Текст книги "Пеликан"

Автор книги: Мартин Михаэль Дриссен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Часть вторая

Наступил ноябрь, пеликаны улетели. Очень уж они разборчивые – мест потеплее хоть отбавляй, но более красивое и приятное пристанище, чем их городок, отыскать сложно. Дни не такие жаркие, как летом, по ночам свежо, но еще не слишком холодно. Городок грациозно лежал в бухте, наслаждаясь собственной неувядающей красотой и наблюдая за прибывающими и уходящими в синее море рыбацкими лодками и моторными яхтами, будто старая дама, некогда вальсировавшая с юным кайзером Францем Иосифом, а теперь сидевшая на обочине танцплощадки, где кружились молодые парочки. Иностранные туристы в это время года почти не приезжали, что было даже приятно – не приходилось делить родные места с чужаками. Теперь в Старый город по вечерам стягивалась молодежь из бетонных новостроек. Они приезжали на трескучих мопедах в поисках развлечений, недоступных в их районе: только здесь были кафе, гриль-бар и даже павильон с игровыми автоматами. В Белграде недавно открылся первый в коммунистической стране «Макдоналдс», но до столицы слишком далеко.

Субботним вечером Йосип, по обыкновению, сидел на террасе кафе «Рубин» со стаканом пива. Как всегда, в окружении старых товарищей, друзей и соседей. Именно к ним он мог обратиться за помощью, если бы пришлось. Шантажист снова требовал денег, на этот раз вдвое больше. К письму прилагался снимок по такому случаю: Йосип у Яны между ног.

Даже если бы он желал заплатить, деньги все равно кончились. Придется брать в долг. Или посоветоваться с кем-то предприимчивым, кто поможет найти решение получше. Рядом сидел Маркович, водитель автобуса. Он собирался заступать на смену, поэтому пил только колу. Это был мужчина крупного телосложения в вечной кожаной жилетке, и от него пахло. Йосип с ним не особо дружил, к тому же Маркович не отличался умом и зарабатывал слишком мало, чтобы занимать у него деньги. Аптекарь Кневич, наоборот, состоятельный, но педант, считавший себя вправе толковать мировые новости для всей террасы. Перед ним не хотелось быть в долгу. Шмитц из фотоателье вполне подходит: мягкий и сговорчивый. Проблема Шмитца в том, что в войну он сотрудничал с немцами, а еще он страшный антисемит. Скелеты в шкафу здесь есть у каждого. И это давно стало частью жизни: в таком маленьком городке ничего другого и не остается. Хотя Шмитц в свое время делал фоторепортаж с его свадьбы, Йосип даже представить себе не мог, чтобы довериться такому человеку.

Когда заходящее солнце на площади уже выглядывало из самых низких дыр в темной кроне платанов, Кневич решил высказаться о президентских выборах в США и предположил, что победит Дукакис.

Остается только Марио. Партизан и сотоварищ еще из того, великого времени. Они даже родились в один день одного года. С Марио он был дружен больше всех, когда-то помогал ему строить дом на склоне, немного севернее фуникулера. Йосип недели напролет клал кирпичи, рыл стоки для канализации, вместе они выложили гранитом пол в ванной. К сожалению, теперь они уже не так близки, как раньше. Наверное, слишком большой стала разница: один успешный и счастлив в браке, другой кое-как сводит концы с концами, и дома сплошная катастрофа. Хотелось бы по-другому, но так уж вышло: подобное развитие событий подрывает основы равенства, на которых зиждется любая дружба.

Солнце окончательно зашло, но Йосип не снимал солнечные очки и слушал Марио, который рассказывал явные небылицы о девицах из швейцарских пансионов. Марио считал себя героем женских сердец, хотя уже лет сто был счастливо женат на сестре супруги Йосипа. Никто не верил его сказкам, будто бы он знал более тысячи женщин, да и на Дона Жуана с таким животом и проплешиной на голове он не походил. Марио – жуткий фантазер. Йосип вечно будет его любить. Быть может, он любит его даже больше себя самого. Поэтому-то и не хочется просить денег у зятя, хотя именно он даст Йосипу в долг любую сумму. Друзья всегда делились только хорошим, поэтому невозможно впутать товарища в такое грязное дело.

Автобус, на который заступал Маркович, останавливался на противоположной стороне площади.

Как доходит до дела, рассуждал Йосип, допивая остатки теплого пива, можно рассчитывать только на свои силы. Он чувствовал, что разочаровался в друзьях и в Марио тоже – оказалось, что просить помощи не у кого.

Мимо проехал почтальон Андрей, как всегда с прямой спиной, в форме, фуражке и всем прочем.

– Странный парень, – сказал Кневич. – Слышал, что он в профсоюзе. Это же сербское змеиное логово, что там забыл хорват? Честолюбие чистой воды, скажу я вам.

– Ну футболистом он был никаким, – добавил Маркович.

Андрей поставил велосипед на подножку, откинул верх сумки, достал посылку и направился к входу в музей часов. Он нес посылку на уровне плеч, держа ее на кончиках пальцев правой руки.

– Только посмотрите, как он ее несет, – заметил Маркович. – Будто кондитер с именинным тортом.

– Очень странный тип, – согласился Кневич. – Может, даже педик.

– Не думаю, – возразил Йосип, зная, что Андрей млеет от фотографий актрис и принцесс.

– Что же он тогда не женился? – поинтересовался аптекарь.

– Наверное, слишком стеснительный, бедолага, – решил Марио и встал, чтобы пойти в туалет.

– А у него художественный талант, – сказал Шмитц в оправдание, – открытки с бабочками продаются до сих пор.

Почтальон вернулся и сел на велосипед. Знакомая панорама площади с колокольней музея, построенного в итальянском стиле, почти растворилась у Йосипа в сумерках, потому что он так и не снял солнечные очки. Развалившись на пластмассовом стуле на террасе, он подумывал заказать еще стаканчик пива – идти домой совершенно не хотелось. Везде было лучше, чем там.

Напыление стекол очков упростило мир до фиолетового неба и темного остального. Йосипа это вполне устраивало. Тем более теперь, когда прямо перед террасой остановился автобус и темнота перед глазами выросла.

Звуки тоже отошли на дальний план, он перестал прислушиваться.

Вдруг раздался глухой удар. Йосип поднял глаза и сквозь вспышки света в царапинах очков увидел летящий по воздуху черный силуэт – совершенно не похожий на себя почтальон в позе прыгуна в высоту над невидимой планкой. Йосип сорвал очки, прозвучал второй удар, Андрей соскользнул с капота.

Все остальные вскочили, но Йосипу потребовалось какое-то время, чтобы сфокусироваться. Машина, сбившая пересекавшего площадь Андрея, пыталась объехать автобус. «Фольксваген» с разбитым лобовым стеклом, на который приземлился почтальон, стоял у банкомата против движения. Андрей лежал на животе, раскинув руки и ноги, словно пытаясь не дать большой луже крови растечься. Двери машины открылись, раздался крик. Автобус зашипел пневматикой, как доисторический монстр, испугавшийся покореженного велосипеда на асфальте, как какого-то неведомого насекомого.

Маркович бросился на помощь, женщина с детской коляской развернулась и поспешила в другую сторону. Несмотря на всю суматоху, Йосипу показалось, что время течет очень медленно. Заскрипели ножки стульев, Шмитц вскочил, аптекарь встал, в дверном проеме появился недоумевающий Марио.

– Вызывай скорую! – скомандовал Йосип.

Кровь была двух цветов – темный и ярко-красный смешивались, как впадающая в море река. Андрей лежал присыпанный квадратиками разбитого ударопрочного стекла. Мужчина у банкомата обернулся, но только когда аппарат вернул его карту. Йосип опустился перед Андреем на колени.

– Скорая едет, – сообщил Марио.

– Артериальное кровотечение, – констатировал Йосип, – перевернем его.

Им и раньше приходилось заниматься этим вместе, полжизни назад, когда почтальона еще не было на свете, а их товарища ранило осколком гранаты; Марио бережно приподнял верхнюю часть тела Андрея, чтобы осторожно стянуть пиджак, и Йосип наложил жгут чуть ниже подмышки, что было сил затянув свой галстук с эмблемой фуникулера. Кровотечение остановилось, Андрей лежал без сознания.

Скорая приехала на удивление быстро, но вынуждена была остановиться метрах в тридцати прямо с включенными маячками и сиреной – автобус, машины и обломки велосипеда загораживали проезд. Санитары подошли взглянуть и тут же отправились за носилками.

– Убери же этот чертов автобус! – гаркнул Йосип наблюдавшему Марковичу.

– Нельзя, – сказал аптекарь, – полиция еще не приехала.

Андрей выглядел умиротворенным, будто наслаждался всеобщим вниманием. Со струйкой крови на длинном подбородке он напоминал отъявленного гедониста, поленившегося вытереть лицо салфеткой.

Шестнадцать рук наконец водрузили жертву на носилки, и скорая с мигалками и сиреной сдала назад, ища место для разворота.

– Я ничего не мог поделать, – оправдывался водитель машины, сбившей Андрея.

– Да заткнись ты! – огрызнулся Маркович и схватил его за грудки. – Полиции расскажешь. Ты должен был ждать за автобусом! Ждать за автобусом, понимаешь? В Америке тебя бы посадили на электрический стул. А если бы дорогу переходили дети? Дети, понимаешь?

– Откровенно говоря, обгон здесь не запрещен, – вмешался Кневич.

– Зато парковка запрещена, – заметил Маркович, вцепившись на сей раз в водителя «фольксвагена», будто бы тот собирался сбежать. – Против движения подавно. Ты что там забыл, а? И вообще, я тебя не знаю. Ты, похоже, не местный.

– У моей жены завтра день рождения, я только хотел… – мямлил мужчина.

– Полиции расскажешь, – отрезал крепко державший его Маркович.

Солнце тем временем зашло, а у Йосипа появился хороший повод не идти домой.

В итоге они дали показания полиции, а потом с Марио, Шмитцем, Марковичем и аптекарем обсудили, как быть с вещами Андрея: его искореженным велосипедом, фуражкой, пиджаком и почтовыми сумками.

Марио предложил отнести вещи в порт, где живет Андрей, и позаботиться о его собаке; в кармане пиджака нашлась связка ключей. Решили, что все последующие дни гулять с собакой будет Йосип, а если нет, то Шмитц.

Когда настал черед Йосипа, он оказался в типичной холостяцкой каморке в полуподвале, но здесь ему показалось даже уютнее, чем в его собственном доме. На кухонном столе с ламинированной поверхностью он с удивлением обнаружил вазу и букет полевых цветов. Пока Йосип пристегивал поводок, собака склонила голову и недоверчиво на него смотрела. Выгуляв Лайку, он обшарил кухонные шкафчики и нашел семь овальных банок с лососем, а также пачку сухого корма. Вот и собачий рацион.

Вопреки обыкновению, Йосип решил осмотреться. На сушилке висели гигантские черные носки, а еще у Андрея оказался довольно дорогой кодак. На него-то он и фотографировал бабочек с открыток, которые продавались до сих пор.

Йосип опорожнил почтовые сумки и стал перекладывать неразвезенную почту в целлофановый пакет. Коллег Андрея он предупредит, что все письма можно завтра забрать в его киоске.

И вдруг в боковом отделении Йосип заметил вскрытые полупустые конверты. Странно. Он достал один и стал рассматривать. Британская марка, получатель Джойс Кимберли, отель «Эспланада». Письмо по-прежнему лежало внутри, и, даже несмотря на слабый английский, Йосип понял следующее: «…мне жаль, что у тебя неприятности… надеюсь, ты уведомила свой банк о ситуации с этими еврочеками… береги себя… надеюсь, 50 фунтов немного помогут… С любовью, папа».

Пятьдесят фунтов – огромная сумма. Йосип обследовал остальные вскрытые конверты и выяснил, что и в других, по всей видимости, были деньги. Племяннице от тети на день рождения, в службу автопроката от мужчины, который сожалел о том, что сдал машину с пустым бензобаком. Эти письма были на сербохорватском, а значит, в них, скорее всего, лежали не особо крупные суммы в динарах.

Йосип откинулся на стуле.

Собака устроилась в корзине, и Йосип видел только поднятое вверх мятое ухо.

Из распахнутого зарешеченного окна слышались крики чаек, мужские голоса и треск проезжающей тачки.

Он скрестил пальцы на лысеющем затылке и задумался.

Поскольку приходившие в голову мысли ему не нравились, да и поза оказалась не самой удобной, Йосип опустил руки.

Окровавленная форма Андрея висела на подлокотнике того самого стула, где сидел Йосип, – рука невольно скользнула по ткани вниз, будто бы в свой собственный китель. Он ощупал внутренний карман, осторожно вытащил кошелек и раскрыл его. Там оказалась крупная сумма в динарах и одна купюра в пятьдесят фунтов с портретом королевы Елизаветы.

– Да твой хозяин, выходит, негодяй, – сообщил он суке, которая подняла голову и теперь угрюмо за ним наблюдала. – Он вор. Преступник. А ведь так и не скажешь.

Йосип подумал, что Андрею теперь едва ли пригодятся его вещи – почтовые сумки, форменный пиджак и фуражка с эмблемой со стилизованными крыльями, поэтому решил отдать все разом, когда приедет почтовая машина.

С другой стороны, писать заявление на человека, когда он, вполне возможно, лежит в коме, бессердечно.

Весь компромат – вскрытые письма и купюру – он оставит у себя; Андрей выйдет из больницы, и тогда можно будет подумать, как быть дальше.

Йосип подлил воды в миску и погладил Лайку по голове.

– Завтра вернусь, – пообещал он. – Ты тут вообще ни при чем.

Положив узкую морду на край корзинки, она вытаращила на него глаза, глядя, как он уходит. Жизнь у Лайки – сплошной стресс.

_____

У Марио серьезная работа и большая семья, поэтому Лайку каждый день выгуливал Йосип. Когда банки с лососем закончились, он пополнил запасы. Псину приходилось держать на поводке, потому что собачником он был никудышным и переживал, как бы она не сбежала. Нехватка движения для уиппета сродни наказанию, поэтому, когда новый хозяин смотрел вниз, она тут же трусила на другую сторону. Собака его боится – это очевидно, хоть и непонятно почему.

В свой выходной Йосип решил прогуляться с Лайкой аж до самого бетонного блока на Миклоша Зриньи. Неделей ранее вместо требуемых денег он оставил под камнем записку, в которой просил об отсрочке. На удивление, записка так и лежала нетронутая. Йосип растерялся. А что, если шантажист нарочно оставил ее в знак отказа? Во всяком случае, никаких шагов негодяй не предпринял – жена Йосипа по-прежнему бранилась и распекала мужа, но не так, как могла бы, если бы знала о любовнице.

Когда Йосип на несколько дней исчезал из дома, она всякий раз камня на камне не оставляла от его объяснений. Турнир по шахматам, железнодорожные курсы, поездка в клинику с артрозом? В ее картине мира все незыблемо. Если мужа нет дома, значит, он ей изменяет. И точка.

Придумывая самые разные города, Йосип никогда не упоминал Загреб – само название для него было свято; впрочем, никакого смысла в подобной скрытности не имелось – он прекрасно знал, что жена не в состоянии что-либо предпринять. Почти безграмотная, она практически не выходила из дому, разве что в аптеку на углу, а соседки давно ее сторонились. Полная неспособность жены взаимодействовать с реальностью, от которой он так страдал, в то же время гарантировала ему полную безнаказанность.

Воспользовавшись паузой, Лайка присела сделать свои дела. Она снова смотрела на него, вылупив испуганные глаза, и из-за требуемого напряжения выпячивала их еще сильнее. Собака никогда не поворачивалась к нему спиной, будто боялась, что он причинит ей вред.

– Умница, – похвалил Йосип и огляделся, не торопясь вытаскивать из внутреннего кармана конверт с деньгами. Пришлось поменять купюру в пятьдесят фунтов. Вокруг никого, стрекочут сверчки, югославский флаг на флагштоке крепости обвис, море неподвижное и лишь кое-где морщинится от легкого, не долетающего до суши бриза.

Йосип приподнял блок и забрал свою записку, положив на ее место конверт с деньгами.

– Ну вот, – обратился он к собаке. – Избавились от него хоть на время.

Лайка мотнула повисшим хвостом, даже не удосужившись вильнуть как полагается.

Окрыленный Йосип возвращался в Старый город легкой поступью, да и Лайка будто бы семенила бодрее.

Решение принято. Выход найден. Не придется занимать у друзей.

В порыве чувств он решил взять собаку домой, и неважно, что на это скажет жена. Хуже все равно уже не будет, а Катарине, может, и понравится. В конце концов, своим спасением он обязан этой собаке.

Привязав Лайку к рекламному щиту «Алка-Зельтцер», который Кневич каждый день выставлял перед своей аптекой, Йосип вошел внутрь справиться о здоровье почтальона.

По словам Кневича, навещавшего Андрея в больнице от имени всех завсегдатаев кафе, состояние пациента стабильное: сотрясение, переломы ключицы и предплечья, травмы лица, серьезная кровопотеря.

– Четыре раза делали переливание. Может, даже влили его собственную кровь. Ты знал, что он донор?

Нет, этого Йосип не знал.

– У него еще на шее висел такой жетон с группой крови. Не исключено, что он спас ему жизнь.

– Значит, хороший парень этот наш Андрей. Я и понятия не имел, что он сдавал кровь.

– Не бесплатно, конечно, – уточнил Кневич.

– А, ну тогда другое дело. Не знаешь, когда его выпишут?

– Обычно недели через две, не раньше. Но ему почему-то не терпится, говорит, чем скорее, тем лучше. Только пришел в сознание и тут же запричитал: «Домой… почта… почта…»

– Вот это я понимаю, чувство долга, – не дрогнув ни одним мускулом, отреагировал Йосип.

_____

Когда они с собакой пришли домой, жена курила на кухне – пепельница переполнена, пачка сигарет в пределах досягаемости.

– Привет, – поздоровался Йосип. Уже много лет он не называл ее по имени. – А у нас гости. Для Катарины привел.

Как обычно, когда он заговаривал с ней решительно и безразлично, она не ответила, вперив в мужа ничего не выражающий взгляд. Ее лицо, некогда милое и по-деревенски простое, утратило былую привлекательность. Оно округлилось и потеряло всякий контур. Женщина на кухне, казалось, пришла сюда из далекой азиатской степи, а не из соседней деревни в пятидесяти километрах – в дополнение к слабоумию в ней будто проявлялись гены бог знает какого монгольского или киргизского народа. Йосип не только потерял молодую жену, которую когда-то любил, он оказался прикован к существу, не разделявшему с ним ни расу, ни будто бы даже человеческое начало. Тем не менее он всегда обращался с ней любезно и уважительно, что она расценивала как слабость и беспардонно на него набрасывалась. Только когда он, как сейчас, заговаривал тоном, не терпящим возражений, жена впадала в ступор. Вызвать ее реакцию можно было, лишь действуя жестко и строго. К сожалению, это претило его натуре, он был не способен постоянно на нее давить. Вот и сейчас она молча сверлила его глазами, будто жена кулака в ожидании кнута своего хозяина и господина. На ее подбородке блестела слюна.

– Я хочу, чтобы ты ей не мешала. Никаких сцен. Ясно?

Она смотрела на него стеклянными голубыми глазами, скрестив руки на коленях, и в качестве единственного ответа засунула ногу в барабан стиральной машины, будто бы рассчитывая на легкий педикюр.

Йосип так натянул поводок, что собака захрипела. Жена держалась тихо, но это могла быть бомба замедленного действия – как с пролетариатом перед началом революции. Иногда он боялся, что однажды во сне она перережет ему глотку.

Йосип направился в свою спальню, где любила проводить время Катарина. Приоткрыв дверь, он ногой придержал собаку – хотелось сделать дочери сюрприз. Девочка сидела в позе лотоса на ковре перед его кроватью и складывала пазл с пони.

– Милая, можно войти?

Обычно эта шутка работала безотказно: дочь улыбнулась и, вскинув руки, неистово забарабанила ими в воздухе, будто хотела сказать: «Вот же, сейчас начнется праздник!» Катарина умела говорить, но обычно обходилась лишь странными звуками.

– А у нас гость. Ее высочество принцесса!

Девочка замерла в ожидании, натянув платье на колени. Йосип отстегнул шлейку и втолкнул собаку в комнату.

Лайка прошествовала по ковру так, как это умеет делать только борзая на своих четырех высоких лапах, а затем элегантным и в то же время скромным движением заняла место рядом с девочкой. Катарина аккуратно положила на ковер детали пазла, которые все это время были у нее в руке. Склонив набок узкую голову, Лайка внимательно следила за ее движениями. Девочка протянула руку и дотронулась до собачьего носа. Лайка посмотрела на нее выпученными глазами, осторожно подняла переднюю лапу и положила ей на колено. Обе немного пускали слюни.

Йосип снял китель и расстегнул рубашку.

– Вы же друг с другом поладите, правда?

– Да, – задумчиво сказала Катарина. – Я Пушинка Первая, а она Пушинка Сотая.

– Ну и отлично. Тогда папа приляжет. Папа устал.

Йосип уставился на потолочный вентилятор, который уже лет тридцать торчал без движения, как могильный крест. Хороший план. Одного преступника он заставит платить другому. А в выигрыше окажутся все: Андрей сохранит работу, шантажист получит свое, да и ему больше не придется переживать.

Осталось решить, как и где передавать деньги.

Пока Йосип разглядывал неподвижные лопасти вентилятора с ползающими мухами, его посетила абсурдная мысль.

Что, если выбрать другой бетонный блок на обочине кольца и сделать так, чтобы преступники платили друг другу без его участия? Вышел бы настоящий шедевр с изящным нравоучительным подтекстом.

Йосип рассмеялся. Сначала почти беззвучно, но потом раздался всхлипывающий, надрывный гогот, сотрясавший его живот.

Над кроватью показалась головка Катарины в очках.

– Почему ты смеешься? – удивилась она. – Ты же никогда не смеешься!

– Знаю, знаю, – согласился Йосип, расстегивая верхнюю пуговицу на брюках, чтобы полегчало.

– Ну?

На сей раз из-за края кровати вынырнула половина озабоченной собачьей головы.

– Пока это секрет. Потом расскажу.

– Папочка противный, – разозлилась Катарина. Она не любила, когда нарушался привычный ход дел. В последний раз, когда Йосип вернулся из Загреба, она недоверчиво обнюхала его и сказала: «Ты слишком вкусно пахнешь». Теперь перед автобусом он всегда принимал душ.

– Иди собирай пазл, – ответил Йосип.

Нужно рассуждать практически. Письмо можно написать на имя Андрея и просто отправить по почте, а когда он поправится, сам себе его и доставит. Просить больше, чем требовал его собственный шантажист, Йосип счел непорядочным. Использовать для передачи денег бетонный блок на обочине Миклоша Зриньи – способ, конечно, проверенный, но не лучше ли выбрать собственное место? Он мысленно обошел весь город, начиная с бульвара, а потом все выше через старые кварталы, каждый раз сворачивая в разные переулки и взбираясь по новым лестницам. Места близко к дому ему не нравились. Новостройки на склоне тоже не подходят– там можно заплутать. Думать как преступник оказалось не так и просто, особенно с непривычки.

Девочка подробно объясняла Лайке, куда класть каждый элемент пазла. Время от времени собака скулила, а Йосип надеялся, что она еще не просится на улицу.

Постепенно мысль завела его на холмы и дальше, за городскую черту. Собственная грандиозная смотровая площадка в виде горной станции фуникулера сулила ему ряд преимуществ. Кажется, чуть севернее вдоль склона узкой полосой шли пашни и несколько виноградников. Он там редко бывал, но сейчас без труда нарисовал перед собой этот пейзаж. Узкие дорожки и тропки, то вверх, то вниз, не сильно отклоняясь от линии высоты. Необитаемые домики и сарайки, куда наемные пахари или владельцы земли ставят трактора и прячут утварь. Земля здесь бурая и иссохшая, во время пахоты на неровной поверхности остаются линии и узоры, похожие на отпечатки пальцев. Произрастающий здесь виноград настолько плох, что годится разве что на производство уксуса или самого дешевого в супермаркете вина в картонных упаковках. Многообещающая территория для начинающего шантажиста: почти никто не приходит, сюда можно, не привлекая внимания, прогуляться от памятника. Тут Йосип вспомнил про высоковольтную линию. Если не считать военную станцию связи на вершине горы дальше к северу, то мачты линии электропередачи – самые высокие во всей округе. Хотя в электротехнике он профан, они ему всегда нравились, наверное, потому что были так просто и понятно составлены, будто из набора с детским конструктором – по три цирковых силача, стоя друг у друга на плечах, горизонтально раскинув обрубки железных рук, элегантным неводом провожают восемнадцать толстых каплем вверх, исчезая за вершинами карстовых гор. Йосип четко нарисовал всю картину, а теперь силился припомнить фундамент каждой мачты, но безрезультатно. Стоит как-нибудь сходить туда и осмотреть опоры более тщательно. Он вспоминал, что пахать вроде бы приходилось, обходя угловатые бетонные блоки, пространство между которыми заросло неприступным колючим кустарником. Идеальное место, чтобы прятать деньги.

Лежать на кровати и вот так запросто постигать ухищрения игры, в которую прежде никогда не играл, – Йосип почувствовал себя невероятно одаренным.

– Папа, можно она будет жить с нами? – спросила дочь.

– Кто? – не сразу понял он.

– Собачка.

– Не получится, милая. Это собака почтальона, а он скоро выйдет из больницы и обязательно захочет ее вернуть.

– А вдруг он вообще не выйдет? – с надеждой предположила Катарина. – Может, он умрет.

– Нельзя так говорить. Это ужасно. Почтальон – мой хороший друг.

– Почему хороший?

– Потому что я помог спасти ему жизнь. В таких случаях люди становятся друзьями, понимаешь?

Девочка не ответила, но Йосип знал, что она сердится.

Почему Андрей ступил на кривую дорожку? Может, оттого, что у него нет жены? Йосипу всегда казалось немного странным, что он скупал все эти журналы, даже иностранные, которых совершенно не мог прочесть, лишь бы в них были фотографии роскошных женщин. Наверное, он очень одинок. В его жизни нет Яны.

Йосип мысленно отвлекся на предстоящий уже на следующей неделе визит в Загреб. В жизни нет ничего прекраснее, чем затянутые в нейлоновые чулки бедра Яны. Удивительно, почему она не стала кинозвездой. Он не знавал большей гармонии, чем на ее диване, когда она тихо включала джаз и приглушала латунные настольные лампы с розовыми абажурами. До знакомства с Яной он и понятия не имел, что существуют регуляторы света. В его доме вращающиеся переключатели из черного бакелита, и их можно трогать только сухими руками. Конечно, подарки, которые он ей дарит, играют свою роль, но это настоящая любовь. Он вправе считать себя счастливчиком, раз ему так перепало в жизни, а бедный Андрей и представления о таком не имел.

Андрей вышел из больницы раньше, чем хотелось врачам, и отправился прямиком домой. Букет полевых цветов завял, ваза сухая. Лайки нет. Кневич говорил, что о ней заботились все по очереди: Шмитц, Марио и Тудман. Как на грех, Тудман. Форменный пиджак, еще в полиэтиленовом чехле из химчистки, сложен на кухонном столе, сверху фуражка. Пока не заметно, чтобы его воровство вскрылось. Даже пустые почтовые сумки висят на стуле, будто поклажа для седла в ожидании лошади, готовой возобновить путешествие. Велосипеда, разумеется, нет – учитывая его собственные тяжелые травмы, тот и подавно ремонту не подлежит. Почту тот дня, конечно, давно разнес коллега. А где тогда вскрытые конверты? Уведомления об увольнении от почтовой службы тоже нет, как нет ни письма от профсоюза с предложением юридической помощи, ни повестки в суд.

Андрей с перебинтованной головой ковылял по своей полуподвальной квартире, пытаясь найти объяснение. На первый взгляд, ничего не произошло. Но тут он открыл кошелек, который слишком ровно положили на угол ламинированной столешницы, будто бы нашедший считал важным подчеркнуть, с каким уважением он относится к его частной жизни.

Сумму в динарах он помнил в точности, и они были на месте. Не хватало только одного – английской купюры.

Андрей созвонился с начальником, и тот очень удивился, услышав о желании немедленно приступить к работе. Почему после несчастного случая на службе не восстановиться недель эдак шесть или даже десять? Почему не воспользоваться возможностью подлечиться в санатории, на который есть право по выслуге лет? Но Андрей не хочет лечиться. Он должен узнать, кто в тот день заглядывал в его почтовые сумки и достал купюру из кошелька. В тот же день он совершил прогулку по объездной дороге. Конверт от Тудмана с двумя тысячами динаров все еще лежал под бетонным блоком. Значит, он не связал Андрея с шантажом, хотя и бывал в его квартире из-за собаки. То есть фуникулерщик не заглядывал в шкаф, где хранятся фотографии и негативы.

На следующий день Андрей отправился в аптеку за кроверазжижающим и снотворным и как бы между прочим спросил:

– Интересно, а кто оказывал мне первую помощь, когда случилась та авария?

– Ах, – ответил Кневич, – все сразу бросились на помощь. Мы ведь сидели на террасе. – Аптекарь принялся объяснять, как делать инъекции кроверазжижающих препаратов.

– Да, да, – не унимался Андрей, – это меня и спасло. Но что было потом? Вот кто, например, отдал мою форму в химчистку? Кто разнес почту из сумок? Хотелось бы поблагодарить каждого лично.

– О твоей собаке в основном заботился Тудман. Сразу вызвался, – вспомнил Кневич, двигая по прилавку бумажный пакетик.

– Это я знаю. А почта, а мои личные вещи?

– О боже, да я уже не помню. Вокруг было столько народа… Марио, наверное. Или нет, может, Маркович – он собирался развезти твою почту на автобусе. Честно говоря, я не помню.

– Не Шмитц, случайно?

– Нет, не он. Он предложил разнести оставшиеся письма, но ты же знаешь, ему довольно трудно ходить, особенно подниматься по лестницам.

– Знаю… То есть тебе кажется, что это Маркович?

– Я этого не говорил. Просто та бегай в кафе «Рубин». Мы там каждую субботу днем сидим на террасе. Угости каждого в качестве благодарности. Все тогда бросились тебе на помощь.

– Отличная идея! Так я и сделаю, – пообещал Андрей.

Но сначала он разыскал Марковича. Тот как раз пристегивал скутер.

– Крутая вещь, да? Для дочки, ей через несколько дней шестнадцать.

– Зачетный, – подтвердил Андрей, позволив обнять и даже похлопать себя по спине. – Поаккуратнее, пожалуйста, плечо…

– Как ты? Поправился? Тебя всегда преследовали травмы – это я помню. С такими-то способностями въезжать в автобус – дело последнее.

Маркович был центральным нападающим в «Динамо» – команде, где Андрей, за неимением лучшей позиции, играл за вратаря.

– Не поможешь мне поставить эту штуку на домкрат? Заднее колесо стучит.

– Попытаюсь.

– Я подниму, – обрадовался Маркович и снял куртку из кожи наппа. – А тебе останется только подставить его снизу. Вот так. Готово.

Водитель автобуса покопался в ящике с инструментами в поисках нужного гаечного ключа.

– Она удивится. Настоящий «Симсон-Швальбе». На таких катаются студентки в Берлине и Загребе.

– Какой красивый зеленый. Скажи, Маркович…

– Что? – ответил тот, держа в зубах шплинт.

– Не ты ли в тот день забрал мои сумки с почтой?