Текст книги "Пеликан"

Автор книги: Мартин Михаэль Дриссен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Именно это мнимое ощущение постоянства заставляло горожан верить, что и на этот раз обойдется, что их образ жизни имеет достаточный запас прочности, чтобы противостоять всему, что может преподнести мировая история. Но в душе все боялись.

Если даже романская базилика в Задаре, где у многих жили родственники, – а это менее двух часов езды – могла быть разрушена сербским минометным огнем, то от бомбы не был застрахован ни один дом.

Настроение царило странное. Здороваясь с кем-то при встрече, например, на бульваре, люди сомневались, увидятся ли они снова. Столь привычная картина, как играющие на пляже дети, заставляла задуматься, не в последний ли это раз. Небо этим летом казалось яснее обычного, будто нарочно, чтобы все хорошенько запомнили уходящие в прошлое сцены повседневной жизни – вдруг она никогда уже не будет прежней, но об этом предпочитали молчать, каждый думал, что так кажется только ему.

_____

– Ты же наверняка знаешь, как это работает, – сказал Горват.

– Разумеется, – заверил его Андрей, отсоединяя шланг от резервуара. Ему не хотелось говорить, что обслуживать фуникулер его научил Йосип Тудман. Но начальство и так это знало.

– Дорога будет работать, – заверил Горват, когда Андрей разблокировал тормоз и вагон начал торжественный спуск. – Сейчас главное, конечно, не доход – туризма все равно больше нет. Дело национальной важности.

– А что вы имеете в виду? – уточнил Андрей, глубже надвинув фуражку.

Новую форму никто не выдаст, а китель Тудмана из шкафа на нижней станции ему точно не по размеру. Оставалось довольствоваться запасной фуражкой, которую носил старый Анте Драгович, когда помогал Йосипу, но она оказалась настолько мала, что постоянно падала с головы.

– Стратегически важный объект, – пояснил лейтенант милиции, тучный мужчина в кителе оливкового цвета поверх черно-серых пятнистых камуфляжных штанов. – Для перевозки солдат и техники.

– И при эвакуации, если возникнет необходимость, – добавил Горват. – Соответственно, нужен человек надежный.

– Я патриот, – ответил Андрей и на всякий случай проверил, правда ли вагон затормозит сам, если не регулировать скорость вручную. Оказалось, что так и есть. Приблизившись к середине пути, вагоны, слегка раскачиваясь, уступили друг другу дорогу, будто два старых аристократа на тротуаре, и продолжили двигаться параллельно в рекомендованном низком темпе. Испуганные кролики между рельсами уже больше недели не видели проходящих вагонов, а неделя в жизни кролика – целая вечность.

– Ты должен быть готов в любое время дня и ночи, – предупредил лейтенант, будто явное удовольствие, которое Андрей испытывал, управляя фуникулером, показалось ему подозрительным.

– За дом – грудью встанем! – отчеканил Андрей, снова натянув по самые уши фуражку с желтой лентой, лежавшую на его кудрях как крошечный ореол.

– Что касается оплаты, – уточнил Горват. – Много мы тебе, конечно, при нынешних обстоятельствах предложить не можем. Но, когда война закончится, получишь постоянную должность и оклад. Даю слово.

– Я выполняю свой долг перед родиной, – с достоинством сказал Андрей и начал притормаживать, чтобы вагон плавно зашел под навес нижней станции и остановился точно перед отбойниками, как он столько раз видел у Тудмана.

На Лайку Катарина перестала обращать внимание. В один прекрасный день она по какой-то причине больше не захотела ее видеть. Одержимая поп-группой, состоявшей из парней в расстегнутых рубашках и кепках, она говорила, что хочет эмигрировать в Америку, а именно в округ Ориндж.

У Йосипа наконец появилось время, чтобы заботиться о Лайке, но собака все больше ему досаждала. Она стала настолько пугливой, что постоянно дрожала, глаза вечно были навыкате, к тому же псина заметно похудела и перестала быть чистоплотной.

Он подозревал жену в том, что в его отсутствие она издевается над собакой, и это было не исключено, но поймать ее с поличным не удавалось.

Теперь, когда Андрей предал Йосипа, устроившись на его работу, Лайка олицетворяла собой призрак прошлого, от которого он хотел избавиться.

Если бы Андрей с ним посоветовался, все было бы иначе. Если бы Андрей с ним поговорил, то получил бы его благословение. Жизнь не стоит на месте – сам он оказался по ту сторону истории, но это не означает, что нужно завидовать счастливчикам. Он мог поддержать его добрым советом, помочь разобраться с техникой. Он отдал бы ему свою фуражку.

Поведение Андрея так задело Йосипа, что он даже подумывал возобновить шантаж, хотя особого смысла в этом уже не было. Андрей теперь не почтальон, у него другая работа и новые правила. Если потерял чью-то любовь и уже не в твоей власти причинить боль, значит, все кончено.

Просить Андрея забрать собаку ему не хотелось, и он позвонил с этим предложением Яне, но безуспешно.

– Я не смогу присматривать за собакой, – решительно заявила она. – К тому же сейчас война, и если нападут на Загреб, что делать одинокой беззащитной женщине? Как ты можешь просить меня об этом, Йосип?

Он извинился и собрался пойти с Лайкой на холмы, чтобы прикончить ее там из старого служебного револьвера.

Но потом пересчитал патроны и одумался, да и Лайка уже несколько дней будто бы лучше себя вела.

Йосип надел на нее поводок и пошел в порт.

Под ясным голубым небом, будто бы специально украшенным несколькими нарядными облаками, городок нежился в объятиях бухты, и если представить себе, что нет бетонной коросты новостроек, то был совершенно таким же, как на старой цветной открытке, где склоны еще сплошь покрыты лесом, пусть и невероятного зеленого оттенка. «Гранд-дама Адриатики», – гласила подпись ажурными белыми буквами внизу.

В реальности же ситуация была намного серьезнее. Лодки в порту недвижно дрейфовали на вонючем нефтяном ковре. Веревки, опускавшиеся в воду от кнехтов и колец, чернели слизью высоко над поверхностью воды. На набережной свалили в кучу сети, которые, наверное, больше никогда не залатают, – они напоминали гниющие раздутые старые трупы. Всюду лежали черные трупы пеликанов, неподвижные чучела угольного цвета, будто мумифицированные для перехода в потусторонний мир. А один птенец – и так уродливейшее из творений природы – стоял на теле матери или отца, по клюв черный от нефти, словно ребенок после неудавшегося костюмированного праздника.

Волна, покрывшая грязью тросы и остовы лодок, оставила вдоль набережной и на обломках скал у подножия пристани широкую черную кайму, будто вся портовая бухта превратилась в пригоревшую сковороду, которую никто никогда не отмоет.

Йосип смотрел на побережье. Всюду, куда только падал взгляд, эта черная траурная лента. Его городу, некогда белой даме, приходилось смириться, опустив снежные юбки в слякоть.

Не удостоверившись, дома ли Андрей, он привязал Лайку к решетке подвального окна. Эта собака больше не его проблема.

Лайка не очень боялась пушечных залпов, пока они раздавались достаточно далеко. Она ведь и так уже многое повидала. Правда, со временем она стала крайне пессимистичной. Девочка ее не жаловала, а теперь еще и вернули куда-то, где она уже бывала раньше. Но оставили на улице, а тут холодно. Когда она садилась, холод булыжников поднимался к самому крупу, а когда вставала, ветер хлестал в грудь. К счастью, она привязана, иначе непонятно, куда деваться. Обидно, что не дотянуться до бумажных пакетиков и картонных коробок из гриль-бара, раздуваемых по набережной и соблазнительно пахнувших колбасой и мясом; ветер крутил их в вальсе вне зоны ее досягаемости. Она облизнулась и несколько раз кашлянула, так хрипло и сильно, что сама испугалась. В бухте горел корабль, над новостройками поднимались столбы дыма, слышались хлопки и звуки выстрелов в непредсказуемой последовательности, заставлявшей ее нервничать. Она боялась, что во всей этой суете о ней забыли и что никто никогда ее больше не покормит. Иногда она лаяла, но никто ее не слышал. Может, это и к лучшему – никогда ведь не знаешь, что за человек пройдет мимо. Медленно проехала машина, доверху груженная стульями и домашней утварью. Она казалась движущейся пирамидой из мебели, за которой следовали два мальчика на мопеде с тачкой, чемоданами и сумками, но этих людей Лайка не узнавала. Дрожа, она семенила взад-вперед, и ее горло сдавливало всякий раз, когда натягивался поводок.

Ждать она привыкла, но на этот раз ожидание длилось слишком долго. Несколько пеликанов приковыляли на площадь в надежде схватить разлетающиеся коробки, но безуспешно. Они тоже выглядели странно – скорее черные, чем розовые, и двигались еще более неуклюже, чем обычно, хотя и не были привязаны. Один то и дело падал и едва мог подняться, бессильно расправляя одно крыло, хотя у этих животных их было два. Лайка, как обученная гончая, наблюдала за бедолагами с презрением. Ужасно воняло нефтью, перебивавшей все остальные запахи. В итоге один пеликан остался лежать, а его сородичи сдались в попытках раздобыть еду. Они стояли почти неподвижно, время от времени то поднимая, то снова опуская черные как смоль ноги, крутили головами, некоторые из которых были еще розовыми, и будто удивлялись, осматривая склеившееся оперение.

Все было нехорошо.

К счастью, приближался высокий хозяин, хозяин этого дома. Неизвестно, обрадуется ли он, но на всякий случай Лайка завиляла хвостом. Сказав что-то непонятное, но прозвучавшее не особо приветливо, он открыл дверь и вошел, не взяв ее с собой.

Андрей понял, что совершил ошибку. Странно, конечно, особенно сейчас, когда в стране война, но следовало поставить Тудмана в известность, прежде чем занять его должность. Все совершают ошибки. Ему казалось, когда речь идет о важных вещах, он умеет принимать правильные решения: он отдает долг родине, завтра примет участие в учебных стрельбах ополчения, от имени народа взял на себя ответственность за стратегически важную канатную железную дорогу и одолжил своему другу Тудману денег. А еще раньше отдал любимого уиппета его дочери-инвалиду.

Тут он вспомнил, что та самая собака все еще сидит привязанная на улице. Андрей отодвинул штору в цветочек и открыл окно. Дунуло нефтяной вонью, и именно в этот момент по побережью прокатился грохот далекого взрыва. Лайка засунула узкую морду между прутьев решетки и умоляюще смотрела на Андрея, выпучив круглые глаза, будто боялась страшного недоразумения.

– Успокойся, – сказал он, – там я тебя точно не оставлю.

Он размышлял, стоит ли закрыть окно. Наверное, пусть остается открытым, потому что от бомбежки будут взрывные волны, а отравляющий газ сербы применять не станут.

Андрей решил проявить великодушие. В конце концов, Тудман – старик и уже не в счет, а сам он вот-вот станет героем войны; старый Шмитц тоже так думает. Может, пойдет в снайперы, если завтра окажется, что у него талант.

Было во всем этом что-то устаревшее, как, например, просить соизволения отца свататься к его дочери. Тудман уязвлен, потому что у него не спросили разрешения. Андрей все исправит и даже принесет свои извинения. Он впустил собаку, снова надел куртку и отправился в путь.

Открыла жена Тудмана. Она сообщила, что ее муж, монстр, бросивший жену и дочь на произвол сербов, в любой момент готовых их изнасиловать, только что ушел. Наверное, собрался к своей шлюхе. Андрей поспешил извиниться за беспокойство и отправился к автовокзалу. Было волнующе идти по столь хорошо знакомым улицам и переулкам, которые вскоре превратятся в театр военных действий, поскольку вражеское наступление казалось неизбежным. Поговаривают, что Дубровник разорен, Вуковар в окружении и что ООН заняла сторону сербов, выдав эмбарго на поставки оружия. Горан Костич, торговец овощами, бежал вместе с семьей, так же как и православный священник. Церквушку использовали под импровизированное рекрутинговое агентство: на ней висела большая белая растяжка с лозунгом «За дом – грудью встанем!». Проходя мимо, Андрей бросил беглый взгляд на очередь из молодежи, желающей записаться в добровольцы, и почувствовал свое превосходство, поскольку записался раньше них. Он не стал тянуть, и после войны к нему обязательно придет признание.

Маркович зигзагами подъехал на зеленом мопеде, купленном для дочери; теперь, когда на нем сидел крупный парень в военной форме, мопед выглядел до смешного маленьким. На шее Марковича висела тяжелая штурмовая винтовка, лицо украшали черные полосы.

– Ты что здесь делаешь? – рявкнул он, остановившись под резкий треск маленького мотора. – Завтра стрельбы. Я твой инструктор. Не рисковать! Идти домой!

– Я ищу Тудмана, – признался Андрей. – Иду на автовокзал.

– Автобусы больше не ходят, чувак! – крикнул Маркович. – Война! Жди у себя на адресе!

Андрей отдал честь так, как, он думал, это полагается делать, но домой не пошел, а отправился обратно к дому Тудмана. Он собирался оставить ему сообщение.

Катарина выглядела чудаковато в коротком белом платье и в обуви на идиотски высокой платформе. Кроме того, она накрасилась, поэтому на ее лице и руках блестели звездочки. Девочка дико танцевала под громкую поп-музыку, которой Андрей раньше никогда не слышал, и выглядело это, как и все, что она делала, довольно странно.

– Катарина, – громко сказал он, – что с Лайкой?

– Who cares[21]21
  Какая разница? (англ.)


[Закрыть], – крикнула она в ответ и, танцуя, стала делать странные движения, высовывая изо рта язык.

– Тебе что, больше нечем заняться?

– Ненавижу the war[22]22
  Эту войну (англ.).


[Закрыть]! – визжала она и вдруг стала очень резко и фальшиво подпевать: – «I think you’re a superstar…»

Андрей взял ее за запястье и притянул к себе. Она прижалась к нему бедрами и запрокинула голову. Впервые в его жизни существо женского пола оказалось так близко, и он невольно растерялся.

– Ты меня хочешь, ты меня хочешь? – тяжело дышала Катарина.

– Прекрати, – строго сказал он, оттолкнув ее от себя.

– О, you are so ugly[23]23
  О, ты такой противный (англ.).


[Закрыть], – запела Катарина и стала дико трясти волосами.

– Мне нужны ручка и бумага, – попросил Андрей. – Где их найти?

– В папином столе, – успела сказать Катарина в короткую паузу, пока не заорала следующая песня.

Сев за маленький письменный стол в комнате Тудмана, он стал открывать ящики, надеясь найти ручку и бумагу. В левом ящике попалась куча самых разных вещей: скрепки, марки, кнопки, сточенные карандаши, иностранные монеты и ключи. Правда, все было аккуратно разложено по круглым пластмассовым коробочкам, поэтому коллекция выглядела упорядоченной, будто в лаборатории или аптеке. Еще нашлись монеты – очевидно, чаевые от канатной дороги, которые Тудман не смог поменять: немецкие гроши, французские франки и нидерландские десятицентовые. Все коробочки одинаковые, из-под овечьего сыра с острова Паг – наверное, Тудман очень его любил. Андрей взял огрызок карандаша и стал писать на обратной стороне счета за электричество:

Дорогой Йосип! Мне жаль, что я тебя обидел. Я не хотел. Настали времена, когда все быстро меняется, мне пришлось согласиться на должность машиниста фуникулера не раздумывая. Конечно, я хотел сначала посоветоваться с тобой, ведь мне известно, что для тебя означает эта работа. Надеюсь, что ты…

Андрей понял, что обратной стороны счета ему не хватит, и выдвинул правый ящик, чтобы поискать бумагу там.

Внутри были в основном разные счета. Он их отодвинул и стал шарить на дне.

Там нашлись пустые конверты. Андрей сперва подумал, что Тудман хранил их из-за иностранных марок, но вдруг его большая ищущая рука застыла в воздухе.

Тот самый конверт. Рука рухнула на раздвинутые бумаги, будто подкошенный умирающий зверь, который смог совладать с собой и снова зашевелился.

Средним пальцем он вытащил конверт. Воздушная почта, получатель Джойс Кимберли, отель «Эспланада».

В соседней комнате Катарина выкрутила ручку громкости на максимум и вместе с певцом безумно орала слова песни «I need you».

Тудман. Йосип Тудман, единственный друг, шантажировал его все эти годы.

Йосип отправился к дому Марио. Предательство Андрея глубоко его ранило. Теперь он хотел выяснить отношения между ним и Марио. Марио – товарищ по Великой войне, рожденный с ним в один день, сделавший карьеру; Йосип помогал ему строить дом, был женат на сестре его жены; все эти годы они виделись почти ежедневно или в крайнем случае еженедельно, но со дня нападения на сербскую овощную лавку не обменялись ни словом.

Когда Йосип подходил к дому, навстречу ему выехал большой «Шевроле-Импала», по всей видимости набитый до отказа. Похоже, в салоне сидела вся семья. Йосип встал рядом с левым орлом, предполагая, что за рулем будет сын Марио, а сам он рядом. Так и оказалось. Машина остановилась, Йосип наклонился вперед и увидел лишь затылки и лица, повернутые в полупрофиль, за исключением любопытных головок самых младших детей, еще не понимавших, что правильно, а что нет.

Марио опустил тонированное стекло и посмотрел на товарища.

– Йосип, – сказал он.

– Марио.

– Мы отвозим женщин и детей в безопасное место, – пояснил Марио. – Советую тебе сделать то же с Любицей и Катариной. Завтра мы с сыном вернемся. Я слишком стар для активной службы, но помогаю обучать новобранцев. А ты? Что делаешь ты?

– Я пришел, чтобы поздравить тебя, – ответил Йосип. – У нас сегодня день рождения.

Десятки лет они справляли общий день рождения вместе. Когда были молодыми и носили форму, новобрачными в компании жен и много раз после. Чаще – дома у Марио, а первое время даже у Йоси-па или в уже не существующем ресторанчике возле порта. Йосипу особенно запомнился один раз в шестидесятые, когда, положив руки друг другу на плечи, они смотрели, как Любица, тогда еще красивая и веселая, и ее сестра танцевали перед ними. Обе в туфлях на высоком каблуке и в летних платьях в горошек, которые они высоко задирали, чтобы показать ноги в чулках, и вечернее солнце подглядывало через виноградную лозу на шпалерах, а они с Марио без лишних слов знали, что во всей Хорватии нет никого счастливее их. Позже были большие семейные праздники с Димо, а потом с Катариной и детьми Марио, сидевшими на коленях матерей. Они праздновали этот день каждый год. А с тех пор, как Любица стала такой чудаковатой, что даже ее сестра Мария уже не знала, как себя с ней вести, – вдвоем на террасе в кафе «Рубин».

– У нас сегодня день рождения, – повторил Йосип.

Марио отвел взгляд.

– Знаю. И тебя с днем рождения.

Окно поползло вверх, и «шевроле» тронулся.

_____

Андрей жаждал мести. Он достал из шкафа фотографии и разложил их на ламинированной столешнице кухонного стола. Все фотографии, даже самые первые, с ответом Йосипа на объявление о знакомстве. На них стоят даты, и Любица сможет увидеть, сколько времени ее обманывает заботливый муженек. Конечно, если правда всплывет, пострадает и Катарина, ну и ладно, это не идет нив какое сравнение с катастрофой, которую он навлечет на Тудмана – мужчину, превратившего его жизнь в ад. А то, что он неплохо научился с этим жить, не снимало факт вопиющей несправедливости. Он уничтожит Тудмана. Андрей даже обвел красной ручкой наиболее компрометирующие детали, такие как подвязки Яны, женщины, о которой Йосип Тудман все время рассказывал, но так их друг другу и не представил, и спущенные форменные брюки Тудмана. Андрей думал о пощаде. К чему привела его доброта? Его предали и обманули, Тудман воспользовался его доверием. А он из милосердия даже одолжил ему денег. Андрей по-сталински облизал край конверта языком и заклеил его. Даже если жена Тудмана полная идиотка и не сможет прочесть письмо, она точно все поймет, увидев снимки. Он подумал, что Тудман, быть может, повесится. Теперь важно, чтобы письмо попало лично в руки его жены, но анонимно.

Когда Андрей стал собираться, Лайка обеспокоенно запищала, и он несколько раз сильно ее ударил.

– Тихо ты! – огрызнулся он. – Ты не знаешь, как это важно. Ты вообще ничего не знаешь, сука ты тупая!

В этот момент между прутьев решетки появилось лицо юного пионера в синей кепке.

– Господин Рубинич, господин Рубинич! – звал он, запыхавшись.

– Что надо? – неприветливо спросил Андрей, завязывая веревки на спортивных штанах.

– Вас срочно зовут на стрельбы.

– Хорошо, иду, – ответил он. – Димо, так ведь? Ты тоже можешь сделать кое-что для родины, мой мальчик. Ты готов?

Мальчишка с горящими глазами произнес известный лозунг.

– Возьми это письмо и передай его жене Йосипа Тудмана. Постарайся, чтобы никто тебя не заметил. Дело государственной важности.

Стрельбы проходили на стадионе для собачьих бегов, где Андрей не появлялся уже много лет. Молодым людям выдали на всех один АК-47 – Калашников Марковича. У автомата был складывающийся приклад и магазин с тридцатью патронами. Парни по очереди упражнялись разбирать и собирать его, изучали положения для автоматического и полуавтоматического огня, а также устанавливали прицел. Андрей очень волновался, когда пришлось стрелять первому.

На стадионе лежала стопка мешков с песком, чтобы класть автомат, а соломенные тюки на разном расстоянии представляли собой сербских врагов.

– Коррел, Ким, Милошевич, – повторял Андрей про себя, вытягиваясь на земле, для большей стабильности широко расставив колени и локти, как показывал инструктор.

– Дышать спокойно! Очереди короткие! Сильнее прижимайте приклад к плечу, иначе эта штуковина начнет гулять! И не улыбайтесь как овцы – это война, а не игра!

Андрей предпочитал сперва посмотреть, как справляются другие, но так уж пал жребий. Он прищурил левый глаз и обхватил пальцем курок.

Это могло быть не так уж и страшно, но все же лучше знать заранее, каково это, когда стреляешь из такого оружия, чтобы не получилось как с электрическим ограждением, которое бьет током, стоит к нему прикоснуться, – Андрей это ненавидел.

– Огонь! – скомандовал Маркович.

Но произошло нечто совсем другое. В центре стадиона взорвался ком земли и, взлетев на невероятную высоту, серым кулаком разбросал соломенные тюки. Андрей открыл глаза и увидел на гребнях южных холмов вспышки света. Новый взрыв разгромил соляные источники в ста метрах от них.

– Тяжелая артиллерия, черт ее дери, – выругался Маркович. – Прорвались.

С короткими перерывами следовали новые взрывы, каждый раз все дальше, что, с одной стороны, успокаивало, но с другой стороны – нет: они приближались к центру города.

Маркович выхватил ружье из рук Андрея и стал отдавать приказы:

– Рубинич, возьми мой мопед и мигом к фуникулеру. Возможно, там эвакуируют. Все остальные – к пункту сбора. Нет времени упражняться на тюках с соломой. Пришел час истины. Разойтись, марш!

Андрей поднялся и побежал к мопеду, пока остальные на велосипедах или пешком спешили вернуться в город. Он обернулся и увидел, как Маркович достает запасные магазины из оливково-зеленой банки и рассовывает их по карманам своей камуфляжной формы.

– Я не знаю, как он заводится! – крикнул Андрей.

– Поверни ключ, надави и газуй потихоньку! – посоветовал Маркович и пошел по открытому полю с Калашниковым наготове.

Наверное, он герой.

Обстрел города не продлился и недели, в отличие от многодневных осад, как это было ранее с крупными городами на юге. Все превратилось в дымящиеся обломки буквально за день. Люди не понимали, что произошло: будто их тысячелетнюю историю стерли всего за пару часов, как наспех перевернутую страницу ненужной книги. Все решал победитель, а побежденная сторона на ход событий никак не влияла, и население, пытаясь избежать ада, до самого последнего момента не осознавало, что война идет не между мужчинами – враг хочет уничтожить их всех. Дворец был разрушен, башня знаменитого музея часов рухнула на площадь. Новый район на холмах, построенный во времена расцвета Тито, превратился в лоскутное одеяло пожарищ. Бетонные блоки, многие годы лежавшие на обочине улицы Миклоша Зриньи, бульдозерами сдвинули на дорогу, чтобы встретить надвигающегося врага баррикадами. Добровольцев, решивших нанести на госпиталь большой красный крест, смели с плоской крыши пулеметным огнем низко парящих истребителей, будто пылинки. Пальмы по-прежнему спокойно окружали бульвар, но фасады домов на противоположной стороне теперь походили на выбитую челюсть.

Выбраться было практически невозможно: прибрежную дорогу на севере бомбили и обстреливали с моря, а поток беженцев блокировали собственные военные конвои. Единственным направлением для беженцев из горящего города оставалась соседняя страна за скалистыми хребтами. Поэтому люди по бесчисленным тропинкам и дорожкам взбирались на холмы, а многим приходилось уповать только на фуникулер – этот ненужный реликт времен кайзеров и эрцгерцогов.

Чтобы контролировать человеческий поток, Андрей вооружился крюком для люка резервуара. Стариков и немощных пропускали вперед, остальным приходилось подниматься по извилистой тропинке на своих двоих. Исключение делалось только для семей с тремя и более маленькими детьми, тем, кого он лично знал, и при необходимости вооруженным ополченцам. Это был величайший момент всей его жизни, и ему казалось, будто готовился он к нему всегда, еще когда вскрывал письма, чтобы отделить добро от зла.

– Назад! – предупреждал он, указывая крюком. – Вы – да, а вы – нет. Места уже почти нет. Заходите, господин Шмитц!

Но старый Шмитц отказался:

– Дай-ка этот крюк мне, мой мальчик, а сам пока подними вагон наверх. Я тут тебя заменю.

– Тогда вы, – велел Андрей беременной женщине, зашел внутрь и отпустил тормоза.

Переполненный вагон начал медленно взбираться в гору, Андрей время от времени убирал руки с руля, чтобы поправить маленькую фуражку, а в сине-сером небе происходило то, чего он не мог объяснить: полосы света и скопления серых облачков ненадолго появлялись, а потом исчезали.

Склон полз мимо медленнее, чем когда-либо, памятник героям будто нарочно прятался за вершиной холма. Колеса скользили, и Андрей боялся, как бы в месте расхождения дорога не остановилась, встретившись с сопротивлением стрелки. Не перегрузил ли он вагон? С Йосипом Тудманом, этим мерзавцем, такого бы не случилось.

Кроликов он не увидел, зато толпа людей позади стонала и жаловалась, призывая его не переживать из-за огромного веса, которым он нагрузил старый фуникулер, а лучше хорошенько прислушаться, будет ли наверху хоть какой-то транспорт. А он почем знает?

Обернувшись, он увидел внизу на тропинке мужчину в такой же фуражке, как у него, прорывавшегося вверх сквозь толпу беженцев. Это был Тудман. Он, очевидно, собирался помочь, зная, что поддерживать дорогу в движении можно только вдвоем.

Андрей прикинул, что окажется наверху гораздо раньше и успеет залить воду и начать спуск без необходимости смотреть Тудману в глаза. Тудману – мужчине в фуражке, которую он больше не имеет права носить. Если бы Тудман ее сдал, то как официальный начальник фуникулера Андрей мог бы носить эту фуражку – головной убор, более достойный его положения.

Он следил за фуражкой, которая с каждым изгибом тропинки становилась все ближе. Это час его победы, он – народный спаситель, а Тудман ему не нужен. С этим человеком, которого когда-то он считал отцом, а теперь разочаровался, ему не по пути. Более того, на нижней станции он не пустит в вагон Катарину и Любицу, которых заметил в конце очереди. Хотят выжить, пусть поднимаются по тропинке. Как маршал Тито, он тоже оборвал всякую сентиментальную связь с прошлым. Да и Шмитц им шанса не даст, в этом можно не сомневаться. У того есть все причины ненавидеть Тудмана, к тому же он считает, что всех умственно отсталых нужно ликвидировать. Папе Шмитцу можно доверять.

Вдруг череда гранатометных выстрелов обрушилась на склон – казалось, будто там очень быстро сажают серые деревца. Вагон добрался до перрона, и Андрей зафиксировал тормоза. Пока люди беспорядочной толпой взбирались по ступеням памятника, он присоединил шланг и принялся наполнять резервуар. Вода бурлила и брызгалась, олицетворяя собой жизнь для многочисленных сограждан. Андрей в безопасное место не поедет, он собирается писать историю.

Когда Йосип вышел на последний крутой отрезок, Андрей поехал. Его вагон спускался очень медленно, а значит, другой был совершенно перегружен.

Но это не имеет значения, лишь бы дорога оставалась в движении. Андрей стоял на посту, широко расставив ноги, один в своем вагоне, и время от времени делал подбадривающие жесты в сторону толпы людей на тропинке. Большинство не реагировало, а кто-то даже тряс сжатыми кулаками, очевидно разозлившись, что он не взял их с собой. Ему все равно, он выше этого. Кто, убегая, тащит с собой детскую коляску или телевизор? Он спускался в горящий город, а разрывы снарядов слева и справа поднимали столбы пыли, но Андрей оставался совершенно спокойным и хладнокровным, как пилот бомбардировщика в американском фильме, летящий сквозь заградительный огонь прямо к цели. Он слишком молод, чтобы иметь представление о смерти, в отличие от Йосипа, который, изможденный подъемом, откинулся на бронзовый сапог героя на том самом месте, где обедал в течение нескольких десятков лет. Он видел город, свой город, в огне и знал, что его уже не восстановить – по крайней мере, пока он жив. Он хватал ртом воздух и в паническом страхе, что сердце сейчас остановится, расстегнул рубашку, оторвав все пуговицы. Сейчас не время умирать, нужно пополнить следующий вагон, когда тот придет наверх. Пот ручьями струился по его телу, даже брюки и трусы были мокрые. Йосип с трудом поднялся. Вдалеке колонны беженцев шли по тропинкам мимо водохранилища, надеясь обрести безопасность в глубине страны или отыскать путь в Словению. Внезапно обзор стал шире – несколько бронзовых героев выстрелами смело с постамента.

_____

Андрей достал камеру и навел объектив на встречный вагон. Тот был еще далеко, но он заметил, что вагон переполнен: головы, плечи и руки торчали из опущенных окошек, люди стояли на ступенях, висели на ручках, а некоторые даже лежали и сидели на крыше. Вагон напоминал фрукт, захваченный роем насекомых. Андрей хотел сделать фотографии, чтобы задокументировать свой вклад в эвакуацию.

Но получилось иначе. Изогнутая траектория сербского снаряда и траектория прямой спускающегося вагона пересеклись как раз в тот момент, когда он нажал на затвор.

Йосип услышал взрыв и увидел, как вагоны встали, не дойдя до половины пути, а потом стали медленно двигаться в обратном направлении, пока балластная жидкость из пробитого резервуара стекала по шпалам. Даже на таком расстоянии он различал постепенно ослабевающий рев и визг сидящих внутри пассажиров, которые двигались обратно к нижней станции. Вагон Андрея шел ему навстречу, но у руля никого не было. Сквозь зияющие пустотой рамы Йосип видел лишь то, что было позади, – поле и дым.

Йосип побежал по платформе, резко дернул дверь двигающегося вагона и заскочил внутрь, чтобы тот не слишком сильно ударился об отбойники, но опоздал.