Текст книги "С волками жить...(СИ)"

Автор книги: Марьян Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Похоже, нет, – качает головой, как ни в чём не бывало. И у этого совесть отсохла.

– Тогда прекращай разводить демагогию, как могло бы быть, – привыкаю к его седине на висках, но с трудом. Выглядит на жизнь взрослее и сексуальнее на порядок. – Ты же всё равно не надеялся на «долго и счастливо».

– Да я смотрю с тобой ни долго не проживешь, ни счастливо.

– Найди себе другого инкуба. Правда, они почти все вымерли. Как мамонты. Попробуй вампира. Они в постели… – начинаю вспоминать первое, что приходит на ум, затыкаюсь на моменте, когда Вик начинает закатывать рукава, и тут я понимаю, что теперь физически его слабее на порядок, и как же это хорошо прикладывает по самооценке! Бойко читает по глазам и ухмыляется скотски стёбно, но молчит. Молчит, пока стягивает через голову водолазку и расстёгивает джинсы, молчит, прикусив губу, чтобы не сказать всё то, что перемолол у себя в голове за последние три дня, а ему хочется, только вот мне его откровения сейчас будут, как серпом по яйцам. Он всё это знает, поэтому молчит, даже когда укладывается сверху, пережав мои запястья своими руками и заведя мне их за голову, утыкается лицом между подушкой и моей шеей, рычит в неё. Вибрация разносится по всему телу, задевая каждую клетку, и кажется сам вибрирую. Кожа разогревается, словно к ней приложили раскалённый утюг. Дыхание сбивается от тяжести и от близости, всего сразу, и всего слишком много, потому что от переизбытка ощущений увлажняются глаза.

В этот момент Славка неудачно зашёл, и то ли он подумал… то ли не подумал, хотел Вика снять… Я предупреждал, что в обороте волк у меня не красавец, а когда ещё эмоциями не управляет, из него конкретная зверина рвётся… Когда-нибудь видели визжащего оперативника?.. Ка-а-айф… И бегает быстро!

– Не хочешь мне ничего сказать? – колючей щетиной обтирается о подбородок, прижимается губами, лизнув языком.

– Очень хочу, – выдыхаю томно, у него напрягается всё, включая уши.

– И? – глаза поднимает, а они огромные и светятся! И момент такой романтичный, такой подходящий…

– Слезь, Бойко, ты тяжёлый.

– Рррр…

– Тогда хотя бы дверь закрой, а то сейчас Славик вернётся с подмогой… И вообще ты мне весь больничный режим нарушаешь, – дальше мой рот замыкают поцелуем и остаётся только обнять за шею. Я ведь сам виноват, сам первым к нему подошёл: из-за выражения глаз, наверное, ощутив внутреннюю силу.

Вика выдворяют раньше, чем он успевает обсудить то, что так и осталось подвешенным в воздухе, доставляющим дискомфорт, как если этого не произнести в слух, то оно в скором времени поглотит, всосёт как в вакуум, не оставив тебе самого себя.

Мысли без конца выматывают, даже больше, чем старание медперсонала меня вылечить. Даю слово, если в меня ещё раз ткнут иглой или засунут куда-нибудь очередную трубку для обследования даю слово – я плюну на свое желание не засерать карму новыми смертями и начну убивать!

Остаются вопросы, на которые не смогу ответить ни я, ни Вик. Вопросы, возможно, вообще не имеющие ответов, но тем не менее они есть, и хочу знать, какого черта вообще всё так произошло. И даже, где брать ответы, я знаю тоже. Точнее у Кого.

Прикрываясь пледом, плетусь в подвал, сквозняк лютует, и до ломоты ноют кости. Всегда поражался, как этот кадр может быстро базироваться на любой территории, неизменно остаётся лишь желание спрятаться поглубже. Ото всех. А в череде последних событий могу предположить, что ещё и от себя.

Кабинет найти несложно, там всегда перед дверьми стоят двое шкафообразных элементов, мало кто знает, что их угрожающая внешность не более чем ширма, это неудачный эксперимент, который уже не удасться обратить, в глазах големов не зажжётся разум, и весь оставшийся срок они будут чётко выполнять приказы того, кто поддерживает их физиологические процессы в пределах нормы.

Славка никогда не любил людей. Не любил ни как вид, ни как отдельно каждого. Этакий мелкий расист, неспособный перебороть свою неприязнь, потому что она раз за разом подкреплялась новыми жестокими фактами, которые не могло спокойно стерпеть его сердце. Я его не оправдываю и не защищаю, люди слишком эгоистично настроены на счёт нечей, а гному приходится урегулировать каждый конфликт, начальник же, мать его так.

– Ты когда сутулишься – ещё меньше кажешься, – беззлобно подкалываю, он отмахивается и погружается по макушку в завалы бумаг на столе, если бы мог – залез бы под них целиком.

«Изнасилование неча». «Рабовладение». «Убийство». И это только часть сводок, которые не попадут в новости, зато рядом ещё одна: при купании пьяный горожанин едва был не утоплен русалкой… ох, даже вникать не хочу. А Славка хочет. Он постоянно лезет во всё это дерьмо, чтобы не было межрасовой войны. Может он и прав. По своему.

– Не загораживай свет, – просит, когда встаю прямо над ним, слишком близко, чтобы он продолжал меня игнорировать, слишком близко, чтобы наша дружба не стала давить ему на нервы.

– Ты обменял способность видеть в темноте на умение врать? – непривычно сильно вспотели ладони, и хотя нет силы в руках, пока нет, до замаха остаются миллиметры нервов.

– Дантрес, ты же умный, угадай сам направление и двигайся, не сворачивая, – сорвался голос на последней ноте, я словно ждал – отпустил выдержку и лупанул со всей дури ладонями по столу. У него выпал из рук карандаш, и вздрогнули плечи.

– Что, сучья твоя душа, ты подмешал тогда в этот ёбаный виски?! – глаза опасно блеснули, всего на секунду, являя истинный гномий вид: алчность и холодный расчёт. – Что?! – голос прорезался, не получалось взять себя в руки, да я и не пытался, такое чувство, что меня вроде как предали, только вот не болит ничего, выболело и выжжено, но правду знать хочется, хотя бы для себя. – Яд какой? Подавители? Отраву?

– Нет, – поднимался из-за стола он неохотно и отходил подальше тоже, знает мой темперамент, если достану – вмажу без зазрения совести и, видно, есть за что. Убираю руки в карманы, самообманываясь, что это поможет.

– Тогда что? Я же не хотел брать то задание. Я этот Салан кругами обходил, помнишь? А ты мне им два года подряд тыкал. Я в принципе с волками перестал работать, я, сука, только жить начал! А потом… потом как щёлкнуло, сам же за нарядом пришёл. Твоих рук дело?

– Моих. Врать не буду. Только ты по дурости горячку не пори, а выслушай.

– Не могу, – признаюсь честно, всего трясёт, как на исповеди, и уже слушатель состарился, а я ещё не все грехи рассказал! – Славка, я не могу! Плохо мне, понимаешь? Такое чувство, что предали!

– Ты можешь считать, как хочешь, но итог меня устраивает, если для этого требовалось потерять друга, что ж, я переживу.

– Не добивай хоть ты меня, – прошу на полном серьёзе, улыбка бесит самого, Славка бледнее, но продолжает говорить этим сухим прокурорским тоном, который меня вымораживает.

– Не всё всегда будет, как ты хочешь, Дан. Я думал тебя жизнь научила хоть чему-то, а ты так и остался тем озлобленным пугливым мальчишкой, который всего боялся и, чтобы не показывать страх, научился драться. Только лучше от этого не становится никому. Поэтому ты и хотел бросить Бойко, когда надо было драться, боялся сделать хуже, боялся остаться один. Ничего не говори, – я с ядом на языке заткнулся, проглатывая его. – Операция была спланирована лично мной, и руководство не несёт за неё никакой ответственности. И подсудно это всё, но да ладно. Ты действительно отказался тогда, только я заранее подделал заявление и завёл на тебя документы.

– В виски что было?

– Там был приворот.

– То есть, ты не хотел остаться со мной друзьями?..

– Не время для стёба и так паршиво.

– Ты не мог накачать меня зельем, потому что знал, точно знал, что оно для инкубов смертельно. Не мог же, да?!

– Не ори. – он устало растёр виски и выдохнул как-то плаксиво. – У меня выбора не было. К тому моменту ты… как бы тебе объяснить… ты собой уже не был. Я когда увидел первый раз, когда твоим телом демон пользуется, ходит себе по комнате, специально в камеру смотрит, уже тогда понял, что до старости не доживу, а ты тем более. Найти легенды и факты про инкубов было сложно, но нет ничего невозможного. А потом… – Славка впервые мне в глаза посмотрел, я увидел в них боль, отчаяние и сожаление, только не задело это от слова совсем. – Демон тогда лаборанта взял в заложники. Помнишь того, который с тобой… ну… потом ещё он пропал…

– Я понял.

– Он душил его, спокойно так, пока тот корчился от асфиксии, всё смотрел в камеру и пальцем манил, уже конкретно требуя контакта. Условием было твоё обязательное присутствие на этом задании.

– Ты меня подставил. Если бы не Вик, я бы сдох тогда. Из-за моего всплеска все там на той ёбаной поляне поперетрахались! Двоих сожрали! Просто потому, что кровь не успела выжечь яд!

– Ты привыкал к нему малыми дозами. А оборотни чувствуют свою кровь в других. Вик бы тебя не оставил.

– Не говори, что делал ты его на крови Вика. – я просто сполз по стене и закрыл лицо руками. Всё, приехали.

– Мне пришлось. Демон дал наводку, а там дело техники.

– Бойко мог умереть, если бы я не появился в Салане. Ты в курсе? Поэтому, когда демон стал сильнее, волк чувствовал мои раны, а я его?

– Вероятно, да. – Славка не подходил и не хотел убежать, стоял и смотрел сверху вниз, как смирившийся приговорённый к смерти.

– Если бы я явился раньше, чем узнал Виктора, демон просто прикончил бы его, а я бы даже этого не узнал!

– Ты два года принимал инъекции на его крови. Каждый раз было отторжение, твоё тело отвергало Бойко, и не одно оборудование не показало почему.

– Да потому что я его… Это из-за зелья, да?

– Нет. К сожалению, как и сказал Вик, ты, как дебил, влюби… запечатлелся с первого взгляда, даже не успев принять основную порцию, а когда накачался виски уже не понадобилось основное свойство, но были побочные эффекты.

– Ага. Два холма побочных эффектов теперь в Салане. Хочешь покажу, куда цветы носить?

– Нет смысла. Они бы и так умерли.

– Типа, все мы смертны?

– Типа, это были лаборанты, которые испытывали кровь особенных на себе.

– Ты и это подстроил?

– Человеческую глупость нельзя подстроить, они сами своими амбициями себя же убивают. Пресекать это – моя работа. Обходится малыми жертвами за одно оперативное вмешательство. Один выстрел – два дела закрыто.

– Половина инкубов полегло. Это малые жертвы? Нет, я и их не оправдываю, но знаю каково это – быть ими. Не все там были дерьмом.

– Как и волки. И тем не менее. Ты бы причинил больше зла, если бы я не согласился. Демон дал это понять. И Салан был бы первый на очереди. Так ему была нужна одна жертва, а не все без разбора.

– Из-за меня пострадали все. И Вик, и стая, и люди, и ты.

– А я-то почему?..

– Я тебе сейчас нос сломаю…

Редко вру, да и то, если по делу, и в этот раз не соврал, только больно почему-то стало мне. На анализ чужих поступков нет сил, в своей душе бедлам, и не уляжется уже ничего. Чёртов демон всё просчитал сначала. Наверное, это случилось, когда обереги стали сползать. Ждать устал? Или наигрался? Да к чёрту всё, к нему самому.

Как был, в том и выперся на улицу. В пледе, в тапках и тонких пижамных штанах, прямо рожей в реальность и холодный снег. Он кружил над головой огромными пуховыми облаками и все никак не хотел падать на землю. Я бы тоже полетал, но… крылья пропил, нимб заложил в ломбарде, туника на бинты ушла, волк в сугробе… Да ебись оно все конём!

Самый здоровый сугроб облизнул чёрный нос и закрыл глаза, как будто я его не видел. Присыпаный снегом, он сливался с местностью, а в темноте позднего вечера его вообще было трудно разглядеть, если бы не редкое, едва слышное, возмущённое взрыкивание. Стоял и смотрел на него, умиляясь на какой абсурд ещё мы можем пойти ради друг друга. Каких-то пару месяцев назад он боялся войти в город, а сейчас лежал себе, игнорируя гул машин за высоким забором и редких людей на частной территории. Я его очеловечил. Не уверен, что это хорошо и безопасно. Со мной рядом вообще небезопасно.

– Долго будешь там сидеть, снеговик-переросток? Не смеши деда Мороза, не быть тебе снежинкой, – одно за другим из-под снега показались тёмные уши, а затем уже нетерпеливая морда. – Останься у меня на ночь, – к своему стыду произношу это быстро и вслух, – не хочу оставаться один. Можешь постебаться, что бабайка меня не заберёт, я сам – она. – стряхнув с шерсти снег, зверь медленно подходит, бесшумно ступая по снегу огромными лапами и это всегда вызывает трепет. – Надо переставать давать тебе «Растишку», ты уже размером почти с коня, – забираюсь замершими пальцами в густую шерсть на холке, Вик зажмуривает глаза, а я понимаю, что сейчас он обратится, а я не готов с ним разговаривать, и ныть о своей несчастной судьбе не готов тоже. – Таким останься, – прошу на удивление ласково, молчаливый собеседник даже соглашается, хотя и не сразу. – Попугаем медсестер? – мотает патлатой гривой и противно облизывает мне лицо. – Ну тогда будем тебя вычёсывать!

Уже засыпая и чувствуя горячее дыхание на груди, всё же спросил: – Можно ли уволить вожака?.. Правда, что он ответил, уже не услышал.

Вик

– Можно ли уволить вожака? – допытывает в который раз причем так, что особого выбора и не остается.

– Списать!

– А?! – понимает, что говорить надо громче из-за работающих винтов, вскрикивает и дёргается в кресле второго пилота. – Хуясе!

– Сам в шоке! – ржу, и кстати, кайфую от его изумлённо-возмущённой рожи.

– И с каких пор ты водишь вертолёт, Бойко?!

– А теперь моя очередь тебя удивлять, Волков! Начинал пилотировать надземный транспорт, пока ты учился в валенках ходить. Кстати, по документам, меня – нет, как и посёлка Салан в Кемеровской области.

– Последних три дебильных вопроса на сегодня, можно? – осматривает кабину, окончательно приходя в себя, – Скажи, что вертолёт – это свадебный подарок от Центра или ты меня похитил? И куда мы летим? И зачем? А на долго? А ты только летать научился или приземляться тоже? Можно я парашюты пересчитаю…

Смотрю вперёд, кто знал, что мне так понравиться летать? В самолёте исхожусь на гавно: меня шкивает, закладывает уши, бесит отсутствие зелени за иллюминаторами, вся видимость уныло бело-серо-облачная. А здесь никакой тряски, сравнительно небольшая высота, прекрасный пейзаж, ощущение свободного полёта и лёгкая вибрация по телу. Нам с Волковым нужно отдохнуть и кормиться во все места согласно купленным билетам. От перспективы тянуть спички, кто будет сверху, заулыбался навстречу восходящему солнцу.

Заснеженная сияющая белизной тайга и подожжёный просыпающимся светилом край горизонта – это невероятное зрелище. Солнце разит лучами, слепит глаза, щедро обливает позолотой горы и верхушки деревьев, и уже сомневаешься, что зимой сила его уменьшается. Сейчас мы пропадём с радаров, а следящий за нами гномяра точно захочет меня укокошить по-настоящему. А как иначе я проверю, могу ли переместиться с вертушкой в нейтральную зону. Не Таити, конечно, но там намного теплее, чем в Кемерово…

– Тебе вообще можно угодить, чудовище?! – ору на Дана и уже готов перекинуться и за жопу кусать. Мы на этих островах дикарями, и Волков за два месяца загорел, облез, опять загорел, отрастил волосы, они у него аномально быстро растут хорошо, что только на голове, а рыба вконец его остопиздела, а мне ничего – и печёная, и жареная, и сырая. И осьминогов я ему ловил, он потом орал, как резаный и ждал, пока следы с рук сойдут. И морских ежей… тоже не удачный опыт… Про ежей лучше не вспоминать, один в результате оказался у меня в трусах. Зверьков ловил, по вкусу как кроли. Фруктов – море, нам их аборигены к алтарю приносят, а всего-то в полуобороте по окрестностям разок побегал, пометил, чтобы обезьяны не борзели – теперь местное божество. Правда, вырезали меня топорно, будто я не волк, а какая-то чупакабра.

Приволок сегодня роскошную рыбину, длинноносую, килограмм на десять, мужик мой опять недоволен, сидит долбит кокос, которые, кстати, тоже надоели.

– Может… вернёмся в Салан? Там Кирка вот-вот родит. Тройню быстрее на выход отправляют… – в меня летит волосатый орех. Это я потом расскажу, что каникулы реально подошли к концу, и Дана надо везти обратно в Салан не нянькаться с гномооборотнями, а готовиться к первому обороту. Перекинувшись в волка, ловлю пастью орех и, распушив хвост, гарцую к Волкову. А что, мужик во всём охотник! Подумаешь ещё одна пара бермудов в мелкие лоскутки, это я ещё похудел чутка…

Первую ночь, когда мы сюда прилетели, спали мертвым сном. Сначала почти сутки, чтобы набраться сил, потом урывками, чтобы наполнить пустые яйца. Запасы, которые я брал закончились через четыре дня, много тащить не стал, не до того было. Тогда началось знакомство с местной флорой и фауной… Поговорить мы тоже успевали. Волков окончательно признал меня бракованным оборотнем, когда понял, что мне насрать с высокой колокольни на тот факт, что он собирался уничтожить меня и Салан с самого начала. Вся эта история, кстати, дала ответы на кое-какие вопросы, мучившее меня ещё с подросткового возраста. Моё предназначение послужило причиной тому, что я вёл себя в стае обособленно и отчуждённо. Видимо, предчувствие того, что притягиваю магнитом беду в Салан и заставляло постоянно сбегать в тайгу, пропадая на несколько дней. Хотел убежать, но мне не давали, гоняя по заколдованному кругу и всякий раз возвращая в посёлок. Леон прятал глаза, молчали старейшины… выходит знали многое, но не говорили до поры. Насилие Вагнера ослабляло волю и не давало здравомыслию анализировать свою значимость, да и вообще желать жить. Кир тоже стал частью этого дьявольского плана, оставалось только гадать, что же было известно бывшему вожаку. Я помнил, как нахамив Мирославе и прокусив руку Вагнеру, умчался в леса и бродил там, пока не ощутил сумасшедшее желание бежать куда-то в сторону Гурьевска. Надвигалась опасность, стесняло грудь, и зверь внутри готовился к жесточайшей схватке. Я не знал, с чем столкнусь выпрыгнув из кустов… Патлатое пепельноволосое чудо – Дантрес Волков! Тот, кто стал и наваждением, и проклятьем, и величайшей привязанностью, что уж там… то слово, которое до сих пор застревает в горле Дана, то слово, что разносится эхом во время исполнения задушевное подлунной волчьей колыбельной. Они полюбили. С первого взгляда. Надломив страшное проклятье предков у самого основания, потому что нет щита сильнее, чем любовь и безусловная привязанность. Я стал менять Дана, и демона в нём, Волков захотел жить, поэтому перекроил враждебную инкубам природу оборотня и разбудил в нём вожака, в результате возглавившего стаю, которую не просто спас от уничтожения, а ещё и изменил изнутри…

Подхожу голым к Дану, неся орех уже в руке, собственные орехи аж поджимаются от его взгляда.

– Пошли в бунгало? Обезьяны и так красные и зашуганные… – идет на встречу, близко: золотистая кожа просится под ладонь, аметистовые глаза теплеют и манят в них утонуть. Идём быстро… потом быстро бежим, впереди нас векторы наших желаний. В прохладе хижины падаем на мягкие пропитанные нашим запахом циновки, сплетаемся воедино, как две лианы. Тела знают все точки потери контроля друг друга, когда уже не воздух выдыхается со стонами, а всепоглощающий жар, и каждое касание – это микроудар током, когда неважно кто примет, а кто неистово вобъётся, главное – соединиться… слиться… сплавиться. А потом двигаться, двигаться в полубреду, сгорая и возрождаясь.

Губы хватают губы, и это не поцелуи, а погружение, иссушаюшие до хрипоты и онемения языков. Поцелуи не прекращаются, потому что губ мало, и ласки тайфуном вырываются на всю поверхность кожи. Плечи, шея, спина… засосы и укусы, рунами исписывающие лоснящиеся от пота покровы. Дан укладывает меня на живот, а сам ложится сверху, отдаю ему весь контроль, разводя ноги и ощущая, как скользкая от смазки головка члена трётся о мой податливый вход. Насаживаюсь сам, словив лёгкую боль и глухой вскрик Волкова, потом терплю сладчайший укус в шею, а дальше меня уносят на седьмые небеса на заново выращенных крыльях. Дану в любви всё так же сносит крышу, правда, уже без критических последствий для окружающих или… мы просто не знаем, что рождаемость на острове через девять месяцев превысит среднестатистические данные? Сейчас на всём острове есть только двое оглушённых страстью. Нам не слышна иная музыка, кроме симфонии грохота сердец, криков рычания, звона капель пота о циновки… И финальным аккордом сливающиеся в унисон два глубоких стона.

Дан не выходит сразу, продолжая мягкими толчками растирать изнутри, а ладонью выжимать досуха мой член у самой головки, пока невыносимо хочется взвыть и взмолиться отпустить распалённый чувствительный орган, даже укусить… Мой инкуб безжалостно доводит меня до скулежа, до предела, когда уже просто падаю губами в ладонь.

– Хва…тит… чудовище… любимое… – тайфун стихает, обрушиваясь приятной тяжестью на спину и поясницу, теряет крепость в моей заднице, наконец, останавливая это бесконечное соитие. Даже не берусь считать, сколько прошло времени… полчаса забытия, и вразвалку идём к морю; обнимаемся… и целуемся, осторожничая с распухшими губами. Бракованные. Аномальные возлюбленные. Решившие, что двое, это бесконечно много и долго…

====== Часть 20 ======

Дан

Урывками…

– Бойко! – рявкаю на весь остров с такой дури, что уши закладывает, и горло начинает саднить. – Кончай выть! – убираю руки от ушей и искренне стараюсь делать вид, что вон те два горящих под пальмой глаза вовсе не живые. – У тебя очаровательный голос, правда, но кончай пугать местных!

И так вторую ночь. Объяснять в чём дело не желает, хотя и сам знаю, возвращаться не хотел ни один из нас, просто слишком много пожили и понимаем, если все нормализовалось у одного, то на очереди следующий, ну не всем дано жить долго и счастливо, а кому-то вообще не дано жить. Чувствую себя отработанным мусором, который использовали, и теперь без всякой цели валяющийся где-то в куче других бестолковых жизней.

– Тебе же нравилось, как я пою, – подходит голый, я закрываю ладонью глаза, от греха подальше.

– Нравилось? – перебираю быстро картотеку памяти. – Ээ… ну, в принципе, очень красиво, и если не брать во внимание громкость звука, то… довольно необычно. Но может хватит лечить своим голосом аборигенов от запора, а?..

– Это колыбельная.

– Ты хочешь, чтобы я под неё уснул вечным сном?..

– Кто тебе сказал, что ты будешь спать, – всем весом падает сверху, придавив меня к земле, руками сжимает, как тисками, а я в который раз убеждаюсь, что тело моё стало слабее на порядок, и пора бы партнёру об этом сказать.

А ещё, что жопа тоже потеряла «суперспособность» подстраиваться под всех и вся, и её временами надо сильно беречь от перенапряжения.

А ещё, я старше его (только комплексов мне и не хватало!) и до хрена опытнее, а Вику сперматоксикоз мой по-ходу передался.

А ещё, что бриться не так уж плохо и можно иногда это делать.

А ещё… Мысли какие-то… залетел, что ли?.. Да не, скорее всего кокос был просроченный.

В момент, когда прихватив губы Бойко и, сжав их легко зубами, коснулся языком…

– Да ну нет же! – бьюсь головой о песок, Вик даже не рычит, он сразу мех отращивает, просто с ходу, везде!

Звук приближающегося вертолета меня доводит почти до истерики за какие-то пару минут, резко начинает болеть грудина и всё, что за ней. Не успеваю проглотить боль и Виктор это видит, что-то поняв напрягается, а я вот не догоняю, почему меня так скрючило.

– Надо возвращаться, вставай!

Видеть никого не хочу и слышать тоже. Ебучие шмотки сплошь все шерстяные, меня морозит и одновременно бросает в жар, сдираю их с себя и в тряске от холода одеваю обратно. Ледяной воздух тайги лижет воспалённое тело, меня кидает от окна к окну, ломит каждую кость как при сложном переломе, и чувство такое же, по живому. Вот от давления выгибает и ломается сустав, рвутся вены и сухожилия, кровью обливает тело, ненадолго дав тепло, и снова – в холод. Только всё это внутри, и не царапины на теле. Нехорошее предчувствие прокололо сознание, задрав голову с колен Вика, упёрся взглядом в почти полную луну, стыдливо прикрытую густым тёмным облаком.

– Бойко! Это же не…

– Всё будет хорошо, – уверяет меня, но держит за кисти рук, перестраховывается.

– У кого?! – борюсь с желанием выпрыгнуть прямо плашмя в снег, чтобы хоть немного унять зуд, и ещё с желанием врезать. Кому – вариантов не много: два перепуганных агента по форме и в бронижелетах, Славка, делающий вид, что меня не существует, и Вик. Вика бить нельзя – он сдачи даст, а остальные вроде как не виноваты.

Дома лучше не становится, только хуже. Кровь, не иначе Бойко, моя так себя не вела, выжигает все лекарства: и снотворное, и обезболивающее, и даже какой-то лёгкий наркотик. Во рту сушит, но не лезет даже вода. Тело знобит, будто как нарыв созрел внутри, но не может выйти и болит, болит, болит! Каждой клеткой. Меня кидает по постели, тащит по полу. Одеяло, что грело, превращается в удушающий влажный кокон. Я кричу, срываясь на маты, проваливаюсь куда-то в бессознанку, возвращаюсь так же резко и уже не могу определить, который сейчас час. Только Вик остается рядом, немного бледный, уставший, с исцарапанными руками, которые прикрывает длинными рукавами водолазки…

Двое суток ломки. Как в огне. Думал – сдохну. Но нет, видно не мой день, живой, сука!

– Если ты скажешь, что так будет каждое полнолуние… – кивает раньше, чем успеваю договорить. – Это всегда так? – снова кивок, всегда бы был таким послушным! – И у тебя так? Всегда? – пожимает плечами, мол ну да, бывает, смирился уже, а это же реально больно! – Лучше бы ты меня убил, – признаюсь честно и весь мокрый падаю на сырые от пота простыни.

– Я пытаюсь понять, – говорит в своё оправдание, я не весело ухмыляюсь, – почему у тебя не получается оборот? Если бы перекинулся, было бы легче. Я – чистокровка, раньше сбоев не было, но с тобой что-то не так.

– Ты это только сейчас понял? – поднимаю голову, кошусь зло, но больше от усталости, шея не держит, заваливаюсь обратно.

– Я надеялся, что всё будет по правилам.

– Ты, наверное, кусал не тем местом, бессовестный. Или зубы не почистил! Дай мне выпить, – всё, сил больше нет с ним бороться.

– Хорошо, – стебётся совсем недобро и даже копошится в пакете. – Славка тебе виски прислал, будешь? – у меня глаза сами собой открылись.

– Хочешь начать всё сначала?.. – на счёт три, начинаем оба просто по-свински ржать, у Вика даже выпадает из рук злополучная бутылка и разбивается вдребезги.

– На счастье!

Вик

Мирослава зубами изодрала всю нижнюю губу, Леон даже не пытается успокоить, но то, что эти волки уже стопроцентная пара теперь не скрывается. Гном меня только пинками не толкает из коридора. Главное, друга своего не трогает, а меня чуть ли из шкуры… свитера не вытряхивает. Мнительный, какой! Дан слишком спокойный, сидит – стеночку подпирает, чертика из капельницы плетет, а меня колбасит. Знаю: хоть Кирку и кесарят опытнейшие врачи, непредвиденные обстоятельства никто не отменял, а меня не снимали с поста вожака. Неужели, не видно, как я за девчонку волнуюсь?!

– Первая! – произношу непроизвольно громко и счастливо, как будто отец – я, а Славка бледнеет и набрасывается на меня, но так и замирает, схватившись за грудки, растягивая на мне одежду. За дверью раздаётся тонкий детский крик.

– Как… первая? – на ошарашенного гнома очень интересно смотреть, обычно прищуренные глаза сейчас круглые, как блюдца, и синие, как сливы.

– А ты такой вариант не рассматривал? Гномы ж вроде по ювелирному ремеслу?

– Пиздееец! – сзади лезет обниматься Дан. Варейвода брыкается, как норовистый пони.

– Второй точно будет парень!!!

– Не тебе решать! – Мирослава прячет лицо на груди дока, там и улыбка, и слёзы, и…

Второй писк новорожденного на октаву выше, и не у-а-а-а, а натуральное, ва-у-у-уу.

– Кто знает два красивых девчачьих имени? – Славка срывается с катушек и гонится за Дантресом. Им надо немного расслабиться, а то сбрендят от привалившего счастья. В этом отделении рожает только Кира, поэтому им никто не сделает замечания, что топают как стадо бегемотов по коридору. Я осторожно касаюсь сознания испуганных малышек, успокаиваю, беру в стаю.

После третьего… третьей… идём курить втроём. Славик суёт в рот сразу три, по одной за каждую дочь, Дан просто грызёт фильтр и ржёт, я мечтаю, какие шикарные вырастут девчонки, учитывая родословную. Волков дымит теперь в разы меньше, природа оборотней слишком не переносит резких запахов, но эта никотиновая аномалия умудряется. Варейвода считает сколько надо теперь денег на приданое принцессам.

– Кира, кстати, интересуется, какие ты придумал имена.

– Пацанячьи подойдут? – глухо шепчет счастливый отец с влажными глазами.

– Они от этого пол не поменяют! – Дан наконец-то сдаётся, понимая, что перегибает во всех смыслах. – Слав, а давай я тебя поздравлю? Круто, если честно! В следующий раз, родите трёх парней.

Варейвода поднимает дикий взгляд на друга, дуля складывается непроизвольно.

– Лучше с именами помоги. Вик, или им уже по бумагам какие-то положены?

– Вообще-то, да, – подходит Мирра, Леон уже там участвует в процессе, не выдержал дед, рванул нянчить внучек. – Есть предназначенные имена, старейшины их прочли.

– Мне можно их озвучить? Они хоть нормальные? – Славка с надеждой смотрит на любимую тёщу.

– ДАНа-Виктория, ТАисия, РЕСулина, уж извини! – пока гном без сознания, его бережно держит Волков, вынимая изо рта друга окурки по одному, чтобы ненароком не заглотил, хлопает длинными ресницами и улыбается, как умалишённый.

– Викан, ты знал?! Нет, ты знал?! Круто! Я теперь… вроде как крестный?

Жмурюсь в потолок: девочек в Салане давно не рождалось. Хороший знак для стаи – сильные волчицы, молодая кровь. Мирослава смотрит в глаза с благодарностью. А я то тут при чём? Вон, того бледного на лавке и обнимайте, вожак процесс зачатия не корректирует. Что-то меняется, идёт не так. В моё сознание врезается тоскливый вой Леона, лечу на зов, едва не сшибая с ног Мирру. Самая слабенькая Таис не дышит, лежит вялым комочком на руках дока, почему такое происходит с младенцами, известно одному Богу. Хватаю, прижимаю к груди, входя в полуоборот, осторожно творю первое заклинание, я уже не контролирую себя, словно тумблер кто-то включает по необходимости, а потом отключает. На кругленьком тельце проступает тонкая алая вязь, странный рисунок из плетущихся капилляров под кожей. Моя огромная ладонь с ужасными когтями на груди младенца выглядит зловеще, но… легонько ментально толкаю, запуская сердечко, ещё… ещё… Лапой сломаю хрупкие косточки, а силой мысли – не наврежу. Откуда всё это во мне? Рядом на постели белая, несмотря на смуглоту, Кира кормит двоих и молится за третью, на коленях у кровати очухавшийся и мгновенно примчавшийся гном. Малышка сначала судорожно дёргается, раскрывая ротик, потом с бульканьем и всхлипом выдыхает-вдыхает и орёт. Синюшные покровы розовеют, потом багровеют. Кирка рыдает, Славка её обнимает. Я передаю гномяре дочурку и сползаю на пол.