Текст книги "Моя легендарная девушка"

Автор книги: Майк Гейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Ты преувеличиваешь, – возразила Алиса. – Пора научиться принимать жизнь такой, какая она есть. Ты взрослый человек, Вилл, а ответственность – неотъемлемая часть взрослой жизни.

– Ты знаешь, о чем я, – сказал я, стягивая второй носок и почесывая ногу между пальцами. – Эти дети будут знать только то, чему я их научу. А что, если учитель из меня паршивый?

Мне показалось, что Алиса не в состоянии меня понять. Поэтому я оставил попытки что-либо ей доказать и сменил тему. Еще полчаса она рассказывала, как недавно ей пришлось целый месяц жить в «Новотеле» в Петерборо, потому что она курировала там какой-то проект. Пока она говорила, я надел носки обратно, но зато снял брюки и завернулся в одеяло. Я жил в гостинице только один раз в жизни – мы с Агги насобирали четырнадцать купонов из «Дейли Телеграф» и смогли провести одну ночь в «Ноттингем Холидей Инн» за полцены. Уходя, мы утащили шампуни, шапочки для душа и даже маленький чайник, который оказался в номере. Это было потрясающе. Я уже почти собрался заметить, как это должно быть здорово – жить в отеле за чужой счет, но тут до меня дошло, что Алиса смотрит на вещи совсем иначе.

– А что Брюс? – спросил я, вспоминая, как я скучал по Агги, когда она уехала с матерью на две недели в Австралию или когда ее положили в больницу аккурат в мой двадцать второй день рождения. Ей тогда удалили зуб мудрости. Оба раза я так тосковал, что всерьез боялся умереть. – Он по тебе скучает?

– Да, скучает, – грустно сказала она. – По крайней мере, мне так кажется. Он хочет быть главным. Об этом я и говорила тебе на автоответчик. По-моему, он чувствует себя ущербным из-за того, что у меня все так хорошо складывается на работе. Он так убивается на своей, как будто пытается мне что-то доказать. Даже и не знаю, что. Возможно, что в семье кормилец – он. Как будто это важно! Он каждый день работает допоздна, а иногда – даже по выходным. Вот закончу с этим проектом – попрошусь в какое-нибудь отделение поспокойнее. Может быть, тогда у него пропадет желание со мной соревноваться и мы просто будем счастливы.

Мне показалось, в голосе Алисы появилась тревога, и я пожалел, что напомнил ей про Брюса и про то, что его нет рядом с ней. Чтобы скрыть свое беспокойство, она завалила меня ворохом забавных сплетен о спортзале, в который она теперь ходит, о своей подруге Тине, у которой случился роман с начальником, и поведала о планах поехать с Брюсом на рождество в Нью-Йорк.

Под конец, прежде чем повесить трубку, она заговорила о моем дне рождения.

– Я знаю, ты терпеть не можешь свой день рождения, Вилл…

– И еще крабовые чипсы…

– Но я…

– И тоталитарные правительства…

– …очень хотела…

– И когда пупок не ямочкой, а…

– …придумать что-нибудь…

– И фильмы Альфреда Хичкока…

– …особенное.

Я не смог больше ничего придумать.

– Надеюсь, ты не против?

Я негромко поцокал языком и сказал, что не против. Она отказалась уточнять, что имела в виду под словом «особенное», попрощалась и пообещала позвонить мне в день рождения. Положив трубку, я прошептал маленькую благодарственную молитву судьбе за то, что мне выпало счастье встретить этого ангела.

22:01

Пятница, вечер, самое горячее время. Клерки, рабочие, дворники, архитекторы и все остальные смывают с себя трудовой пот. Именно сейчас они наконец-то могут забыть, что они клерки, рабочие, дворники, архитекторы и черт-те кто еще, и вспомнить – может быть, впервые за пять дней, – что в первую очередь они люди.

Всю неделю я был Учителем. А сейчас мне хотелось быть Простым Смертным.

Мне бы быть сейчас с ними – клерками, рабочими, дворниками и архитекторами.

Мне бы сидеть сейчас в баре.

Мне бы отпускать с коллегами шутки про начальника.

Мне бы приняться за шестую бутылку «Молсон Драй»[19]19
  Марка пива.


[Закрыть].

Мне бы танцевать сейчас где-нибудь.

Мне бы приударить за кем-нибудь.

А вместо этого я…

Пока все западное полушарие развлекалось и прекрасно проводило время, я сидел дома и бездарно время убивал. Вот почему из всех знакомых (не особенно, надо сказать, близких), какие значились в моей дурацкой записной книжке, – из тех, с кем я общался, только когда становилось совсем невмоготу, – застать никого не удалось. Из шести номеров один не ответил, в двух случаях со мной попытался поболтать автоответчик, а остальные оказались заняты. С автоответчиками я разговаривать не стал. Ни в коем случае я не собирался никому, а особенно тем, с кем редко общаюсь, объявлять, что в пятницу вечером, когда все нормальные люди отдыхают на полную катушку, я сижу дома и смертельно хочу с кем-нибудь поговорить.

Я посмотрел на часы и решил, что они врут. Набрал номер службы времени:

Точное время – десять часов, шесть минут, пятьдесят секунд.

На моих почти то же самое.

В подобные моменты одиночество кажется мне единственным другом, а собственная постель – наилучшим убежищем, куда можно спрятаться от всего мира. Пора было раскладывать диван.

Мой диван-кровать был отвратительным диваном и не менее гадкой кроватью. Дефис уравнивал эти два существительных, но ничего не мог поделать с тем обстоятельством, что лежать на этом предмете мебели было так же удобно, как на булыжной мостовой. Я сбросил на пол диванные подушки, и внутренности дивана открылись мне во всей их неприглядности. Каждый раз мне казалось, что именно сегодня у меня не хватит сил выдвинуть раскладную часть. Глубоко вздохнув, я потянул ее на себя. Диван протяжно скрипнул и неохотно разложился.

Я лежал на кровати в носках и в рубашке, укрывшись одеялом, и изо всех сил старался не обращать внимания на холод, а главное – забыть, от чего я прячусь здесь, под этим одеялом. Мне так хотелось услышать живой человеческий голос, что я не мог больше ни о чем думать.

Я включил радио в надежде, что там идет программа Барбары Вайт. Я всю неделю слушал ее передачу по «Центр FM». Барбара Вайт – «неповторимая ведущая» вечерней программы, куда звонили всяческие неудачники, психи, извращенцы и просто безнадежные идиоты и делились своими проблемами. Барбара умела давать советы не лучше, чем я – преподавать, но она выслушивала каждого, вставляла, где необходимо, сочувственные «ага» и «хм», а потом изрекала такой банальный совет, что я порой не верил своим ушам. Она была американка, и, наверное, только поэтому ей прощались столь бессовестно очевидные «откровения».

Барбара разговаривала с Питером, студентом из Ньюкасла-под-Лаймом, который только что закончил школу и поступил на инженерный в местный университет. Но нет ему счастья. Девушка, с которой он встречается вот уже семь месяцев, уезжает в университет в Абердине, и он очень волнуется, что пространственное разобщение пагубно повлияет на их отношения.

Я слушал эту жалостную историю и думал, насколько Питер наивен. Он встречается с девушкой меньше, чем нужно, чтобы выносить ребенка, а уже хочет каких-то обязательств. Я бы в его возрасте прыгал от радости, если бы вдруг представилась такая перспектива – приехать в университет холостяком, делать что хочешь, когда хочешь, вместе с тысячами таких же бесшабашных студентов, уверенных, что именно они изобрели секс, алкоголь и бессонные ночи, желающих веселиться не переставая – веселиться, веселиться, веселиться до упаду, а потом веселиться еще немного. Питеру гарантировано незабываемое время, может быть, это будут лучшие годы в его жизни.

Я так увлекся своей обвинительной речью в адрес собеседника Барбары, что прослушал большую часть ее ответа. Я услышал только:

– Ты ее любишь?

Питер ответил, что не знает, – он думает, что да, но он не сможет сказать наверное, пока не будет, вероятно, уже слишком поздно. Когда Барбара объявила перерыв на рекламу, зазвонил телефон.

Я точно знал, что это не Саймон, – он выступает до одиннадцати, для моих родителей было уже слишком поздно, с Алисой мы только что поговорили, а больше никто и не знал моего номера. Возможно, это Мартина – всегда в моей жизни так: то, чего я не хочу, случается сплошь и рядом, а то, чего хочу, – постоянно в дефиците. Я от всей души надеялся, что это окажется не Мартина. Я был совершенно не в настроении слушать ее жалобы на несчастную судьбу, но еще меньше мне хотелось рвать с ней отношения, по крайней мере – прямо сейчас.

Звонок…

Пожалуйста, пусть это будет не Мартина.

Звонок…

Пожалуйста, пусть это будет не Мартина.

Звонок…

Пожалуйста.

Звонок…

Пожалуйста.

Звонок…

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Звонок…

Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Я взял трубку.

– Алло? – Я затаил дыхание в ожидании голоса Мартины. Она обычно разговаривала негромко и невыразительно, но почему-то при одном звуке ее голоса мне всегда становилось тревожно.

– Алло! – сказала трубка женским голосом, причем этот голос точно не принадлежал Мартине. В нем было слишком много этакого детского энтузиазма, он мог бы, пожалуй, привести собеседника в радужное настроение, если бы этим собеседником не оказался я. «Кто бы она ни была, разговор со мной ее определенно разочарует», – подумал я.

– Да? Я могу вам чем-нибудь помочь? – вежливо спросил я.

– Конечно можете, – ответила она. – Простите, что звоню так поздно, но я подумала, если вы вроде меня, то лучше позвонить поздно ночью, чем рано утром. Мама иногда пытается дозвониться до меня в семь утра, чтобы сказать, что мне пришло письмо из банка. Меня, кстати, никогда в это время не бывает дома, потому что я уже ухожу на работу, но если бы, например, кто-нибудь позвонил мне в выходной, то ему бы точно не поздоровилось.

Она говорила бессвязно. Но чем больше она сбивалась и отходила от темы, тем очаровательнее звучал ее голос.

– Я просто подумала, – продолжала она, – что вы, возможно, мне поможете. Я раньше жила в вашей квартире – съехала только неделю назад… – Она неожиданно замолчала, будто добралась до сути разговора, и тут я ее узнал. Это была Плачущая Девушка – та, что звонила сегодня утром. – Я хотела спросить… мне почта не приходила? Мне должны прислать чек. Я подрабатывала секретаршей в агентстве, и оттуда мне отправили чек на старый адрес, хотя я им тысячу раз говорила, что переезжаю в Брайтон[20]20
  Прибрежный город на юге Англии.


[Закрыть].

– Мм… – произнес я, надеясь, что это прозвучит сочувственно.

Повисла долгая пауза.

Я как раз собирался заполнить ее еще одним «мм…», когда девушка опять заговорила.

– Так мне приходило что-нибудь?

Вместо ответа я попытался проанализировать ее голос. Он был действительно довольно приятный. От него я начинал чувствовать себя легко и непринужденно. Некоторые фразы она произносила с излишне правильной интонацией. Но при этом вовсе не казалась отчужденно-высокомерной. Нет, судя по голосу, об этой девушке определенно стоило узнать побольше, тем более, что ее слезное утреннее сообщение уже протянуло между нами тоненькую ниточку. Мне хотелось расспросить ее поподробнее, но я не мог придумать, как это сделать.

– Что, извините? – сказал я.

– Мне почта приходила? – повторила она. – Простите, что звоню так поздно, но мне очень нужен этот чек. Без него я не смогу в этом месяце заплатить за квартиру.

Наконец я очнулся.

– А, нет, к сожалению, нет. Там у входа лежит огромная груда писем, к которым за неделю никто даже не притронулся. Но я думаю, их адресаты съехали отсюда лет сто назад. Я ее просматривал, для этой квартиры ничего нет.

– Правда? – протянула она разочарованно.

– Правда. Как вас зовут? – спросил я и быстро добавил: – Я могу проверить еще раз, если хотите, – это чтобы она не подумала, будто я просто пытаюсь с ней познакомиться.

– Кейти, – ответила она, – Кейт лучше. То есть не Кейт Лучше, а Кейт Фриманс.

– А, как тот каталог, – съязвил я и сразу же пожалел об этом.

Она рассмеялась.

– Хорошо, – сказал я, – секундочку, я только сбегаю вниз и еще раз просмотрю письма.

– Ой, спасибо, – в ее голосе прозвучала искренняя благодарность. – Мне очень неловко доставлять вам столько хлопот.

Я положил телефон на кровать и помчался на первый этаж, прямо как был – в рубашке, носках и семейных трусах. Там я сгреб в охапку старую почту, взлетел обратно по лестнице и, захлопнув дверь, плюхнулся на диван.

– Так, здесь целая куча посланий для Г. Пекхама, – я запыхался от быстрого бега. – Ему пишут из общества анонимных алкоголиков. – Пустая болтовня, чистейший вздор, но мне нужно было говорить хоть что-нибудь, чтобы удержать ее внимание. – Два письма для К. Д. Шарп, с новозеландскими марками, а остальное – просто рекламные проспекты, брошюры и прочая ерунда. К сожалению, для Кейт Фриманс ничего нет.

– Все равно спасибо, – стоически сказала она.

– Может, завтра придет, – предположил я совершенно не характерным для меня жизнеутверждающим тоном. – Почта тут хреново работает. Вот, например, у меня в воскресенье день рождения, а я еще ни одной открытки не получил. Если они и завтра не придут, в сам день рождения я окажусь без поздравлений.

– Нет, я уверена, что они придут завтра. – Казалось, все ее огорчение по поводу безденежья мгновенно испарилось. – А сколько вам исполнится?

– А вам правда интересно? – Как только я это сказал, то сразу понял, что вопрос идиотский. Ей ничего не остается, как сказать «да», но она скажет это только из вежливости. Что ей за интерес угадывать, сколько мне лет?

– Да, – сказала она так искренно, уверенно и жизнерадостно, что я тут же поверил, что это правда. – Не говорите, я сама угадаю. Тридцать один?

– Нет.

– Больше или меньше?

– Меньше.

– Двадцать девять.

– Еще меньше.

– Двадцать шесть?

– Точно, в яблочко. Ну, пусть не сразу… Но все равно здорово. А как вы догадались? Я звучу на двадцать шесть?

Ага, а вот и второй идиотский вопрос. И откуда только они берутся? Может быть, подумалось мне, я, сам того не ведая, был назначен официальным представителем планеты дураков в Лондоне?

– Не знаю, – сказала она. – А как звучат двадцатишестилетние?

– Строго говоря, – начал я, – сегодня и завтра мне еще только двадцать пять, но двадцатишестилетки разговаривают примерно, как я. Мужская разновидность, к первоклассным образчикам которой я себя отношу, все время жалуется, что волос у них становится все меньше, что они уже не в форме, что их подстерегают неудачи в жизни, в работе, в любви (или что в их жизни все меньше любви и все больше работы), и при этом постоянно возвращаются мыслями в некий золотой век – обычно, в студенческие годы. В целом, звучание получается довольно монотонное, но в тоже время – успокаивающее.

Кейт рассмеялась. Положа руку на сердце и втянув голову в плечи в ожидании презрительных улыбок, я утверждаю, что в ее смехе было что-то летнее. Я сразу это почувствовал: солнце припекает затылок, в ветвях щебечут птицы, на небе ни облачка – все это действительно скрывалось в звуках ее голоса.

– А тебе? – спросил я. – Тебе сколько?

Она промолчала.

– Ладно, – сказал я. – Двадцать один или двадцать два.

– Не-а.

– Больше или меньше?

– А как ты думаешь?

– Меньше.

– Точно.

– Двадцать?

– Э… нет.

– Девятнадцать.

– Ага, – сказала она, – но в ноябре мне будет двадцать.

Повисло молчание.

Молчание затянулось.

Молчание затянулось настолько, что если кто-нибудь из нас прямо сейчас что-нибудь не скажет, то останется только попрощаться. Я запаниковал и сказал первое, что пришло в голову.

– Э…

– А что значит «э…»? – спросила Кейт, очень точно повторив мелодию моего «э…».

Я ума не мог приложить, что бы такое сказать – весь мой арсенал исчерпался с катастрофической быстротой.

– Да нет, ничего. Ничего особенного. Просто… я знал одну Кейти, когда учился в младших классах. Она бегала быстрее всех. Это было просто потрясающе. Трудно поверить, что девчонка может бегать так быстро. Я часто думал – интересно, попала она потом на какие-нибудь Олимпийские игры или нет. Ты, случайно, не она?

– Боюсь, нет, мистер Пришелец, – ответила Кейт.

– Пришелец? – повторил я.

– Я же не знаю, как тебя зовут.

– И правда, не знаешь. – Я прикинул – а не придумать ли мне себе другое имя, так, для развлечения, но в ее голосе было столько чистоты и искренности, что моя идея показалась мне жалкой. – Имена не имеют большого значения. Они – только ярлыки. Откуда мы знаем, как стоит назвать младенца, он ведь еще себя никак не проявил.

Я вполне осознавал, насколько высокопарно это звучит, потому что и сам так подумал, когда услышал, как Саймон впаривает этот текст какой-то девушке на вечеринке. Но теперь я использовал его трюк в надежде добиться тех же фантастических результатов, каких тогда добился Саймон.

– Тебе не нравится твое имя? – спросила Кейт.

– Да нет, оно вполне ничего, – без энтузиазма сказал я, – но я бы выбрал другое.

Она рассмеялась, а это было не совсем то, к чему я стремился. Я спросил, в чем дело, она сказала, что, мол, все парни одинаковы или что-то вроде того. Потом спросила, какое имя я бы предпочел. Это был несколько неудачный поворот. Потому что я не мог вспомнить, какое имя в той ситуации выбрал Саймон.

– Я… не знаю. – Я начал нервничать. Придерживая трубку плечом, чтобы освободить руки, я порвал свое письмо в банк в мелкие клочья.

– Тогда я буду называть тебя Джеймсом, – весело сказала она.

Джеймс? Это меня заинтриговало. Я вспомнил всех известных мне крутых Джеймсов: Джеймс Бонд (крутой парень, ничего не скажешь), Джеймс Браун (крутой властитель умов), Джеймс Хант (крутой мотогонщик) – но несмотря на всех этих Джеймсов мне казалось, пусть это и маловероятно, что она имеет в виду какого-то другого Джеймса. Например, Джеймса Бейкера, паренька, который учился в школе на год младше меня. У него вечно губы были обветрены.

– Почему Джеймсом? – запротестовал я.

– Не знаю, – капризно сказала Кейт. – Ты похож на Джеймса. Но если имена не имеют значения, зачем тогда ты спросил, как зовут меня?

– Хотел узнать, насколько ошиблись твои родители.

– И насколько? – Она насторожилась.

– Так, средне, – ответил я. – Не то чтобы совсем мимо. Три балла из десяти. За прилежание.

Начала проявляться моя сволочная натура. Мне бы хотелось сделать вид, что подобные хамские ухватки являются частью моей техники обольщения, но это не так. Просто я вел себя как последний придурок. Мой язык часто срывается с цепи, опьяненный собственным могуществом. Так случается каждый раз, когда я лицом к лицу сталкиваюсь с кем-то исключительно приятным – я тут же начинаю ставить эксперименты, выяснять, до каких пределов способна дойти широта представшей передо мной натуры и как далеко будет позволено зайти мне.

– Ты хочешь меня обидеть? – спросила Кейт. Мои слова ее скорее ошеломили, чем огорчили.

– Нет, прости, пожалуйста, – испугался я. – Прости меня, я дурак. Просто… просто мне сейчас немного тяжело приходится.

– А что случилось? – В голосе Кейт прозвучала искренняя забота.

Я попытался остановиться, но уже не мог.

– Моя девушка… – сказал я. – Она меня бросила.

– Ой какой ужас! Я тебя хорошо понимаю. В такие моменты жизнь просто невыносима. Прости меня, пожалуйста. Тебя только что бросила девушка, а тут я со своими дурацкими чеками.

– Да нет, не беспокойся, – жизнерадостно сказал я, мгновенно позабыв о своих бедах. – Не то чтобы она бросила меня только что…

– А когда?

– Три года назад.

И я рассказал ей все. В паузах Кейт вставляла что-нибудь подбадривающее, но от этого мне становилось еще хуже. Ведь я, как последний идиот, надоедал девушке с восхитительным бархатным голосом (и, скорее всего, хорошенькой) рассказами о своей бывшей подружке, в то время как любой нормальный мужчина на моем месте сделал бы все возможное, чтобы познакомиться с ней поближе.

Я говорил около часа, на одном дыхании, а когда замолчал, Кейт сказала, чтобы я не сдавался. Она и сама только начала приходить в себя после недавнего разрыва со своим парнем.

– Я потому и плакала, когда говорила тебе на автоответчик. Кстати, спасибо, что ты мне об этом ни разу не напомнил. Когда я набрала этот номер, я вспомнила, как жила там, как мы были там вместе с ним, а это напомнило мне, что он меня бросил.

Я подумал, что она сейчас заплачет, но она сдержалась. Более того, она сама начала рассказывать. У нас как-то незаметно образовалась миниатюрная группа психологической взаимопомощи. Мы оба принадлежали к тому небольшому, но морально ущемленному слою общества, имя которому Брошенные. Ее парень, которого она иначе чем «мой бывший» и «этот бессердечный ублюдок» не называла, бросил ее три недели назад, и при этом совершенно неожиданно. Они пробыли вместе шесть месяцев – это было необыкновенное время.

– Поначалу я была сама не своя, – рассказывала Кейт. – Правда. Просто лежала в кровати и смотрела в потолок. Даже телефон отключила, чтобы он не дай бог мне не позвонил. Ничего не ела – знала, что все равно вырвет. Ни с кем не виделась, даже с близкими друзьями. Просто сидела дома, смотрела телевизор и жевала печенье. Кстати, о печенье… – Послышалось шуршание пакета и легкий хруст – она аккуратно пережевывала овсяное печенье, потом довольно мурлыкнула по-кошачьи и вернулась ко мне. – Так-то лучше. А потом однажды я очнулась. И сказала себе: можно провести остаток жизни, оплакивая себя и свою потерю, а можно продолжать жить. Я выбрала второе.

Я восхитился силой ее духа. Она смогла сделать то, что так и не удалось мне, – она стала жить дальше. Но вскоре мое восхищение несколько поутихло. Не может быть, чтобы она любила «своего бывшего» так, как я любил Агги, иначе это горе выбило бы ее из колеи столь же необратимо. И нечего тут сравнивать.

Кейт продолжала:

– Не понимаю, почему люди всегда твердят какую-нибудь ерунду, вроде «да таких, как он, – пруд пруди». Мама мне именно так и сказала, когда меня бросил этот тип. Я захлебывалась слезами, а она утешала меня поговоркой про какой-то пруд. Вот если бы этот бессердечный ублюдок погиб в автомобильной катастрофе, она бы никогда так не сказала. Она бы не стала говорить: «Ничего страшного, Кейт, в мире еще полным-полно парней, и все они, в отличие от твоего бывшего, живы».

Тут она права.

Я обдумывал, что бы ей еще сказать, как вдруг она спросила:

– Между болью и неведением, что бы ты выбрал?

Я мгновенно узнал эту цитату. Как-то четыре года назад я, Агги, Саймон и его тогдашняя девушка Джемма Уокер (продержалась три недели и два дня) провели целый субботний вечер за фильмом «На последнем дыхании» с Ричардом Гиром, ремейком фильма Годарда «Au Bout de Souffle». Это было необходимо мне для курсовой по голливудским версиям иностранных фильмов. Я выбрал эту тему, потому что для нее надо было смотреть «Великолепную семерку», хотя на обратной стороне медали махали наганами «Семь самураев», которых мне тоже пришлось вынести, пускай смысла там не было ни на грош, чтобы не сказать хуже. Так вот, в одной сцене девушка Гира, которую так великолепно сыграла Валери Капрински, читает вслух фразу, потом роняет книгу и целует его. Мы с Саймоном минут пять потратили, перематывая пленку по кадрам, чтобы выяснить, что это была за книга, так как цитата произвела на нас неизгладимое впечатление.

– Это из «Диких пальм», – сказал я таким тоном, словно Кейт сейчас даст мне за это десять очков и золотую звездочку, как в викторине. – Уильям Фолкнер.

– Правда? – удивилась Кейт. – Я не знала. Этот бессердечный ублюдок написал мне так в письме, которое прислал после того, как меня бросил.

– А, – неловко сказал я.

– И что бы ты выбрал?

Я сказал, что выбрал бы неведение. Она не поверила, но это была правда. Если бы я мог все начать сначала, я никогда бы не стал встречаться с Агги. Я бы в тот день повернулся и вышел из «Оксфама» – пусть я бы не получил зеркало с Элвисом, зато я был бы уверен, что мой здравый рассудок и самоуважение останутся при мне на много лет вперед.

– А как же все хорошее? – попробовала возразить Кейт. – Ведь между вами было и то, о чем приятно вспомнить?

– Да, было и хорошее. – Я восстановил в памяти некоторые приятные моменты. – Но что в результате? Одни воспоминания. Мне двадцать шесть, и я живу только прошлым. Мы расстались три года назад, и я по-прежнему не могу ее забыть. По сравнению с этим неведение было бы просто блаженством.

Кейт начала от меня уставать, я это почувствовал. Мне хотелось рассказать ей всю свою жизнь, выложить все, что накопилось в душе. Но я понимал, что ей со мной становится скучно.

– Тебе со мной скучно? – спросил я так, чтобы это выглядело ненавязчиво.

– Нет. Почему мне должно быть с тобой скучно?

– Ну, наверное, немного скучно, – настаивал я. – Мне так неудобно, что тебе приходится выслушивать мои заунывные повествования. Я иногда бываю таким занудой, что сам себя перестаю слушать.

Она рассмеялась, и на меня опять повеяло летом.

– Кейт, расскажи мне о себе, – попросил я, закуривая сигарету, – скажи мне о себе что-нибудь, чего я не знаю.

– Что именно?

– Понятия не имею. Все, что хочешь.

– Мне ничего не приходит на ум. – Кейт задумалась. Я затянулся. – Ладно, вот что. Задай мне любые три вопроса, а я задам три вопроса тебе.

Я согласился. Мой мозг заработал на полную мощность, стараясь изобрести вопросы, которые были бы одновременно интригующими, соблазнительными и подкупающе остроумными.

– Где ты живешь?

– Хороший вопрос. – Я прислушался, но не уловил в голосе Кейт ни малейшей доли иронии. – Давай для начала разберемся с географией.

Кейт снимала в Брайтоне квартиру со своей лучшей подругой Паулой. Паулы не было дома, она развлекалась где-то со своими коллегами, чему я был очень рад. Мне понравилась мысль, что мы оба сидим в одиночестве, каждый в своей квартире, и ведем задушевную ночную беседу. Кейт осталась дома, потому что у нее не было денег. Она отчислилась с первого курса университета в Северном Лондоне, где изучала историю и культуру Восточной Европы.

– А почему ты ушла?

– Меня бы все равно выгнали, – со вздохом сказала Кейт. – Я почти не ходила на лекции. Я была по уши влюблена. Быть с моим бывшим казалось мне важнее, чем изучать историю европейских торговых соглашений или общаться с кем бы то ни было. Ему все время приходилось уезжать, а без него я кошмарно скучала… – Ее голос дрогнул. Она глубоко вздохнула и сказала уже совсем с другой интонацией, как будто приняла твердое решение больше о нем не думать: – Ладно, это все в прошлом.

– Ты скучаешь по Лондону? – спросил я и добавил: – Кстати, это мой второй вопрос.

Она рассмеялась и сказала:

– Нисколько. Там все слишком дорого. Лондон дымный, грязный и неприветливый. Он напоминает мне о нем… Ну, ты понял. Мне нравится Брайтон. От моего дома до моря – пять минут. А море я обожаю.

Я старательно обдумал свой третий вопрос. Можно было спросить что-нибудь забавное. Или что-нибудь трогательное. Но только одно меня действительно интересовало в данный момент. Ее бывший парень. Хотя такое любопытство уже ни в какие ворота не лезло. Как всегда, я легко поддался искушению.

– Какой он был, твой бывший?

– Обычный парень, – неохотно сказала Кейт. – Просто обычный парень, который был уверен, что он для меня дороже всего на свете, и был в этом совершенно прав. Но между болью и неведением я выбираю боль.

Больше она ничего не захотела говорить.

– Я помню, мы договорились, что я задам только три вопроса, – сказал я почти (но только почти) застенчиво. – Но у меня есть еще один.

– Давай.

– Ты позвонишь мне еще в ближайшем будущем?

– Не знаю, – ответила она. – Посмотрим.

23:45

Когда Кейт положила трубку, я попытался выбросить ее из головы, но ничего не вышло – она упрямилась. В результате я еще раз перебрал в уме свои ответы на три ее вопроса.

Она: Как звали твою первую любовь?

Я: Вики Хиллингворт. Мне было лет тринадцать. Ничего не вышло. Слишком много сложностей.

Она: Твои самые плохие привычки?

Я: Есть бутерброды с консервированной лапшой. (Пауза.) Курить. (Пауза.) Врать. (Пауза.) Думать о моей бывшей девушке.

Она: Почему ты хочешь, чтобы я тебе снова позвонила?

Я: Потому что.

Она: Потому что – что?

Я: Потому что.

Я подумал, не вернуться ли мне к программе Барбары Вайт, но необходимость рано вставать по рабочим дням меня, как человека, который предпочитает жить на пособие и сутками валяться в кровати, до сих пор еще повергала в шок, и вот сейчас ранний подъем начал сказываться. По утрам я добирался до школы в общей сложности около часа. Было бы не так плохо, если бы я имел возможность приходить вместе с детьми, но мистер Такер этого не одобрял, поэтому мне следовало быть на месте уже в восемь пятнадцать. И если я не хотел, чтобы его недовольная, бородатая и бородавчатая физиономия преследовала меня весь день, мне нужно было выходить из дома в семь пятнадцать, что подразумевало подъем без пятнадцати семь. Это было смерти подобно. Я испробовал разные способы сократить время, необходимое на сборы, чтобы подольше поваляться в кровати. Я перестал чистить зубы – просто выдавливал зубную пасту прямо в рот, я принимал душ с вечера, а не утром, я надевал кроссовки на случай, если по дороге на работу придется бежать… Но что бы я ни делал, в конце концов я всегда оставлял недоеденной тарелку сухого завтрака из медово-ореховых колечек и, дожевывая на бегу кусочек тоста, несся трусцой по Холловей-роуд.

Сбросив рубашку и носки, я вернулся в кровать. Вещи упали на пол рядом с брюками. Эта одежда – моя Школьная Одежда – не имела ко мне настоящему никакого отношения. До того, как я пошел на курсы учителей, я умудрялся как-то избегать «Бартонс», «Некст» и «Топ Мен»[21]21
  Магазины мужской одежды в Лондоне.


[Закрыть]. В этих магазинах на Хай-стрит было что-то такое, что я ненавидел больше, чем фашизм, домохозяев и соседей, которые паркуются под моим окном. Полоумные стажеры-продавцы, нанятые в рамках программы по трудоустройству молодежи, бездарное оформление и клиентура – подростки, которым дают деньги на одежду, студенты-инженеры и девушки с полным отсутствием вкуса, присматривающие «милый свитерок» для своих парней, – все это было для меня невыносимо. Одежду для себя я покупал в секонд-хенде, в магазинах Королевской ассоциации раковых исследований и подобных заведениях. У меня два шкафа были набиты одеждой, которую мы с Саймоном называли «одежда мертвеца» – от таких вещей предпочитают избавляться вдовы и те, кто только что развелся. Весь мой гардероб целиком – а он насчитывал десятки предметов – стоил мне в общей сложности не больше пятидесяти фунтов. Но дело было даже не в деньгах – важно было, чтобы одежда подчеркивала мою индивидуальность. Я хотел выглядеть, как нечто среднее между Клинтом Иствудом в «Силе Магнума» и Ричардом Ронтри во «Вспышке». И хотя я признаю, что еще не в полной мере добился желаемого, однако я подошел к идеалу достаточно близко, чтобы чувствовать, что выделяюсь из толпы. Преподавание, к сожалению, требовало ортодоксальности, и даже я понимал, что, если хочу в конце концов найти себе работу, надо пересмотреть свои взгляды на одежду.