Текст книги "Пеликан"

Автор книги: Мартин Михаэль Дриссен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Тело Андрея покатилось по доскам пола под переднюю скамейку.

Йосип встал на корточки, схватил его за ноги и заботливо вытащил из-под скамейки.

Плохо дело. Грудина раскурочена, на ее месте – одна большая зияющая рана. Глаза Андрей наполовину открыл, он был в сознании, но Йосип сразу понял, что, в отличие от того случая с автобусом, сейчас помощь бесполезна. Он сел на пол и приподнял голову и плечи раненого.

– Спокойно, – сказал Йосип, – я перенесу тебя через горы в хороший госпиталь.

Почти незаметно вагон снова пришел в движение. Йосип поднял глаза и успел увидеть только исчезающий угол навеса. Конечно, люди вышли из вагона на нижней станции, и их с Андреем вес стал решающим: вагон неуверенно спустился в город, будто готовый остановиться, как только приложат хоть малейшее усилие. Но Йосип ничего не делал, он оставался с Андреем на руках на деревянном полу.

Тот открыл губы с причудливым звуком, похожим на громкий поцелуй.

– Как ты? – спросил Йосип, но ответа не расслышал. – Что ты сказал?

– Ничего, – прошептал Андрей.

– Держись, мальчик. Сорняки не гибнут.

Осторожными движениями, будто инвалид, их вагон вошел в разъезд, чтобы уступить место встречному. Сквозь разбитые окна Йосип видел проходящие мимо разбитые окна.

– Они были там? – спросил Андрей.

– Кто?

– Любица и Катарина.

– Надеюсь, я точно не видел.

Андрей скривился, было невозможно понять, то ли ему больно, то ли он улыбается.

– Я… я… старался, – произнес он.

– Знаю. Спокойно, скоро мы будем на месте. Боль?

– Нет, спасибо, ее мне уже… ха-ха… достаточно…

Что это – мужество или отчаяние? По верхушкам деревьев Йосип понял, что они приближаются к нижней станции. Вагон двигался медленно, будто парил. Нужно время, больше времени. Совершенно непонятно, что делать с Андреем, когда они окажутся внизу. Его руки торчали из-под мышек Андрея, по локоть в крови. Он поднял глаза и попытался зафиксировать взгляд хоть на чем-то, но не нашел ничего лучше, чем осколки в полированных рамах. Внезапно у него возникло чувство, будто бы ускользает его собственная жизнь, а не жизнь Андрея.

Они остановились. Другой вагон, наверное, сошел с рельсов или застрял.

Андрей несколько минут не подавал признаков жизни. Йосип осторожно высвободился и встал. Он посмотрел вниз. Выходить здесь неудобно – спуск под ступенькой узкий и крутой.

– Андрей, – деловито сказал он, – мы покидаем поезд. Я тебя вытащу. Как думаешь, справишься?

Андрей вдруг глубоко вздохнул и что-то прошептал; появилось новое вулканическое озеро крови.

– Что? Небо? Нет, до него нам еще далеко. Мы только что вниз спустились. Я открою дверь и вытащу тебя.

Он посадил Андрея на край вагона, а сам встал на щебенку, и порог оказался на уровне его подбородка. Слишком высоко.

– Пойду за помощью, – сказал он. – Постарайся пока не ложиться.

Но Андрей и не пытался. Он сидел, положив большие руки вдоль бедер, болтая огромными стопами, и удивленно смотрел на разоренный дымящийся город. Андрей был таким красным, что походил на клоуна.

Йосип положил руку на ботинок:

– Послушай.

Теперь Андрей смотрел на него нехотя, будто ребенок, которого родители вопросами отрывают от телевизора.

– Я должен тебе кое в чем признаться. Ты меня слышишь, парень?

Андрей чувствовал себя нормально и, несмотря на ту шутку, не ощущал боли, но воспринимал все как-то непривычно: звуки он слышал обрывочно, а то, что видел, выглядело странно, будто был совершенно пьян. Опуская взгляд на широкую струю крови, заливающей брюки, он думал, что, если уж суждено вытечь полностью, хорошо, если это происходит из груди. И он никак не мог понять, что там внизу делает лицо Йосипа Тудмана.

– Я хочу исповедаться, – признался Тудман.

Андрей понимал не все, но считал, что, если тебя пришли навестить в больничной палате, нужно из вежливости проявить интерес. Он до сих пор сожалел, что не запомнил цветы, которые в тот раз принес старик Шмитц.

– Говори, – разрешил он торжественно.

А вдруг он мог стать папой римским – это даже лучше, чем центральный нападающий или герой войны.

Тудман сказал, что ему очень жаль, но Андрей отвлекся, потому что по тропинке поднимались женщины. Три красивые молодые девушки, впереди – крашеная блондинка. Странно, что он раньше их не встречал.

Тудман сказал, что всегда старался делать добро, но человек – существо слабое. Наверное, так и есть, думал Андрей, но какое отношение это имеет ко мне?

– Это был я, Андрей, – услышал он признание Тудмана. – Я все эти годы тебя шантажировал.

Очень забавно, ведь, по его мнению, все было наоборот, но, возможно, он ошибается; так бывает, когда не совсем понял суть фильма, но не хочешь в этом признаться и соглашаешься, что фильм хороший.

– Почему? Почему? – спрашивал Андрей и завороженно смотрел на стайку кроликов, кубарем спускавшихся по склону. Внезапно они замерли в облаке пыли, поднимавшемся над нижней станцией одновременно с большим облаком дыма, и снова заторопились по склону вверх. Он задумался, существуют ли стадионы для кроличьих бегов.

Три женщины оглянулись, туже затянули платки и заторопились наверх. Возможно, одна из них – женщина всей его жизни, подумал он и собрался было помахать или окликнуть, но потом подумал: а вдруг они не желают ничего обо мне знать – я этого не допущу.

– Потому что мне нужны были деньги. Это не оправдание, мне очень жаль, об этом я сожалею больше, чем о чем бы то ни было. – Йосип стал говорить быстрее, заметив, что жизнь уходит из лица Андрея. – Ты этого не заслужил. Ты лучше меня. Я все Яне о тебе рассказал, и она…

– Кто?

– Моя возлюбленная. Женщина из Загреба.

Даму в белой шляпе и нейлоновых чулках Андрей помнил.

– Да, я был хорошим мальчиком, – мечтательно произнес он.

Йосип снял фуражку, взял правую руку Андрея и положил на свою голову:

– Можешь меня простить?

– Я прощаю тебя, – сказал Андрей, – именем Отца, Сына и Святого Духа.

Часть пятая

Фуникулер за несколько минут доставил их на вершину горы. Стодвадцатилетний вагон в превосходном состоянии: досочки скамеек покрыты блестящим лаком, окна вымыты, все шарниры и механизмы блестят. Они поднимались бесшумно, оставляя город все дальше внизу.

Вагоны с томной грациозностью исполнили ритуал: приблизились, отклонились, прошли мимо друг друга и удалились. Их вагоном управляла молодая женщина с белокурыми кудрями.

– Я знаю, о чем ты думаешь, Йосип, – смеялась Яна, кладя свою руку на его. – Не смотри так угрюмо – настали новые времена. Почему женщина не может управлять канатной дорогой?

– Канатной железной дорогой, – поправил он.

– Ну да. Скажи, тебе не жарко? Этот новый пиджак тебе очень идет. Ты в нем похож на немца.

Йосип расстегнул пуговицы и замотал теперь уже совершенно лысой головой:

– На немца? У тебя прямо талант меня злить!

– Эти твои белые усы…

– Немец? Я?

– Да ладно, голубчик, не дуйся. Как тут без возражений и провокаций, я же тебя знаю.

– Завтра, – ответил Йосип. – Завтра исполняется пятнадцать лет, как мы вместе.

Она кокетливо прижала голову к его плечу:

– Да. Такую ты, Йосип, хорошую идею подкинул, когда предложил сюда съездить…

– Тогда не нужно надо мной издеваться.

– Большой и сильный мужчина – неужели не справишься?

– Да, но иногда мне этого не хочется, моя милая. Смотри, мы почти на месте. Ты осилишь прогулку, чтобы полюбоваться видом?

– Да, конечно. Бедро уже почти как новое.

Станция Нероберг напоминала верхнюю станцию его собственного фуникулера, хотя благодаря резным стойкам смотрелась наряднее. Их вагон спокойно и четко остановился в нужном месте.

Они медленно шли вверх по тропинке, Яна держала его под руку, опираясь на элегантную трость. Они сели на парковой скамейке у храмового павильона.

– Висбаден… чудесный город. Я так рада, Йосип, что могу побывать здесь вместе с тобой.

Висбаден большой, даже больше Загреба, но главное – здесь намного красивее. Они видели виноградники, сверкающий Рейн, синюю гряду горного массива Таунус.

– Православная церковь, – вычитала Яна в путеводителе, – с пятью золочеными куполами. Построена по приказу некоего герцога Альбрехта для умерших жены и ребенка… Дело в том, что она была великой княжной из Санкт-Петербурга… Разве не романтично?

Йосип вспомнил, что на горе над его собственным фуникулером тоже когда-то стояла русская православная церковь, на том месте, где позже возвели памятник героям, от которого ничего не осталось, кроме постамента, его теперь используют дельтапланеристы в качестве стартовой площадки.

– До церкви нужно еще немного пройти… Хочешь посмотреть?

Йосип молчал, ему захотелось сунуть руки в карманы пиджака, но те еще были зашиты.

Он припоминал, что у церкви на вершине горы не было колоколен. Ребенком Йосип однажды там бывал – он очень хорошо помнил, как впервые ехал на фуникулере с отцом и страшно влюбился в одну девочку из садика. Ее имени он вспомнить не мог, но у нее были веснушки. Заходил ли он тогда внутрь, Йосип тоже уже позабыл.

– Нет, – решил он, – останусь здесь, с тобой.

Яна убрала путеводитель в сумочку и достала несколько открыток.

– Давай? Смотри, я уже написала адреса и наклеила марки.

На марках красовались черно-желто-красные флажки в честь празднования десятилетия воссоединения Германии.

– Для Марио? Зачем это?

– Почему бы нет, он ведь твой самый старый друг?

– Но не самый лучший. Мы уже много лет не общаемся.

– Ну и что? По-моему, хорошая идея: он увидит, что мы вместе в Висбадене, хоть он нас так ни разу и не пригласил в свой большой дом с жуткими орлами на въезде. Ну же, Йосип, несколько слов и потом наши имена.

Яна нажала на шариковую ручку, которую взяла из гостиничного номера, и Йосип не смог отказаться. Он написал: «Здравствуй, Марио, большой привет из солнечного Висбадена, от Яны тоже, твоей жене и детям. Твой старый друг Йосип».

– Отлично, – похвалила Яна, – а теперь эту.

– Катарине… Мило с твоей стороны.

– Я желаю ей только добра, Йосип, ты это знаешь. Хоть и не люблю ходить в это учреждение. Позволь мне хотя бы передать ей привет.

– Тогда сама и пиши, – буркнул Йосип и вернул ей открытку.

Яна надулась, глубоко вздохнула, но начала писать. Йосип смотрел на белые колонны курзала, где сейчас располагалось казино, и думал об Андрее.

– Вот так, – сказала Яна.

Йосип не стал читать и лишь приписал: «Твой любящий отец».

Когда они подошли к Неробергскому фуникулеру, молодая женщина со светлыми кудрями как раз пополняла резервуар для балласта. Она наклонилась, расставив ноги; на ней были темно-синие штаны, хоть отдаленно напоминавшие форму, чего не скажешь о модной психоделической блузке.

Йосип вежливо поинтересовался, сколько пассажиров ждет внизу.

Вместо ответа она подняла вверх мобильный телефон с двумя большими желтыми цифрами на дисплее.

Йосип посмотрел на стрелку счетчика уровня воды и сказал:

– Уже достаточно.

– Echt? – спросила она и отсоединила шланг. – Ist ja bloss ein Ferienjob fiir mich, so genau weiss ich nicht Bescheid[24]24
  Правда?.. Я ведь тут просто подрабатываю на каникулах, поэтому не очень хорошо знаю, как правильно (нем.).


[Закрыть].

Почти два часа они спали в гостиничном номере, сняв лишь куртки и обувь. Яна проснулась первая и включила светильник над изголовьем.

– Просыпайся! Уже темно! Пора ужинать!

– Я не голоден, – пробормотал Йосип, прижавшись лицом к подушке.

– Сам хотел полупансион. За него заплачено, так что вставай давай!

Но он все еще лежал. Яна тем временем включила весь свет и отодвинула тюль, бросив взгляд на улицу с магазинами. Йосип знал, что на сборы у нее уйдет минимум полчаса.

– Смотри, здесь прямо напротив «Зара»! Видел?

Он не ответил, но этого никто и не ждал. Яна отправилась в ванную, оставив матовую дверь-купе наполовину открытой – до сих пор считала пикантным демонстрировать, как она совершает свой туалет. Интимный знак, который он перестал ценить.

– Эти? – спросила она, показывая затянутую в нейлон ногу. – С новыми лакированными лодочками?

– Роскошно. Очень элегантно, – подтвердил Йосип.

Ничего не ответив, она снова скрылась за матовым стеклом. Он поднялся и сел на краю кровати. Где же ботинки?

С одной стороны, жизнь прошла слишком быстро, с другой – длится очень долго.

Что было бы, если бы он женился на той девочке с веснушками, имя которой даже не мог вспомнить? А если бы не было войны?

Конечно, Яна – любовь всей его жизни, ничто не сможет положить этому конец, сожалеть об этом сейчас было бы бесхарактерно. Ей шестьдесят четыре, и она старая женщина, особенно после операции на бедре, а над ним годы будто не властны, по крайней мере физически. Кроме легкой формы диабета, его ничего не беспокоило, и он чувствовал себя таким же сильным, как лет пятнадцать назад.

«Почему, – размышлял он, – мне всегда приходилось заботиться о других и никто никогда не заботился обо мне? Любица, Димо, Катарина, Яна».

Он вспомнил единственное исключение: война, февраль 1945-го.

_____

Подобного пейзажа они еще никогда не видели. Сюда никто не приходил, и правильно делал: пустынная, неплодородная местность, голая и практически безжизненная. У Модрича была топографическая карта, предлагавшая больше разнообразия, чем то, на что они смотрели изо дня в день: на ней, по крайней мере, хотя бы значились цифры, а овалы линий высоты напоминали другой мир – не тот, по которому они ехали, где все было однообразным и в то же время довольно непроходимым. Если не шел дождь, все было серым, если шел – тоже.

Пейзаж представлял собой лысые скалистые гряды и глубокие, поросшие тернистым кустарником обрывы; чтобы следовать направлению компаса, всякий раз приходилось спускаться с едва преодолимых скал и прокладывать дорогу через пропасть; за спиной осталось четыре бесконечных суточных перехода, и все окончательно выбились из сил.

«Что за родина, – думал Йосип. – И за нее мы воюем? За это я на Бога серчаю».

Немцы захватили всю прибрежную полосу, поэтому единственным их шансом было установить контакт с войсками внутри страны. Шестнадцать человек против превосходящей силы тысяч, непрерывно получавших подкрепление. Пятнадцать человек, если быть точным, потому что один из них, молчаливый мебельщик из Сплита, этим утром прострелил себе голову. Они потеряли полчаса на поиски камней и валунов, чтобы прикрыть тело, но в итоге бросили, чтобы не терять слишком много времени.

– Пусть лежит где лежит, – решил Модрич. – В конце концов, он дезертир. Предатель. Эта пуля могла убить немца.

Они оставили его там. Йосип то и дело оглядывался – над тем местом уже кружили стервятники. Эти птицы информированы даже лучше люфтваффе. Модрич командовал отрядом, поэтому Йосип слушался, но мысль о том, что не просто так человек лишил себя жизни, еще долго не выходила у него из головы. В чем причина? Может, она вовсе не связана с войной? Война заставляет забыть, что для отчаяния существуют и другие причины.

Еще его беспокоила подошва левого сапога, которая начала отходить. Если в такой ситуации приходит в негодность обувь, ты пропал. С невероятным усилием им удавалось сохранять равновесие на узких скальных выступах, почти не имея возможности опереться, и пробираться по ним километрами, чтобы приблизиться к цели лишь на несколько сотен метров. Йосипа охватывала паника при мысли, что он не осилит этот переход, станет обузой для остальных, не выполнит свой долг.

Подошва еще держалась, а тело уже нет. Понял он это, когда нужно было спуститься с горной гряды, чтобы уйти из зоны видимости немецких самолетов-разведчиков, а после он уже был не в состоянии взбираться наверх. Видя над собой десять метров колючих кустов и десять метров отвесной скалы, он понимал одно: ему не справиться. Шея вдруг распухла, столь же неожиданно и необъяснимо, как член в детстве, когда с ним случилась первая эрекция, и столь же пугающе; он расстегнул рубашку, пытаясь освободить место для кома на шее, вздувшегося, будто переполненный горловой мешок пеликана. Ужасно хотелось пить, но он не мог глотать. Руки и ноги не слушались.

Марио, который был уже наверху, остановился и крикнул:

– Быстрее, Йосип! Они улетели!

Но он не мог. Марио поставил рюкзак с ружьем и полез вниз. Командир тоже вернулся и что-то кричал им.

– Давай же, – задыхался Марио, поднимая его на ноги.

Йосип закашлялся и снова осел. Довольно быстро пришло понимание, что он больше не солдат, а пациент. А Марио не смирился и запаниковал.

– Черт возьми, – кричал он, – вставай, вставай!

«Плакать ему не идет так же, как смеяться. Боится, что придется идти дальше без меня», – подумал Йосип и попытался еще раз.

Происходило своеобразное растянутое действие: Йосип один в кустах, и лишь пустое небо над головой, потом Марио, который снова вернулся, Модрич, отзывающий его, затем снова ничего, кроме кустов и удаляющегося крика, в котором неизменно узнавался голос Марио, и наконец Марио и четверо других мужчин поднимают его и затаскивают наверх.

Они несли его в чехле для палатки по горному выступу, настолько узкому, что приходилось приседать, чтобы хоть как-то опереться, а его на спине тянуть по скалам, как санки по бесснежной равнине; было ужасно больно, и Йосип совершенно потерял контроль, безоблачное небо не давало взгляду зацепиться – мелькали лишь четыре темно-коричневых угла парусины, в которой он лежал, как в колыбели, и чувствовал стыд: они должны были бросить его там, а он – поступить как тот мебельщик из Сплита – убрать себя с их пути; теперь отряд жертвовал ради него силами и временем.

Марио понял, что он не может глотать, но каждый раз появлялся и лил воду из мятой полевой фляги ему на лицо, чтобы хоть немного охладить; чуть теплая, ценная вода. Йосипу Марио казался ангелом с каштановыми кудрями и большими небесными глазами, который появлялся и исчезал, но всегда был рядом.

«Оставьте меня здесь, – думал Йосип, – хоть немцев порадуете».

Но говорить он уже не мог, да и, очевидно, было принято решение непременно его спасти.

Когда на пустом небе появилась вечерняя звезда, они оказались в каком-то месте, где нашлось что-то кроме скал и кустарников – остатки сарая и овчарни в виде бетонных плит фундамента, частично обугленных балок и досок и, что особенно важно, разбросанные профили, из которых его товарищи быстро соорудили убежище. Теперь он отдыхал в ямке на лежанке из спальных мешков и впервые за несколько недель видел крышу над головой.

Пришедший навестить больного командир снял фуражку, чтобы удариться головой о низкую крышу из профилей.

– Как ты, Тудман? – справился он.

Йосип не мог говорить, но широко раскрытыми глазами и двумя пальцами энергично подавал сигналы, напоминавшие повторяющиеся горизонтальные взмахи крестного знамения, давая понять, что дела плохи и его нужно оставить здесь.

– Забудь, Тудман, – возразил Модрич. – Встанешь и будешь воевать. Так легко ты от нас не отделаешься.

Модрич не был человеком мягким, и Йосип прекрасно понимал, что командир оставил бы его там, если бы Марио не вступился.

– Знаешь, что это? – спросил он, подняв вверх измазанную книжицу. – «Полевой госпиталь». Нашли в обугленной немецкой скорой, которую мы изрешетили над Госпичем, помнишь?

Йосип уронил руку на влажный спальный мешок и почувствовал себя человеком, который получил пожизненное, а теперь ожидал, не дадут ли еще три максимальных срока.

– Я не медик, – признался командир. – Я есть – или был – инженер, как ты, вероятно, знаешь. Но, судя по симптомам, у тебя дифтерия. А это, – продолжил он, показывая картонную коробку, – уколы для инъекций с пенициллином. Чудесное американское средство.

Болезнь длилась не более двух недель, но Йосипу казалось, что он несколько долгих лет провалялся под низкой крышей из профилей, которая утром раскалялась на солнце и с которой ровными тонкими струйками стекала вода, когда шел дождь. Долго, очень долго он не делал ничего – только лежал и страдал, а товарищи обеспечивали его всем необходимым.

Марио был вездесущим и вел себя порой отстраненно, как заправская медсестра, чтобы друг не так смущался. Йосип был ему за это очень признателен.

А особенно за то, что Марио продолжал рассказывать непристойные истории, по-прежнему видя в Йосипе мужчину или веря, что скоро тот перестанет быть зловонной развалиной с кровоизлиянием в глазах.

– Любица и ее сестра – вот кто нам нужен. Это самые сладкие цыпочки во всем городе. Если только мы не завоюем Берлин и я не заполучу Еву Браун, женюсь на Любице, а ты на ее сестре. Что скажешь?

– Ладно, договорились, – согласился Йосип, когда Марио воткнул шприц в его бедро. – Тебе Любица, а мне ее сестра.

У него была высокая температура, и он вспомнил, как впервые влюбился. Это было задолго до той первой волнующей эрекции, потому что тогда он еще ходил в детский сад. И впервые поднялся на фуникулере. Она была со своими родителями – австрийцами на дипломатической службе. Они приехали всего на лето, объяснила ему мама, и поэтому девочка с веснушками ходит с ним в один садик, хотя и говорит только по-немецки. В его глазах она стала еще желаннее. Девочка, живущая так далеко, обязана быть совершенно необыкновенной, думал он. Йосип решил, что она его большая любовь, и придумал план, чтобы ее завоевать.

Ему повезло, потому что на скамейке фуникулера нашелся рекламный буклете белоснежными пароходами, пляжами и пальмами. Он незаметно спрятал его под рубашкой.

Когда их родители исчезли в темной церкви, куда детям совсем не хотелось, он позвал ее за простенок, пообещав показать что-то очень красивое.

– Что это? Что это? – спрашивала она, сияя.

Уже первые фотографии вызвали у нее восторженные возгласы, и Йосип проявил мужество, переворачивая одну страницу за другой. Когда дойдет до цветного снимка корабля с красными трубами, который на своих суденышках оплывали ликующие туземцы, он сделает ей предложение руки и сердца.

Почему этого не произошло, он уже не помнил.

Когда приближались немецкие самолеты-разведчики, товарищи Йосипа тоже прятались под крышей из профиля, плотно окружив его, и эти моменты казались ему самыми счастливыми в жизни. Он боялся, был благодарен и с трудом верил, что все они еще рядом и не бросили его умирать.

После того случая в горах его жизнь стала намного более ценной, потому что товарищи многим пожертвовали ради его спасения. Он чувствовал себя обязанным и вызывался на самые опасные задания. Но они и слышать не хотели, как и их командир, неуклонно державший Йосипа в лагере или на второй линии, – он стал своего рода талисманом кампании. Прошли месяцы, и это ощущение притупилось как у него, так и у остальных, и вот он уже снова чувствовал себя таким же малопримечательным, как раньше, и надеялся просто выжить. Так и произошло, благодаря тому, что ручная граната, которую он в последний день войны бросил сквозь амбразуру немецкого бункера и которую сразу же выбросили обратно, осталась лежать у его ног не разорвавшись.

Когда Яна вышла из ванной, он все еще сидел на краю кровати.

Эрика – так звали ту девочку.

– Что случилось? – забеспокоилась Яна.

– Не могу найти ботинки, – ответил он немного отстраненно.

– Не рассказывай мне сказки, Йосип, – запротестовала она. – Я тебя знаю. Тебе опять немного взгрустнулось, вот что. Ты снова думаешь о ней?

В такие моменты Яна предполагала, что он думал о своей покойной жене.

– Да, – согласился он печально. Может, это достойная порицания ложь, зато самый простой обходной маневр.

Вскоре Эрика со своими родителями вернулась в Вену, и он больше никогда ее не видел.

Яна провела рукой по его лысой голове и сказала:

– Ах, мой милый, не нужно. Все к лучшему. Ей было трудно справляться с жизнью. Теперь у тебя есть я. А я навсегда останусь с тобой.

– Nur einen Kaffee für mich, bitte[25]25
  Только кофе, пожалуйста (нем.).


[Закрыть], – заказал он после ужина.

– Йосип… Ты уверен? А сливовица после десерта?

– Если я говорю, что чего-то хочу, это не обсуждается, – отрезал он.

«Такие заказы, дорогуша, точно не включены в полупансион», – подумал Йосип.

Яна робко опустила глаза, и он не без удовлетворения заметил изумленный и полный уважения взгляд молодой официантки, забиравшей меню.

Яна протянула ему руки. Он не смог поступить иначе и положил свои руки на ее ладони.

Ему никогда не удавалось прочитать ее взгляд, все эти годы он обращал внимание на ее лицо вообще, на ее тело, конечно, на ее запах и стиль. У Яны были умиротворяющие красивые глаза, в них отсутствовала угроза, как у Любицы, которая всегда следила за ним глазами врага. Взгляд Яны был скорее принимающий, ощупывающий, выжидающий, даже ее драматичный макияж не мог этого изменить. Но сейчас она смотрела пристально, вжав большие пальцы в его кисти, будто желая придать больший вес словам, которые собиралась произнести. Йосип надеялся, что она не станет сильно волноваться. Он будет слушать, он, конечно, должен выслушать, что она хочет сказать, но не ожидал услышать ничего, что сделало бы его счастливее, для этого она слишком долго была его возлюбленной. Она его союзник, и у нее есть право голоса, но ему следует быть начеку.

– Йосип, – прошептала она.

Внезапно на него нахлынуло волнение, которого он не мог унять. «Я ей благодарен, – осознал он, – боже мой, я ей благодарен. Что бы со мной стало без нее!» Он вдруг понял, что по-своему она все эти годы тоже заботилась о нем с такой любовью, что это с лихвой перевешивало все долги, что он за нее отдал, и усилия, приложенные им, чтобы поддерживать уровень жизни, к которому она стремилась. Не стоит малодушничать. Малодушничать вообще никогда нельзя.

– Спасибо тебе, Яна, дорогая моя, – начал он, вжав большие пальцы в мягкие подушечки ее рук. – Я благодарю тебя за все. Я должен был сказать это тебе намного раньше… Я от всего сердца благодарю тебя за любовь, которую ты мне подарила.

– Но, Йосип… – растерянно улыбнулась Яна. – Я как раз хотела тебе сказать… что бесконечно тебя люблю. Ты – мужчина всей моей жизни. Единственный. Я собиралась сказать… что уважаю тебя больше, чем ты можешь вообразить. И это никогда, никогда не изменится.

– И все это благодаря письму с номером, – сказал Йосип, которому показалось, что он зашел чересчур далеко.

– Да. Так бывает. А теперь мы вместе ужинаем за границей.

Он взял ее правую руку и поднес к губам – галантный способ выйти из положения.

– Мы вместе, и мы останемся вместе, – подытожил он, чтобы завершить эмоциональный разговор, когда принесли кофе, и говорил он серьезно.

Йосип не собирался жениться на ней, потому что деньги на его накопительном счете целиком предназначались Катарине, но он собирался так или иначе признать ее своей спутницей жизни, ведь после стольких лет не стоило держать ее в качестве любовницы, тем более что он теперь вдовец. Нужно как следует все обдумать.

Яна сияла, она была невероятно счастлива и растрогана. Правда, через секунду от нее стоило ждать подвоха. Яна никогда не умела остановиться на хорошей ноте. В этом она мастер.

– Знаешь, чего бы мне сейчас хотелось? – спросила она.

Знаменитое казино Висбадена. Именно здесь великий русский писатель Достоевский проигрался в пух и прах и, как было известно Йосипу, написал об этом бессмертный роман, который он хоть и не читал, но уверился в представлении о том, что лотереи и азартные игры – проклятие человечества.

Ведь как могут деньги, выманенные у бедных и отчаявшихся людей, привести к чему-то хорошему, учитывая, что потом, и то лишь отчасти, они снова окажутся у одного из них, но зато за счет всех остальных? Преклонение перед судьбой. Если бы все могли прожить, зарабатывая своими руками, рассуждал Йосип, этого бы не потребовалось, как не требуются церкви или короли. Удивительно, почему Тито не отменил государственную лотерею.

Йосип на собственной шкуре ощутил, на что способен человек с игровой зависимостью, – мужчина, шантажировавший его долгие годы, тоже оправдывал свое преступление походами в казино.

Спустя годы он однажды рассказал Яне об этой афере и немного удивился, что ей этот рассказ показался увлекательным. Она даже попросила фотографии, на которых шантажист запечатлел их свидания на фуникулере, но их Йосип давным-давно сжег.

– Знаешь, – вспомнила она, – мне кажется, я тогда видела этого мужчину!

– Правда? – недоверчиво спросил Йосип. – Как он выглядел?

– Ну, я уже не помню, я ведь была занята кое-чем другим… Но он был довольно высокий.

– А еще?

– На нем была соломенная шляпа.

– Соломенная шляпа. Почему же ты ничего не сказала?

– Ах, – засмеялась Яна, – я подумала, что он просто подглядывает. Мне это, кстати, показалось очень волнующим…

Не то чтобы после стольких лет он еще имел какие-то претензии к тому мужчине. Изверг исчез из его жизни навсегда. Йосип больше не испытывал ненависти. Так уж вышло, что люди плохо друг с другом поступают, соблазниться может любой. Андрей был молод и потому умер практически невинным, но даже он делал ставки на собачьих бегах и искал быстрый и легкий путь к обогащению, воруя деньги из доверенной ему почты. При ближайшем рассмотрении – грешок юности, а он, Йосип, виноват намного больше, шантажируя его этим так долго.

Йосип поступил несправедливо, пусть и не со злым умыслом, но это не оправдание – дошло до дела, и он тоже дал слабину.

Андрей же, когда фуникулер находился под обстрелом, пожертвовал собственной жизнью, чтобы спасти других, в том числе его жену и ребенка, а Йосип вообще ничего не сделал – просто пережил войну благодаря Марио и другим своим товарищам.

Может, пришло время стать мягче. Он не лучше остальных. Почему бы иногда не уступать Яне, вместо того чтобы вечно стоять на своем.

Человеку очень даже свойственно периодически соглашаться. Быть может, даже у коррупции и кумовства есть хорошие стороны, коль они придают несправедливости человеческого существования несколько более человечное лицо. Очень даже симпатично со стороны Наполеона сделать своих ничтожных братьев королями. Немцы не знали коррупции и принесли человечеству только горе.

Почему бы не сходить с Яной в казино, если ей так хочется?

Готовность поступиться своими принципами могла просто-напросто означать, что как человек он перешел на новый этап развития.

Йосип решил купить себе и Яне фишек на сто евро. По его подсчетам, примерно столько стоила сейчас купюра в пятьдесят фунтов. Когда фишки закончатся, игра прекратится.

Курзал выглядел как белый храм с классическими колоннами и казался слишком роскошным, чтобы просто взять и войти внутрь.

Йосип заплатил в гардеробе, заплатил в кассе за фишки, заплатил за два бокала шампанского.

Яна смотрела во все глаза и от волнения едва дышала. Очевидно, это кульминация ее жизни, думал Йосип, тоже пытаясь совладать с собой. Зал был гигантский, с темными панелями и огромными люстрами, а в центре стояло шесть, или восемь, или десять столов с рулетками, светящихся, как зеленые тропические острова. Он позволил Яне выбрать, где играть, и не удивился, когда она направилась к столу с самым симпатичным крупье.