Текст книги "Нова Свинг"

Автор книги: Майкл Джон Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

8
Стоячие волны

Когда кошачий поток развернулся в Зону и потек вверх по Стрэйнт-стрит, мимо желтого окошка бара Лив Хюлы «Белая кошка, черный кот», уже снова задождило. Шел пятый час утра. Как только улица очистится, на ней появятся несколько портовых рабочих, которые обычно срезали через Стрэйнт крюк до ионников. Потом подмастерья портняжек и клерки, снимающие угол поблизости, – этим последним уже пора было на работу вниз по улице, в центр, – и несколько бойцов из «Prêter Coeur». В общем же Стрэйнт обезлюдела, и, как обычно в этот час утра, казалось, что редкий свет предпочел бы оставить озаряемые им предметы во мраке. Единственным его источником в этой части Саудади осталось окно Лив Хюлы. Оно подсвечивало тротуар. Загляни кто-нибудь в окно, двое-трое всенощных пьяниц, разделенных светлым прямоугольником до степени отчуждения, могли сойти за теплую компанию, с которой имеет смысл познакомиться.

Лив смотрела, как мимо течет кошачья река, размышляла, отчего ее жизнь так похожа на нескладную кучку фрагментов разной ценности, и включала себя в этот мысленный образ: это с ней кто-то захотел бы познакомиться на Стрэйнте, где тротуары, коты и двухэтажные покосившиеся лавки во тьме все были серы. Вот к сумме этого она и свела себя.

– Коты никогда не мокнут, – произнесла она. – Ты заметил? Какая бы погода ни стояла, коты никогда не мокнут.

Вик Серотонин, который явился десятью минутами ранее, стоял теперь, облокотясь на оцинкованную барную стойку, и смотрел на собственные руки с таким выражением, словно ему тяжело было вообще оставаться в живых. Его клиентка пришла минут за пять до самого Вика и сидела сейчас за своим столиком. Кьелар была в короткой кожаной куртке и черных узких слаксах с пояском; выглядела она уставшей. Они пили кофе с ромом и, для нанокамер, делали вид, будто не знакомы. Они этим и собаку бы не одурачили. Когда Вик не удосужился ответить, Лив подлила ему кофе, добавила молока из закрытого крышечкой кувшинчика и сказала:

– Вик, ты сегодня рано. Спрыгнул? Ты всегда рано, если спрыгнуть пришлось.

И на этот вопрос он не дал ответа. Пожав плечами, Лив вернулась за стойку и безжалостно заелозила по ней тряпкой. Посмотрев через стойку на Кьелар, она повысила голос:

– Тогда лучше ничего не говори, Вик. Не хочу я слушать, что ты о себе понарасскажешь. Я от тебя устала.

Выключила свет, потом снова включила и снова выключила. Когда опускалась тьма, воздух бара словно бы наливался оттенком сепии, хотя предметы обстановки часто казались бесцветными и будто бы подсвеченными изнутри.

– Тебе достаточно светло, Вик? Ты в этом свете хорошо видишь?

Вик не клюнул. Лив оставила его и замерла в тенях за барной стойкой.

Турагент и его клиентка продолжали напоказ игнорировать друг друга. Они провели в баре еще пятнадцать минут, потом Кьелар отодвинула стул, подняла серый меховой воротник куртки и вышла. Вик швырнул на кассу немного денег и покинул бар следом за ней. Когда заведение опустело, Лив Хюла выдвинулась из теней и пересчитала деньги. Прижала ладонь ко рту. Метнулась к двери и позвала:

– Вик, ты же за весь столик заплатил. Не надо было платить за весь!

Но они уже удалялись по Стрэйнту к ореолу Зоны Явления следом за белыми и черными котами – и не услышали ее.

– Удачи, Вик! – крикнула Лив Хюла. – Удачи!

Но они не обернулись.

* * *

Если на Стрэйнт-стрит владычествовали коты, то Суисайд-Пойнт принадлежала собакам. В другом конце города Лэнс Эшманн проснулся незадолго до рассвета со смутным ощущением, что разбудил его слышный даже за шумом прибоя собачий лай. Спустившись по коридору в кухню, откуда открывался лучший вид на море, он увидел, как наползают на берег под быстрыми серыми тучами волны, как хлещут во все стороны по пустому пляжу струи дождя. Он постоял пару минут, слушая прибой. Он все еще слышал собак, но лай удалялся. Он был не вполне уверен, что проснулся. Осознав это, он едва заметно улыбнулся и вызвал ассистентку.

– Ты слышишь псов? – спросил он.

– Что?

Песок, который нанесло под дверь кухни за ночь, прилип к босым подошвам Эшманна. Он без особого успеха поскреб ими друг о дружку, потом стал соскребать песчинки ладонью.

– Каждое время года, – сообщил он ей, – полнится бессознательными актами запоминания, спровоцированными тем или иным запахом в воздухе, сезонными изменениями инсоляции… Ты следишь за моей мыслью? – На линии молчали. Может, следит, а может, и нет. – Тут всегда псы. Они не настоящие, но и метафорой их не сочтешь. Прошлое преследует каждого из нас, как гончий пес.

– Не уверена, что…

– Что поняла меня? Сыщику всегда надо учитывать такую возможность. Чем старше мы становимся, тем громче их голоса, тем отчетливее лай. – Она не отвечала, поэтому он продолжил: – По крайней мере, я их по этому каналу не слышу, и на том спасибо.

Он попросил ее подключить нанокамеры на Стрэйнт-стрит, и она, казалось, с облегчением исполнила просьбу. Последив за жизнью бара несколько минут, он покачал головой.

– И это все, что произошло за ночь?

– Между тремя и четырьмя часами утра система снова заглючила. Можно что-то вытащить, но это неинформативная запись.

– Охотно верю, – сказал Эшманн.

– Надо людей подключить.

– А кого нам использовать? Эта женщина знает всех клиентов своего бара. Она-то не дура, в отличие от Вика. – (Лив Хюла неподвижно стояла за барной стойкой, облокотясь на цинковую пластину. Перемотка: она снова наклонилась к барной стойке, устремив пустой взгляд вперед. Вид у нее был уставший.) – Бога ради, выключи это.

Эшманн отскребал песчинки с подошв так рьяно, словно занятие это могло прояснить его жизнь или по крайней мере вернуть к ней. После двухчасового сна на подлокотнике у него ныли почки, но эта боль не объясняла назойливого чувства, словно за ним что-то гонится, преследует из той части прошлого, о которой у него даже догадок не имелось. Она не объясняла, отчего у Эшманна так занемели руки, словно во сне он сжал их в кулаки. Лишь псы могли это объяснить.

– По крайней мере, мы знаем, куда они ушли, – сказал он. – У нас полно тому подтверждений. – Перед тем как отключиться, он добавил, надеясь, что ассистентка не успеет ответить: – Кстати, а тебе нравятся сны, которые ты смотришь в том твинк-баке?

– Вы лучше за своими псами приглядывайте.

Эшманн с ноющими почками поплелся в туалет, хмыкая себе под нос.

– Надо бы и мне как-нибудь в бак загрузиться, – пробормотал он.

* * *

– Как они узнают, что мы здесь?

Вик Серотонин остановился, чтобы клиентка его нагнала.

– Может, и не узнают, – заметил он легкомысленно.

Явление пало на землю, или как там это описывать, около поколения назад, а может, и раньше, в старом промышленном квартале, посреди заводов, свалок, складов, доков и корабельных каналов, которые в ту пору соединяли Саудади с океаном. Торговля немедленно прекратилась, но характерная для нее архитектура уцелела, окаймляя Зону бахромой примерно полукилометровой ширины, – лабиринт пустых зданий с просевшими ржавыми крышами и протекающими водосточными трубами, где все стекла были выбиты из перекошенных стальных рам. В паре миль за баром Лив Хюлы Стрэйнт сужалась до аллейки, паутина перекрестков сменялась вкраплениями ухабистых тропок между заводскими зданиями, заваленных мотками кабеля и прогнившими досками. Здесь пахло ржавчиной и химией. Синие эмалированные указатели по углам давно изъела ржавчина, и надписи стали нечитаемы. Элизабет Кьелар исследовала их и вздрогнула.

– Узнают, – сказала она.

– Тогда зачем меня спрашивать?

– Я это чувствую.

– В прошлый раз, – терпеливо напомнил он ей, – только всего и случилось, что ты психанула.

Она сердито глянула на него, – можно подумать, это он из них двоих ненадежен, это ему-де нельзя довериться. За годы здешней карьеры Вик задавался подобным вопросом чаще, чем можно было подумать по его тону. Повернув за угол, оказываешься в ореоле – это бывало ясно по перемене погоды. Сверни в проход между заброшенными фабричными зданиями зимой – солнечный свет упадет в колодец, образуемый стенами, и насекомые закружатся по быстрым прихотливым траекториям, перелетая между бронзовым сиянием и сумраком внутри зданий. Если в Саудади солнечно, то по ореолу мотает клочья тумана. Или, как сейчас, ветер обронит на свалку несколько холодных короткоживущих пригоршен снега. Что бы ни происходило, тени падали под абсурдными для этого времени года углами, словно география вспоминала, каково быть иной.

– Границы нерезки, – подытожил Вик. Надо полагаться на интуицию как на главный смыслоразличитель.

– Когда Тракт Кефаучи впервые упал на землю, они попытались возвести постоянные укрепления. Стены, рвы, бетонные блоки. Но за ночь все это поглощала Зона.

Что-то менялось в воздухе, и наутро блокпост исчезал, а часовые оказывались посредине пятидесятиярдовой свалки, окаймленной сорняками и растрескавшимся бетоном, в месте, которое больше всего напоминало огромный неподвижный парк аттракционов под дождем.

– Теперь их малость попустило, они натягивают колючку в одном месте и опускают в другом; у них это называется «тактика мягкого сдерживания».

Продолжая объяснять это самому себе и размышляя о сложностях своих отношений с Эмилем Бонавентурой, Вик добавил:

– Даже в ореоле нужна удача. Я не из тех, кто уверен на все сто, что вон тот фонарь простоит на своем месте до следующей среды.

– А ты вообще хоть что-нибудь понимаешь? – сердито спросила она. – С какой стати ты ведешь себя так, будто в этом разбираешься, хотя на самом деле ни хрена не понимаешь?

– Тут полно копов. Давай шевели ластами.

Через двадцать минут совсем рассвело, и за ними увязался первый патруль. Вик поторопил Элизабет, они проскочили в ближайшую дверь и оказались на заброшенном складе, где бетонный пол местами вздулся и обнажил грязную почву, а на месте канализационных и водопроводных труб зияли дыры, – отсюда уже давно вынесли все, что могли. Пихнув ее на пол, он прижал руку ко рту клиентки. Элизабет уставилась на него в озадаченной растерянности, словно не могла взять в толк, почему частью поиска ключей к собственной натуре должно стать подобное унижение; матово-серые летательные аппараты Полиции Зоны протиснулись через узкий захламленный проход, заслонили окна, открыли снова, подняв из луж вонючий пар дыханием ядерных двигателей. Воздух задрожал от грохота, а снаружи донеслись крики полицейских в проходах между зданиями.

– Они не нас ищут! – крикнул Вик на ухо Элизабет Кьелар. Но принудил остаться на полу, лежа ничком и вслушиваясь, еще долго после того, как грохот стих, а поисковый отряд удалился. Потом они выбрались наружу, и Элизабет принялась яростно отчищать грязь с одежды. Ландшафт в дальнейшем оставался более-менее неизменным: те же заваленные ржавыми железяками тропинки, затопленные ракетные доки – под водой виднеются утонувшие механизмы, из шахт до самого моря долетает вонь, но экзотические радиохимикаты несколько облагораживают содержимое, заставляя его мерцать во мраке по ночам. Они двигались в неплохом темпе, и Вика Серотонина радовало, что на сей раз, в виде исключения, все идет как по маслу. Но чем дальше, тем чаще все вокруг – каждый проход, каждая заброшенная пристань, каждый подъемный кран, расплавленный или осевший, даже патрульные Полиции Зоны – менялось, морфировало и трансформировалось в нечто непостижимое. Ореол окружал их, накатывая волной. Все таяло и корчилось. Спустя полчаса, застигнутые дождем на границе самой Зоны – отвесные струи казались ртутными против света, и ливень кончился за считаные минуты, – они даже не сумели определить, как и предупреждал Вик, откуда шел этот дождь и как. Хотя по сравнению с тем, что их ждало, обстановка тут была вполне спокойная.

* * *

Действуя в отрыве от патрульных, Лэнс Эшманн вел розовый «кадиллак» по узким проходам и задерживался на каждом перекрестке, чтобы затем, на краткий миг яростно ускорившись, примять колесами заросли сорняков к бетону, и по его манере вождения легко было подумать, что он теряет контроль над машиной. Когда сыщик сам садился за руль, машина словно менялась. Становилась крупным неповоротливым животным, не приспособленным природой ни к охоте, ни к скрытному бегству, но все же решившим, презрев дарвиновские ограничения, освоить и то и другое.

Эшманн вел так, словно у него что-то случилось со зрением, – крепко сжимая руками рулевое колесо, пригибаясь вплотную к ветровому стеклу, – а его ассистентка, страдальчески съежившись на пассажирском сиденье, как могла цеплялась, чтобы ее не выбросило из машины, и взирала на шефа с неприкрытой враждебностью.

– Понять не могу, – сказала она, – зачем вы на этом настояли.

– А ты что, считаешь себя единственным способным водителем на свете?

– Нет!

– Водить все умеют. И всем это нравится.

– Это из-за вчерашнего.

– Я не удостою эту реплику комментария. Иногда надо рулить, а иногда – скакать. Не порти мне чудесный день.

Эшманн сильнее обычного напоминал пожилого Эйнштейна: глазные яблоки глубоко запали, щеки обвисли, под веками серые тени от недосыпа. Глаза слезятся, белки покрыты красной сеткой. Вид у него был сконфуженный, но энергичный. Передние колеса «кадиллака» на миг оторвались от земли, потом стукнулись о бетон снова, да так, что подвеска чуть не отвалилась. Ассистентка рефлекторно вцепилась в край ветрового стекла, и это спровоцировало отклик ее плечевого импланта.

– Вам знаком такой термин – «потеряться»? – спросила она. Спутниковая навигация еще работала, но программная начинка плеча ассистентки уже не могла вычленить нужный источник из нескольких доступных, призрачных, как ловушки элементарных частиц или артефакты атмосферного линзирования. Они могли оказаться как реальными, так и нереальными. По крайней мере один из них, похоже, размещался в самой Зоне.

– По крайней мере, я не могу сейчас сказать, где мы.

Эшманн усмехнулся.

– Добро пожаловать в ореол, – сказал он.

– Это из-за вчерашнего, – упрекнула она его.

Он склонился к ней и потрепал по плечу.

– В конце концов, разве хоть кто-то из нас может с уверенностью сказать, где находится?

В это утро орбитальный трафик был плотнее обычного: военный, чужацкий, систем слежения. Если знать, куда смотреть, заметны были ЗВК в солидных количествах. Высококлассные корабли на орбитах, предназначенных для надзора за кое-какими сомнительными инвестициями менеджеров среднего звена, готовы были сорваться с привязей. У ассистентки на кону стояла своя инвестиция. По ее руке без устали струились потоки данных, и она следила за ними, отвлекаясь лишь для того, чтобы бросить:

– Держите руль двумя руками, пожалуйста.

* * *

Вместе с квартирой в саутэндском доме без лифта, турагентством и хорошей репутацией последнего Вик Серотонин получил в подарок от Эмиля Бонавентуры схрон на верхнем этаже старого здания местного представительства Балтийской биржи, обращенного фасадом к Зоне и отделенного от нее обширной забетонированной пустошью Окраины. Помещение имело размеры двенадцать на пятнадцать футов и некогда служило офисом, будучи разделено перегородками из матового стекла. Со временем Вику пришлось принять на себя функции его защитника от посягательств прочих турагентов. В отместку двое или трое конкурентов, ведомые женщиной по имени Дженни Лимонад, а по прозвищу Мемфисская Хозяюшка, проделали ручным термобарическим гранатометом в полу дыру, падение в которую сулило любителям экстремального туризма тридцатифутовый полет навстречу стоячей воде. Несмотря на это, схрон оставался серьезным профессиональным активом, поскольку отсюда были превосходно видны просторы Окраины, уходящие сквозь пелену дождя к воздушному уплотнению, которым отмечала себя граница Зоны. Здесь можно было передохнуть и без напряга оценить ситуацию. Вик однажды рискнул тут заночевать, но сны, виденные той ночью, убедили его больше не повторять подобных опытов. Он стоял у окна без рамы и стекла и пытался стряхнуть озадаченность от вопроса Элизабет Кьелар:

– Тебе никогда не хотелось детей?

Вид из окна ее страшил. Оказавшись здесь, она немедленно отвернулась от него и, стараясь глядеть в дыру, прокралась вдоль стен в угол, где сидела и сейчас, скорчившись и обвив колени руками. Когда Вик что-нибудь говорил, она отвечала лишь пристыженной улыбкой, словно его слова застигали ее за каким-нибудь неприличным делом. Тусклый грязный свет, падая ей на лицо, скрывал больше, чем обнажал. В такой близости от Зоны со светом вечно творилось что-нибудь неладное; он точно протискивался, многократно переотражаясь, через тяжелые, но летучие жидкости, подобные ароматическим углеводородам близ точки кипения.

– У меня дети были, – продолжила Кьелар. – Я их бросила.

Заметив его выражение лица, она усмехнулась.

– Честно говоря, они уже меня переросли кое в чем. Они всегда были так нетерпеливы. – Она заерзала в углу. Посмотрела на свои ладони. – Я их оставила, потому что видела, что с ними все будет в порядке. – Вик не знал, что на это ответить, потому и смолчал. Спустя минуту она спросила: – Когда отправляемся?..

– Скоро.

Требовалось немного выждать. Всегда разумнее напомнить об этом клиентке вежливо, а не давить на нее; впрочем, как отметил бы любой наблюдатель, Вик хорошо обучился искусству терпения. Рано или поздно он уловит нужный сигнал, оформленный переменой света или плотности звуков, доступных уху, выберет требуемое прилагательное из сложного словаря Зоны. Он не торопился и не сердился, потому что не хотел предпринимать никаких действий без полной уверенности. Он же профессионал как-никак.

– Не жди, пока дверь откроется сама, – сказал ему однажды Эмиль Бонавентура. Будь Вик глупее, он бы принял это за руководство к действию.

– Пойди глянь туда, – посоветовал он Элизабет Кьелар.

– Не знаю, – ответила та, – нужно ли?

Вик пожал плечами, словно не обратив внимания. Затем повторил, укрепляя в ней уверенность, тоном, каким общался только с клиентками:

– Ты же за этим сюда явилась. Иди и посмотри. Вот.

Спустя миг она присоединилась к нему, осторожно обойдя дыру в полу, и они вместе стали глядеть на Зону. Никогда нельзя было с уверенностью утверждать, что именно там видишь. За колючей проволокой и руинами исходной стены, за рухнувшими наблюдательными вышками плясали призматические световые зайчики. Возникало ощущение постоянного сдвига пластов реальности. Что-то громко перекатывалось, точно падали исполинские балки, скрипели нагруженные механизмы, потом эти звуки дополнялись миллионократно усиленным гудением осы. Словно пародия на исходные функции этого места. Кроме того, можно было расслышать обрывки популярных песен – они накладывались друг на друга, словно кто-то постоянно дергал реостат на радиоприемнике. Пахло нефтью, мороженым, мусором и березовой корой в зимний день. Они слышали детский плач или какое-то клацанье в конце улицы – это пробуждало неясные воспоминания. Внезапные вспышки света; плотные, искусственные по виду, розово-пурпурные колеса и полосы, птицы на фоне заката, моментальные переходы света из одного состояния в другое. Потом предметы взлетали в воздух на расстоянии, быть может, сотен миль – ну или так казалось. По этим движениям невозможно было оценить масштаб и перспективу, но объекты переворачивались снова и снова, как в замедленной съемке: предметы домашнего обихода, увеличенные в сотни раз и опоздавшие к своей эпохе, – гладильные доски, молочные склянки, пластиковые чашки и тарелки. Слишком крупные и чрезмерно рельефные, разукрашенные плоскими пастельными цветами, с минимальными признаками той или иной формы, они менялись, будто капли жидкости, прямо на глазах. Порой, напротив, они бывали слишком маленькими, наделенными притом фотографической гиперреалистичностью, как в модных или порнографических журналах Древней Земли: индивидуальные здания, мостики, белые многопалубные суда, целые городские ландшафты переворачивались вверх тормашками в окружении стай зеленых попугаев, пушечных колес, высоких комодов, дуршлагов и игрушечных поездов на игрушечных рельсах. Все на миг принимало усредненные контуры. Все на краткие мгновения становилось нормальным, затем менялось и превращалось во что-то совсем иное. В этом непрестанном кружении, в этот миг наблюдения и вслушивания, диким произволом судеб идеально недоступный интерпретации, они представляли всю совокупность объектов, сопровождающих чью-то жизнь – может, наблюдателя, а может, чью-нибудь еще. Изо дня в день, приглядываясь к ним, можно было составить более или менее подробный каталог вещей, которые поддавались описанию как «реальные». Фактически же, пока не пересечешь границу, в такой классификации не нуждаешься.

Вик Серотонин, прибывая на Окраину, каждый раз испытывал облегчение. В этом месте еще можно развернуться и отправиться домой, отказавшись от вылазки. Одновременно он тут себя чувствовал и в боевой форме, и, как следствие, у Вика внутри воцарялось относительное спокойствие. Он испытывал внутреннюю стабильность. Расслабленность, смешанную с возбуждением.

– Тихо сегодня, – заметил он.

Элизабет неуверенно улыбнулась.

– Ужас-то какой! – прошептала она. – Невыносимо!

– На этот раз вынесешь?

– Не могу иначе.

– Ну что ж, – сказал он, – тогда пора за дело.

Он пошел к двери, спокойный и счастливый, но, когда оглянулся, она еще стояла у окна.

– Сейчас правильный момент для вылазки, – обнадежил ее Вик. Взял за плечи – и ощутил где-то глубоко внутри у Элизабет напряженную упругость, словно коснулся растянутой мембраны, при сближении с которой надо остановиться, призадумавшись, как поступить дальше. Элизабет, казалось, понимала это. Стоя между Виком и окном, она извернулась, притянула его к себе и резко укусила.

– Бля! – воскликнул Вик. Отшатнувшись, он прижал руку к укушенной щеке. Она опустилась на колени, завозилась сперва с его одеждой, без особого толку, затем – со своей.

– Да, бля, – сказала она, – трахни меня, бля. Давай, Вик. Возьми меня. Мне нужно что-то ощутить у себя внутри.

Он тупо смотрел на нее.

– Вик, да какого?.. Трахни меня, пока я туда смотрю.

В такой позе их и настиг человек, похожий на Альберта Эйнштейна. Еще не отойдя от лихой поездочки на «кадиллаке», он кинулся вверх по лестнице, добежал до порога и заметил ехидно ассистентке, которая как раз послала Вику равнодушную усмешку:

– Горячая парочка. Сроду таких не видал.

– У нас полно записей с Виком и Элизабет, – согласилась та. – Девчонка к девчонке тянется, что с нее взять!

Вик полез было за пистолетом Чемберса, но ассистентка, чьи рефлексы перекроили для работы на субмиллисекундной шкале, опередила его: движения девушки слились в размытую дымку, словно она очутилась в нескольких местах одновременно, затем воссияла актиническая вспышка, после которой несколько мгновений ничего не было видно, кроме Эшманна, который остался стоять на пороге с разинутым ртом, побелевший и разом постаревший, а также Элизабет Кьелар, которая опрометью ретировалась через дыру в полу и исчезла, чтобы появиться немногим позже; она петляла и выписывала зигзаги, удаляясь по Окраине в сторону Зоны. Ассистентка Эшманна безмолвно метнулась к окну и обстреляла ее. Разрывные пульки пистолета Чемберса описали плавные дуги в дожде, произведя шум, подобный шипению неисправной неоновой трубки, и воспламенив чахлую растительность.

– Прекрати, – сказал Эшманн. Его тон вывел ассистентку из перекроенного состояния. Она сердито уставилась на шефа.

– Видишь? – пожаловался он Вику.

– Вижу, – ответил Вик. У него с рукой что-то случилось: она онемела ниже плеча и он даже пошевелить ею не мог.

– Вик, я же тебя предупреждал, что ты ей – плюнуть и растереть.[33]33
  Здесь и далее боевые сцены с участием ускоренной ассистентки Эшманна отсылают к эпизоду драки Гулливера Фойла с бандитами в разрушенном доме Робин Уэнсбери из «Моя цель – звезды».


[Закрыть]

Вик осел на пол и стал глядеть в окно. Его уже арестовывали, но на сей раз он не имел четкого представления, чего ожидать в дальнейшем. Меж тем Элизабет Кьелар и след простыл. Трахни меня, пока я туда смотрю. В сущности, многим клиенткам больше этого и не требовалось. Дальше Окраины они не заходили. Трахались с ним в виду Зоны, словно затем, чтобы лучше постичь ее природу – но не как состояния вещей, а как живого организма, возможно даже наделенного сознанием и способного наблюдать, как они кончают; по пути назад они с Виком не общались. Просто чтобы перчинки в жизнь подкинуть. Вик не сказал бы, что зарабатывает, эксплуатируя эти их порывы, и даже не сформулировал однозначного мнения на сей счет; но если клиентке ничего большего и не требовалось, то так было безопаснее для обоих. Впрочем, он и подумать не мог, что в случае Элизабет Кьелар, каким бы расхристанным характером та ни обладала, все так повернется, и уже начинал жалеть, что так мало узнал о ее личности.

* * *

Вика вывели на Окраину и запихнули в розовый «кадиллак» 1952 года выпуска; Эшманн сел впереди и раскурил трубку. Одновременно детектив связался с полицейским участком.

– Нет проблем, – сказал он, тряхнул рукой, чтобы потушить спичку, открыл пепельницу на приборной доске, улыбнулся и покивал Вику. – Сегодня утром с погодой и то больше проблем. Он тут, все в порядке, мы его сцапали. Нет, там другое дело.

Пока Эшманн говорил с участком, его ассистентка нетерпеливо выжидала снаружи, прохаживаясь вокруг машины. Она то и дело останавливалась и поглядывала в сторону Зоны с таким видом, будто заметила там нечто, другим недоступное. Перекроенные рефлексы, остывая после возбуждения и стычки с Виком, включались и выключались, отчего ее фигура слегка рябила: красные и зеленые пиктограммы, перемежаясь чернильно-черными иероглифами, ровными рядами стекали по ее предплечью. Она наклонилась к машине и дружески улыбнулась Вику, словно приглашая его к беседе.

– Вик, – сказала ассистентка, – мои штучки лучше твоих. Ну ты пойми. Потому и рука у тебя так болит.

– Иди поищи его клиентку, – приказал Эшманн.

Вик произнес:

– Ее зовут Элизабет. Она нервничает; вам трудно будет ее поймать. Пожалуйста, постарайтесь ее не пристрелить.

Ассистентка зыркнула на него, потом опустила глаза на потоки данных и ушла в дождь.

– В Зону не ходи! – крикнул ей вслед Эшманн.

Изучив свою трубку, он посмотрел на Зону, словно в данном контексте трубка и Зона имели равную ценность. Оттуда вырвалось что-то огромное, оранжевое, воспарило в воздух, но через пелену дождя его контуры едва различались. Повисев так мгновение, объект постепенно сложился и исчез. Весь процесс отнял не больше сорока секунд и сопровождался трудноописуемым шумом. Эшманн с тихим удовлетворением наблюдал.

– Вялый нынче денек, – проговорил он. – Несколько часов назад совсем иначе было. В кафе «Прибой» меня окатило. – Воспоминания его, казалось, радовали. – В буквальном смысле слова. И твоего друга Антуана тоже. А сейчас – тю! Идет Волна, и ничего.

Вик Серотонин пожал плечами.

– Если внутрь сунешься, то поймешь, что там совсем не так тихо, – напророчил он. Тем самым Вик желал подчеркнуть, что, хотя инициатива сейчас у сыщика, из них двоих большим опытом передряг в этом месте обладает именно задержанный. – А как там Толстяк Антуан?

– Он немного зол.

– Антуан не такой толстокожий, каким кажется.

– Вик, мне надо туда.

– За каким хреном?

– Потому что там моя жена. Мы наблюдаем жизненный цикл нового вида артефактов, и я думаю, что моя жена была одной из этих.

Вик так мало понял из сказанного, что не смог придумать ответа.

– Какого такого вида? – выдавил он наконец.

– Прогуляйся по центру Саудади ночью, зайди в клубы, тиры, на танцплощадки. Они там. Или загляни к нам в КПЗ – и тоже найдешь их там, с пылу с жару из кафе «Прибой», озираются вокруг по-дебильному, словно не могут взять в толк, как их сюда занесло, по эту сторону реальности. Им тут нравится – а кому бы нет? Кто не любит секса, жареной пищи, тяжелой наркоты? Самые крутые неотличимы от людей: снимают жилье, ходят по улицам, удовлетворяют свои прихоти – окукливаются, короче; вид у них постоянно слегка уязвленный, но это потому, что они – не мы. Они пытаются выйти на контакт, они ищут способов пообщаться с нашим миром или с кем-то в этом мире. Они тут, чтобы изменить положение дел, но мы так тесно в себе застряли, что понятия не имеем, чего они хотят. Пока принимаешь их за людей, испытываешь к ним интерес, а это их только озадачивает. Они вроде насекомых, Вик: спустя пару лет инстинкт, выгнавший их из Зоны, ослабеет и они потянутся обратно.

Он сказал, что это дорога с двусторонним движением, проторенная их собственными желаниями, и такие, как Эшманн, должны были изначально предусмотреть подобную возможность.

– С тех пор как Тракт упал на землю, мы уверились, что знаем, как выглядят беглые. Они на людей не были похожи. Они как жертвы катастрофы. Мы в этом уверились, мы построили свои законы на этом. Ты их видел в карантинных центрах, Вик: наполовину глыбы плоти, наполовину артефакты, они распадаются на куски, страдают глоссолалией, у них из глоток течет дочерний код, струится, как свет, готовый заразить целый квартал. Мы не готовились к более тонким атакам.

– Твоя жена умерла, – сказал Вик, – это всем известно.

Эшманн тут же замолчал. Из уголков глаз у него потекли слезы.

– Прости, – сказал Вик.

Они неловко уставились друг на друга.

– Ох уж этот дождь!.. – произнес Эшманн, выставив перед собой ладонь. – Тебе никогда не хотелось очутиться на другой планете?

Он утер дождевую воду с лица; вид у сыщика был уставший и неряшливый. Повозился с пепельницей на приборной доске. Затем недолго пообщался с ассистенткой и в завершение разговора приказал:

– Возвращайся. Ты тратишь время зря. Надо оформить арест и засадить Вика в уютную теплую камеру.

Парой минут позже ассистентка безмолвно возникла на Окраине; по ее лицу, рукам и пистолету стекали капельки дождя.

– Садись в машину, – похлопал по сиденью рядом с собой Эшманн. – Садись на водительское место, как ты любишь. Опусти крышу, если промокла.

– Нас тут всех замочат, – произнес Вик.

– Вик, заткнись.

Они нетерпеливо смотрели, как крыша «кадиллака», того же кремового оттенка, что и салонная обивка, медленно смыкается над их головами.

Эшманн сказал:

– Вик, эта женщина целый отряд себе на подмогу вызвала, пока готовилась тебя задержать. – Он хмыкнул. – Видишь, какая она предусмотрительная. Они все еще тут, шляются где-то в тумане, пытаются выбраться. Тут видимость не дальше десятка ярдов, а связь глючит из-за Зоны. Она от тебя ожидала более существенных проблем. Если честно, то и я тоже. Как твоя рука? Онемение пройдет.

Ответа не последовало, и он пожал плечами.

– Ты арестован по той причине, что я не получил от тебя желаемого. Никогда нельзя недооценивать такой повод для ареста.

– Как насчет туристки? – нетерпеливо спросила полицейская.