Текст книги "Моя легендарная девушка"

Автор книги: Майк Гейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Я удивился горечи собственных слов – ведь я никогда не таил намерений стать телеведущим. В Дейве Блумфильде мне не нравилось то, что он представлял собой комплекс тех качеств, которые я ненавидел в преуспевших людях: он был красив, умен, остроумен и, что хуже всего, уверенно стремился к своей цели. У Дейва Блумфильда было все, чего не было у меня. Дейв Блумфильд был анти-я.

Я объяснил это Кейт:

– Это как материя и антиматерия. Если мы с Дейвом когда-нибудь снова встретимся, мы взорвемся, и вокруг нас погибнут тысячи.

Кейт рассмеялась.

– Ты себя слишком принижаешь. Ты же знаешь, что ты можешь добиться всего, если действительно захочешь. – Она помолчала, задумавшись. – Чего ты хочешь, Вилл? Чего ты хочешь добиться в жизни?

Я лег на кровать и укрыл ноги одеялом. Я уже так давно не задумывался всерьез на эту тему, что ответ явился вовсе не так скоро, как мне бы хотелось.

– Я бы хотел снимать фильмы, – сказал я не слишком уверенно. При этом я со стыдом подумал, как мало сделал, чтобы продвинуться в этом направлении. Как-то я заполнил заявление в магистратуру по кинопроизводству Шеффилдского университета, но так его и не отправил. Оно все еще лежало в ящике моего стола в Ноттингеме.

– Правда? – воскликнула Кейт. – Но это же замечательно. Почему ты этим не занимаешься?

– Ну, видишь ли, все не так просто, – начал я. – Необходимы деньги, и надо быть знакомым с нужными людьми. Там, в кинобизнесе, все только для своих, а у меня мама работает в доме престарелых, а отец занимается… даже не знаю, чем занимаются в этом совете. Словом, мне не верится, чтобы кто-то из них мог открыть для меня двери «Парамаунт»[65]65
  Киностудия.


[Закрыть].

– А если писать сценарии, – предложила Кейт. – Для этого не требуется технического оснащения, и ты можешь заниматься этим в свободное время. Друг моего брата работает в «Коронейшн Стрит»[66]66
  Телевизионная передача.


[Закрыть], а его отец – хозяин какой-то забегаловки.

Это меня не воодушевило.

– У меня достаточно проблем с преподаванием, так что свободного времени мне не хватает ни на что, кроме жалоб, – сказал я, вылез из постели и улегся поудобнее на ковре. – Ты когда-нибудь пробовала проверить подряд тридцать стихотворений о снежинках? Поверь мне, если бы тебе довелось пережить такое, ты бы вместе со мной молилась о скорейшем наступлении глобального потепления.

Я задумался – похожа ли моя отговорка на уважительную причину?

– Это уважительная причина.

Я не обратил внимание на ее замечание.

– А ты? Чем ты хотела бы заниматься?

Глубоко вздохнув, она рассказала мне, что всю жизнь хотела быть медсестрой. Это одна из причин (помимо ее бывшего), по которой она бросила университет. Она поняла, что то, чему ее там учат, – бесполезно, а ей хотелось приносить пользу людям. Через полгода у нее начнутся занятия в колледже для медсестер при брайтонской больнице, вот почему она пока работает за прилавком в парфюмерном отделе «Бутс».

Чем больше она говорила, тем больше я восхищался ее горячим стремлением вести плодотворную жизнь. Я так ей и сказал. Думаю, она покраснела, хотя по телефону трудно определить наверняка.

– Можно я тебя о чем-то спрошу? – попросила Кейт.

– Да, конечно.

– А ты не обидишься?

Я подумал, не собирается ли она спросить что-нибудь типа «когда ты последний раз видел голого мужчину?».

– Послушай, – сказал я, – последние несколько дней мне так не хватает острых ощущений, что обидеться было бы даже интересно.

– Чего ты боишься?

Я помолчал, радуясь в душе, что мне не придется рассказывать ей, как я застал Саймона и Тамми у них на кухне, на столе, совершенно голых, если не считать растаявшего содержимого целой пачки мороженого с печеньем из «Хааген-Дац».

– Ты думаешь, что я боюсь жить, да? Нет, я не боюсь. И будущего я не боюсь. В конце концов, я совершенно никчемный учитель, но ведь я еще не повесился. Я боюсь вот чего: что в двадцать шесть лет я уже слишком стар, чтобы привести в исполнение мои мечты. Мне очень трудно не завидовать тебе. Я знаю, я рассуждаю, как какой-то пенсионер, но по крайней мере у тебя есть возможность сделать то, что ты хочешь.

– А у тебя?

– А у меня – нет. Мой путь определен. Если не случится какой-нибудь катастрофы, я не сойду с него до конца жизни.

– А как насчет того, чтобы стать вторым Скорсезой[67]67
  Мартин Скорсезе – знаменитый американский кинорежиссер.


[Закрыть]?

Она не понимала, о чем я.

– Орсон Уэллс написал, спродюссировал и срежессировал «Гражданина Кейна»[68]68
  Американский художественный фильм (1941), режиссер Орсон Уэллс.


[Закрыть], один из величайших фильмов в мире. К тому времени ему исполнилось двадцать шесть.

– Да что там Орсон Уэллс! – воскликнула Кейт. – Этот телевизионный гений, м-м… Тони Уоррен, ему было только двадцать три, когда он предложил идею «Коронейшн Стрит»! – Кейт замолчала, сообразив, что так она делу не поможет. – Прости, я не то говорю. Друг моего брата, который работает в «Коронейшн Стрит», недавно мне об этом рассказывал, и с тех пор это вертится у меня на языке.

– Я не собираюсь вступать в спор о том, что лучше – «Коронейшн Стрит» или «Гражданин Кейн»! Дело не в этом. Дело в том, что мне двадцать шесть! И что я делаю? Я курю, смотрю телевизор и причитаю по поводу моей бывшей девушки. Даже если я наконец займусь сейчас чем-нибудь, я в лучшем случае к тридцати годам выпущу в свет школьную постановку «Джозефа и его Разноцветного Волшебного Пальто». Иногда надо смотреть правде в глаза.

Кейт это не убедило.

– Можно добиться всего, чего захочешь. Если есть талант – он всегда найдет себе дорогу. Надо верить в себя.

Ее оптимизм вгонял меня в тоску. Она удивительно точно угадывала слова, которые мог бы сказать в ее возрасте я. Она и не догадывалась, что я – это она, только шесть лет спустя вниз по наклонной.

– Послушай, Кейт, – сказал я тоном, в котором ясно слышалось «дай-ка я объясню тебе правду жизни», – я потратил уйму времени, чтобы оказаться здесь. Сколько времени мне понадобится, чтобы оказаться где-нибудь еще? Три года назад у меня, возможно, был шанс. Возможно, когда-то я и мог добиться всего, чего хотел. – Я заговорил выше, громче, агрессивнее. – Но уже слишком поздно. Иногда полезно осознать, что время ушло – хватит, довольно иллюзий. – Со злости я пнул коробку с мороженым, в которой еще оставались сахарные подушечки, и тут же пожалел об этом. Желтая сливочная пена и пшеничные подушечки выплеснулись на пальто, которое лежало рядом. Теперь его точно придется сдавать в химчистку.

– Никогда не бывает слишком поздно, – тихо сказала Кейт, – если ты веришь в себя.

Меня тронула доброта ее слов, и в течение нескольких секунд в глубине души я действительно верил, что она права. Потом вмешался рассудок. Она не права. Несмотря на все, что я сделал, чтобы это предотвратить, мой курс определен, и ничего тут не поделаешь. Всю жизнь я задавался вопросом, кем же я буду: в пять лет я хотел быть водителем грузовика, в восемь мне отчаянно хотелось стать Ноэль Эдмондс, в подростковом возрасте я перебрал все профессии от физика до шеф-повара, пока к двадцати годам не решил, что, наверное, я был бы не прочь снимать фильмы. И что я сделал, чтобы направить себя по нужному пути? Просидел на пособии два года, а потом закончил учительские курсы. И теперь из-за этой ошибки я «стану» учителем, даже если это меня в гроб вгонит.

– Спасибо, что ты это сказала, – мягко поблагодарил я. Мне хотелось извиниться за то, что я так завелся, но я не знал, как это лучше сделать, поэтому просто сменил тему. – Какой твой любимый фильм?

Вопрос банальный, хуже него мог быть только «Ты какую музыку слушаешь?», но мне очень хотелось знать ответ. У нас с Кейт было много общего. Даже странно, что такой кинофанат, как я, не спросил ее об этом раньше.

– «Девушка Грегори», – печально сказала она. – Я знаю, он не из тех крутых фильмов, которые принято называть любимыми. Не «Таксист», не «Бешеные псы» и не «Апокалипсис сегодня»[69]69
  «Девушка Грегори», 1980, Шотландия-Англия, режиссер Билл Форсайт; «Таксист», 1976, США, режиссер Мартин Скорсезе; «Бешеные псы», 1992, США, режиссер Квентин Тарантино; «Апокалипсис сегодня», 1979, США, режиссер Френсис Форд Коппола.


[Закрыть], но он мне все равно нравится. Он такой милый и…

Я попытался сдержать восторг.

– Нет, Кейт, ты не права. Совершенно не права. «Девушка Грегори» – мой любимый фильм. И он потрясающий. Лучше «Таксиста», «Апокалипсиса сегодня» и даже этого чертового «Гражданина Кейна».

Время больше не имело значения, мы начали вспоминать свои любимые моменты. Ей нравился момент, когда у Дороти, объекта желаний Грегори, школьная газета берет интервью в раздевалке, и еще когда потерявшиеся пингвины бродят по школе, а их все направляют то туда, то сюда.

– Давай потанцуем, – сказал я.

Она сразу поняла, что я имел в виду.

Лежа на спине, на ковре, я протянул вперед ладони и стал двигаться, будто танцуя, как Грегори и Сьюзен танцевали в парке на подходе к финалу фильма. Время от времени трубка отодвигалась от моего уха, но ошибки быть не могло – Кейт танцевала вместе со мной, потому что она смеялась так громко, что я слышал ее даже так.

– А если Паула вернется? Она подумает, я совсем чокнулась.

– Не думай ни о чем! – крикнул я в трубку, продолжая танцевать. Давно я не чувствовал себя таким счастливым. – Просто плыви по течению.

19:39

Меня несло. Слова не поспевали за мыслями. Я готов был болтать с Кейт до понедельника. Но самое потрясающее, что ей не скучно было сидеть там, в Брайтоне, и слушать, как совершенно незнакомый ей человек рассказывает что-то о своей жизни. Мне хотелось рассказать ей обо всем: что я не умею плавать, но зато могу достать большим пальцем руки до тыльной стороны запястья, что я первый раз в жизни купил готовые сэндвичи только в свой первый день работы в школе в Гринвуде (не знаю, почему, просто так получилось) и кучу других нелепостей.

– Расскажи еще, – попросила Кейт.

– Что?

– Расскажи мне о себе еще.

– Э… нет, – с усилием сказал я. Нелегко было отказать такой девушке. Мне хотелось соглашаться со всем, что бы она ни предлагала, но один из заголовков на обложке моего «подарочного» номера «Космополитена» запал мне в голову: «Почему мужчины обожают говорить о себе». Я решил, что теперь моя очередь слушать.

– Теперь ты расскажи мне о себе, – сказал я, загадочно улыбаясь. – Ты уже довольно обо мне наслушалась. И потом, мама с детства запрещала мне разговаривать с незнакомыми, а ты до тех пор, пока я не узнаю о тебе больше, что ни говори, остаешься для меня незнакомкой.

– А незнакомкой быть приятно, – сказала Кейт. – Я могу быть кем угодно. Но, к сожалению, я – всего лишь я. Я работаю в «Бутс». Прихожу к восьми утра и ухожу в шесть вечера. Раз в две недели работаю по субботам и тогда получаю выходной в один из рабочих дней. Вот и все.

– Однажды я месяц работал в пабе – таскал ящики с пивом из погреба. Я ненавидел эту работу всем сердцем. Если твоя работа похожа на эту, она, наверное, иссушает душу.

– Да нет, не очень, – радостно сказала она. – Один мой друг, Дэниел, работает в бухгалтерской фирме в Оксфорде, вот такая работа действительно иссушает душу. С него постоянно требуют отчеты. На прошлой неделе доктор сказал ему, что у него язва на почве стресса. Ему всего двадцать четыре. И притом он неплохо зарабатывает. Но никакие деньги не стоят той ерунды, с которой ему приходится мириться. Ни за что бы не хотела такую работу. В «Бутс» было бы совсем не плохо, если бы не приходилось вставать так рано. В общем, я сказала это Дэниелу, скажу и тебе. Нет смысла огорчаться из-за работы. Если работа треплет тебе нервы – уходи с нее. Никто тебе пистолета к виску не прикладывал. – Послышался стук, потом громкий щелчок. Я запаниковал. Я подумал, она пропала навсегда. – Прости, Паула вернулась. Она меня застала врасплох. Я телефон уронила! О чем я говорила? Ах да. Когда-то мне хотелось занимать влиятельную должность. Не помню точно, какую именно, то есть в разные периоды я кем только ни хотела быть – от телеведущей до судьи в Королевском суде, – но потом пришла к выводу, что в этом нет смысла. Ты только подумай – я однажды вбила себе в голову, что хочу профессионально играть в теннис.

– А ты действительно хорошо играла в теннис?

– Нет, я его терпеть не могла, – сказала Кейт уныло, – мне нравились юбочки.

Мы рассмеялись. Я попытался представить ее в теннисной юбочке.

Кейт продолжала:

– Сейчас мое заветное желание – влюбиться, стать медсестрой и родить детей. Вот и все, что я теперь хочу от жизни. Как только я получу эти три вещи в указанном порядке, у меня будет все, о чем я мечтала. Правда.

Это меня не убедило:

– Каким образом любовь и дети решат все проблемы? Ты, случайно, не забываешь некоторые ключевые моменты? Дети – дорогое удовольствие, да и настоящую любовь нелегко найти, а кроме того, люди остывают друг к другу еще быстрее, чем влюбляются.

– Я все это знаю, – ответила Кейт с раздражением, – но уж такая у меня мечта. Я же не сказала, что она легко осуществима на практике. Я даже не сказала, что она вообще осуществима. У каждого есть своя мечта.

– Да, ты права, – сказал я. Мне захотелось извиниться.

– Как ты думаешь, мои мечты сбудутся?

Невольно я посмотрел на фотографию Агги на стене – бородатую, очкастую, в шрамах и беззубую. Даже изуродованная Агги была лучше, чем ничего.

– Да, – сказал я. – Проще всего – дети. Мир кишит донорами спермы. Если не быть слишком разборчивой – это дело нехитрое. Вот с любовью, мне кажется, могут возникнуть проблемы. По-моему, определить, что это действительно была любовь, можно только после того, как вы оба умрете, потому что только если вы смогли прожить друг с другом всю жизнь и при этом не ходили на сторону, только тогда это становится правдой. А все остальное – просто влюбленность. Я серьезно. – Хлопнула с размаху дверь одной из соседских квартир, и у меня в окне задрожали стекла. Я забрался в кровать. – Влюбляются все подряд, но мало у кого хватает сил остаться с тобой навсегда. Любовь должна быть неизлечима. Чтобы ты от нее уже никогда не оправился. А если смог – это и не любовь была.

– Правда? – спросила Кейт так, как будто ставила галочку в памяти. – А как же ты и Агги? Что было у вас – любовь?

– Это была любовь. Я любил ее и люблю до сих пор, несмотря на то что сделал все возможное, чтобы избавиться от этого чувства.

– Может быть, ты ее и любишь, но как насчет Агги? Она же тебя не любит? Настоящая ли это любовь, если только один из двоих верен ей? По мне, так это тоже похоже на влюбленность. Только не обижайся.

Кейт неожиданно показала еще одну сторону своей натуры, ту, что я не замечал до сих пор. Она прекрасно видела цену моих обобщений и теперь уже, наверное, поняла, что моя убежденная и властная манера разговаривать – такое же притворство, как и все остальное.

– Не знаю. – Я не мог придумать, что сказать в ответ. – Думаю, что-то в этом есть. А это значит, что я так же жалок, как и любой другой неудачник на этой земле.

– Ты сам придумал правила, – пошутила она.

– Да. Так и есть. – Я начал уставать от этого разговора. – Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. Как аукнется, так и откликнется. Что посеешь, то и пожнешь.

– Пожмешь, – предложила Кейт.

– Нет, именно пожнешь.

Мы засмеялись.

– И все-таки я скажу тебе, – сказал я, – Агги меня любила.

– Откуда ты знаешь? Она тебе говорила?

– Да, она говорила мне тысячи раз, но…

Я собирался рассказать Кейт о том, как Агги однажды сделала нечто такое, после чего я уже не мог сомневаться в ее чувствах ко мне, но не находил слов. Это было очень интимное воспоминание – ни время, ни пространство не могли обесценить его для меня. То, что мы сделали, было нелепо, даже глупо, но я давно простил себя за это, будучи уверен, что всем нам разрешено время от времени делать глупости, особенно если мы влюблены. Известно ведь, что величайшие нелепости могут оказаться для нас трогательнее, чем все шекспировские сонеты вместе взятые.

В то время, когда произошел тот случай, который я имею в виду, мне было двадцать один, а Агги – двадцать. Идеальный возраст для безнадежно романтических поступков. Это было во вторник, во время летних каникул, через год после нашей первой встречи. Агги забежала ко мне домой. Я все еще валялся в постели, хотя было уже два часа пополудни. Солнце ярко светило сквозь шоколадные шторы моей комнаты, окрашивая все в золотисто-коричневые тона и раскаляя воздух, как в теплице. Звуки, проникавшие в открытые окна, – птичий щебет, крики соседских детей, играющих в свингбол, отдаленный звон колокольчика на фургоне с мороженым – были на удивление жизнеутверждающими. И все-таки я лежал в кровати, потея под одеялом и просматривая книги в поисках умных мыслей для своего диплома.

Должно быть, Том открыл Агги дверь, потому что я заметил ее появление, только когда она уже зашла в комнату и постучала в дверь изнутри. Она смутилась, когда я поднял на нее глаза от книги, и еще какое-то время избегала встречаться со мной взглядом. Она сказала:

– Пойдем в парк.

Так мы и сделали, как только я принял душ и оделся. По дороге она почти не разговаривала, как будто перебирала что-то в голове и боялась забыть. Когда мы пришли в Крестфилдский парк к огромному дубу (тому самому, где я позже развеял ее воображаемые останки), она села на свежепостриженную траву и потянула меня за рукав, чтобы я опустился рядом с ней. И вот что она сказала:

– Я проснулась сегодня и поняла, что люблю тебя больше, чем когда бы то ни было. Иногда я боюсь, что это чувство ускользнет, перестанет быть таким восхитительным, как сейчас. Поэтому у меня есть план. У меня в сумочке ножницы, я отрежу прядь своих волос, а ты – своих, и мы их скрутим вместе. На клочке бумаги я напишу все, что я к тебе чувствую, и ты сделаешь то же самое. Потом мы все это положим в пластиковую коробочку из-под фотопленки и закопаем вот здесь. Что ты скажешь?

Что я мог сказать? Мне это совсем не показалось глупостью. Более того, мне показалось это очень разумным. Именно этим реальная любовь отличается от любви, которую показывают в фильмах, ведь череда смертельно скучных, зловещих романтических комедий типа «Французский поцелуй», «Неспящие в Сиэтле», «Пока ты спал» успешно превратила все, что есть чудесного в любви, в банальность. Сейчас люди подходят к любви слишком буквально, в нашей жизни почти не осталось места символизму. То, что мы сделали с Агги, было немного странно – только главные герои шекспировской комедии могли бы вытворить нечто подобное и выглядеть при этом убедительно, но я наслаждался каждым мгновением происходящего.

Агги вынула из сумочки ножницы с оранжевыми ручками, откромсала себе прядь волос и нацарапала что-то на клочке бумаги. Я тоже отрезал себе прядь волос с затылка, написал нечто на своем клочке бумаги, свил наши пряди вместе, засунул их вместе с нашими письменами в коробочку из-под пленки и прямо руками закопал ее в землю. Яма – глубиной мне до запястья – была великовата для коробочки. Вместе мы насыпали часть земли обратно, потом встали и смотрели на холмик, не говоря ни слова. Мы поцеловались под дубом, а потом пошли к Агги.

Я не знал, что написала Агги, а она не знала, что написал я, и именно поэтому наше действо носило для нас слегка мистический характер. Иногда, вспоминая об этом, я шучу, что здесь было что-то от колдовства Вуду – именно наши перевитые пряди и записки виной тому, что Агги до сих пор держит меня так крепко. Впрочем, всерьез я так, конечно же, не думаю.

В течение нескольких дней я не мог выбросить это из головы. Мне позарез нужно было знать, что же Агги про меня написала. Примерно неделю спустя я вернулся с твердым намерением выкопать коробочку. Я чувствовал себя ужасно – я предаю ее доверие. Но это было мне необходимо. Мне нужно было знать, что там написано.

Когда я пришел к дубу, то сразу понял, что здесь что-то не так, потому что холм был потревожен. Я стал руками рыть землю, но коробочки не обнаружил. Агги выкопала ее, потому что передумала? Или она испугалась, что я сделаю то, что сделала она? Или коробочку выкопал кто-то другой? Я так никогда и не узнал правды. Спросить Агги я не решился. Думаю, она не была до конца уверена в своей затее – ей не нравилась мысль, что наши признания хранятся где-то, как документы, как свидетельство того, что я ей так же дорог, как и она мне.

21:47

Мы говорили уже долго. Я поднес трубку так близко к губам, как только возможно. В микрофоне образовалось небольшое, но значительное озерцо влаги. Клянусь, если бы я только мог проскользнуть в трубку и помчаться по проводу прямо к Кейт в квартиру, я бы так и сделал. С радостью. Быть с ней, ощущать ее присутствие – это могло бы подарить мне счастье на целый день. Да что там – на десять лет. Но тут огромная волна одиночества накатила невесть откуда и нависла надо мной, грозя захлестнуть. «Кажется, мне пора».

– Кажется, мне пора, – сказал я.

По голосу было слышно, что Кейт обиделась.

– Ой, прости, пожалуйста.

– Нет, дело не в тебе, – я отчаянно надеялся внушить ей доверие. – Дело совсем не в тебе. Во мне. Я наслаждался каждой секундой разговора с тобой. Ты такая… – Я не мог окончить предложение, не скатившись до какой-нибудь банальности. – Ты такая…

– Я такая…

– Ты такая… – Я порылся в своей коллекции отборных комплиментов. В нашем мире, переполненном банальными фильмами, банальными книгами, банальными песнями и банальными телепередачами, теперь и величайшие человеческие чувства сведены едва ли не к нулевому знаменателю. В общем, все мои комплименты казались слишком затасканными, не подходящими для Кейт.

– Ты особенная, – сказал я. – По-моему, ты особенная.

Она рассмеялась.

– А ты удивительный. По-моему, ты удивительный, Вилл.

– Спокойной ночи.

– Спи сладко.

Назад, в реальность.

Телефон еще никогда не выглядел таким одиноким, как сейчас, когда я закончил разговор. Он лежал на своей подставке, оцепенелый, и казался скорее мертвым, чем уснувшим. Я взял трубку и набрал номер Кейт – просто чтобы проверить, что он работает, – но положил трубку прежде, чем он успел зазвонить. Мне было уныло и пусто, в таком состоянии не имеет смысла делать следующий вдох. Стыдно признаться, но в ситуациях подобного рода я часто фантазирую, будто я измученный жизнью поэт, а не унылый идиот, которому некуда девать свободное время. Однажды я написал четырнадцать томов (т. е. четырнадцать тонких тетрадок) ужасающих стихов, озаглавленных «К Агги с любовью». Я вынес их в мусорный бак за неделю до того, как переехал в Лондон, для осуществления первого этапа моей политики Все Сначала, которую я позже забросил, поскольку она подразумевала, что от фотографии Агги тоже надо будет избавиться. К счастью, желание сотворить белый стих для тома 15 было задавлено в зародыше желанием сходить в туалет.

Перед тем как этот дом разбили на квартиры, моя комната, скорее всего, была огромной спальней, от которой мистер Джамал отделил часть для того, чтобы выстроить коробку из штукатурки, более известную как мой туалет, поэтому там не было окон. Чтобы хоть что-то видеть, мне приходилось включать свет, и тогда автоматически включалась вентиляция. Не то чтобы мне нравилась вонь, просто здешний вентилятор служил основной причиной моей ненависти к этой квартире – я от него на стенку лез. Каждый раз, когда он включался, я падал духом. В нем что-то сломалось, и вместо тихого жужжанья комара в туманной дали мне приходилось выносить такой грохот, как будто я засунул бетонную плиту в кухонный комбайн. Более того, вентилятор продолжал вытягивать воздух – и мое терпение – еще минут двадцать после того, как я выключал свет. К среде я был готов на все, только бы больше его не слышать, поэтому попробовал испражниться в темноте. Тишина приятно ласкала слух, но отчего-то было неловко сидеть на унитазе, спустив штаны и трусы, в потемках. В какой-то газете я прочитал, что обычная крыса вполне в состоянии пролезть в унитаз по фановой трубе из канализации. Мысль столкнуться нос к носу с грызуном так угнетала меня, что в конце концов я решил терпеть до школьного туалета, чтобы испражниться там в уюте и безопасности. Спешу добавить, что учительский туалет почти идентичен тому, что предназначен для школьников, разве только бумага чуть получше.

Я мыл на кухне руки мылом, которое обнаружил под раковиной, как вдруг меня поразила внезапная догадка о внутреннем содержании моего действия. Кусок мыла «Империал Лезер», который я сейчас ласкал, перебирал и поглаживал, наверное, оставила там Кейт. Глядя на восхитительный шмат глицерина, лежавший у меня на ладони, я тепло улыбнулся и дал себе волю помечтать о Кейт. Пять минут я мыл руки – пять самых счастливых минут за сегодняшний день. Когда я наконец пришел в себя (теплая коричневая вода из-под крана достигла точки кипения), я почувствовал приступ клаустрофобии. Стены квартиры не то чтобы давили, но я чувствовал, как они меня ограничивают. У меня был ключ от моей тюремной камеры, но не было повода воспользоваться своей свободой. «Нужно выйти, – подумал я. – Сходить в паб и побыть с обычными живыми людьми, а не с бывшими девушками, которые не дают мне покоя, и странными женщинами на другом конце телефонного провода». И я, пока не успел передумать, поспешил выйти из дома.

Паб, куда я устремился, был в десяти минутах ходьбы от моей квартиры. Но при этом достаточно далеко от Холловей-роуд, чтобы добраться дотуда, не привлекая внимания бродяг, пьяниц, психов и им подобных – их этот отвратительный район изрыгал по ночам в изобилии. Я обнаружил этот паб на неделе, когда пытался выяснить, в каком из маленьких баров, торгующих спиртным на вынос, продают «Мальборо Лайтс». (Ответ: ни в каком.)

На улице было так холодно, что я видел, как мое дыхание облачком поднимается в темно-синее небо, поэтому большую часть своего короткого путешествия я провел в попытках пускать колечки из пара. Когда я достиг пункта назначения – забегаловки под названием «Ангел», – я сначала постоял снаружи, заглядывая в огромные окна, занимавшие всю стену здания. Насколько я мог судить, паб выглядел вполне дружелюбно. Я имею в виду, что внутри было не настолько пусто, чтобы я привлек больше внимания, чем привлекал сейчас, и не настолько людно, чтобы я почувствовал себя неудачником, еще не войдя в двери.

Мне никогда прежде не доводилось ходить в паб одному. Всегда был кто-то, с кем можно выпить, – хотя бы Саймон или кто-нибудь с преподавательских курсов. Все мои представления о том, как в подобном случае следует себя вести, были получены из вторых рук, и тем не менее я чувствовал себя довольно уверенно. Возможно, меня подбадривали сотни раз виденные сцены из американских фильмов, где несчастные (во всех смыслах этого слова) мужчины в мягких фетровых шляпах топили свои личные горести и неудачи у стойки в алкоголе, вели пьяную болтовню с барменами и предлагали экстравагантным и развратным (они всегда были экстравагантные и развратные) женщинам угоститься выпивкой, потому что сегодня у них день рождения, хотя никакого дня рождения не было. Но у меня сегодня действительно был день рождения. Так что, толкнув дверь в зал, я надеялся, что следующий час подарит мне интересный разговор с кем-нибудь за стойкой, пару пинт, чтобы перестать чувствовать себя на грани, и, конечно, мою законную долю экстравагантных женщин.

По пути к стойке я постарался ни с кем не встречаться взглядом, но мое внимание все-таки привлекли два мужика-металлиста, с ног до головы одетые в джинсу. Они шумно резались в бильярд в углу зала. Их прекрасные половины сидели неподалеку за столиком. Бросая изредка взгляды на игроков, они явно больше интересовались своими ногтями, чем счетом в игре. Мне стало жаль этих женщин. Даже не потому, что они выбрали плохих спутников жизни, а потому, что они обе, скорее всего, были вполне счастливы. Синдром Вики Холлингсворт можно наблюдать повсюду. Иногда у меня возникает ощущение, что только я один в целом свете ищу в жизни смысл. Но такие люди, как эти две женщины, поселяли во мне сомнение – а стоит ли вообще искать ответ на этот вопрос. «Может быть, стоит спросить, счастливы ли они?» – подумалось мне.

«Может быть, стоит просто заткнуться и выпить?»

Когда я подошел к стойке, там уже обслуживали двоих. Лысого Мужика слева от меня обслуживал Хорек (мелкие черты лица, густая борода), а Паренька в Короткой Дутой Куртке справа от меня обслуживала женщина, которая мне сразу понравилась. Она была не в моем вкусе. Этим я хочу сказать, что она не была похожа на Агги. Она была заметно меня старше и значительно женственнее всех известных мне женщин. Она была очень похожа на Ким Вайлд времен «Kids in America»[70]70
  Ким Вайлд – английская певица, стиль «рокабили» в сочетании с самыми современными ритмами; «Kids in America» – ее первый сингл, записанный в 1981 году.


[Закрыть] – светлое мелирование и много краски на лице, и все-таки гибкая и искренняя, но, конечно, значительно старше. «Я хочу, чтобы она меня обслужила, – решил я. – Мне необходимо, чтобы именно она меня обслужила».

Хорек наливал две пинты темного, а Ким Вайлд подавала две пинты светлого пива. Они шли голова к голове, что меня очень удручало. Если Лысый первым получит свое пиво, решил я, меня это огорчит.

План А

1. Первым финиширует Хорек.

2. Притвориться, что завязываю шнурки, пока он не отвлечется.

3. Если не получится, пойти в туалет и появиться у стойки позже.

План Б

1. Арчвейская Ким Вайлд финиширует первой.

2. Спросить, какое темное она порекомендует – его и заказать.

3. Завязать с ней разговор при первой же возможности, но вести себя непринужденно.

Арчвейская Ким Вайлд покончила со своим заказом первой. Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть от радости, что оказалось бы преждевременным, поскольку Дутая Куртка (студент – не иначе) задерживал ее в двух шагах от финишной ленточки, роясь в карманах в поисках мелочи. Лысый вручил Хорьку новенькую десятку и получил сдачу, пока Дутая Куртка пересчитывал свои медяки. Я повернулся к туалетам, стараясь убедить свой мочевой пузырь, что он переполнен, как вдруг Лысый обернулся к стойке и сказал Хорьку:

– Да, и еще пакет чипсов с солью, пожалуйста.

Я с надеждой взглянул на Ким Вайлд и увидел, что Дутая Куртка отходит от стойки со своими двумя кружками.

Ура!

Она: Что будете пить?

Я: Пинту темного, пожалуйста.

Она: Какое предпочитаете?

Я: А какое вы порекомендуете?

Она: Не знаю, я темного не пью. Но многим нравится «Гриддлингтонз».

Я: Тогда налейте его.

Она? Ничего. Ни слова больше. Даже когда я отдал ей деньги. Дура несчастная. Я подумал, не изменят ли ее отношение ко мне чаевые, но я дал ей только две фунтовые монеты и очень сомневался, что чаевые с такой суммы ее впечатлят. Она даже не взглянула на меня, отдавая сдачу, потому что была занята – улыбалась еще одному лысому, который подошел к стойке и стоял, покуривая тонкую сигару. Искоса я измерил его взглядом с ног до головы. На нем была серая легкая кожаная куртка, какую увидишь только в фирменных каталогах, и серые широкие брюки, которые выражали всю суть слова «слаксы». Я подумал, если дойдет до насилия, есть ли у меня шансы? Он поднес сигару ко рту и затянулся, я увидел татуировку «АКАБ» на костяшках его руки, и вся моя бравада мгновенно испарилась. Она болтала с ним о футболе, игриво подкалывая его по поводу последних успехов «Вест Бромвидж Альбион», а он в ответ клеветал на «Сперз»[71]71
  Английские футбольные клубы.


[Закрыть]. Я услышал, как он рассказал чудовищный анекдот о кролике, который вошел в бар, – Арчвейская Ким Вайлд чуть панталоны не обмочила, и я решил оставить их наедине.