Текст книги "Другие люди: Таинственная история"

Автор книги: Мартин Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 8 Замертво

Неужели это она? Действительно она? Да… это Мэри. Но как такое возможно?

Поздно ночью, когда весь свет в приюте уже полагалось выключить, Мэри стояла перед зеркалом в ванной полуподвального помещения, держа у лица письмо на розовой бумаге. Сверху светила покрытая пылью лампочка.

Да, это она. Но все же эта девушка была старше Мэри… Она смотрела на Мэри с вызовом, может даже с ухмылкой или усмешкой, зарождающейся в приподнятом левом уголке рта. Рот был не такой строгой формы, как у Мэри, более изогнутый. Под правым виском виднелась такая же родинка, только с другой стороны. И глаза – глаза были не ее. Они были мертвы: слишком многое уже видели, и мир им наскучил. Глаза старухи. Мэри долго вглядывалась в изображение. Полуулыбка на фотографии будто бы становилась с каждой минутой все шире, все более похожей на настоящую улыбку, признав в Мэри свою. Мэри моргнула и еще раз посмотрела на фотографию. Улыбка исчезла, но глаза сияли торжеством. Мэри выронила письмо и резко отвернулась, сжав голову руками. Теперь она поняла, в чем отличие. Ее лицо – так ей казалось, ей очень хотелось в это верить – было добрым, лицом хорошего человека. А вот лицо девушки на фотографии…

– О боже, что же я такое натворила в той жизни? – воскликнула Мэри.

Весь день тошнота сидела внутри ее и крутила из тела веревки, чтобы выбраться по ним наружу. И вот теперь с облегчением, униженностью и страхом она опустилась на колени на кафельный пол ванной, и ее вырвало. Ее рвало приступами, долго и мучительно. Ее выворачивало наизнанку, до смертельного изнеможения. Она никак не могла полностью избавиться от себя самой. Ее тошнило так долго, что она испугалась, как бы сердце не выскочило наружу и не разбилось об пол.

Теперь каждое утро она ждала новостей о себе, но они все не приходили. Известий не было, и ничего не менялось.

Время тянулось убийственно медленно. У нее не оставалось денег, чтобы хоть как-то ускорить его ход. Ведь чтобы оно шло быстрее, нужны деньги: именно так деньги мстят времени. А время никуда не торопилось.

Мэри еще раз перечитала все книжки. Она читала религиозные издания, разбросанные на журнальном столике в коридоре. Их основная мысль, как и в брошюрках, которые присылали миссис Ботэм Анонимные алкоголики, состояла в том, что в конечном итоге все закончится на удивление хорошо, даже если на первый взгляд в это трудно поверить. Каждому из нас дается еще один шанс, и, скорее всего, мы сможем искупить грехи без особых хлопот. Так уж повелось с момента Грехопадения, когда человек оступился и больше не смог подняться. Но волноваться особо не о чем. Господь Бог прекрасно обо всем позаботится. Девочки в приюте все время поминали в своих разговорах Бога, по крайней мере, частенько ссылались на Него или на сына Его, Иисуса Христа. Особой пользы, впрочем, это не приносило.

– Уж и не знаю, и о чем вы только думаете, – сокрушалась миссис Пилкингтон, – Все теряете, являетесь сюда, и ничегошеньки у вас нет.

Мэри была с ней согласна по всем пунктам.

– Ты хочешь сказать, что не знаешь своего номера соцстрахования?

– Точно.

– И понятия не имеешь, все ли твои взносы уплачены?

– Не имею, совершенно верно.

– И куда же, в конце концов, запропастились твои документы?

– Все, сдаюсь, – не подумав ответила Мэри, – Так куда?

– Ты тут не нахальничай. Ты заявляешь, что хочешь найти работу, а на это требуется много времени. Для начала ты должна заполнить все это, – Она угрожающе постучала пальцем по кипе бланков, – Вот. Заполни их все, – Миссис Пилкингтон снова вернулась к своим занятиям. И, не отрываясь от работы, добавила: – Ты можешь оставаться здесь не дольше трех месяцев.

– Только три месяца?! – ужаснулась Мэри.

Мэри сидела на продуваемой всеми ветрами скамейке и плакала. Теперь она частенько проводила так время. Она уронила последний бланк на колени. Нет, она просто не в силах во всем этом разобраться. Она сумела одолеть «Тимона Афинскою», но не это. Даже если читать очень медленно, идиотски шевеля губами, как это делала Хани, насупленно склонившись над очередным изданием типа «Люби себя», то и тогда слова отзывались одной пустотой – безликие, высокомерные, пресыщенные всеми теми привилегиями, которых ее кто-то с презрением лишил. Мэри хотела выбраться отсюда, попасть в другое измерение, но все эти словеса никак не желали ей помочь. Они объединились с одной целью: не дать ей выйти, замуровать ее.

Новостей не было. Мэри искала их даже в зеркале: играла с ним в его игры. И постепенно Мэри Агнец все лучше и лучше узнавала Эми Хайд.

Была ли Мэри этой Эми или она была ею только до какого-то момента и до какой-то степени? Эми многое перепробовала на своем веку. Повторяла ли Мэри ее шаги? Если да, то с какой точностью и насколько непроизвольно она это делала? И был ли в этом смысл? Кто всем этим заправлял? Бог? Принц? И кому это не по душе?

Мэри. Нашей Мэри все это совсем не по сердцу. Она запиралась в ванной и изучала себя в зеркале. Ей очень хотелось быть доброй и не верилось, что Эми была такой уж гадкой, если Мэри в каком-то смысле обязана ей своим появлением на свет. Может, в каждой девочке на самом деле сидит еще одна… Мэри всмотрелась в зеркало. Выглядела она ничуть не зловеще. Как раз напротив, смотрелась она вполне мило. Только взгляните на белки ее глаз, подобные яичным белкам, на точеный изгиб носа. Хотя на некоторых зубах и виднелись темные пятнышки, нежная розовость десен оставалась девственно гладкой, а изящная линия губ прекрасно сочеталась с округлостью подбородка… Отворачиваясь от зеркала, она успела заметить тень улыбки всезнающего призрака, притаившегося за волшебным стеклом. Отражение дрогнуло: там, за зеркалом, начинались владения хаоса. Мэри неотрывно смотрела в глубь зазеркалья. Ее глаза изо всех сил стремились разглядеть то, что жило по ту сторону, и наконец силой своего внутреннего света они принудили это нечто отступить. Но стоило Мэри отвернуться от зеркала, как она сразу же чувствовала, что неведомое, притаившееся за ним, снова вернулось на место и безмятежно дожидается своего часа.

Ее сны изменились. Они истощились – так, по крайней мере, ей казалось. Вообще сны призваны рассказывать о многообразии, но ее сны теперь совсем не отличались друг от друга. Ночи стали для нее такими же однообразными, как и дни.

Первые несколько часов она просто лежала и следила за тем, как голова заполняется бурлящими, неистовыми потоками мыслей, разъедающими, ранящими душу образами, которым было плевать, сумеет ли она их вынести. Потом приходил сон, всегда один и тот же.

Эми несется по черным небесам. Эми летит: она может попасть куда захочет с какой угодно скоростью. Она не боится своего преследователя: порой она даже оглядывается и смеется возбужденным дерзким смехом. За ней гонится отвратительный зверь – черный, как и полагается, – возможно, пантера, но с желтыми клыками и крупной квадратной мордой вепря. Часто

Эми подпускает зверя совсем близко, потом резко сворачивает в сторону и, заливаясь звонким хохотом, вновь ускользает от него с такой грациозной ловкостью, что зверь спотыкается в небесном пространстве, прорезает воздух крутой дугой, затем снова выравнивает траекторию и продолжает преследование, и тогда во мраке до нее доносятся его механически размеренные скачки. Она снова сворачивает, но на этот раз зверь чуть не задевает ее, и она успевает почувствовать его жаркое дыхание, смешанное с пеной ярости и злобы. И вот она уже снова Мэри, теперь она добыча. Черное пространство сжимается вдруг в узкий туннель, и она мчится по нему с такой головокружительной скоростью, что, кажется, в любую секунду может обогнать саму себя. Ее руки и ноги похожи на искрящиеся золотые колеса со спицами, волосы – грива растрепавшихся нервов. Зверь преследует ее гигантскими скачками. Через мгновение он уже сможет прыгнуть ей на спину, распластавшись, придавить ее к земле и вонзить когти в лицо. Чтобы не ждать дольше, она замедляет бег, падает замертво – чтобы то, чему суждено произойти, случилось скорее. Зверь набрасывается на нее и стремительно, хладнокровно раздирает ее тело в клочья кровавого пламени. Тут она просыпается, и ее сознание уже опять наполнено бурлящими, ревущими, невыносимыми образами. И так каждую ночь, все снова и снова, без конца. За что? Почему так?

* * *

Потому что это один из путей, по которым к тебе возвращается прошлое – упрямое, неизбывное прошлое.

Ты ведь понимаешь, что забытые грехи вечно будут отравлять тебе душу?.. Как тебе спится? Сны не подводят? С ними все спокойно? Или они набухают, готовые вот-вот лопнуть? И тогда вырвется то, что погубит тебя…

О господи… порой я просыпаюсь среди ночи и оказываюсь в пустоте. Я – мертвый зуб во рту вечной жизни. Мой разум больше не служит мне. Он перешел на другую сторону. Там он – князь, принц… Мэри, в следующий раз не ошибайся, избегай дурного, не падай. О Мэри… исцели меня, милая.

Раньше мне казалось, что нет другого времени, кроме настоящего. Я думал, что только оно и есть. Теперь – то я лучше знаю – или, по крайней мере, знаю, что это не вполне так. В конце концов, прошлое тоже никуда не исчезает. На самом деле, кроме прошлого, больше ничего и нет: настоящее не стоит подолгу на месте, а о будущем каждый может только гадать. Со временем ты всегда отдаешь прошлому все без остатка. В конце концов оно всегда тебя настигает.

Все девушки в приюте, падшие девушки, мечтали только об одном – об еще одном шансе, о передышке. Мэри нуждалась в ней не меньше. И она ее получила.

Полдень. Она бродит по улицам с уже заученной бесцельностью. Единственная сознательная цель – стремление отойти от рутинных маршрутов, от тех нитей городской паутины, что уже изучены ею как свои пять пальцев. Она забрела в оживленный, но скрытый от посторонних глаз квартал обветшалых домов и темных лавчонок, похожих на пещеры. Ссутулившиеся мужчины и женщины раскладывают свои вещицы на голых прилавках, выставленных вдоль улицы, и прохожие вплетают реплики и возгласы в общий хор зарождающейся свободной торговли. Выше, все выше карабкается напыщенная улочка наверх, в холодную прозрачность утреннего воздуха, словно трап, только что спущенный с небес. И даже белые и пухлые воздушные ленивцы опустились пониже – посмотреть, что там внизу затевается… Конечно, все так и должно быть, думала Мэри, и никогда нельзя про это забывать: жизнь прекрасна и удивительна, а все, на чем останавливается взгляд, исполнено тайного смысла. Мэри еще раз завернула за угол и увидела широкое темное окно: в нем таилось послание, предназначенное для нее. В эту секунду несущийся мимо фургон сыграл с солнечными лучами шутку, и слова исчезли в бликах света. Она подождала, и несколько потускневшая, но все еще ясная и притягивающая взгляд надпись возникла снова. Это было объявление. Оно гласило: «ИЩЕМ ОФИЦИАНТКУ».

– Кто ищет? Полиция? – размышляла Мэри, вспоминая Принца и его кабинет.

Она подошла поближе. В объявлении говорилось: «ИЩЕМ ОФИЦИАНТКУ – требуется прислуга. Спрашивайте внутри».

И она направилась внутрь. Пока ее глаза осваивались с полумраком, ее, зевая, разглядывал с головы до ног какой-то молодой человек. Потом он откинулся в кресле, чтобы обменяться взглядом с дамой за стойкой, и поинтересовался у Мэри, готова ли она приступить к работе с завтрашнего дня. Мэри тотчас же согласилась и повернулась, чтобы побыстрее уйти, пока ничего не напортила.

– Постой! – окликнул ее молодой человек. – Ты что, ничего больше не хочешь узнать? А деньги? А время?

– О да, с удовольствием, – согласилась Мэри.

– С восьми до семи, выходной – воскресенье.

– …А… деньги?

– Это обсудим утром. Меня зовут Антонио, но ты можешь называть меня мистер Гарсиа. А как тебя зовут?

– Мэри Агнец.

– Хорошо, Мэри. Утром – ровно в восемь.

– У меня нет страхового полиса и всего такого, – поспешно сообщила она.

– И что с того? – Мистер Гарсиа снова зевнул, – Нам эта лабуда до лампочки.

И вот Мэри снова шла по улице. Настроена она была очень оптимистично. Она знала, чем занимаются официантки, и была уверена, что с такой ерундой справится не хуже других.

Глава 9 Силовое поле

Бледный Алан сидел в своей крошечной конторке за кухней, уставившись в окно и переживая из-за того, что так быстро лысеет.

Мэри внимательно наблюдала за ним. Это было чрезвычайно увлекательно. Каждые десять-пятнадцать секунд правая рука Алана отрывалась от письменного стола и – понемножку, осторожно, как будто сама по себе, будто она лишь номинально числилась в подчинении у своего хозяина, – скользила вверх и выдирала клочок волос с макушки. В следующий миг с досадливым недоумением Алан, стоически поджав малокровные губы, изучал трофеи. Затем отряхивался от них, словно от грязи, и снова ронял руку на стол. Проходило несколько секунд, и процедура повторялась.

Уже в который раз из чистого любопытства Мэри втайне проделывала со своими волосами то же самое. Каждый раз в ее руке оказывался невесомый клочок перекрученного света, который она тут же стряхивала на кухонный пол. Однако это не тревожило ее так, как несчастного Алана. Ведь у нее при этом оставалась еще целая копна – гораздо больше, чем было утрачено. Помимо этого, волосы Мэри были отменного качества – настоящая находка. Не то что у Алана – было бы о чем жалеть. Его всклокоченные сухие патлы больше походили на шелуху, к тому же их запасов было явно недостаточно. По мнению Мэри, чем скорее они выпадут или будут вырваны, тем лучше. Тогда ему не придется их больше выдергивать. И вообще, особой нужды в них и нет, правда? Куча народа отлично без них обходится. Но Алан придерживался другого мнения на этот счет, и, наблюдая за его страданиями, Мэри терзалась не меньше, чем он. Ее так и подмывало попросить его прекратить прополку, если уж он так дорожит этой самой растительностью. Но она помалкивала: ей было известно, что бедный Алан страшится любого разговора, как-то связанного с темой волосяного покрова.

– Привет, Лысеныш!

Мэри обдал порыв воздуха от вращающихся дверей, и она услышала потешное предсмертное дребезжание грязных тарелок. Обернувшись, она увидела, как на кухню неторопливо вплывает Расс – покатые плечи, небрежная походка, шикарная черная футболка, потертые голубые джинсы и невероятные туфли, похожие на пару раздавленных крыс. Мэри эти крыски казались обделенными и задвинутыми на задворки жизни, а потому неустанно вынашивающими мстительные замыслы.

– Ты что, оглох, я же говорю: привет, Лысеныш!

– Слышу, – напряженно склонившись над столом, процедил сквозь зубы Алан.

Расс навис над Мэри так, что она ощутила приятную вибрацию его силового поля. Грациозно вытянув руку, он ловко опустил ребристую башню белых тарелок в ее мойку. Мэри повернулась к нему и улыбнулась. Такого, как он, Мэри еще не встречала. Хотя она вообще не встречала таких, кто был бы похож на кого-то, с кем она повстречалась раньше.

– Какие у нас тут прелести, – промурлыкал Расс, прикладываясь пухлыми губами к оголенной шее Мэри.

На кухне она укладывала волосы на макушке, следуя высокомерному указанию старой миссис Гарсиа. Расс резко отскочил назад, скорбно уронив голову и воздев руки, как человек, смущенный всплеском незаслуженных аплодисментов.

– О нет! – воскликнул он. – Я не должен подавать тебе надежды. В свое время я успел разбить немало сердцов, так что видывал цып и получше. – Он снова приблизился, почесывая указательным пальцем у себя за ухом. – Вишь ли, девуля, я не уверен, что ты достаточно хороша для меня, то есть вполне ли ты в моем вкусе. Вааще-то я люблю… ммм… еще покрасивше. Боже мой, Мэри, умоляю, не надо слез! – Почти каждый раз, когда он просил ее не плакать, Мэри так и подмывало зарыдать. Он так серьезно это говорил… – Ну что ж, ты, цыпуля, так убиваешься? Ну, хорошо, раз хочешь, можешь надеяться, вреда от этого не будет, а? Никогда не знаешь, когда тебе улыбнется счастье, если дела пойдут так и дальше. Я тебе вот что скажу: признаюсь, убить тебя я был бы не прочь. Ты стоишь того – говорю как на духу.

Мэри промолчала. Говорить ничего и не требовалось. Расс рассуждал про убийства девушек так часто и небрежно, что у Мэри начали закрадываться сомнения, действительно ли убийство такое уж серьезное мероприятие. По шкале ценностей Расса девушке повезло, если она заслуживает быть убитой, – гораздо больше, чем если она и того не стоит. «Даже убить ее западло» – вот самое худшее, что мог он сказать о девушке, и Мэри была счастлива, что у нее не так все запущено.

Расс выкатился на середину кухни.

– Отвянь, пупсик, на фиг! – взвизгнул он, адресуясь в пространство, и проворно выхватил из заднего кармана джинсов расческу. – Ты всего лишь похожа на Брижит Бардо! – Он отклонился от подвешенного на стене пыльного зеркала, потом съежился и отскочил в сторону, как будто невидимые руки тащили его за ремень. – Софи, убери руки! – сурово пригрозил он и выпрямился. – Ох-хо! – Он снова отпрянул. Тут он крепко вцепился в оседлавшего его неведомого призрака. – Ой-ой-ой! Рэкел!!! [7]7
  То есть Софи Лорен и Рэкел Уэлч.


[Закрыть]Отвалишь ты наконец от моей чертовой… – Он стряхнул с себя привидение, швырнул его на пол и принялся от души наминать бока незримой противнице. Поуспокоившись, он подтянул штаны и снова откинулся назад, встав перед зеркалом. – Осс-пади, вот так ше-ве-лю-ра, – запричитал он, обеими руками оглаживая и теребя волосы. – И откуда все это нарастает-то, хотелось бы знать. Знаешь, что меня убивает? Куда утекают все мои денежки? Вот в эту самую макушку – на ее стрижку! Чесслово. Черил говорит, пусть отрастают. А Фарра [8]8
  То есть Черил Лэдд и Фарра Фосетт.


[Закрыть]твердит, мол, ей по душе покороче. Ате-е как, Мэри?

– Расс, – начал было Алан.

Расс невозмутимо продолжал расчесывать волосы.

– Чем обязан, Лысячок?

– Я тебе просто череп раскрою, – выдавил Алан надломленным неуверенным голосом. И нервно добавил: – Ты, зажратый упырь.

– О, молю, Алюньчик, миленький, не надо! Не делай этого! Держите меня, люди добрые, у меня коленки трясутся – ща упаду! Зажратый? За-жра-тый? – Он метнулся назад, схватившись за живот, – Да буде вам известно, что на этом роскошном экземпляре не наберется и грамма лишнего жира. Если я тут такой ис-ся жирный, то чо все эти киношные звездочки за мной так увиваюсся? Ась? Не за тобой ведь, это уж точно. Не-а! Знаешь, отчего? Потому что их от плешивых воротит. Съел?

– Расс, – проскрипел Алан и закрыл глаза.

– Хотя, старик, в чем-то ты прав. Мой приятель и правда толстоват. Признаю. Вот мои супертелочки все твердят мне: «Расс, малышик, я вся тащусь от тваво Большого Парня, а уж тво…»

– Расссс, – прошипел Алан. – Чего тебе надо, а?

Расс взглянул на бледного Алана, воздвигшегося в

дверном проеме, а потом на часы над головой Мэри. Было без десяти шесть.

– А, да. Старик Педро Паэлла требует, шоб сёдни все квитанции были пораньше.

– Ко скольки?

– Вроде он говорил, до шести.

– Долбаный сраный Расс, – промычал Алан, возвращаясь к своему столу.

Громко насвистывая и на ходу поправляя ремень джинсов, Расс продефилировал обратно к Мэри. Он умолк, и его рука неспешно обвилась вокруг ее талии. Одобрительно кивая своим мыслям, он наблюдал, как Мэри моет тарелки – одну за другой.

– Эй, ты еще готова угостить меня бокальчиком субботним вечерком? – хрипло прошептал он.

Мэри кивнула.

– Я требую от тебя торжественного обещания – ты не будешь пытаться меня напоить или в этом роде. Даже и не думай, поняла?

– Не буду.

– Вот и умница. Вот так. – Он подвел палец к ее подбородку и повернул лицом к себе. Долго разглядывал ее серьезным, оценивающим взглядом. – А знаешь, может, ты для меня и вполне даже хороша. Пожалуй, я мог бы быть с тобой поснисходительней. Вроде ты очень даже в моем вкусе… – Он продолжал изучать ее еще несколько мгновений, потом закрыл глаза и покачал головой. – Нет. Не вполне. Не в моем.

Расс вышел через скрипучие вращающиеся двери. Мэри вернулась к посуде. Алан в тихом бешенстве корпел над работой минут десять, потом выскочил за дверь. Вскоре Алан вернулся. Мэри знала, что это был он, для этого ей не надо было даже оборачиваться: его силовое поле совсем не походило на тепловую энергию Расса. Состояло оно из тоски, извинений и неуемных тщетных надежд. На мгновение ей почудилось, что его дух так и ходит у нее за спиной, как если бы Алан извивался и заламывал руки, скорбно взывая к ней и о чем-то моля. Однако она знала, что на самом деле это всего лишь его взгляд, жадно блуждающий по ее спине.

* * *

Проведя рядом с Мэри пятьдесят часов, Алан безнадежно в нее влюбился. Да, боюсь, что именно так. С прискорбием вынужден заявить, что это правда. По уши. Такие вот дела. С Рассом не все так ясно. Его силовое поле сопротивляется как может. А вот Алан уже готов. Только о Мэри и думает. Все, что она делает, ранит его в самое сердце.

Если спросить его, когда это случилось, он ответит, что с первого взгляда. С первого взгляда он полюбил ее лицо, спелые алые губы, пышные иссиня-черные волосы, глаза, в которых поблескивают искорки чувственного ожидания. Он в восторге от ее манеры стоять, сложив руки, и послушно кивать в ответ на приказания старика Гарсиа. При этом она действительно совсем не против перемывать все эти груды грязной посуды. Ему нравилось, что она сразу же приступала к работе, почти не отвлекаясь на Расса, вечно крутящегося вокруг… Алан пропал. Даже зловещая трагедия утраты волос превратилась в один из эпизодов его героической поэмы страдания (Сможет Ли Мэри Полюбить Совершенно Лысого Мужчину?). Он все время думает только о Мэри. Время и Мэри превратились в единое целое. Мэри разбивает ему сердце. Он боится, что она девушка не его круга; может быть, он и прав. Бледный Алан очень, очень встревожен.

Да и я, знаете ли, тоже. Любовь. Влюбиться… Влюбиться в другого человека. Полюбить… Действительно ли то, что ты испытываешь, – любовь? Если ты влюбился, то ведь можно и обжечься, да еще как. Можно и сгореть. Влюбляйся, но не обжигайся. Можно и совсем пропасть. Смотри не пропади! Не дай подцепить себя на этот крючок. Любовь – всего лишь самое сильное чувство, которое тебе дано испытать на этом свете. И ничего больше. Не позволяй никому говорить тебе, что твое чувство – не любовь (не поддавайся такому внушению!), если это самое жгучее чувство из всех, которые ты когда-либо испытывал. Самой-то любви, по сути, и не существует. Лишь ты делаешь ее любовью.

Знаете, о чем я жалею? О том, что Мэри чертовски несведуща в сексе. Почему? Потому что на то, чтобы в нем поднатореть, требуется время. Это одно из тех занятий, которым нельзя научиться, не потратив кучу времени.

Мэри полюбила свою работу.

Ей нравилось, что все там друг друга знают и привычно обмениваются пожеланиями доброго утра или вечера. Ее грело чувство сопричастности, которое, в свою очередь, заставляло время проходить радостнее и легче, а порою искриться в лучах летнего солнца на тщательно вымытой посуде.

– А вот и моя Мэри, – встречал ее старик Гарсиа в тесной прихожей у входной двери.

Бедный старик так плохо говорил, что договаривался порой до фраз наподобие «Как дала?» или «А не пора ли нашей Мэри подыхать?», хотя у него и в мыслях не было ее обидеть. Напротив, он часто, бывало, пытался ободрить ее, по-отечески оглаживая ее бедра и зад или задумчиво массируя ладонями ее грудь. Он делал это спокойно и умиротворенно, довольно причмокивая, а Мэри каждый раз ласково ему улыбалась перед тем, как побежать дальше, в низкий зал кафе.

Старая миссис Гарсиа обычно уже трудилась за стойкой, а томный Антонио неизменно клевал носом или уже крепко спал в каком-нибудь темном закутке, куда он заблаговременно забился. Порой он засыпал на придвинутых друг к другу стульях или бесстыдно растягивался, как ребенок, прямо на одном из задних столов. Сегодня он стоял, сгорбившись над духовкой, и тер кулаками заспанное лицо. Взглянув на нее, он лукаво улыбнулся. Мэри никак не могла уразуметь, почему мистеру Гарсиа и юному Антонио так нравится смотреть на нее. Им было так отрадно на нее смотреть, что они были готовы созерцать ее даже в уборной. Для этого в стене была проделана крошечная дырочка, которую они оба с энтузиазмом использовали. Мэри не понимала, отчего им нравится наблюдать за нею даже в такие, в общем-то, неприятные и прискорбные минутки. Однажды, во время очередного дружеского визита, она приветливо поздоровалась с ними и назвала их по имени. После этого дозор был внезапно снят. С того самого момента они потеряли к ней всяческий интерес и уже ни в какую не хотели на нее смотреть. Постепенно они все же смягчились и понемножку опять начали на нее поглядывать.

– Эй, Мэри , puta tonta – vente a cocina, eh! [9]9
  Прошмондовка паршивая, а ну живо на кухню! (исп.)


[Закрыть]– вопила колоритная миссис Гарсиа, деловитая, как всегда, и Мэри поспешно устремлялась дальше.

Затем она проскальзывала в разболтанные вращающиеся двери на свое рабочее место. Там ее уже поджидали – Алан, съежившись над столом в своем закутке, и Расс, в вальяжной праздности раскинувшийся на стуле возле раковины.

– Доброе утро, Мэри, – произносил Алан и отклонялся назад, украдкой разглядывая ее сквозь блеклые ресницы. Он говорил ровно, стараясь удержать слова на одном уровне, как будто они ничем между собой не отличались, тая в себе их общую с Мэри тайну.

– Ласочка, так ее зовут, – заводил свою обычную шарманку Расс. – И понятно почему. Уж так она меня уласкала-затаскала прошлой ночью. «Джина-а, – это я ей, – Может, хорош уже, а? Смилостивись над нами. В три часа как штык должон быть на Парк – лейн. Данауэй та еще сучка [10]10
  Речь о кинозвездах Джине Лоллобриджиде (р. 1927) и Фэй Данауэй (р. 1941).


[Закрыть]». Но она и не думала униматься. Не из таковских будет. Не тронь меня, Мэри! Не сейчас!

Когда часы били восемь, Расс соскальзывал со стула и спускался в святая святых заведения, в опаляющий ужас духовок и микроволновых печей. Старик Гарсиа просовывал голову в окошко и выкрикивал первые заказы. Мэри переносила скользкие тарелки со стойки Расса на поднос к мистеру Гарсии, взамен доставляя новые груды грязной посуды к поджидавшей ее раковине. Насупленный Гарсиа расхаживал туда-сюда по кафе в нарастающем шуме. Время от времени он шамкал: «Мэри, тост с беконом – принеси-ка», «Эй, Мэри, бифштекс с салатом» или «Неси живо паточный крем». И Мэри бежала и приносила все эти заказы, оглаживая на ходу передник и поправляя прическу, прежде чем окунуться в жгучий свет шумного зала. Почти все рабочее время она проводила у раковины, смывая с тарелок кровавые останки пищи. После завтрака гомон и суета стихали до самого полудня. Расс оставлял свою жаровню, чтобы помочь ей вытирать посуду. А после двухчасовой обеденной суматохи даже Алан оставлял свои блокноты, скрепки и папки и, засучив рукава, вставал рядом с Мэри. Это был апофеоз ее рабочего дня, когда они стояли у раковины втроем. Вокруг сновали общительные мушки.

– Сраная мухота… блиннн… – зудел Расс, отскакивая от раковины и бестолково размахивая в воздухе руками. – Вот в чем их гребаный смысл, хотел бы я знать?

Мэри, познакомившейся с ними и некоторых уже узнававшей, мухи не досаждали. Она прекрасно понимала, в чем их смысл и предназначение.

С какой готовностью мир распахнулся и впустил ее в свои объятия! Главная отличительная черта жизни и впрямь состояла в ее необычайном изобилии: ее было несказанно много, но при этом всегда оставалось свободное место. Отверженные девушки из приюта, даже те, у которых была работа или мужчины, изводились в тисках скуки. Они твердили, что жизнь скучна сама по себе, что она пуста и мертвенна. Хотя ведь на самом-то деле ужас заключался совсем в другом – в опасности свихнуться при мысли о том, сколько всякой всячины вмещает жизнь.

А когда настоящее становилось чересчур уж насыщенным, всегда можно было устремить взгляд на небо с его менее материальным хозяйством. Там даже разнообразие оставалось абстрактным. Утром, когда Мэри шла на работу, небо внушало мысли о музыке сфер. А вечером, уже после работы, когда Мэри возвращалась в приют, оно оборачивалось адским заревом. По утрам белоснежные существа на всех парусах неслись по бирюзовому своду на яхтах и галеонах, а то нежились на солнышке, подложив пухлые ручки под голову в безмятежном океане райского благополучия. Позже, подчиняясь иконографии вечера, они утрачивали свои очертания в раскаленном зловещем лике запада и обращались отвесным кровавым разломом в дьявольском хаосе ночных небес.

Речь идет, конечно, об удачных днях. В несчастливые дни Мэри чувствовала себя опечаленной и разбитой при мысли о тех ошибках, которые она, возможно, совершила, – и тогда небо застилало обычными облаками, а волшебные существа совершенно терялись из виду.