Текст книги "Другие люди: Таинственная история"

Автор книги: Мартин Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6 Глаза правосудия

– Умеренность, – продолжала миссис Ботэм. – Воздержание. Спокойствие. Сдержанность. Способность сказать алкоголю «нет». Вот что такое трезвость, милая Мэри! А если потеряешь трезвость, то потеряешь все на свете. Я признаюсь во всем, Мэри, да, я во всем признаюсь! Крем для обуви, шампунь, «Комет», «Фэйри», «Туалетный утенок», «Ваниш», «Мистер Мускул», «Клирасил»…

В воздухе стоял сладкий запах тостов и чая. Под сумбурным управлением миссис Ботэм телевизор мерцал и рокотал, рассказывая о других местах. Гэвин сидел рядом с Мэри, развернув на коленях журнал. На распростертых глянцевых страницах красовался Новый человек – мужчина, с головы до ног густо покрытый волосами. Судя по выражению его лица, люди этой породы были необычайно благородны и пользовались заслуженным почетом в массах. Рука Гэвина мирно покоилась на бедре Мэри. Ей это было приятно. Еще ей нравилось, что миссис и мистер Ботэм сидят на своих местах. Ей был мил и искусственный камин – язычки его пламени не обжигали. Она вдыхала запах гостиной, и он ей нравился. Я в безопасности, радовалась она. Она смотрела на сгорбившийся чайник и его послушных детишек; смотрела на высокие спинки комично-нелепых кресел, распростерших свои крылья гостеприимным подагрическим жестом. Больше и желать нечего, призналась она себе, – и почему все это должно закончиться?

А вот почему.

В ста метрах вниз по каменной террасе, на огороженном с трех сторон пустыре, населенном выброшенной мебелью и ломаными детскими колясками, друг напротив друга сидят на корточках Трев и Джок, дыша злостью и изрыгая ярость, смешанную с алкогольными испарениями. Они переглядываются: не пора ли двигать. Постепенно в сумраке начинает раздаваться злобное хихиканье Трева…

Затея, конечно, доблестная: ворваться в ботэмовскую хату и причинить ей и ее обитателям максимальный ущерб за те краткие минуты бури и натиска, что отводились ими на это деяние, – а также нанести Мэри, нашей дражайшей Мэри, то самое особое повреждение, которого она так боялась. Возможно, придется захватить ее с собой. К примеру, у Трева накопился целый ряд претензий к Мэри, и он ждет не дождется свободной минутки, чтобы подробно и с расстановкой ей их изложить и проиллюстрировать.

– Ты займешься ею и этим. Педрилу беру на себя, – тяжело дыша, наставлял приятеля рыжий Трев за пару минут до этого.

Громила Джок, которому не особенно улыбалась перспектива отмщения, услышав представленную Тревом диспозицию, заметно успокоился. «Ею и этим» – значит, мистером и миссис Ботэм, а ведь они старичье. А уж к этому контингенту у него свой подход. Сам Джок во все это ввязался только потому, что Треву так приспичило. Трев же уверен, что Джок терзаем жаждой мести в той же степени, что и он. А уж он-то горит искренним желанием нанести ответный удар.

…Беспомощно, как больной дряхлый тюлень, болтается язык Трева посреди сильно пересеченного ландшафта его рта. Трев живо помнит ту ночь: то, что он сделал с ней и что позже сотворила с ним она. С того самого мгновения, как рот его превратился в чудовищную кашу разодранных десен и истрепанных нервов, в гортани у него рычит и грохочет жажда мести. Он не очень четко осознает, как именно Мэри надругалась над ним, однако совершенно точно знает, что собирается сделать с ней сам. Он вывернет ее наизнанку.

– Пошли, – проговорил он.

Время – это гонка, гонка с постоянным ускорением. Если напрячь слух, можно услышать тяжелое дыхание каждой секунды, мучительно пытающейся не отставать. Ну же! Прислушайся. Время – это эстафета, шестьдесят, еще шестьдесят, и каждое мгновение, передав эстафетную палочку следующему, в изнеможении падает без сил, завершая этим свой круг. Однажды время тоже закончится. И знаешь, слава богу, что и времени однажды придет конец. Со временем все: твои кости, даже сам воздух – все на свете исчезнет раз и навсегда.

* * *

В то мгновение, когда раздался звонок в дверь, Мэри почувствовала неминуемое приближение перемен. Было уже поздно. Чета Ботэм одновременно выпрямилась, Гэвин дернулся, оторвав взгляд от страницы. В глазах Мэри комната застыла, ускользая и одновременно запечатлевая навеки этот свой облик. Мэри поняла, что уже рассталась с ней и со всем, что в ней находилось.

– Если это опять Шерон… – сурово произнесла миссис Ботэм, в то время как мистер Ботэм поднимался с кресла. – Я ее просто укокошу, Бог мне в помощь.

Мистер Ботэм прошел мимо Мэри ко входу. Лицо его сообщало об отсутствии каких-либо мыслей. Он медленно прошествовал по коридору. Он знал, что торопиться ни к чему… Они услышали, как открылась дверь. Затем раздался приглушенный крик мистера Ботэма и донеслись звуки двух глухих ударов, причем второй был короче и резче первого. Миссис Ботэм успела лишь вскрикнуть, и в тот же миг громилы ворвались в квартиру.

И вот что увидела Мэри.

Крайне смущенный и озадаченный Джок обнаружил, что ему доверена роль авангарда. Трев задержался в коридоре, оттуда доносились удары ногами. Подстегиваемый временем, Джок сделал жалкий рывок через комнату и попытался затеять какую-то возню с миссис Ботэм. Незамедлительно и молниеносно ее армированная ступня инстинктивным приемом самозащиты открыла огонь на поражение, и мощный черный каблук нанес сокрушительный удар Джоку между ног. Он разинул рот, согнулся пополам, побрел, как во сне, куда-то прочь и через пару секунд медленно опустился на колени. К этому времени в дверном проеме появился Трев – уже не в лучшей форме, потому как пляска в коридоре изрядно его измотала. Но вот он заметил Мэри и неуклюже рванул в ее сторону, позабыв, похоже, про Гэвина, который выпрямился во весь рост и коротким взмахом руки направил крепкий кулак в его нижнюю челюсть. Трев на мгновение замер, глядя куда-то вбок с досадой и разочарованием, потом опрокинулся назад, пролетел по воздуху, приземлился вверх тормашками у дверного проема и неподвижно застыл. Джок между тем стоял на четвереньках и, повинуясь остаткам представлений о приличном поведении, блевал, стараясь не промахнуться, в изукрашенный орнаментами горшок для угля. Миссис Ботэм завизжала пуще прежнего. Гэвин сумрачно потер кулак, перешагнул через Трева и направился в коридор. Мэри так и не шелохнулась.

На следующий день, однако, ей все-таки пришлось шевелиться – у нее просто не было выбора. Ведь она снова оказалась одна. Она и не сомневалась, что когда-нибудь так и случится.

– Я ведь тебя предупреждал: еще раз тебя встречу, и будут неприятности. Разве не так?

– Так, – подтвердила Мэри.

– И вот ты опять попадаешься мне на глаза.

– Точно.

– И вот у нас неприятности.

– Я в курсе.

– Тебе сколько лет… Мэри Агнец? Твои родители знают, до чего ты докатилась?

– Мне двадцать пятый год, – осторожно выговорила Мэри, – Родители мои скончались.

– Из-за чего?

Мэри заколебалась.

– От чахотки. И от разбитого сердца.

– Нынче от такого не умирают. Хотя нет, умирают, конечно, но называется это теперь по-другому… Так отчего же они умерли, Мэри, если тебе, конечно, не слишком больно об этом говорить?

Однако ей действительно было больно. Скорее из желания сменить тему, чем из истинного возмущения, Мэри ответила:

– Сомневаюсь, что вам дозволено разговаривать со мной в таком тоне.

– Можешь не сомневаться, дозволено. Тебе бы следовало это знать.

– Почему?

– Ты нарушила закон.

Мэри не могла понять, что именно она рушила и много ли нарушила. Ее первым порывом, вполне естественным при таких обстоятельствах, было осведомиться, сильно ли закон пострадал и сможет ли он когда-нибудь оправиться. Но она сказала только:

– Мне очень жаль. Я не знала. Что будет, если нарушишь закон?

– Срок, – ответил он.

Его комната походила на его дыхание – в ней стоял резкий мертвящий больничный запах. Было там и еще что-то, какой-то кислый привкус, привкус мигрени и ушной серы.

– Ясно.

– Не волнуйся.

– Почему?

– Ты еще ничего страшного не сделала, в глазах правосудия.

Мэри отвернулась. Его глаза пугали: им слишком многое было известно. Они были девичьего зеленого оттенка, узкие и странно изогнутые по внешним краям. Вместо света они отливали желтизной, отталкивающей желтизной – желтизной мочи и лихорадки. А может, это и есть глаза правосудия, подумала она, очи власти и перемен? Он поднялся. Тело его было облечено одеждой с покорным безразличием манекена. И кто соорудил такое, кто его выдумал – этот узкий нос, вытянутый в струнку рот, короткие, но такие густые волосы? Он достал белый платочек и легонько им помахал.

– Ты плачешь, – заметил он.

– Простите. Спасибо, – отозвалась Мэри.

– Послушай меня. Ты плохо начала. Теперь ты должна отказаться от этого образа жизни, от этого общества. Тебе там не место, они попросту все время будут вышвыривать тебя, раз за разом. Тебе нужна работа. Тебе нужно жилье. Подожди-ка.

Он склонился над письменным столом и начал что – то очень быстро писать.

– Какое-то время можешь перекантоваться вот здесь. Я им сообщу. Если понадобится помощь, ты знаешь, где меня найти. Меня зовут Джон Принц. Я здесь напишу.

Он выпрямился. Несколько секунд он смотрел Мэри в глаза. Она бы никогда не подумала, что на этом лице может когда-нибудь мелькнуть озадаченность, однако сейчас оно выглядело именно озадаченным. Она была уверена, что он пытается ее разгадать.

– Вы ведь пытаетесь понять, кто я, да? – испуганно спросила она.

Он рассмеялся и ответил:

– У меня на это бездна времени, Мэри.

Мэри и Гэвин спустились в подземку. Гэвин дал показания, но не был настроен это обсуждать. Мэри еще никогда не ездила в метро, хотя уже успела пару раз проехаться вместе с миссис Ботэм на красном автобусе. Гэвин вкратце объяснил, чего ей следует ожидать, за что Мэри была ему очень благодарна. По дороге домой он не был склонен болтать, впрочем, и Мэри тоже.

Посмотришь кругом, как людей таскают туда-сюда в стальных клетках с намертво захлопнутыми дверьми, клетках, которые несутся в глубь туннелей под свист полярных вихрей, смешанных с огненной пылью земного ядра, – и не поверишь, насколько уязвима жизнь, насколько она хрупка и ненадежна. Так легко все испортить, поломать, нарушить. Вот сейчас Мэри преступила закон, точно так же как накануне вечером наступила на спину мистера Ботэма. Да, она ее сломала – хрясь, и спина уже испорчена. Если бы не Мэри, спина была бы в целости и сохранности. Трев за это получит срок, но и она свое получит. Все говорили, что состояние мистера Ботэма «очень тяжелое». Мэри не могла с этим не согласиться, но все же ей казалось, что оно могло быть и того хуже: она могла разбить ему сердце или вымотать ему нервы, а ведь от такого люди умирают. Тем не менее его состояние действительно было крайне тяжелое. Гэвин как-то рассказал Мэри, что мистер Ботэм работал настильщиком ковровых покрытий, если случалось найти работу. Что ж, теперь такой работы найти ему не удастся; даже заняться ее поисками он и то не сможет. Неизвестно, пойдет ли его спина на поправку. А ведь он уже далеко не мальчик, что еще больше усложняет дело.

Уютный домик знал, что пришли большие перемены; ему было совсем не по душе, что в такой час о нем позабыли. Он выглядел уязвленным и держался натянуто. Естественно, он был пуст. Миссис Ботэм день и ночь дежурила в больнице у постели мужа. Теперь она пила еще больше, по крайней мере, уже особо этого не скрывала. Мэри не могла там оставаться – на самом деле, оставаться было уже и не с кем, – и все же она спросила:

– Почему бы нам с тобой не пересидеть здесь и не подождать, пока они вернутся?

Гэвин нехотя обернулся и с усмешкой взглянул на нее. Она пожалела о своих словах.

– Не дури, – ответил он. – Мы не можем позволить тебе остаться. Да и раньше не могли. Мы не… У нас и самих… Неужто не ясно?

– Прости.

Он добавил:

– И куда ты отправишься?

– Вот сюда. – Она достала клочок бумаги, который ей дал Принц.

– Бог ты мой, – ахнул он.

– Он сказал, что предупредит их. Сказал, все будет в порядке.

Гэвин отвернулся.

– Пожалуй, какое-то время так и будет. Однако мне не хотелось бы думать, что ты там задержишься надолго.

Вместе они уложили чемодан Мэри – кое-какая одежда Шерон, какие-то вещички миссис Ботэм, теперь в некотором смысле уже считавшиеся собственностью Мэри. Мэри была бы рада взять с собой одну – две книжки, но не решилась попросить. Он объяснил, как добраться туда на метро. И дал ей четыре фунта: все свои сбережения. На пороге он ее крепко обнял, но Мэри чувствовала, что его уже нет рядом с нею. Она поспешно распрощалась и побежала вниз по лестнице.

Мэри не хотелось снова спускаться в подземку.

Она пошла пешком. Поначалу чемодан казался легким, но чем ближе день клонился к закату, тем он делался тяжелее. Она спрашивала дорогу у других людей, показывая им листок с адресом. Они читали его и делали что могли. От некоторых вообще не было никакого толку; другие объясняли, как туда добраться, настолько невразумительно, что лучше бы и вовсе не объясняли; у третьих сам листок вызывал такое отвращение, что они, не останавливаясь, проходили мимо. В конце концов она добралась-таки до места. И это заняло не слишком много времени.

По дороге ее настигло первое воспоминание. Мэри остановилась как вкопанная, поставила чемодан на землю и схватилась за голову. Она услышала крик ребенка и робко обернулась – тихая улочка, отмеченная печатью опрятности и нужды. Домики плотно прижаты друг к другу, окна и двери распахнуты, в садиках, террасами спускающихся с холма, развешано бельишко их обитателей. И даже на этой тихой улочке ей не было покоя. Ей хотелось забиться в какое-нибудь крошечное местечко не больше ее роста, темное и безмятежное, где она могла бы надежно укрыться от грохочущего настоящего. Но она стояла посреди улицы, стиснув руками голову, и вспоминала.

Она вспомнила, как когда-то маленькой ей хотелось посветить в чужие окна, заглянуть в дома других людей… Тихим вечером стояла она на серой кромке спускающегося террасами холма. Увенчанные острыми штырями ворота городского парка только что закрылись, смотритель уходит прочь, засунув ключи в карманы и поглядывая по сторонам. Мальчишки уже разбежались по домам. Они в безопасности, они мирно пьют чай в своих уютных комнатах – в комнатах других людей, за окнами других людей. Она поворачивается и смотрит вниз, на площадь. Это гам все они благополучно укрылись от темноты в своих жилищах. Ей хочется увидеть их, посветить, чтобы разглядеть морщины неаккуратно настланных ковров, дружно игнорируемые трещинки на их оклеенных обоями стенах, полумрак их прихожих. Она понимает, что это невозможно, – никто не откроет ей двери. Она поворачивается и бежит дальше – туда, куда должна бежать.

Мэри опустила руки. Все: дальше не вспомнить. Она посмотрела вверх. В тот же миг улочка, сам воздух, непоправимое настоящее – все как-то поблекло и потеряло очертания. Она подняла чемодан и пошла дальше, быстрее, чем прежде, – она спешила найти свой дом. Теперь она была уверена, что со временем обязательно его найдет.

Глава 7 Не сдавайся

Все обитательницы Приходского приюта для девиц побывали в серьезных переделках. В очень серьезных. Некоторые не выдержали. (Некоторые из них уже и не первой молодости.) Каждая из них слишком плотно изучала жизнь во всех ее проявлениях.

Все они слишком многое перепробовали на свете – так и эдак. У них было слишком много мужиков – и таких и сяких. Здесь они оказались потому, что там, в другой жизни, растратили и упустили все, что у них когда-то было: деньги, близких, шансы, удачу. Они пережили слишком сильный удар, они преступили черту. Некоторые еще пытаются вернуться к нормальной жизни. Другие уже и пытаться перестали. Это падшие женщины.

Их положение постыдно, или его полагают таковым. Однако слово «стыд» не подходит для описания того, что они испытывают. По мне, это правильно. Но что же они в таком случае чувствуют? Кто сотворил с ними все это? А как бы вы чувствовали себя на их месте?

…А вас когда-нибудь била жизнь? Да так, чтобы по-настоящему? Ну и как, смогли оправиться? Или нет? Когда видишь, как надвигается беда и ты уже не можешь спрятаться или убежать, – запомни, самое главное – не сдаваться. Не сдавайся, держись!.. Еще одно несчастье готово тебя сломить? Насколько оно страшно? Если видишь, как надвигается беда и уже не можешь спрятаться или убежать, – не сдавайся. Потому что если ты сдашься, тебе уже ничто не поможет. Я это испытал, я знаю. Ничто и никогда.

И вот Мэри начала жить по правилам.

Она просыпалась в полуподвальной комнате вместе с двумя соседками ровно в шесть тридцать, по сигналу общего подъема. Каждый раз Мэри пробуждалась в испуге, поспешно собирая воедино разметавшиеся во сне чувства. Она одевалась одновременно с Труди – остролицей разведенкой, заядлой курильщицей, – и они вместе присоединялись к очереди в ванную комнату. Вторая соседка, Хани, апатичная юная шведка, оставалась валяться и постанывать в кровати и уже позже поднималась в столовую на общий завтрак. За ними с небрежной суровостью наблюдала миссис Пилкингтон, надзирательница родом с Цейлона, которая питалась за отдельным столом. Ее муж, тщедушный мистер Пилкингтон, второй надзиратель, в это время обычно уже вовсю корпел над бумагами в душном своем кабинетике рядом с главным входом. За любую провинность девушек выставляли на улицу. Завтрак стоил шестьдесят пенсов, так что Мэри ограничивалась чаем.

– Ты так ослепнешь, дорогуша, как пить дать ослепнешь, – уверяла Труди.

– Я не ослепнуть, – моргая, бормотала Хани.

– А я тебе говорю, ослепнешь. Все не можешь успокоиться, а? Не может. Стопудов еще раз быстренько поупражняешься в любимом деле перед уходом. Так, наспех, без изысков, просто для порядку…

– Говорить, полезно.

– Кто говорит-то? Все эти твои книжонки, сборники рецептов по самоудовлетворению?

– Нет книжонки. Говорить, трогать себя хорошо.

– Да неужто?

– Есть хорошо для расслабляться.

– И с чего бы это тебе расслабляться, милочка? Где это ты перенапрягаешься? Да ведь ты только и делаешь, что валяешься целыми днями да мастурбируешь почем зря.

– Мне нужна работа, – встряла Мэри. – Как найти работу?

– Ах, нам понадобилась работа? – оживилась Труди, разворачиваясь к Мэри, медленно кивая и покачивая в такт ногой. – Ясен перец. И каково же ваше призвание, досточтимая Мэри? Чем вы раньше промышляли?

– Пока не знаю, – ответила Мэри, которая сама частенько задавалась этим вопросом: что она делала, пока не потеряла память.

– Ну и народ… – фыркнула Труди.

Ее раздражало, что Мэри такая красивая. Не то что она. Собственную невзрачность Труди считала причиной всех неудач. Мэри часто наблюдала, как Труди смотрит куда-то в пустоту из окна спальни, а на ее вытянутом лице написано страдание. Мэри догадывалась, о чем она думает. А думала она примерно следующее: если бы только я могла обменять свои первоклассные мозги хоть на какую-никакую завалящую сексапильность. Эх, вот тогда бы я задала им жару… Мэри считала, что люди, может быть, и правы, жалуясь на подобные невзгоды. Но она не была до конца в этом уверена. Можно ли что-нибудь изменить? Наверное, так. Не могут же люди лишь попусту тратить время.

Хани тоже была очень даже привлекательная, так что когда она сказала: «Я теперь идти» и пошла прочь, прихватив с собою чашку и блюдце, Труди громко сказала ей вслед:

– Еще раз поработаем на скорую руку, ась? Смотри, мозоли не натри, ненасытная ты наша. Тупица отмороженная, – добавила она, уже обращаясь к Мэри, – Удивительное созданьице. Затрахала себя до изнеможения. Сечешь, ведь она задрочила себя до смерти.

– Мне нужна работа, – настаивала Мэри, – Хочу заработать немного денег.

– Крепись, дорогуша, – ответила Труди. Она, прищурившись, взглянула на Мэри, – На работу, знаешь ли, уходит время.

– Понимаю, – ответила Мэри.

Девушки были обязаны очистить помещение к девяти утра. И до двенадцати обратно уже не пускали. Когда в карманах пусто, время на улице тянется очень медленно. Растягивается в вечность. Через проволочную ограду Мэри наблюдала, как в лучах солнца играют дети. Ребятишки все время шумели и беспомощно барахтались. Мэри разглядывала бочкообразных домохозяек, плетущихся со своей ношей из одной лавки в другую. Они угрюмо набирали продукты до тех пор, пока почти уже не могли передвигаться, несчастные мученицы собственных кошелок. Она наблюдала за мужчинами, праздно толкущимися вокруг букмекерских контор или возле еще закрытых пабов. Мужчины вертели головами, живо жестикулировали – заняться пока им было особо нечем. В пересохшей сточной канаве лежал, высунув язык, здоровенный пес. Цепочки муравьев сплетались с узорами трещин неровной мостовой. Белым небесным толстушкам были по душе такие деньки. Они все до единой вылезли на прогулку.

Мэри искала работу. Непонятно было только, надо ли куда-то ходить или лучше стоять на месте, если хочешь ее найти. Куда все эти работы попрятались? Кто их раздает? У нее была уйма времени на продажу, но она не знала, желает ли кто-нибудь его приобрести. Она размышляла о работах, которыми, как она видела, занимались другие люди, и о разновидностях сбываемого ими времени. Все они были хозяевами своих секретных знаний и умений. Бакалейщик за прилавком, ломящимся от продуктов, ловко сворачивал бумажные пакеты и управлял дергающимся механизмом-сороконожкой, который поставлял ему деньги. Однако помимо времени он продавал продукты, уложенные штабелями, наподобие боеприпасов. Кондуктор автобуса, уверенно хватаясь за поручни, продирался сквозь рабочий день, выкрикивая известия о своем продвижении, отматывая дорогостоящую бумажную ленту из штуковины, висящей рядом с кошелем, полным денег. Но помимо времени у него был автобус, на пару с сидевшим впереди мужчиной, и проезд, который они продавали. Кто платил дворнику за его согбенную спину? Мусорщикам-гладиаторам с их метлами и совками, похожими на копья и щиты? Полицейскому за его прибыльную спесь? А ведь всем им кто-то платил. И только бродяги транжирили свое бесценное время… Блуждая по улицам, Мэри часто смотрела вверх на сияющие ущелья и с чувством собственной отгороженности изучала людей за высокими стеклами окон, поглощенных своими высокими работами.

Мэри обедала, потому что в этот час все так делали. После обеда разрешалось сидеть в общей гостиной сколько хочешь, главное – не шуметь. Склонившись над столами, девушки писали письма, вязали или просто сидели, наблюдая за беззвучным движением пылинок. Время уже подкрадывалось к ним, оставляя их наедине с собой, заглядывая в их опустошенные души… Можно было читать книжки, расставленные на полках шкафа, надо было только ставить их потом на место. Мэри прочла их все до единой. Девицы из книжек оказались напыщенными пародиями на девушек, которые были вынуждены эти книги читать. Выйдет Александра замуж за престарелого лорда Бретта или за молодого, но ненадежного сэра Джулиана? Когда Бетгина приезжает погостить в Фарнсворт, все эти Бойд-Партинггоны, не считая Джереми, поначалу ужасно с ней обращаются, пока в один прекрасный день она не спасает тонущего малютку Оливера и не оказывается наконец полноправной наследницей всего состояния. Заброшенные охотничьи домики, форейторы, загнанные лошади, дремучие леса, смертельные клятвы, жгучие рыдания, страстные поцелуи, разбитые сердца, лодки в лунном свете и непременное последующее счастье до самого смертного одра. Как и многие другие, эти истории заканчивались одновременно со вступлением в брак. Однако они совершенно не трогали, не задевали за живое. Они лишь укрепляли в мысли, которая при чтении других книг только брезжила смутным подозрением: все эти россказни выдуманы с целью наживы, чтобы продать время, потраченное на их сочинение.

А позже, вечером, девушки собирались здесь, в гостиной, на лестничной площадке и у себя в комнатах. Говорили все больше о счастье и о том, почему им самим оно так ни разу и не улыбнулось. Беседы текли медленно, тягуче. Ах, если бы только я не, ну почему они так, вот если бы… Некоторых из них мужчины наградили детьми. Правда, потом детей у них снова забрали, но уже другие люди. Непрестанно рассуждали они об этих своих детях: как те проскользнули у них между пальцами и как, если бы они только могли вернуть их или наделать новеньких, они бы их холили и лелеяли, ни за что бы не бросили и, уж конечно, не били бы. При этом некоторые девушки продолжали драться со своими мужиками, каждый раз безуспешно. Следы этих сражений были налицо. И зачем это мужчинам драться с женщинами, недоумевала Мэри. Ведь они всегда побеждают, они даже и не дерутся, а просто калечат и уродуют. Девушки рассказывали о мужчинах, с которыми успели побороться, – одни с ужасом и злобой, другие со скромным томлением или с грустной задумчивостью по поводу этой прискорбной, однако очевидной формы проявления мужского внимания, как будто среди их кавалеров поставить синяк было общепринятой формой поощрения. Некоторые из девушек были проститутками или пытались ими стать. Очевидно, что многие в этом не слишком-то преуспели. Они были готовы предложить свое тело мужчинам – за определенную мзду, но те не считали, что товар стоит денег. Поэтому девушки отдавали себя совершенно безвозмездно. Мэри очень пристально их разглядывала – они столько знали о мужчинах, покорности и времени. Они говорили о том, что можно приобрести за деньги, как будто деньги – какая-то занятная игра, трюк, заветное слою. Некоторые были пьяницами. Они рассуждали о… ну, Мэри уже слишком хорошо знала, о чем говорят алкоголики. С пьянчужками она была теперь на короткой ноге. И отлично знала, чем они занимаются. Но чего она не знала, так это удастся ли ей когда-нибудь уйти от этих людей. Людей, которые слишком глубоко нырнули в реку жизни и теперь пытались подплыть к тебе и утянуть в бездну, где ты непременно захлебнешься и пойдешь ко дну. Сможет ли она когда-нибудь попасть на другую сторону, о которой говорил Принц, туда, где деньги не имеют значения и где ход времени безмятежен? Она смотрела на девушек и понимала, что эти другие люди всегда будут рядом, где-то неподалеку, всегда будут пытаться затащить тебя обратно, падшие, сломленные, подавленные, выброшенные за борт жизни. Она рассуждала так: мне нельзя слишком глубоко нырять в реку жизни. Надо держаться на мелководье. Очень легко погрузиться вглубь и слишком тяжело выплыть обратно.

Ночью, после того как в приюте гас свет, Мэри с облегчением слушала привычные нечленораздельные завывания Хани, стоны вожделения и разрядки. «Я скоро кончать!» – умоляюще объясняла она в ответ на неожиданно рьяные возмущения Труди. Хани получала истинное удовольствие, и Мэри была на ее стороне. Однако это же ее и тревожило. Тайком она сама пыталась заняться этими упражнениями – но безуспешно. Ее мыслям не за что было зацепиться. Подходящей пищи для ума не было, поэтому она начинала думать о чем-то постороннем.

– А о чем ты думаешь, когда этим занимаешься? – как-то спросила она у Хани.

– Красивый мужики, – ответила Хани с томным блеском в глазах. В такие минуты ее улыбка была восхитительно простодушной. – Красивый сильный мужики.

– Ах вот что, – выдохнула Мэри.

Этой ночью Мэри старательно вспоминала Гэвина и мистера Ботэма. Без толку. Неохотно она принялась думать о Треве, но это тоже не помогло. Вот в чем дело: управлять своими мыслями, по-видимому, попросту невозможно. Этот процесс казался ей одним из самых таинственных занятий других людей.

– А что именно ты думаешь о красивых мужчинах, когда этим занимаешься? – спросила она у Хани на следующий день.

– Я думаю о Кейте. Он мой самый любимый. А еще о Гельмуте. Они меня пороть ремнем, – сказала Хани мечтательно, – и заставлять делать все эти ужасные вещи. Кейт брать меня сзади, а Гельмут класть свой…

– Ясненько.

Хани кротко взглянула на нее и предложила:

– Хочешь, я тебе сделать?

– Спасибо, не надо, – отказалась Мэри. – Очень мило с твоей стороны.

– Да ладно, что там, – ответила Хани.

Как только Мэри осталась в спальне одна, она принялась листать брошюрки Хани – «Люби себя», «Быть женщиной», «Женские эротические фантазии». Она мигом все поняла: эта игра основана на воспоминаниях. Теперь ясно, почему у нее ничего не получается.

Мэри хотелось узнать, занималась ли она этим раньше, когда была еще жива. Возможно ли, чтобы она входила в какую-нибудь комнату, снимала с себя всю одежду вот так, как сейчас? Нравилось ли ей это? И кто еще мог находиться рядом? Она никак не могла вспомнить: это мог быть кто угодно. Трев сказал, что она «раньше этим занималась». Трев действительно так считал – в этом у нее не было сомнений. Однако она до сих пор не могла поверить, что ей когда-либо захочется заняться этим опять.

На седьмой день пришло письмо.

– Это тебе, – объявила Труди.

Мэри пила свой утренний чай. Она взглянула на белый конверт, на имя и на адрес. Да, Труди не ошиблась. Письмо действительно ей.

– От мужик? – заинтересовалась Хани.

– От кого ж еще, – вступила Труди. – Посмотри на обороте.

Повинуясь указаниям их взглядов, Мэри перевернула письмо. Маленькие черные буковки приказывали ей: «Открой, когда будешь одна».

– Я ж говорила, – с горечью заметила Труди.

Мэри спустилась вниз и села на кровать. Ожидая, когда сердце перестанет учащенно биться, она изучала конверт – как она полагала, вполне хладнокровно. Она уже видела, как распечатывают конверты, но на деле это оказалось гораздо сложнее, чем выглядело. Конверт извивался и выскальзывал из рук, причудливо рвался при любой попытке высвободить письмо. Она вышла из себя и яростно дернула листок.

Письмо порвалось, прямо посередине. Мэри поняла, что совершила ужасную ошибку. Со стоном она сложила вместе два кусочка розовой бумаги и разгладила их на одеяле. Письмо было не слишком-то длинным. Оно гласило:

Уважаемая мисс Агнец!

Можно ли мне так вас называть? Я имею в виду – так ли это? Я ведь говорил, что мы раньше встречались, верно? Не припоминаете?

Я, конечно, могу и ошибаться. Только не пропадайте, а я пока все разузнаю. Буду держать вас в курсе.

Искренне ваш,

Джон Принц.

Мэри перечла письмо несколько раз. И все равно ничего не поняла. Она порывисто перевернула нижнюю половину розовой бумажки. Там тоже было что – то написано. Это оказалось описание девушки по имени Эми Хайд (26 лет, рост 5 футов 7 дюймов, брюнетка, подданная Великобритании, детей нет), которая недавно исчезла и теперь числилась пропавшей без вести. В полиции считали, что ее могли убить, но, кажется, не вполне были в этом уверены.

Мэри взяла верхнюю часть письма и перевернула ее. Там была фотография девушки. Ее фотография.