Текст книги "Пеликан"

Автор книги: Мартин Михаэль Дриссен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Пеликан

Тот, кто умирает, умирает тем, кем он был[1]1
  Пер. с фр. А. Тетеревниковой.


[Закрыть].

Антуан де Сент-Экзюпери. Военный летчик

Часть первая

Маленький городок на побережье Адриатики некогда был частью Османской империи, затем империи Габсбургов, теперь же он в составе Югославии. Перемены обходили это местечко стороной, и довелись почтальону Андрею совершать свой привычный круг столетием ранее, он застал бы почти в точности такой же город. Ветхие дома заменили другими, но в том же стиле, и лишь на серых склонах высились новые районы с бетонными многоэтажками, которые, правда, не попадали в участок Андрея, разносившего почту в старой части города – хитросплетении улочек, спускавшихся вниз к портовому бульвару, крайне любопытному с точки зрения градостроительства благодаря заложенной в послевоенные годы Народной площади и бывшей резиденции эрцгерцога.

Бульвар украшала длинная вереница пальм, некогда высаженных в честь визита Тито. Массового туризма здесь не было, поэтому пешеходная зона теряла всякий смысл – все давным-давно парковались как хотели.

Живописный рыбацкий порт и голубая береговая линия к северу и югу от бухты радовали глаз; городок мог похвастаться фуникулером и весьма примечательным музеем часов. Несмотря на очевидные достоинства, этот забытый богом уголок находился на задворках европейской истории. Здесь не происходило ровным счетом ничего, город производил на свет и хоронил целые поколения своих детей, так и не снискавших мировой славы.

Быть может, эти мнимые прелести и стали для городка роковыми: симпатичный, но слишком уж тесный и недостаточно красивый, он уступал Задару и Дубровнику. Путеводители вот уже почти столетие восхваляли местные красоты, но городок так и не обрел настоящей популярности. Промышленности и торговли по большому счету там тоже не было, для нужд сельского хозяйства побережье оказалось малопригодным.

В юности Андрей играл в основном составе футбольной сборной, сначала нападающим, потом вратарем.

Помимо музея часов, особый шик городу придавали пеликаны. Они прилетали сюда каждый год и оккупировали бульвар. Появление этих невероятных розовых существ всякий раз будоражило суеверное воображение. Несколько месяцев они отъедались, а потом возвращались в Африку.

Все дома в городке были с высокими потолками, окна прятались за ставнями из твердых пород дерева и с частыми ламелями, а приоткрывались лишь в часы вечерней и утренней прохлады. Лестницы, как нарочно, узкие и душные, как будто строители не предполагали, что жильцам нужно ходить туда-сюда, – так что люди предпочитали оставаться дома. Электропроводка представляла собой хаос из не изолированных должным образом проводов, к тому же была такой древней, что горожане предпочитали не трогать этот атавизм, напоминавший доисторическое корневище. Водопровод и канализация пребывали не в лучшем состоянии.

Еще здесь был стадион для собачьих бегов, расположенный на труднодоступном пыльном пустыре к востоку от соляных бассейнов.

Строительством фуникулера в 1892 году руководил инженер, спроектировавший знаменитую Неробергскую канатную железную дорогу в Висбадене. Благодаря этому чуду инженерной мысли трехсотметровое расстояние между станцией у подножия холма и православной церковью на его вершине можно было покорить без двигателя – используя запатентованный принцип водяного балласта, тянувшего вверх второй вагон за счет добавленной массы первого. Резервуар пополнялся из горного водохранилища, так что дорога работала практически без затрат. Проблема была только в том, что народное достояние, некогда весьма популярное, теперь оказалось никому не нужным.

И лишь один человек изо дня в день поднимался к памятнику героям войны времен социализма, установленному на месте разрушенной базилики. Это был Йосип Тудман – машинист и кондуктор фуникулера, коротавший здесь свой обеденный перерыв.

Обычно он обслуживал фуникулер в одиночку – со станции по крутой тропинке поднимался на самый верх, пополнял бак ожидающего там вагона водой, затем спускался и занимал место в окошке кассы. Поначалу служебными инструкциями не пренебрегали и в каждом из вагонов находилось по машинисту, но теперь пустой вагон следовал вовсе без персонала.

От нижней станции до дома Йосипа рукой подать, так что он мог спокойно обедать в семейном кругу, но его брак не сложился, и поэтому он запирал кассу, поднимал себя наверх в одном из вагонов красного дерева и целый час наслаждался одиночеством.

Йосип и сам был одним из национальных героев. Фигуры больше натуральной величины со штыками наголо в бронзовом порыве стремились сорваться с постамента, куда присел пообедать машинист фуникулера. Ветеран войны, награжденный орденом Югославской народной армии, Йосип получил эту работу за былые заслуги.

Он сидел на серой вершине холма, жевал салями, смотрел на спокойное море, город внизу и прямые рельсы фуникулера и вообще ни о чем не думал. Это состояние Йосип любил больше всего, ведь когда его посещали мысли, это были сплошные переживания. Переживания о ребенке и о том, на какое еще злодеяние способна женщина, родившая ему дочь. Но если ничего не происходит, то и неприятностей нет. Он снял фуражку и прислонился к бронзовому сапогу героя.

Ровно в два часа Йосип заполнял резервуар вагона, запускал дорогу и ехал вниз, чтобы снова занять место за кассой. Иногда он спускался по склону пешком, и тогда получалось сэкономить на очередном подъеме. У него была лицензия на продажу билетов государственной лотереи, а перед киоском стояла проволочная вертушка с газетами и журналами – заработать на этом не получалось, но и затраты не требовались. Единственным, кто проявлял интерес не только к местной газете, был почтальон Андрей: раз в неделю он покупал лотерейный билет, а еще все издания с цветными фотографиями на обложке, желательно принцессы Дианы.

Андрей был очень высокого роста, но в бытность вратарем не смог извлечь из этого пользу, оказавшись нерасторопным и не особо спортивным. Сам он считал такое выдающееся телосложение достоинством, но потом понял, что над его ростом, огромным носом и исполинским размером обуви окружающие скорее смеялись. Этого он человечеству так и не простил.

Около пяти часов в день у Андрея уходило на то, чтобы рассортировать почту и разнести ее по адресам; доставкой он любил заниматься не прохладным утром, а в полдень. В обед почти все спали, закрыв ставни, и он становился единственным владыкой империи, не считая нескольких котов. Почтальон ездил на высоком велосипеде с двойной рамой, корзиной для посылок впереди и двумя прорезиненными сумками сзади. Несмотря на весьма скромный почтовый оборот, Андрей мнил себя человеком, на котором замыкаются все пути, связывающие их городок с внешним миром. Он толкал свой тяжелый велосипед с полупустыми сумками по самым крутым переулкам, приподнимал его на ступенях, а в конце пути мчал вниз по асфальтированной улице Миклоша Зриньи в порт, прямо к своему дому. Только тогда он снимал черную фуражку и пристегивал велосипед – собственность почты – к оконной решетке своей квартирки на цокольном этаже.

Вскрывать письма он начал еще в ранние годы службы. Ему нравилось воображать, что маршал Тито наградит его за бдительность и предотвращенный капиталистический заговор. Конверты Андрей осторожно держал над паром, изучал содержимое и снова аккуратно заклеивал, положив на ламинированную столешницу. Ничего примечательного он так и не обнаружил, однако четкость собственных действий приносила ему чувство глубокого удовлетворения. Правда, Тито давно умер, принцесса Монако тоже, и мир уже никогда не будет прежним.

Андрей отправился на пляж в надежде найти новую даму сердца. Ясный сентябрьский день вселял оптимизм. Иностранка – вот кого он искал, с местными шансы равны нулю. На нем были плавки и рубашка с короткими рукавами, застегнутая только наполовину. Андрей надел солнечные очки, однажды забытые кем то на бульварной скамейке, но они были ужасно темные и исцарапанные, поэтому видел он не много. На мгновение ему показалось, что мечте суждено сбыться. На камнях у моря перед гостиницей «Эспланада» загорала девушка. Совсем одна. Она была в бикини и лежала на спине, согнув в колене белую ногу.

Андрей приближался к ней медленно, хотя бы потому, что сквозь солнечные очки почти ничего не видел. Время от времени он наклонялся и делал вид, что ищет ракушки.

Если девушка и заметила его, то не подала виду. Ноги она широко раскинула, так что, подойдя ближе и сняв очки, он заметил под тканью плавок изгиб ее женских прелестей. Пока нельзя было понять, насколько девушка симпатичная и можно ли рассчитывать на совместное будущее, но попытаться стоило.

– Добрый день, – начал он. – Я Андрей.

Она не ответила. На покрывале рядом с ней лежали ключи от гостиничного номера на огромном брелоке в виде латунного шара и тюбик солнцезащитного крема.

– Могу я угостить тебя мороженым? В «Эспланаде» отличные сорбеты.

Если дама американка, на что Андрей очень надеялся, то она его не поймет. Но девушка ответила на чистом хорватском:

– С удовольствием. Мне лимонное.

Когда он вернулся, девушка уже сидела, и Андрей обратил внимание на ее грудь, наличие которой вызывало сомнение, пока она лежала на спине. У нее были очень маленькие груди, довольно широко расставленные, как и ее глаза. Она съела все мороженое, то и дело поглядывая на ухажера. Невероятно интимно.

– Может, еще по одному? – сказала она.

– А давай! – воскликнул Андрей, почти ликуя, и побежал вверх по деревянным ступеням в «Эспланаду» к прилавку с мороженым.

Родство душ, не иначе. Через полчаса он уже рассказал ей о себе все, а она поведала, что ее любимый цвет – фиолетовый.

– Невероятная удача, что мы встретились, – сказал Андрей. – А я ведь мог быть на службе, и тогда бы мы разминулись.

– А чем ты занимаешься? – спросила она.

– Позже расскажу, – улыбнулся он немного загадочно и по-верблюжьи ловко поднялся.

Когда он вернулся с новой порцией сорбета, она сидела на песке в облаке сигаретного дыма. Андрей рассердился – ему не нравилось, когда женщины курят, тем более на улице. Надо будет позже обсудить. Но то, что он увидел потом, затмило все. Перед девушкой лежал вынесенный на берег осьминог, и она завязывала ему щупальца.

– Так нельзя! – ужаснулся он.

– Разве? – процедила девица с сигаретой в зубах. – Это еще почему? Только посмотри на это отвратительное, мерзкое существо. – Она потянула беспомощно извивающиеся щупальца за кончики.

– Отпусти немедленно! – возмутился Андрей.

– Тебе что, неприятно? – съязвила она и затушила об осьминога шипящий окурок.

– Ты жестокая!

– А ты слюнтяй.

Андрей отвернулся, а потом услышал, как плюхнулся в море выброшенный моллюск.

Три недели он был сам не свой, все валилось из рук. Если мир так плох, рассуждал он, ставя на плиту чайник со свистком, то нет ни одной причины быть идеальным. Божественной Грейс больше нет. Диана, конечно, тоже красотка, но ей не хватает благородства, а Софи Лорен и вовсе не в его вкусе.

Из сегодняшней почты он извлек и вскрыл только один конверт. Андрей сразу понял, что письмо интересное, когда увидел номер.

Номера обычно ставили на письмах с объявлениями о знакомстве: мужчина ищет женщину или женщина ищет мужчину. Такова человеческая природа.

Почерк на конверте Андрей узнал сразу. Хочешь сохранить анонимность, думал он, пиши печатными буквами. Какой же идиот этот Йосип Тудман! Его почерк почтальон прекрасно знал, потому что каждую неделю привозил журналы и уезжал с квитанцией. Интересно, что задумал Йосип Тудман.

Оказалось, что письмо было адресовано некой даме в Загребе, желающей познакомиться с «заботливым, приятным господином, возраст значения не имеет». Йосип предлагал первое свидание на своем фуникулере или, если будет удобнее, в каком-нибудь загребском кафе. Письмо было составлено по всей форме, но несколько коряво; он, Андрей, справился бы куда лучше. Свой адрес Тудман не дал – и правильно сделал, с такой-то ревнивой женой, зато указал телефон станции фуникулера – а вот это уже умнó.

Это нужно сфотографировать. Андрей положил письмо на полосу солнечного света, падавшего на стол сквозь жалюзи низкого окна, и достал свой кодак. Он выставил то же фокусное расстояние, на каком снимал бабочек на цветах, ставших потом сюжетом для открыток. Для большей выдержки он взял штатив. Проявлять Андрей не умел, хотя его полуподвальную комнату можно было полностью изолировать от света. В ателье эту пленку тоже не сдашь – старый Шмитц когда-то печатал снимки бабочек и теперь тщательно изучал каждый его негатив. Нужно было найти другое место.

Такая возможность представилась, когда его бывший футбольный клуб поехал в Риеку. Команда играла гостевой матч, и его пустили в автобус за компанию. Не дожидаясь перерыва, Андрей отправился в город и в конце концов выбрал небольшое фотоателье на бульваре рядом с гостиницей. Наверное, здесь целыми днями проявляют любительские снимки туристов и не очень-то пристально их рассматривают, размышлял он. Оказалось, что фотографии будут готовы только через сутки, а значит, придется либо не ехать сегодня на автобусе, либо возвращаться в Риеку еще раз. Оставлять в фотоателье свой почтовый адрес было слишком опасно. Андрей успел на поле к самому окончанию матча, проигранному со счетом восемь – ноль, и решился на крайнюю меру – переночевать в Риеке. Андрей подошел к тренеру сообщить, что хочет полюбоваться городскими достопримечательностями. Тот швырял в багажное отделение спортивные сумки, будто в них лежали трупы.

– Дело твое, – ответил он.

И вот Андрей впервые в жизни заночевал в гостинице, той, что находилась неподалеку от фотоателье. Он был чрезвычайно взволнован, не успокаивал даже затхлый запах постели. По улице то и дело шныряли машины, а из-за тонких штор в номере все никак не наступала ночь. Но дело того стоило: в одиннадцать часов утра в обмен на восемь динаров ему выдали тонкий желтый конверт с фотографиями и негативами в отдельном кармашке.

Пять снимков тудмановского письма вышли практически одинаковые. С помощью лупы можно было с легкостью разобрать слова, только вот зачем? Тудман и так прекрасно помнил, что он там написал.

Андрей ликовал. Он один владеет этой тайной. Почтальон толкал велосипед вверх по крутым переулкам, смотрел на фуникулер, поднимавшийся от городских крыш прямо к вершине холма с памятником, и воображал: вот захочу и заставлю эти вагоны остановиться.

Против Тудмана лично Андрей ничего не имел. Они были едва знакомы, даже кафе посещали разные. Конечно, Тудман ветеран, имеет награды, поэтому даже немного досадно, что жертвой оказался именно он. Но Андрей придерживался мнения, что судьба беспристрастна: если дело того требовало, сам маршал Тито приносил в жертву старых товарищей.

Жена Йосипа приводила в замешательство. Проявившиеся в ней довольно рано признаки слабоумия должны были насторожить супруга, но когда перед тобой юная круглолицая особа с крепкой грудью, недостаток ума не всегда вызывает подозрение, тем более когда мужчина прошел ужасы войны и мечтает о простой, безопасной жизни. Йосипа не напугало даже то, что их первенец Димо родился с синдромом Дауна и прожил всего полгода. Следующая, Катарина, появилась на свет с заячьей губой и немного выучилась говорить лишь к шести годам, к тому же оказалась диким, неуправляемым ребенком, хотя Йосип чувствовал к ней что-то вроде привязанности, когда она принимала таблетки и они вместе садились складывать большой пазл, постоянно один и тот же – с белой кобылицей и белым жеребенком на лугу из одуванчиков. С таким ребенком вполне можно было поладить. Но вот жена постепенно становилась все более непредсказуемой и невменяемой. Она скандалила, орала, бесконечно жаловалась и страдала припадками ревности. Вместе выйти на улицу было невозможно: если Йосип здоровался с соседкой, жена тут же его отчитывала, а если не здоровался и, опустив глаза, проходил мимо, она шипела, уверяя, что прекрасно видит, как сложно ему сдерживаться. Она была убеждена, что на фуникулере катаются только бесстыжие заграничные шлюхи, раздвигающие ноги ради бесплатной поездки. Казалось, чем более бесформенной и жирной она становилась, тем сильнее упивалась собственным безобразием. Ее лицо округлялось все больше, темнея и сморщиваясь, как грецкий орех, а глаза по-прежнему были голубыми, в точности как у той юной девушки, за которой он когда-то ухаживал, и это только усугубляло ситуацию. Соседи какое-то время пытались помочь, но постепенно горе Йосипа стало восприниматься как неизбежность.

Первым письмом, которое он написал после смерти матери, было письмо с номером, адресованное даме из Загреба.

Объявление о знакомстве гласило, что еще вполне молодая женщина ищет заботливого, приятного господина, возраст значения не имеет, воспитание приветствуется.

И вот впервые за много лет у Йосипа был секс, поэтому каждые шесть недель он ездил на автобусе в Загреб.

Особенно привлекательным в ней было то, что она всегда ходила на шпильках и проявляла живой интерес к истории развития канатных дорог.

Тот самый день. Андрей ведет наблюдение. Тудмана хорошо видно, ведь он единственный пассажир и везет наверх сам себя, чтобы насладиться обедом в тени памятника. Когда фуникулер останавливается и вагоны встают в начальную и конечную точки, почтальон снова садится на велосипед и медленно катится по улице Николы Теслы – широкой мощеной дороге с платанами, где находится нижняя станция фуникулера.

Накануне он вырезал буквы и слова и составил из них письмо шантажиста, точно как в сериале «Коломбо». Андрей провозился кучу времени – пришлось вырезать аккуратно, чтобы не повредить принцессу Диану. Снимки самого письма с номером не пригодились – к тому моменту ему удалось заполучить более веские доказательства.

Три недели назад он доставлял почту на площадь с автобусными остановками и на одной из них заметил Йосипа Тудмана в неизменной зеленой форме машиниста фуникулера и с букетом в руке. Это было подозрительно. Андрей сделал вид, что ничего не заметил, и промчался мимо.

Дома он решил не тратить время на еду – тарелка анчоусов на кухонном столе осталась нетронутой; сменил форму на сандалии, шорты, поло и соломенную шляпу, а еще прихватил с собой сумку с фотоаппаратом. В бутылку из-под лимонада налил простой проточной воды – день был жаркий, а прогулка предстояла долгая.

Если не подниматься на фуникулере или по крутой извилистой тропинке вдоль путей, то к памятнику героям на холме можно добраться, проехав вдоль побережья с юга, затем свернуть на первой горной развилке вверх и дойти до белой деревянной таблички в форме стрелы, указывающей путь к водохранилищу. Маршрут малопривлекательный, поэтому лишь немногие находили повод посетить стерильный водоем без рыбы, окруженный голыми известняковыми стенами.

За десять лет Андрей ни разу здесь не бывал. Он пристегнул велосипед к бетонной скамье для пикника, повесил сумку с фотоаппаратом на шею и пошел вправо вдоль побережья по кратчайшей дороге к памятнику и горной станции фуникулера. Если его предположения верны, Тудман со своей дамой из Загреба сейчас воркуют на постаменте.

Если же они предусмотрительно устроились за монументом, он сделает вид, что фотографирует насекомых в прибрежном тростнике. Маловероятно. В романтичном настроении вид на бухту и море гораздо предпочтительнее скудного куска суши. А уж этот жалкий хвастун Тудман и подавно захочет произвести впечатление; поэтому и понадобился фуникулер – не следовало государству отдавать его в частные руки. Тудман собирается положить к ногам дамы великолепную панораму города и набережной, будто сам завоевал их для нее. Ему еще повезло, что новые хозяева его не уволили.

Андрей осторожно поднялся по ступеням к памятнику, приготовил камеру, опустился на четвереньки и стал подкрадываться к постаменту. Если Тудман его застукает, он ответит, что делает художественные фото панорамы с бронзовыми сапогами и растоптанными фашистскими эмблемами на переднем плане. Кодак будет его оружием и алиби одновременно.

Все опасения оказались напрасны. Тудман и его спутница в платье с цветочным рисунком и белой шляпе сидели на нижней ступени в порочном объятии, не замечая ничего вокруг. Рядом стояли два бокала и бутылка игристого.

Андрей начал фотографировать. С каждым щелчком затвора его сердце замирало, но влюбленные будто не слышали и не замечали его, хотя женщина в какой-то момент повернулась к нему лицом – или тем, что показалось из-за плеча Тудмана.

Вставить новую пленку он не решился, но тех шестнадцати кадров, что уже сделаны, должно хватить. Тудман со спутницей целуются, чокаются, обнимаются. Женщина подтягивает чулки. Рука Тудмана у нее на колене. Дама у него на коленях.

Тот самый день. Андрей выставляет на велосипеде режим обычной езды и осматривается. Никого. Он в рабочей форме, поэтому можно бросить конверт в почтовый ящик киоска, не вызвав ни малейших подозрений.

Фуникулер и Памятник скрываются за кронами платанов. Ни души. Каждая припаркованная машина Андрею знакома.

Он не считал свой поступок таким уж плохим. В конечном счете Тудман женат и растит дочь, а тогда нечего искать отношений на стороне. Вдруг необходимость заплатить три тысячи динаров послужит своего рода предупредительным выстрелом? Сначала он хотел потребовать две тысячи, но поразмыслил и счел, что понесенные расходы компенсировала бы сумма в три тысячи динаров. Тем более что Тудман без них обойдется – помимо пенсии, у него еще доход от фуникулера.

Дело даже не в деньгах. В его жизни должно что-то произойти, нужно покончить со всеобщим отрицанием его существования. Мир ему задолжал. Когда письмо упадет в чугунную щель зеленого почтового ящика, пути назад уже не будет, впервые в жизни он совершит необратимый поступок.

Еще никогда Андрей не спускался по улице Миклоша Зриньи так быстро: он несся вниз по кольцу, объезжая проулки и закутки Старого города, прямиком в порт. Промелькнули заправка «Агип», руины турецкой крепости, пыльные пальмы и длинная череда пустующих лачуг для рабочих, повторяющая очертания ступеней склона, будто позвоночник большого мертвого животного. Педали можно было не крутить; он сел прямо и вытянул вперед ноги с раздуваемыми на ветру штанинами, будто катился с детской горки. На последнем повороте перед бульваром пришлось затормозить. Он прислонил велосипед к решетке и, как обычно, тщательно пристегнул его. Велосипед – государственная собственность и требует ответственного отношения.

Андрею хотелось увидеть, как Тудман будет спускаться после обеда, еще не подозревая, что его ожидает. Об этом знал только он, Андрей.

Он купил мороженое и пошел на пирс. Для этого времени года стоял необычно жаркий, безветренный ясный день. Лишь далеко на юге, где береговая линия вырисовывалась менее четко, виднелись облака.

Прогулявшись до мола, Андрей сел на ограждение. Полвторого. Прибоя почти нет, внизу в прозрачной воде снуют рыбки – кажется, им нет никакого дела до качки, подхватывающей весь их косяк.

Андрей выбросил остатки вафельного рожка в воду и улыбнулся, увидев, как рыбки то стремительно нападали, то совершали короткие отходные маневры, будто каждая тонущая крошка – глубоководная бомба, которую нужно обезвредить. При этом рыбы всем косяком продолжали раскачиваться вверх-вниз, как неразумные дети в огромной люльке, не имеющие представления о большом мире вокруг.

Он посмотрел на часы и оглянулся. Фуникулер по-прежнему стоял на месте, а метрах в четырех от Андрея возник большой пеликан.

С пеликанами, каждый год прилетающими в его родной городок, он был знаком, но всегда их недолюбливал. Странные, чуждые для здешних мест существа. К тому же Андрей сохранил неприятные воспоминания о том времени, когда остался без работы, пока не получил место почтальона: ему тогда удавалось раздобыть немного денег, сдавая кровь, а эмблемой донорской службы был пеликан. Что-то связанное с христианством.

– Кыш! – крикнул он и замахал руками.

Пеликан остановился и пристально посмотрел на него выпуклыми глазами. В птице было странное достоинство, свойственное порой самым уродливым и глупым созданиям.

– Вали в свою Африку! – огрызнулся Андрей и встал. Он обошел пеликана по большой дуге – птица была внушительных размеров – и направился обратно в порт.

______

В первом конверте, проштампованном в Риеке, оказались фотографии с ним и Яной. Яна – женщина его мечты, та самая, что сделала его счастливее, чем он был когда-либо за последние пятнадцать лет. Если бы не сопроводительное письмо, он мог бы просто любоваться снимками и даже с гордостью продемонстрировать их ей – фотографии памятного рандеву на его фуникулере. В тот первый раз, когда Яна приехала сама после долгих месяцев его автобусных путешествий ради свиданий в Загребе.

Маленькие фотографии с белыми зубчатыми полями. На обратной стороне немного размазанная чернильная печать фотоателье, проявившего снимки.

К фотографиям прилагалось письмо с требованием заплатить три тысячи динаров и инструкцией. Письмо представляло собой хаотичный коллаж из наклеенных слов и букв, вырезанных, как сразу догадался Йосип, преимущественно из «Пари-матч», «Бунте» и местной газеты.

Первая реакция – три тысячи динаров не так и много. Сумма для него посильная. Но потом он подумал: а почему я веду себя так, будто это счет за электричество или за квартиру? Речь идет о Яне, а она – моя большая любовь, и никто не имеет права вмешиваться. Грубый, преступный шантаж. Кто хоть иногда смотрит телевизор, знает, что идти на поводу у шантажиста нельзя, в противном случае это никогда не кончится. «Иначе твоя frau обо всем узнает», – предостерегало последнее предложение, составленное из чудовищных квадратиков самых разных форматов и шрифтов. Слово frau было вырезано из «Бунте».

В ближайший вторник в пол второго дня конверт с деньгами должен лежать под определенным бетонным блоком на улице Миклоша Зриньи. Именно в то время, когда Йосип поднимается к памятнику пообедать, – об этом в городе знают все.

Этот бетонный блок валяется на обочине пустынного незастроенного участка объездной дороги, и с холма его не видно. Рядом только автобусная остановка, но ни внутри, ни рядом от внимательного взгляда не скрыться. Поймать с поличным того, кто придет за деньгами, не представлялось возможным.

«Мне из этой истории не выпутаться», – понял Йосип. Но все же решил написать письмо, в котором объяснит злодею, что первый платеж будет и последним.

Андрей был в восторге. Три тысячи динаров в конверте значили для него куда больше, чем зарплата почтальона. Эти деньги он заполучил благодаря собственной смекалке, ему не досталась бы кругленькая сумма, не прояви он столько мужества и находчивости. Социалистическое государство – это, конечно, прекрасно, он тоже за равные возможности и против международного капитализма, но со временем начинаешь задыхаться, если никому нет дела до того, что ты особенный и лучше других. А провести остаток жизни как сейчас он не собирался. Мужчина, подобный ему, имеет право на большее. Очередь на современную квартиру в новостройке слишком длинная – холостяку вроде него придется ждать еще много лет; то, что именно он, возвышаясь над всеми в самом прямом смысле слова, вынужден ютиться в каморке цокольного этажа, – большая несправедливость.

В конечном счете на футбольном поле правила точно такие же – вся слава достается лучшим. А русские космонавты стали героями только потому, что, как и он, первыми шагнули в неизвестность.

Поразмыслив, он решил убрать купюры в ящик прикроватной тумбочки и хранить их вечно; эти деньги слишком важны, чтобы тратить.

Сопроводительное письмо тоже наполняло его чувством глубокого удовлетворения, и он раз за разом перечитывал написанное. Йосип Тудман сообщает, что первый платеж будет последним. Но ведь решающее слово за ним, за Андреем. По сути, Тудман умоляет его отказаться от дальнейших требований. Фактом платежа он уже расписался в собственном бессилии.

В итоге Андрей решил потратить особенные деньги особенным образом. Он сел на велосипед и отправился на окраину города к стадиону для собачьих бегов.

Подъехав и, по обыкновению, пристегнув велосипед к ржавому ограждению, Андрей заметил на дальнем участке стадиона облако пыли. Первый забег он наполовину пропустил, но ведь будут и другие. Поодаль на серо-зеленом поле, вокруг эпицентра событий – компании мужчин рядом с белым шатром и старым сараем, – стояли криво припаркованные автомобили. Из громкоговорителей звучала народная музыка. Андрей сразу заметил, что никого здесь не знает. Это он понял еще по машинам: старые «заставы», ржавые итальянские развалюхи и несколько грузовиков. Скорее всего, публика в основном из бетонных новостроек, куда он почту не носил, и, возможно, деревенские.

Андрей выделялся на их фоне, но неприятных ощущений от этого не испытывал. Он приехал как мужчина, способный потратить три тысячи динаров, стоит только захотеть. Собаки в намордниках и цветных попонах с номерами в бешеном темпе неслись по дорожке и настигли его, когда он еще только шел вдоль ограды.

Припев популярной метал-группы из Словении прервало сообщение о том, что победил Дарлинг Бой.

Кто-то получал деньги, кто-то выбрасывал в мусор квитанции; сильно искаженный электронный голос из динамиков сообщил, что следующий забег через пятнадцать минут, и снова заиграла музыка.

Андрей купил холодную банку колы и изучил программку. Уиппеты на двести сорок метров. Он ничего в этом не смыслит, да и не важно. Будет играть по-крупному – за этим и приехал.

– Может, посоветуете? – непринужденно обратился он к окружающим, держа в руке кошелек.

Все молчали; он ловил оценивающие взгляды – скорее всего, завсегдатаи прикидывали, как бы навариться на новичке. Но Андрей чувствовал себя уверенно.

– Победитель, двойка или тройка? – уточнил кто-то.

– Победитель, – бойко парировал Андрей, скрывая полное непонимание вопроса.

– Тогда на Лайку. – Советчиком оказался маленький небритый мужчина с обгрызенной сигариллой в углу рта, в твидовом пиджаке и спортивных штанах.

Лайкой звали первое живое существо, побывавшее в космосе.

– Почему на Лайку? – поинтересовался Андрей, держа пачку банкнот в руке.

– Самая быстрая сука прошлого года, – многозначительно кивнул мужчина.

Андрей поставил триста динаров на Лайку.

Он возвращался домой, потратив более тысячи динаров, но без сожаления. Это были своего рода тренировочные деньги, по сути, он заплатил их не сам. Лайка оказалась довольно старой и пришла последней, а в следующем забеге фаворит Драго уступил Голден Дрим. Андрей решил, что на будущей неделе придет снова и поступит умнее – будет ставить чаще, но меньшие суммы, и к тому же на пары; останется только угадать, кто придет первым и вторым, очередность роли не играет. Это менее рискованно. И, конечно, он не станет слушать маленького мужчину в твидовом пиджаке, который, как потом выяснилось, сам-то ставил не на Лайку и не на Драго, а оба раза на победителя.