Текст книги "Живи высочайшей милостью"
Автор книги: Max Starcrossed
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Глава 4
ДОМА ЛЭНСИНГ НАЛИЛ СЕБЕ виски и уселся у окна; день угасал. Все это, говорил он себе, смешно, такого просто не может быть; и все же он знал, что случившееся вполне реально. Он сунул руку в карман и звякнул двумя серебряными долларами. Уже много лет ему не встречались такие монеты. Оба доллара, обнаружил он, были выпущены недавно. Он знал, что все монеты, содержавшие в себе серебро, быстро изымаются из обращения нумизматами и спекулянтами. Оба ключа, прикрепленные к пластиковой табличке, лежали на столе. Он было протянул к ним руку, но передумал.
Не прикасаясь к виски, Лэнсинг снова перебрал в уме все события и с удивлением обнаружил, что чувствует себя слегка замаранным и пристыженным, как если бы он сделал что-то непорядочное. Он попытался проанализировать свое ощущение, но не обнаружил никакой другой причины, кроме необычности собственных действий. Он посетил комнату рядом с баром. Никогда в жизни он ничего не делал тайком, и этот его поступок тоже не был тайным. Однако, крадучись пробравшись к двери кладовки, он поймал себя на мысли, что совершает действия, не соответствующие его достоинству преподавателя колледжа – колледжа пусть и небольшого, но с отличной репутацией.
Однако дело было, сказал он себе, не только в этом. То, что он действовал украдкой, не исчерпывало всей ненормальности ситуации. Он понял, что пытался кое-что скрыть от себя. Было нечто, от чего он старательно отворачивался: он подозревал, что его разыграли. Хотя и это было не совсем точно. Будь дело просто в шутке, глупой студенческой проделке, все закончилось бы кладовкой с «одноруким бандитом». Но ведь автомат говорил с ним; хотя, если розыгрыш был хорошо подготовлен, это можно было организовать, записав заранее реплики на магнитофон и подключив его так, чтобы он заработал, когда Лэнсинг потянет за рычаг.
Нет, это тоже невозможно. Ведь автомат не только говорил, он поддерживал разговор с Лэнсингом. Никакой студент не мог придумать подобную запись с такими удачными репликами в разговоре. Ведь ответы машины были логичны: Лэнсинг задавал вопросы, и автомат отвечал ему, и ответы содержали сложные инструкции.
Так что случившееся не было плодом его воображения, как не было и студенческим розыгрышем. Автомат даже дал ему сдачи, когда Лэнсинг стукнул его: щиколотка все еще побаливала, хотя хромать Лэнсинг перестал. Ну а если это не шутка, то чем же, Бога ради, все это было?
Лэнсинг залпом выпил виски, чего раньше с ним никогда не случалось. Он всегда прихлебывал виски маленькими глотками/поскольку плохо переносил алкоголь.
Лэнсинг поднялся и принялся ходить по комнате. Но движение не помогло думать; он поставил пустой стакан на столик, вернулся к креслу и снова сел.
Ладно, сказал он себе, хватит притворяться, что это только игра, хватит заботиться о собственном имидже, боясь выглядеть глупо. Нужно начать сначала и додумать все до конца.
Все началось из-за студента Джексона. Ничего бы не случилось, если бы не он. Но даже до разговора с Джексоном была ведь его работа, хорошая работа, необычно хорошая работа, особенно для такого студента, как Джексон, если бы не процитированные источники. Именно они побудили Лэнсинга написать Джексону приглашение на беседу. Впрочем, возможно, он вызвал бы Джексона в любом случае и намекнул, что к сочинению приложил руку специалист? Поразмыслив, Лэнсинг решил, что едва ли стал бы это делать: если Джексон решил смошенничать, какое дело до этого Лэнсингу – ведь этим Джексон вредил только самому себе. Даже если бы Лэнсинг и выдвинул такое обвинение, доказать жульничество невозможно.
Стало быть, можно заключить, подумал Лэнсинг, что все было подстроено, и подстроено весьма умело то ли самим Джексоном, то ли кем-то, кто использовал Джексона. Джексон, казалось Лэнсингу, не был ни достаточно изобретательным, ни достаточно предприимчивым для того, чтобы осуществить подобную затею в одиночку. Хотя кто знает? С таким человеком, как Джексон, ни в чем нельзя быть уверенным.
Если же дело подстроено, не важно кем, то с какой целью?
Ответа не было, по крайней мере осмысленного ответа. Все происшедшее казалось бессмысленным.
Может быть, лучше всего забыть обо всем и, уж во всяком случае, не продолжать приключения. Но в силах ли он так поступить, в силах ли принудить себя к бездействию? До конца жизни Лэнсинг терзал бы себя вопросами: что случилось бы, пойди он по адресу, указанному на табличке, прикрепленной к ключам, к чему привело бы выполнение полученных от автомата указаний?
Он встал, потянулся за бутылкой и стаканом, но так и не налил себе. Он убрал бутылку и поставил стакан в мойку. Открыв холодильник, Лэнсинг вынул упаковку готовых макарон с мясом. Он поморщился при мысли об очередном ужине из макарон с мясом, но что делать? Конечно же, в таких обстоятельствах нельзя ожидать от человека кулинарных изысков.
Лэнсинг вынул из почтового ящика вечернюю газету. Погрузившись в любимое глубокое кресло, он включил лампу и развернул газету. Новостей мало. Конгресс все еще пережевывал проект закона об ограничении продажи оружия, президент предсказывал (снова) тяжелые последствия отклонения конгрессом предложенного им (президентом) увеличения военного бюджета, ассоциация учителей опять издавала вопли по поводу показа насилия на телеэкране. Были обнаружены три новых вещества, могущих вызывать рак. Мистер Дитере вновь уволил Данвуда – и не то чтобы незаслуженно. На странице писем читателей было напечатано послание, с желчью и возмущением уличавшее газету в опечатке в кроссворде.
Макароны с мясом Лэнсинг съел, даже не почувствовав вкуса. Он откопал в буфете черствый бисквит, заварил кофе и за второй чашкой вдруг осознал, что придумывает предлог отложить дело, которое сделает независимо ни от чего, но стремится оттянуть из-за грызущего его сомнения в правильности собственной линии поведения. И сколько бы он ни колебался, он все равно это сделает. Иначе он никогда не простит себе бездействия, вся его жизнь будет отравлена вопросом: что же именно он упустил?
Лэнсинг поднялся из-за стола и пошел в спальню за ключами от машины.
Глава 5
ЗДАНИЕ НАХОДИЛОСЬ на окраинной улице, начинавшейся от старого делового района, видавшего лучшие времена. В двух кварталах от мотеля по противоположной стороне улицы шел человек, а в боковом проходе бродячий пес исследовал мусорные баки, решая, содержимое которого окажется наиболее привлекательным, если его опрокинуть.
Лэнсинг вставил большой ключ в замочную скважину, ключ легко открыл входную дверь, и Лэнсинг вошел в длинный, тускло освещенный холл, тянувшийся во всю длину здания. Быстро нашел номер сто тридцать шесть. Меньшим ключом он открыл дверь комнаты так же легко, как большим – входную дверь. Лэнсинг вошел. У стены стояла дюжина игральных автоматов. «Пятый слева», сказала машина, с которой он говорил в кладовке. Лэнсинг отсчитал пятый из «одноруких бандитов» и подошел к нему. Вынув из кармана серебряный доллар, он опустил его в прорезь. Автомат ожил, радостно зажужжав, когда он потянул за рычаг. Цилиндры завертелись как сумасшедшие. Сначала остановился один, затем другой и наконец с резким щелчком – третий. Лэнсинг увидел, что изображения во всех трех окошечках одинаковы. В машине щелкнуло, и из нее хлынул поток золотых монет, каждая размером с доллар. Они заполнили подносик и золотым водопадом посыпались на пол. Некоторые монеты падали на ребро и катились по всей комнате. Цилиндры игрального автомата снова завертелись (завертелись, не дожидаясь нового доллара, опущенного в прорезь!) и снова со щелчком остановились. И на этот раз картинки во всех трех окошечках были одинаковы; машина бесстрастно выдала новый поток монет.
Лэнсинг смотрел на происходящее с изумлением и некоторым трепетом – это была неслыханная вещь. Такого никогда не случалось да и не могло случиться: два самых крупных выигрыша подряд.
Когда автомат звякнул в последний раз и затих, обретя обычную немоту и неподвижность, Лэнсинг еще немного подождал, смутно надеясь, что машина снова сама собой выдаст выигрыш. В таких обстоятельствах, сказал он себе, все возможно: нет конца чудесам, на которые способны эти «однорукие бандиты».
Чудо, однако, не повторилось, и, убедившись, что ждать больше нечего, Лэнсинг ссыпал монеты в карман пиджака, а затем, опустившись на четвереньки, собрал и те, что раскатились по полу. Поднеся одну монету к свету, он стал разглядывать ее. Никаких сомнений в том, что это золото: монета была тяжелее, чем серебряный доллар, сделана очень тщательно, блестящая и хорошо отшлифованная, тяжелая и приятная на ощупь. Но никогда прежде Лэнсинг таких денег не встречал. На одной стороне монеты выгравирован куб на заштрихованном фоне, представлявшем, вероятно, землю. На другой стороне изображение чего-то, похожего на веретенообразную башню. Больше ничего – ни надписей, ни обозначения стоимости.
Лэнсинг поднялся и внимательно оглядел комнату. Автомат, с которым он разговаривал, велел ему опустить второй доллар в прорезь седьмой по счету машины. Почему бы и нет, подумал он. С пятым автоматом все вышло не так уж плохо, может быть, ему повезет и с седьмым.
Лэнсинг пошел вдоль ряда. Протянув руку с долларом, он, однако, заколебался. Стоит ли рисковать, спросил он себя. Может быть, номер пятый только заманивал его. Бог знает, что может случиться, если сыграть с седьмым. И все же, подумал Лэнсинг, если он сейчас повернется и уйдет с выигранным золотом, он никогда не узнает, что могло бы произойти, и никогда не перестанет задаваться вопросами. Он будет сгорать от любопытства.
– К черту, – сказал он громко и опустил доллар.
Автомат проглотил монету, звякнул, и табло осветилось. Лэнсинг потянул за рычаг, и цилиндры начали свою безумную карусель. Затем табло погасло, и автомат исчез. Вместе с ним исчезла и комната.
Лэнсинг стоял на тропе через узкую заросшую лесом долину. Высокие толстые деревья окружали его со всех сторон, где-то недалеко звенел и пел ручеек. Кроме шума потока, ничего не было слышно, ничто вокруг не шелохнулось.
Лучше бы он оставил в покое седьмой автомат, сказал себе Лэнсинг, хотя, кто знает… Может быть, перемещение в лесистую долину окажется еще приятнее, чем выигрыш кучи золота. Однако эта мысль не показалась ему убедительной.
Не двигайся, сказал он себе. Прежде чем тронуться с места, нужно оглядеться. И не следует поддаваться панике – уже в эти первые секунды Лэнсинг почувствовал дуновение панического страха.
Лэнсинг осмотрелся. Впереди тропа шла в гору, и, судя по звуку, где-то рядом был ручей. Лес состоял из дубов и кленов. Их листья начинали обретать багряные цвета осени. Совсем близко от него тропу пересекла белка. Лэнсинг мог проследить ее путь вверх по склону по шелесту опавших листьев. Когда маленький вихрь, поднятый зверьком, улегся, вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь журчанием ручья. Теперь, однако, молчание леса не казалось угнетающим. Лэнсинг слышал мягкие шорохи вокруг: падение листа, возню мелких лесных обитателей, другие звуки, источник которых он не мог определить.
Он сыграл с седьмым автоматом, и нечто (или некто) перенесло его сюда.
– Хорошо, – сказал Лэнсинг. – Hp что все это значит? Если вы поразвлеклись, может, уже хватит?
Ничто, однако, не изменилось. Он по-прежнему находился в лесистой долине, и никаких намеков на то, что седьмой автомат – или кто-то, или что-то еще – слышал его.
Это невероятно, подумал Лэнсинг, но вся ситуация была невероятной с самого начала. То, что произошло, не более невероятно, чем говорящий игральный автомат. Если он когда-нибудь вернется, он отыщет студента Джексона, пообещал себе Лэнсинг, и голыми руками разорвет его на части.
Если он когда-нибудь вернется!
До этого момента Лэнсинг думал о своем приключении как о чем-то временном, подсознательно надеясь в любой момент оказаться снова в комнате с игральными автоматами. Но что, если этого не случится? Его прошиб пот от этой мысли, и паника настигла его, словно притаившийся зверь. Лэнсинг побежал. Он бежал, не размышляя, отбросив все доводы рассудка, бежал слепо, и во всем его существе не было места ничему, кроме ужаса.
Наконец он споткнулся о камень на тропе, налетел на дерево и растянулся на земле. Он не сделал попытки подняться, скорчившись и ловя воздух ртом.
Страх понемногу отступал. Ему не угрожали никакие чудовища с острыми клыками. Вокруг все было спокойно.
Отдышавшись, Лэнсинг встал. Оглядевшись, он обнаружил, что достиг вершины холма. Лес вокруг все такой же густой, но журчания ручья слышно не было.
Ну, и что теперь? После того как он поддался панике и в какой-то степени одолел ее, каким будет его следующее действие? Не было смысла возвращаться туда, где он оказался после перемещения. Весьма вероятно, подумал Лэнсинг, что он и не сможет найти то место, даже если попытается сделать это.
Что ему нужно, так это информация. Первым делом надо узнать, где он находится, чтобы вернуться в свой колледж. Место, куда он попал, выглядело как Новая Англия. Каким-то образом он оказался перемещенным в пространстве этим проклятым автоматом, хотя, может быть, и не очень далеко. Если ему удастся узнать, где он, и найти телефон, можно позвонить Энди и попросить его приехать. Если идти по тропе, возможно, вскоре он доберется до жилья.
Лэнсинг двинулся по тропе. Идти было легко, похоже, тропой постоянно пользовались. На каждом повороте Лэнсинг с нетерпением озирался, ожидая увидеть дом или встретить кого-нибудь.
Окрестности по-прежнему напоминали Новую Англию. Лес, хотя и густой, выглядел приятно. Никаких троллей или гоблинов или других несимпатичных обитателей. И время года было то же, что и в университетском городке, – осень и там и тут. Было, однако, одно обстоятельство, которое беспокоило Лэнсинга. Когда он отправился на поиски мотеля, уже наступила ночь, а здесь все еще день, хотя и чувствовалось приближение вечера.
И другая мысль смущала Лэнсинга. Если он не найдет пристанища до наступления темноты, ему придется ночевать в лесу, а к этому он не был готов. Одежда не защитит его от ночного холода, да и огонь развести он не сможет. Будучи некурящим, Лэнсинг не носил с собой спичек. Он глянул на часы и не сразу осознал, что время, которое они показывали, не имело никакого значения в его новом окружении. Он переместился не только в пространстве, но, очевидно, и во времени. Как ни устрашающе это звучало, в настоящий момент данное обстоятельство не слишком взволновало его. У него были другие основания для беспокойства, и главным из них было опасение не найти прибежища на ночь.
Он шел уже около двух часов. Он пожалел, что не вспомнил о часах раньше, – они не показывали здешнее время, но, по крайней мере, он знал бы, как долго идет по тропе.
Мог ли он очутиться в необитаемой местности? До сих пор ему никто не встретился. В обычных обстоятельствах он уже давно вышел бы к какой-нибудь ферме.
Солнце садилось, до наступления темноты оставалось не более часа. Лэнсинг перешел было на бег, но одернул себя. Так не годится: он рисковал снова запаниковать, а этого никак нельзя себе позволить. Прошел еще час, и никаких признаков жилья. Солнце садилось за горизонт, быстро наступала темнота.
Еще полчаса, решил он, поторговавшись с самим собой. Если ничего не появится в ближайшие тридцать минут, необходимо приготовиться к ночлегу – найти какое-нибудь укрытие или соорудить шалаш.
Темнело быстрее, чем Лэнсинг ожидал, и спустя полчаса он решил, что пора выбирать место для ночевки. Но тут впереди он заметил проблеск света. Он остановился, затаив дыхание, чтобы не спугнуть огонек, прошел еще несколько шагов, надеясь лучше рассмотреть источник света, – огонек не исчез.
Лэнсинг двинулся вперед, стараясь не терять из виду свет и не сбиться с тропы. По мере приближения свет делался ярче, и Лэнсинг мысленно поблагодарил судьбу.
Лес расступился; на поляне в густеющих сумерках Лэнсинг увидел очертания дома. Несколько окон светилось, из трубы вился дымок.
Лэнсингу не терпелось поскорее добраться до дома, он сошел с дорожки и в темноте наткнулся на забор. Осторожно нащупал калитку. Она крепилась к высокому столбу, и, взглянув вверх, Лэнсинг увидел перекладину и висящую на цепях вывеску. Он понял, что это вывеска гостиницы, но в сгустившейся темноте не смог прочесть название.
Глава 6
ПЯТЬ ЧЕЛОВЕК, четверо мужчин и одна женщина, сидели за тяжелым дубовым столом перед ярко горящим камином. Когда Лэнсинг вошел и закрыл за собой дверь, все пятеро повернулись в его сторону. Один из сидевших, невероятно толстый человек, поднялся из-за стола и проковылял через всю комнату навстречу Лэнсингу.
– Мы рады, что вы наконец-то прибыли, профессор Лэнсинг, – сказал он. – Мы уже начали беспокоиться. Кроме вас, только одна гостья еще не добралась. Надеюсь, с ней ничего не случилось.
– Еще кто-то? И вы знали, что я появлюсь?
– О да, я знал, когда вы отправились в путь.
– Не понимаю. Никто не мог знать этого.
– Я здешний хозяин, – сказал толстяк. – Я заправляю этой убогой гостиницей ради комфорта и удобства тех, кому случается путешествовать в наших краях. Прошу вас, сэр, располагайтесь у огня и грейтесь. Генерал, я уверен, уступит вам кресло у камина.
– С величайшим удовольствием, – откликнулся генерал, – я уже слегка поджарился, сидя в таком уютном местечке.
Импозантный мужчина с начальственной внешностью поднялся, и на его мундире блеснули медали.
– Благодарю, сэр, – пробормотал Лэнсинг.
Но прежде чем он уселся в кресло, дверь снова отворилась и в комнату вошла женщина. Хозяин заковылял к двери, чтобы приветствовать ее.
– Мэри Оуэн, – сказал Он. – Вы ведь Мэри Оуэн? Мы так рады, что вы наконец добрались.
– Да, я Мэри Оуэн, – ответила гостья, – и рада, что добралась, наверняка больше, чем вы. Но не могли бы вы сказать, где я нахожусь?
– Конечно, – сказал хозяин. – Вы в гостинице «Кукареку».
– Что за странное название для гостиницы? – произнесла Мэри Оуэн.
– Ничего не могу сказать на этот счет, – откликнулся хозяин. – Я к этому не имею отношения – гостиница называлась так еще до моего появления. Как вы могли заметить, это достаточно старое заведение. Не один благородный путешественник находил здесь приют.
– Но все-таки что это за место? – спросила Мэри. – Я хочу сказать – что за страна? Кто здесь живет, какая это область, как называется государство?
– Об этом я ничего не знаю. Никогда не слышал никаких названий.
– Но чтобы человек не знал, где он живет…
– Мадам, – вступил в разговор одетый во все черное человек, стоявший рядом с генералом, – поистине все происходящее странно. Хозяин не шутит. Нам он сказал то же.
– Располагайтесь, располагайтесь, – засуетился хозяин. – Проходите поближе к огню. Джентльмены, прибывшие давно и согревшиеся, уступят вам и профессору Лэнсингу свои места. И раз уж все в сборе, я займусь ужином.
Он торопливо засеменил на кухню, а Мэри Оуэн присоединилась к стоявшему у камина Лэнсингу.
– Мне показалось, хозяин называл вас профессором? – обратилась она к нему.
– Да, правильно. Хотя, на мой взгляд, зря. Меня редко так называют. Даже мои студенты…
– Но ведь вы действительно профессор?
– Да. Я преподаю в Лэндморском колледже.
– Я никогда не слышала о таком.
– Это небольшой колледж в Новой Англии. Генерал обратился к вновь прибывшим:
– Эти два кресла самые удобные. Садитесь. Мы с пастором нежились в них и так слишком долго
– Спасибо, генерал, – поблагодарила Мэри.
Один из присутствующих, до сих пор не принимавший участия в разговоре, поднялся и мягко коснулся руки Лэнсинга.
– Как вы могли заметить, я не человек. Вы не будете возражать, если я тоже скажу вам «добро пожаловать»?
– Конечно, нет, – начал Лэнсинг и остановился, вытаращив глаза на говорившего. – Вы же…
– Я робот, мистер Лэнсинг. Вам не приходилось до сих пор видеть роботов?
– Нет, никогда.
– Это понятно, нас не так уж и много. И мы есть не во всех мирах. Меня зовут Юргенс.
– Извините, что я не заметил вас раньше. Несмотря на огонь в камине, здесь довольно темно, да и столько всего произошло…
– Прошу прощения, мистер Лэнсинг, вы, случайно, не сумасшедший?
– Думаю, что нет, Юргенс. Никогда об этом не задумывался. А почему вы спрашиваете?
– У меня есть увлечение, – ответил робот. – Я коллекционирую сумасшедших. В моей коллекции есть один очень занятный экземпляр: он думает, что он Бог, стоит ему только напиться.
– Это на меня не распространяется. Пьяный или трезвый, я никогда не считаю себя Богом.
– Ах, но ведь свихнуться можно по-разному. Существуют и другие виды сумасшествия.
– Не сомневаюсь, – ответил Лэнсинг.
Генерал взял на себя труд представить всех присутствующих друг другу:
– Я Эверетт Дарили. Командир семнадцатой бригады. Рядом со мной – пастор Эзра Хатфилд, а леди, сидящая за столом, поэтесса Сандра Карвер. Рядом с мистером Лэнсингом – робот Юргенс. Теперь, когда мы познакомились, я предлагаю сесть и отдать должное прекрасному ликеру на столе. Те, кто пришел раньше, уже успели его оценить.
Лэнсинг сел за стол рядом с Мэри Оуэн. Стол, как он заметил, был из дуба, сработанный искусным ремесленником. На столе стояли три свечи и три бутылки, а также поднос с кружками. Только теперь он мог как следует разглядеть собравшихся в комнате. В дальнем углу за небольшим столиком вольготно устроились четверо игроков в карты, полностью поглощенных игрой. Генерал придвинул к себе кружки и разлил ликер.
– Надеюсь, нам не придется долго ждать ужина, – сказал генерал, – и думаю, он окажется не хуже напитков.
Лэнсингу ликер пришелся весьма кстати. Он налил себе еще немного и уселся поудобнее в кресле.
– Пока мы ждали остальных, – начал генерал, – мы гадали, не смогут ли вновь прибывшие, то есть вы, мисс Оуэн и мистер Лэнсинг, объяснить, где мы находимся. Из того, что вы говорили, мисс Оуэн, ясно, что вы этого не знаете. А вы, мистер Лэнсинг?
– Ни малейшего представления, – ответил Лэнсинг.
– Хозяин утверждает, что и он ничего не знает, – мрачно произнес пастор. – Он говорит, что он всего лишь содержатель гостиницы и что не привык задавать вопросы. Тем более что задавать их здесь некому. Впрочем, я полагаю, что он лжет.
– Не судите слишком поспешно и слишком сурово, – вступила в разговор поэтесса Сандра Карвер. – У него честное и открытое лицо.
– У него лицо свиньи. И он позволяет греховным деяниям совершаться под своей крышей. Эти картежники…
– Что касается греховности, – заметил генерал, – вы все это время пили ликер наравне со мной.
– Это не грех. – Пастор добродетельно поджал губы. – Библия учит нас, что немного вина полезно для организма.
– Ну, приятель, какое же это вино! Такие крепкие напитки не были известны в библейские времена.
– Нам, пожалуй, лучше успокоиться и подумать о том, что нам известно, – сказала Мэри. – Может, тогда мы лучше поймем ситуацию. Нам следует знать, кто мы такие, как попали сюда и что думаем о случившемся.
– Первая разумная мысль, – сообщил собравшимся ' пастор. – Надеюсь, ни у кого нет возражений?
– У меня нет, – ответила Сандра Карвер так тихо, что остальным пришлось напрячь слух, чтобы уловить ее слова. – Я дипломированная поэтесса из Академии Древнейших Афин. Я владею четырнадцатью языками, хотя пишу и пою только на одном – диалекте Древней Галлии, самом выразительном языке в мире. Я не поняла, как я сюда попала. Я была на концерте и слушала новую симфонию в исполнении оркестра из Заокеанских Земель. Никогда в жизни не слышала более выразительной музыки. Она захватила меня. Мне казалось, что музыка уносит душу из бренного тела в иное пространство. А когда я вернулась, и моя плоть, и мой дух оказались в другом месте – сельской местности небывалой красоты. Там была дорожка, я пошла по ней, и вот…
– А год? – спросил пастор. – В каком году это было?
– Я не понимаю вопроса, пастор.
– В каком году это произошло? Как вы измеряете время?
– В шестьдесят восьмом году Третьего Ренессанса.
– Нет-нет. Я не это имею в виду. В каком году Господа нашего?
– О каком господе вы говорите? В теперешние времена так много господ…
– В каком году от Рождества Христова?
– Христова?
– Да, Иисуса Христа.
– Сэр, я никогда не слышала ни об Иисусе, ни о Христе.
Пастора чуть не хватил удар. Его лицо побагровело, он стал расстегивать воротник, будто ему не хватало воздуха, сделал попытку заговорить, но слова не шли с его уст.
– Мне жаль, если я огорчила вас, – сказала поэтесса. – Я сделала это по незнанию. Простите. Я никогда не обижаю людей по доброй воле.
– Ничего, моя дорогая, – вмешался генерал. – Все дело в том, что наш друг пастор – жертва культурного шока. И он может оказаться не единственным. Ситуация, в которой мы все оказались, совершенно невероятна, но по мере развития событий дело приобретает все же некоторую степень достоверности, хотя боюсь, что большинству из нас принять ее будет трудно.
– Вы хотите сказать, – ответил ему Лэнсинг, – что все мы принадлежим к разным культурам и, может быть, даже к разным мирам?
Удивляясь собственным словам, он вспомнил, как несколько часов назад Энди Сполдинг, играя идеей и явно не веря в ее серьезность, болтал об альтернативных мирах. Теперь Лэнсинг пожалел, что многое пропустил мимо ушей.
– Но мы все говорим по-английски, – сказала Мэри Оуэн, – или, по крайней мере, можем говорить. Сколько языков, Сандра, вы знаете?
– Четырнадцать, – ответила поэтесса. – Правда, некоторые из них не очень хорошо.
– Лэнсинг высказал предположение о том, что все мы из разных культур, – сказал генерал. – Я поздравляю вас, сэр, – очень тонкое наблюдение. Может быть, все и не совсем так, как вы говорите, однако, скорее всего, вы весьма близки к истине. Что же касается языка, на котором мы говорим, то можно сделать даже кое-какие предположения. Мы все принадлежим к одной команде и все говорим по-английски. Но ведь возможны и другие команды? Французская команда, итальянская, греческая, испанская – маленькие группы людей, которые могут взаимодействовать, поскольку говорят на одном языке?
– Чистое словоблудие! – вскричал пастор. – Безумие считать и даже предполагать, что то, о чем вы двое говорите, может оказаться правдой. Это противоречит всему, что известно на земле и на небесах!
– Наши знания о земле и небесах, – ответил генерал раздраженно, – всего лишь капля в море. Мы не можем игнорировать факт нашего пребывания здесь, а способ, каким мы сюда доставлены, выходит за пределы всех наших представлений.
– Я думаю, что сказанное мистером Лэнсингом… – начала Мэри. – Лэнсинг, как вас зовут?
– Мое имя Эдвард.
– Спасибо. Я думаю, что предположение Эдварда романтично и даже фантастично. Но если мы хотим понять, где мы и почему мы здесь, нам придется искать совершенно новые пути рассуждений. Я инженер и живу в высшей степени технизированном обществе. Любая теория, выходящая за пределы известного или лишенная солидных научных оснований, действует мне на нервы. У меня нет никаких предположений, с помощью которых можно было бы дать объяснение происходящему. Может быть, кто-то другой имеет необходимую информацию? Как насчет нашего друга робота?
– Я тоже принадлежу к обществу с развитой технологией, – ответил Юргенс, – но и мне не известно…
– Вы обращаетесь к нему? – вскричал пастор. – Вы говорите «робот», и это слово легко срывается с языка, но он всего лишь машина, механическое приспособление.
– Не зарывайтесь, – вмешался генерал. – Я живу в мире, где «механические приспособления» на протяжении многих лет воюют, и воюют профессионально и разумно, а их воображение иногда превосходит человеческое.
– Как ужасно, – прошептала поэтесса.
– Вы, по-моему, хотите сказать, – ответил генерал, – что война ужасна?
– Разве это не так?
– Война – естественная человеческая функция. Человеческой расе присущи агрессивность и тяга к соревнованию. Будь это не так, не было бы стольких войн.
– Но ведь люди страдают. Мучаются. А несбывшиеся надежды?
– К настоящему времени войны по большей части стали игрой, – пояснил генерал. – Именно так смотрели на войну примитивные племена. Индейцы западного континента всегда считали войну игрой. Юноша не считался мужчиной, пока он не убивал своего первого врага. Все, что мужественно и благородно, рождено войной. Да, в прошлом бывало, что чрезмерное рвение приводило к нежелательным последствиям, о которых вы говорите. Теперь же крови проливается немного. Мы играем в войну, как в шахматы.
– Используя роботов, – заметил Юргенс.
– Мы не называем их роботами.
– Может быть, и нет. Механические приспособления. Инструменты, которые, однако, имеют собственное «я» и способность думать.
– Это верно. Они прекрасно сделаны и великолепно обучены. Они помогают нам не только сражаться, но и планировать операции. Мой штаб состоит почти исключительно из них. Во многих случаях даже моя хватка уступает их видению оперативной ситуации.
– И поле боя после сражения усеяно «механическими приспособлениями»?
– Конечно. Мы потом ремонтируем те, которые поддаются восстановлению.
– После ремонта вы снова отправляете их сражаться?
– Ну естественно. Война требует рачительного использования ресурсов.
– Генерал, – сказал Юргенс, – я не думаю, чтобы мне понравилось в вашем мире.
– А что собой представляет ваш мир? Если вам не нравится мой, расскажите нам о своем.
– Наш мир исполнен доброты и покоя. Мы испытываем сострадание к своим людям.
– Это звучит тошнотворно, – сказал генерал. – Своим людям?
– В нашем мире людей осталось мало. Мы заботимся о них.
– Как это ни противно всем моим убеждениям, – заговорил пастор, – я вынужден прийти к заключению, что Эдвард Лэнсинг может быть прав. Похоже, мы все действительно пришли из разных миров. Циничный мир, рассматривающий войну просто как игру…
– Это не простая игра, – прервал его генерал, – иногда она бывает весьма сложной.
– Циничный мир, рассматривающий войну как сложную игру, – продолжал пастор. – Мир поэтов и поэтесс, музыки и академий. Мир, в котором роботы по доброте своей заботятся о людях. И ваш мир, милая леди, в котором женщина может оказаться инженером.
– А что же в этом плохого? – спросила Мэри.
– Женщинам не следует быть инженерами. Они должны быть верными женами, экономными хозяйками и хорошими воспитательницами детей. Это естественная сфера для женщин.
– В моем мире женщины – не только инженеры. Они становятся физиками, врачами, химиками, философами, палеонтологами, геологами, членами правлений корпораций, президентами престижных компаний, юристами и законодателями, главами агентств. Список может быть продолжен без конца.
Из кухни появился деловитый хозяин.
– Освободите стол, – сказал он, – освободите стол для ужина. Надеюсь, он вам понравится.
