродушными подколками, а Эдит помотала головой, словно прочищая мозги, и внимательно взглянула на Вика.

– Ты меня сюда вытащил, чтобы спросить про дневник Эмиля? Ты поэтому меня пригласил? – Эдит рассмеялась. – Вик, господи, да зачем было деньги тратить! Я бы тебе дома сказала, тихой ночью, наедине, я бы тебе ответила нет, а потом Эмиль бы свалился с кровати, или наблевал, или стал задыхаться во сне, как это с ним в последнее время частенько бывает. – Она медленно, недоверчиво качала головой. – Вик, ты лузер.

– Послушай, – начал Вик, – я…

– Ты этим вечером хорошего секса лишился.

– Эдит…

Она быстро смешалась с толпой. Вик успел один раз высмотреть ее в людском потоке, а потом Эдит исчезла. В «Prêter Cur» свет вытворял странные штуки. Трудно было судить, что это за тень на краю поля зрения – обычная или теневик, гангстерский алгоритм с чувством юмора на подряде у жажды наживы. Вик Серотонин пожал плечами. Он не винил Эдит. Эдит сфокусирована; она понимает свои потребности, как, верно, никто другой. Со временем вернется. Вик купил программку и узнал, что в следующем поединке дерется его знакомый, парень со Стрэйнта, которого перекроили в паре дверей вниз по улице от бара Лив Хюлы. Судя по статистике, у парня неплохая реакция, и на него стоит поставить. Двадцатью минутами позже, в трех боях от попытки потешить самолюбие, Вик почувствовал, как его тянут за рукав, и опустил глаза: лейтенант Поли де Раада, Элис Нейлон, в маленьком пластиковом дождевике и красных «веллингтоновских» сапожках.

– Привет, Элис, – сказал Вик. – Хочешь мою удачу перебить?

Элис прибыла в компании двух-трех ребят Поли, которые одарили Серотонина задиристыми ухмылками. Выгнув шею, Элис заглянула на арену и поморщилась.

– И на кого ты поставил свои денежки в этом мутном деле, Вик? – поинтересовалась она; Вик пояснил, и Элис с профессиональным недоверием покачала головой.

– Похоже, что мы явились слишком поздно, чтобы спасти тебя от самого себя, – заключила она. Вик меж тем сложил из пальцев ствол и нацелился на ганпанков.

– Не тупите, – предупредил он.

Элис вздохнула.

– Поли говорит, чтоб ты отправлялся с нами, – не без сочувствия проинформировала она Вика. – Он сегодня не в лучшем виде.

* * *

Недалеко в толпе Ирэн-Мона, забавляясь, наблюдала за ними. Глаза у нее были зоркие, чуйка острая. В неверном свете «Prêter Cur» лицо ее казалось старше, и любой, кто знавал настоящую Ирэн, беглянку с планеты, куда редко залетали туристические корабли, углядел бы ее черты, тектонической структурой проявившиеся под обычными плоскостями и изгибами пакета Моны. Наверное, именно эта Ирэн заметила, как ускользает в толпу Эдит Бонавентура, а ей на смену тут же возникает Элис Нейлон, словно эти двое представляли единственную доступную Вику пару вариантов, стерегли развилку на пути одинокого странника. Наверное, именно эта Ирэн подумала: Легче войти в поток, девочка моя, чем выбраться из него; а вслух, Толстяку Антуану Месснеру, заметила:

– К Вику Серотонину вечно кто-нибудь да в очереди стоит.

– Вынужден с этим согласиться.

В «Prêter Cur» он соглашался почти со всеми репликами Ирэн. Она поневоле признавала, что Антуан рохля, но атмосфера боев заставляла его собственнически обнимать Ирэн за талию и покупать всякую дешевку. Рождала в нем желание секса. В сексе с Толстяком Антуаном Ирэн больше всего привлекал его непрофессионализм – какой Антуан неопытный, какой застенчивый. Она прижимала голову Толстяка к своей груди после его оргазма, а он, запыхавшись, распластавшись по кровати, мямлил:

– Ой, прости…

Она успокаивала его:

– Ш-ш, ш-ш, я всякий секс люблю, и такой тоже.

От реакции Антуана у нее теплело на душе до такой степени, что потом во сне Ирэн видела себя одной из альфа-самок Древней Земли.

Она проследила, как Элис Нейлон уводит Вика, и, сжав руку Толстяка Антуана, сказала:

– А знаешь, Вик мог бы нам помочь.

– Не хочу я Вика ни о чем просить, – напрягся Толстяк Антуан.

– Ну ладно, придется тогда как-то иначе деньги искать, – сказала она. – Может, продадим что-нибудь?

– Нет у меня ничего.

– Милый, у всех есть что-нибудь на продажу. Антуан, мы скоро станем успешны и счастливы! Но реальны. Куда бы мы ни направились, мы будем успешны и реальны, а наши решения – лучшими среди миллиона звезд. Я так люблю свою любовь! То есть, в смысле, так люблю свою жизнь, какой она станет – реальной, совсем как по телевизору показывают!

Говоря так, она рассуждала про себя: Но сперва придется его к Дяде Зипу сводить. Купит себе пакет, станет стройным, изящным, быстрым, как молния, во-от с такими руками, и чувственным; а в глубине души останется тем Антуаном, которого я знаю и люблю. Для меня он всегда останется Антуаном, который слишком быстро кончает и никак не поймет, что я его без труда прощаю, ведь я повидала все оргазмы на свете.

6
В баке на Си-стрит

Часом позднее, когда Элис Нейлон и ганпанки конвоировали Вика в офис на задах клуба «Семирамида», Поли де Раад все еще сидел в кресле, в той же позе; казалось, что за истекшее время он вообще не пошевельнулся и ему стало хуже. Элис полагала, что он так уже не менее суток провел. Она носила ему напитки из бара, но обычного интереса выпивка у Поли не вызывала; фактически у него вообще ничто не вызывало интереса.

– Он не в себе, вот, – сказала она Вику. – Ну, ты ему «ночной поезд» подсунешь, так он его обычно бы высосал в один глоток и смял жестянку ударом о лоб, одним плавным движением, угу? А сегодня он вообще ничего не пьет. Потом внезапно пришел в себя и послал за тобой.

– Как именно послал?

– Ну, понимаешь, он сказал: «Приведите мне этого мерзавца Вика», – процитировала Элис. – А потом снова так лежит. В смысле, – предложила она, – ты посмотри сам.

Поли лежал, вытянув ноги перед собой, запрокинув голову так, словно у кресла имелся подголовник, хотя на самом деле оно было совершенно обычное, неуютное, из цельного куска. Выглядел он скверно. Кожа либо приобрела голубовато-молочный оттенок, либо налилась тяжелым металлическим блеском, особенно заметным на лбу и щеках, в местах радиационной абляции. Глаза его были закрыты, но создавалось впечатление, что он вот-вот поднимет веки. Трудно было сказать, насколько тяжело Поли болен и что может с этим поделать. Улыбался он счастливой девичьей улыбкой. Иногда удивленной, иногда неподдельно сексуальной. Поли словно бы хотел что-то передать этими улыбками. Так настойчиво, что казалось – вот-вот, и подмигнет. Вик Серотонин понятия не имел что. Но видел, что улыбка не настоящая: так улыбаются, когда радоваться на самом-то деле нечему.

– Блин, Поли, – произнес Вик.

– Он иногда просыпается, но мы не вкуриваем, что он тут мелет.

Вик подошел к двери офиса и приотворил ее на щелку. Он увидел, что в клубе «Семирамида», как обычно, дым коромыслом, пьянка-гулянка; никто не глядел в его сторону. Он снова прикрыл дверь.

– Кто-то еще об этом знает? Кто-нибудь из ЗВК?

Элис так не считала.

– Пускай и дальше не знают, – посоветовал Вик. – Этим мудакам незачем знать, ты со мной согласна?

Элис, в меру своего разумения ситуации, была согласна.

– Отлично, – сказал Вик. Обернувшись к Поли, он обнаружил, что де Раад пришел в себя, встал с кресла и стоит прямо перед Виком, в его личном пространстве, с лицом, так налитым кровью, что под кожей перекатывались тугие красные узелки, а синие глаза распахнулись и сейчас, того гляди, из орбит выскочат.

– Что ты со мной сделал, подонок? – завизжал Поли.

У Вика волоски на шее встали дыбом.

– Господи, Поли, – протянул он, – да не знаю я.

Не успел он ничего к этому добавить, а Поли уже оттолкнул Вика и пал на колени перед Элис Нейлон.

– Ты, моя маленькая красавица? – вопросил он.

– Я, – ответила Элис.

– Так улыбнись мне своей лучшей улыбкой! – взмолился Поли. – Во-от! Видишь? Уже лучше!

Он опять вскочил и начал сновать по комнате без определенной цели; ниже колен ноги у него были как палки. Казалось, его все вокруг интересует, пока он не замирал, глядя в стену, в полном бездействии. Походив так некоторое время в попытках рассмотреть предметы офисной обстановки – словно затем, чтобы припомнить, кто он такой, – Поли остановился перед голограммой, изображавшей его самого в компании выживших при крушении старого «El Rayo X» ребят. Несмотря на ожоги, все они широко улыбались; вакуумные скафандры сняты лишь на верхнюю половину, одна рука у каждого поднята с оттопыренным большим пальцем, вторая демонстрирует какое-то оружие или инструмент.

– Кто все эти люди? – спросил Поли у Вика, но не ответил, когда Вик пояснил, кто это. Кровь снова отхлынула от его лица. Вик посмотрел на Элис, та передернула плечами.

– Это не тот Поли, которого мы знали.

Снаружи, из главного зала клуба «Семирамида», едва слышно доносились смех и аплодисменты. Второй акт вечернего концерта начался с современной классики на мотив джордановского «V-10».[26]26
  По всей видимости, игра слов: Jordan V-10 – обычное обозначение десятицилиндрового двигателя гоночной машины «Формулы-1» британской команды «Джордан», который использовался в середине 1990-х гг. и отличался по-своему мелодичным звуком выхлопа. «Нова Свинг» написана в 2005–2006 гг., когда эти десятицилиндровики как раз были выведены из употребления в «Формуле-1», к недовольству некоторых британских поклонников автогонок.


[Закрыть] Вик Серотонин поразмыслил.

– А есть тут другой выход? – спросил он.

– Задняя дверь ведет в переулок.

– Позови-ка его рикшу, – велел Вик. – Ни с кем больше не говори.

Когда Элис ушла, Вик стал рыться в одежде Поли, пока не нашел ключ от помещения, где Поли запер артефакт. В обычных условиях похитить ключ у Поли было бы весьма затруднительно, однако сейчас Поли стоял смирно, чуть склонив голову, и созерцал собственную голограмму. Потом его веки снова сомкнулись. Несколькими минутами позже в дверь стукнула рикша.

– Это Энни, – сказала Элис, появившись следом за нею.

– Ой, что-то ты хреново смотришься, – сообщила Энни Поли. Втроем они эскортировали Поли в переулок и с некоторым трудом запихали в экипаж. Элис Нейлон уселась Вику на колени. Самого Вика зажало между стенкой экипажа и Поли. Он пытался придумать план дальнейших действий. Он сильно пожалел, что не поладил как следует с Эдит Бонавентурой, потому что блокнот ее отца мог чем-то помочь в разгадке болезни Поли. Вик начинал подозревать, что совершил ошибку.

– Поверить не могу, что это Поли де Раад, – сказала рикша спустя пару миль. – Он мертв или где?

– Поворачивай налево, на Фойгт, – скомандовал ей Вик.

– Ладно, забудь.

– Приехали? – спросила Элис.

В комнате на задворках Фойгт-стрит мало что изменилось. Вонь не ослабевала. Поли пришел в себя, как только приблизился к комнате, и унюхал вонь за двадцать ярдов. Голова его вздернулась, ноздри раздулись. Он пассивно стоял на ступеньках, пока Вик сражался с замком, а рикша неспешно трусила в ночь некорпоративного захолустья, но ясно было, что происходящее заинтересовало Поли.

Если Поли заинтересовался, то и мальчик внутри – не меньше. Войдя в комнату, они обнаружили, что мальчишка сполз с раскладушки и забился в угол. Он был наг. Он смотрел на них с мягкой улыбкой и делал странные толкающие жесты в направлении Поли. Поли улыбнулся ему в ответ. Тело мальчишки сотряслось с ног до головы; под слоем грязи кожа его сделалась восково-прозрачной и немного натянулась, словно изнутри что-то прорастало.

– Ты мне не нужен, – сказал ребенок на три голоса – не как человек, а как электронный синтезатор. Из одного глаза выпорхнули несколько ярких мошек. Внезапно мальчишка рванулся к двери, но Поли перехватил его и дернул к себе за плечо. От этого их обоих закрутило.

– Эй, – произнес Поли словно себе самому, – полегче, проказник.

Они топтались так мгновение, вцепившись друг в дружку, потом рухнули на раскладушку, где остались лежать в тесном объятии. Поли улыбнулся широкой дружелюбной улыбкой и прижался щекой к лицу мальчика, зашептав ему что-то на ухо. Мальчик посмотрел в потолок пустым взором и тоже стал улыбаться.

Вик понятия не имел, что творится.

– Надо это прекратить! – заявил он.

Элис не думала, что надо это прекратить.

– Поли не причинит ему вреда, – сказала она. – Глянь. Они подружились.

– Этого, – сказал Вик, – я и боялся.

Ситуация не менялась минуты две, после чего лицо мальчишки осветилось изнутри: могло показаться, что кто-то зажег лампочку в его черепе. Рот медленно раскрылся, и свет воссиял оттуда по всей комнате, заливая тело Поли де Раада: яркий и жесткий, как радиация, содравшая с него пятнами кожу много лет назад. Свет был слышен, как органная музыка. Он исходил у мальчика изо рта, но так быстро отражался от стен, что легко было заподозрить и другой источник. Вик с Элис прикрыли глаза, пока они не привыкли к этому яростному сиянию, не дающему тепла. Затем свет померк, в комнате снова стало темно и тихо, и на койке остался лежать на своих одежках сконфуженный грязный голый мальчишка с Пойнта. Рядом с ним лежал Поли де Раад, открыв глаза, и орал на старого друга Вика:

– Ах ты, подонок! Ах ты, говнюк!

– Поли… Я…

– Это дочерний код, Вик! Ах ты ж, дилетантишко гребаный, ты мне дочку притащил, и я теперь на шаг от смерти!

Строго говоря, шагать Поли больше не мог. Он лежал на койке недвижим, если не считать отдельных участков на лице, глаз и губ. Глаза его от натуги полезли из орбит. Челюсти он так стиснул, что голос звучал словно при ретрансляции по зашумленному каналу с парковочной орбиты. Слышался треск зубов. Руки Поли сжимали одежду.

– Это не я, – вымолвил он. – Я – это я? – И вдруг захохотал. Смех был, несомненно, де Раадов, его помнили во множестве мест, от Сердца Карла до Мотеля Сплендидо, где хохот этот сулил заварушку. – Эй, Вик! Ты помнишь старые добрые деньки?

При этой мысли он будто бы расслабился. Вздохнув, повернулся на постели лицом к мальчику; изо рта у ребенка холодной тапиокой сыпался код. Вик с Элис растащили их. Мальчик дергался в конвульсиях, катался по раскладушке, сворачивался в позе эмбриона, бормотал что-то сам себе на три разных голоса. К тому моменту Поли де Раад снова потерял сознание, он ухитрился сорвать с себя часть одежды, и голые руки его приняли такой же восковой оттенок, что и у ребенка.

– Это была ебенематическая ошибка, – сказал Вик. – Надо его назад в клуб, бля, и быстро.

Элис покачала головой.

– Оставь его со мной, – велела она. – Ему теперь нужно оставаться тут. Не хочу, чтобы в «Семирамиде» об этом пронюхали.

– Элис, о чем ты только думаешь?

Элис рассеянно улыбнулась.

– Я о нем позабочусь, – ответила она. Глаза девчонки обратились внутрь, и Вик понял, что она с кем-то на связи. Элис было только восемь, но это не значило, что от нее нет проку: наоборот, она числилась у Поли де Раада лучшей девочкой. Она уже просекла, что почем. Она отдавала распоряжения.

– Да, – проговорила она, – десять минут, Картограф. На задах Фойгта. Рикша не справится. Слышь, ты, не еби мне мозги. И не суйся сюда, – она слегка фыркнула, – иначе траблов не оберешься. Да-да, ты уже это слышал, так что заткнись и работай. – Она еще немного поболтала с Картографом, потом взгляд Элис снова сфокусировался, и она обратилась к Вику: – Ты еще тут, Вик? Вообще-то, ты мне уже не нужен.

Серотонин пожал плечами и пошел к двери. На полпути его настигла реплика Элис:

– И, Вик, лучше бы ты дотумкал, как эту муть разрулить.

Два часа пополуночи: Вик ощущал отстраненность от всего, в особенности от Поли. Де Раад всегда считал Вика своим современником. Он был крайне далек от истины, но за двадцать лет в деле Вик привык расценивать подобные утверждения как отложенный комплимент за некие будущие заслуги, хотя в толковом словаре Поли сие скорее означало соотнесение с чокнутым и безбашенным поколением. В начале их дружбы Вику такие заявления польстили бы, но сейчас ему меньше всего хотелось окончить дни свои в стиле Поли или его дружков. Дополнительно осложнял его положение тот факт, что вина за нынешние проблемы Поли лежала именно на Вике.

Улицы опустели, к утру соленый туман обещал пролиться дождем. Вик в нерешительности постоял на перекрестке Фойгт и Альтависта, но возвращаться в клуб «Семирамида» не стал, а вместо этого поднял воротник плаща и поплелся на Стрэйнт-стрит в бар к Лив Хюле, где Лив зевала по одну сторону барной стойки, а Элизабет Кьелар что-то, запинаясь, ей объясняла по другую.

* * *

Примерно в то же время в другом конце города Лэнс Эшманн, человек, безошибочно узнаваемый благодаря своему сходству с постаревшим Эйнштейном, сказал ассистентке:

– По виду поверхности уже можно определить, глубоко ли в этом месте. Ребенком учишься определять это по цвету, по игре света, по движению воды. – На поверхностях самого Эшманна играл жесткий оранжевый свет уличных фонарей, а теневые операторы, которых он, недолюбливая, забросил, неловко ерзали по углам. – Нам нужны опытные образцы для уверенных оценок. Сыщик руководствуется стремлением исключить все факторы, не имеющие отношения к преступлению. Не только в этом деле, но и в мире вообще. Понимаешь? Нет? Ну ладно. Ты пока подумай над моими словами, а я проведаю своего приятеля Эмиля Бонавентуру.

– Я поведу машину, – сказала она.

– Блин, – протянул Эшманн, – у меня есть право навестить старого друга без полиции на хвосте? – И пренебрежительно отмахнулся. – Эта ночь в твоем распоряжении. Ступай домой, голову вымой.

Она посмотрела на него, словно впервые в жизни.

– Ой, вижу, я тебя снова обидел. Ну ступай тогда в бар или еще куда. Могу тебя снабдить списком приличных заведений, только смотри не попадись охране, когда будешь заниматься сексом на парковке.

– Спасибо за совет, – ответила она.

Это его умилило.

– Вот видишь, – произнес он, – мы понемногу узнаем друг друга.

Он предложил ей ключи от «кадиллака». После налета на клуб «Семирамида» Эшманн запретил ассистентке наведываться туда или в кафе «Прибой» в одиночку.

Когда детектив ушел, ассистентка велела теневым операторам открыть его записи. Встревоженные несоответствием этой просьбы ее должности, они закружились по офису, зашептались:

– А может, мы чем-нибудь другим тебе подсобим, милая?

Она растянулась в кресле Эшманна и уставилась в пространство. Вид у нее был как у человека в первые минуты пробуждения от сна, губы слегка шевелились, каскады необработанных данных затапливали предплечье. Она отыскала запись о гибели жены Эшманна. Она возвращалась к ней снова и снова, чувствуя, что история эта таит ключ к личности сыщика, но понятия не имела, как вставить его в замочную скважину.

– Ты уверена, что тебе удобно? – спросили теневые операторы. – Тебе, кажется, ужасно неудобно сидеть.

– Со мной, – ответила ассистентка, – все будет в порядке.

Закончив с делами, она вывела «кадиллак» Эшманна на Корниш и припарковала капотом к морю.

Ночь выдалась тихая: низкие облака, просверки зеленого света совсем низко над горизонтом. Прибрежный ветер взметал песок между похожими на швабры пальмами, песчинки шелестели о корпус машины. Асссистентка двинулась по дорожке к бунгало, где раньше жила супруга Эшманна. Тут было сыро. Внутри дома стоял застарелый запах, но не еды и не человеческого тела. Она остановилась на кухне, постояла немного в коридоре, в единственной гостиной, смежив веки и ожидая, пока подробности жизни Эшманна и его жены соберутся перед нею в кобальтовом полумраке под шелест моря. Но тщетно. Эшманн отсутствовал, его жена умерла: они не хотели открываться ассистентке. Нужно было искать следы – в старой мебели, под заплесневевшими коврами. Она решила начать с писем, громоздившихся в ящиках фальшбюро.

«Такого счастья, – писал сыщик жене вскоре после того, как они повстречались, – такой открытости другому человеку я никогда от себя не ожидал». Предвестие нервного срыва. Он никогда не успокаивался. Он изменял ей со дня свадьбы, в туристических отелях после обеда и на парковках баров по ночам. Она прощала ему измены много лет, но он себя простить не сумел; неожиданно появлялись слова: «Часть меня теряет терпение, она не в состоянии больше все это переносить. Она хочет вернуться к жизни. В конце концов, один партнер всегда получает больше другого, и я этим разочарован». Он от нее ушел, потому что жена не умела защищаться от Эшманна, но лишь себе хуже сделал, став так же жалок. «После обеда пошел дождь, – отчитывался он из квартиры на Третьей улице. – Я совсем один и тоскую без тебя. На миг мне захотелось вернуться домой, оказаться среди привычных вещей, словно я просто в гости куда-то без тебя сходил». Ее звали Прима, но по каким-то причинам, ассистентке не ясным, Эшманн всегда называл ее Утц или Утци.[27]27
  Отсылка к изображению девушки на эмблеме компании «Utz Quality Foods».


[Закрыть] «Дорогая Утц. Привет, Утци». Когда они разъехались, он перестал писать о себе и стал описывать ей город. Писал о самых обычных вещах. Писал о своей работе: «Чтобы изловить преступника, надо спуститься к самому его сердцу».

Корреспонденцию, если это слово здесь было уместно, он вел на хрупкой, почти прозрачной бумаге светло-синего оттенка, складывая ее конвертиком. Ранние письма, исполненные признаний в любви и красочных описаний секса (словно, оживляя эти воспоминания, он раз за разом доказывал себе, что был там), истрепались, но остались целы; более поздние, хотя и не истерлись, были порваны на сгибах, словно их с той поры ежедневно разворачивали и сворачивали.