Текст книги "Шальные Кэрью"
Автор книги: Марта Остенсо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА VII
Из окна, примыкавшего к ее столу в классе, Эльза могла видеть неопределенное серое пятно, в какое март обратил Эльдерскую балку. Вся местность казалась мокрой и взлохмаченной от оттепели. К югу, у окаймлявших речку кустов, виднелись большие, резко выделяющиеся пятна снега с промежутками бурой земли между ними. Эльза подумала, что эти пятна похожи на неровные следы от шагов какого-нибудь великана, доросшего до облаков и опьяненного безумным ветром этого мартовского дня. Она взглянула на сидевших перед ее столом детей и подумала, какой ошибкой было бы сообщить им о плодах ее воображения. Среди них нашлось бы, может быть, лишь двое или даже один, которые не уставились бы на нее с изумлением и не сообщили бы дома о том, что их учительница видит пьяных великанов, шатающихся по Эльдерской балке.
Из гущи учеников поднялась и махала в воздухе чья-то рука.
– Я не могу найти Занзибара на своей карте!
– Принеси-ка мне свою географию, – сказала Эльза.
Это был самый младший из сыновей доктора Петерсена. Он подошел к Эльзе, неся свой учебник в грязной ручонке. Эльза взяла у него книжку и посмотрела на Занзибар.
– На нем клякса, – мягко сказала она малышу, – неудивительно, что ты не можешь его найти. Возьми мою книгу и обращайся с ней поосторожней!
Занзибар, Занзибар… Одна клякса, и Занзибара больше не существовало! Прошло уже два года с тех пор, как Эльза должна была отказаться от своих мечтаний об университете и удовольствоваться лишь кратким курсом в нормальной школе, подготовлявшим к учительской дорожке. А затем инспектор училищ направил ее в школу в Эльдерской балке, поскольку ей была знакома местная жизнь. Она заглушила в себе жажду широкой деятельности и приняла место учительницы в Балке, утешая себя мыслью, что может жить дома и отдавать большую часть своего заработка Рифу. В конце концов это что-нибудь да значило – помочь Рифу завоевать себе место в другом мире, в мире, который не был Элдьдерской балкой. Некоторое время она еще боролась с собой, стараясь преодолеть гнездившуюся в ее сердце горечь. Но теперь эта горечь уже заглохла, оставив после себя лишь спокойное удивление перед тем фактом, что семья Бауэрсов навеки прикрепила себя к Эльдерской балке, сделалась ее частью, частью ее наносной почвы, ее скудной жатвы, ее жалких потуг на красоту в виде маленькой болотистой речки, невысокого холмика и терзаемой ветром кучки ив.
Занзибар… Чернильная клякса – и Занзибара не существовало!
Эльза взяла одно из ученических сочинений, стопка которых лежала перед ней на кафедре. Делла Мэгнюсон, дочь старшего сына Мэгнюсонов, Делла, доросшая уже до школьных сочинений. О, время, обозначающее свои следы то медленно, то быстро! Время, разрушающее то медленно, то быстро! Время, мягкое и равнодушное, держащее в своих руках землю! Эльза видела перед собой лишь белую бумагу. Тогда она прижала веки большим и указательным пальцами и прочла: «Земля счастлива, потому что сейчас весна, и война окончилась». Прочитав сочинение до конца, она поставила наверху страницы букву А,[1]1
Буква А обозначает в американских школах высший балл (прим. ред.)
[Закрыть] слабо улыбнувшись иронии, скрытой в отметке.
«…Потому что сейчас весна и война окончилась…», повторила про себя Эльза, глядя на растянувшееся за окном серое небо. Да, война кончилась, и Бэлис, и Джоэль Кэрью возвратились домой. Весь Сендауэр ждал их возвращения. На станции собралась толпа для встречи и чествования Бэлиса, заслужившего медаль за военные подвиги. В том же поезде возвратились на родину и другие: один из сыновей Петерсена, старший Уитни и два молодых человека из местности к югу от Гэрли. Эльза тоже ходила с Рифом на станцию и, не смешиваясь с шумной толпой, слушала хвалебные отзывы о доблестных и лихих Кэрью.
Да, Эльза должна была с горечью сознаться, что они, несомненно, были молодцами, видными, разудалыми молодцами. В каждом движении Бэлиса чувствовался герой. Джоэль прихрамывал – немного театрально, может быть, – он был также молодцом в своей авиаторской форме. Им война дала великолепный случай выдвинуться. Но Эльза не могла отвести глаз от Рифа, стоявшего рядом с ней. Он как будто спрятал одну руку в карман и мрачно смотрел прямо в лицо Бэлису Кэрью.
Зачем Бэлис Кэрью вернулся? Зачем он не погиб на войне? В то же мгновенье Эльза ужаснулась этим злым мыслям. Почти два года она думала об опасностях, которые грозили ему, о жертвах, приносимых им, о геройском безразличии, с которым он шел в бой. Неужели при взгляде на него она должна позабыть обо всем том, что думала о нем, и оставить в сердце место лишь для мелкой враждебности? И почему ее ненависть к Бэлису Кэрью заставляет ее страдать, и страдать так мучительно? Какой извращенный порыв заставляет ее сейчас думать о том, как хорошо было бы подойти к нему туда, где он стоит в свете факелов, улыбаясь в ответ на приветствия толпы, и ударить его так, чтобы его улыбка исчезла, сменившись гримасой изумления! В глубине души что-то упорно говорило ей, что ее старинные враждебные чувства к Бэлису Кэрью вовсе не пустяк. Они играют не меньшую роль в общем ходе вещей, чем столкновение армий на полях битв, в них бушует пламенный вихрь, тот вихрь, от которого рождаются новые миры, чтобы ринуться, кружась, в пространство.
О Джо Трэси эти два года она думала с гораздо меньшей страстностью. Джо не вернулся вместе с другими. Он написал ей, что не вернется еще в течение нескольких месяцев, так как небольшую часть армии еще задержали до тех пор, пока небеса не прояснятся окончательно. Но, писал он, во всяком случае он вернется, и с деньгами в кармане, и тогда Сендауэр узнает, что он вернулся лишь для того, чтобы захватить с собой молодую учительницу из школы в Эльдерской балке. А потом они оба поскачут верхом по холмам Южной Дакоты среди лунного света и будут петь всю жизнь – все дни и ночи. Бедный певец и мечтатель, Джо Трэси! Эльза всегда думала о нем с теплым чувством симпатии, думала о его пении и веселой непосредственной музыке, о его черноземной силе и милой улыбке. Но лучше ненавидеть Бэлиса Кэрью, чем любить Джо Трэси.
«… Потому, что сейчас весна, и война кончилась». Эльза взглянула на часы на своем столе. Было уже почти четыре, а ей нужно было написать опять письмо в школьное управление, чтобы напомнить о том, что ничего не было еще предпринято для ремонта протекшей крыши. Она взглянула на потолок и на образовавшееся от дождя большое серое пятно. Еще два года тому назад жизнь представлялась ей богатой возможностями, бьющей ключом, – и вот теперь она свелась для нее к смиренным письмам с просьбами распорядиться о ремонте протекающей крыши, прежде чем отставшая известка не обрушится на детские головы.
К вечеру сырость стала нестерпимой. Подняв воротник, Эльза торопливо шагала в северном направлении, к ферме Филлипсов. Она хотела по дороге домой навестить старую Сару Филлипс, но сейчас уже жалела, что не отложила своего намерения до следующего дня. Положим, ферма находилась лишь в двух шагах от дороги, и к тому же мать Эльзы просила ее принести черенки фуксий для ее оконных ящиков, которые обещала ей дать старая Сара.
Жена Джима Филлипса встретила Эльзу в дверях и, торопясь с приготовлением ужина, провела ее сразу в гостиную, где старая Сара сидела в своей неизменной качалке.
– Вас пришла проведать Эльза Бауэрс! – крикнула хозяйка с порога. – Войдите, Эльза, а я пойду стряпать.
Эльза вошла в комнату и пожала руку старушке, обернувшейся к ней и уставившейся на нее своими слепыми глазами, закрытыми теперь черными очками.
– Это Эльза, матушка Филлипс, – сказала она, но старуха обратила на нее мало внимания. Она покачала головой и произнесла тихо и таинственно:
– Отворилась дверь, и пахнуло снегом. Да, пахнуло снегом…
Она очень одряхлела за последние два или три года, Эльзе это сейчас же бросилось в глаза. Старушка потеряла ощущение действительности. Она слепо блуждала среди мира без времени и пространства, находясь в лабиринте отрывочных воспоминаний, смутных теней.
И было вполне естественно услышать от нее слова, с которыми она теперь обратилась к Эльзе, принимая ее за кого-то другого:
– У вас у самой были мальчики, Вы знаете, что это значит. Пока мои руки не онемели от ревматизма, я с утра до ночи сидела и штопала да вязала, все штопала да вязала…
Она покачивалась в своей качалке перед окном, перед своими фуксиями и геранью, и перебирала свои восьмидесятишестилетние воспоминания, бродя по ним ощупью и бессмысленно, сама – один лишь голос, хрупкий ритм, еле достигающий слуха жизни:
– … Но я слышу, как говорят об этом Нэте Брэзелле, у которого жена умирает, а он среди ночи спешит запрятать деньги. Толкуют также об этой старой дуре Фанни Ипсмиллер, расфуфыривающейся, чтобы поймать молодого Нильса… Фуфырится, фуфырится, а он хохочет ей в лицо, старой дуре. Прямо срам на весь мир, и слава Богу, что я не могу больше видеть всего этого… А Кэрью-то все те же, что и всегда были…
Ее голос соскользнул с фактов в лабиринт образов, созданных ее разрушающимся сознанием. Эльза послушала ее некоторое время, потом напомнила ей о черенках фуксии. Сара настригла их для нее, причем ножницы в ее крючковатых пальцах безошибочно находили нужные ветки.
Эльза снова вышла в сгущающиеся сумерки и среди резкого снежного вихря повернула домой, Перед ней к югу тусклые пятна кустарников обозначали берега речки. Страх перед ней охватил Эльзу, страх за себя и за свою жизнь, которая всегда была так ценна, так полна чудес. Вон там виднелся огонек в окне Лендквиста, где жила Фанни Ипсмиллер. Эльза подумала сейчас о ней с сожалением, так как Фанни действительно сделалась теперь посмешищем всей округи. Дальше, слева от дороги, виднелся огонек на ферме Брэзелла, где лежала в постели жена Нэта, умиравшая от того, что ей больше не хотелось жить на свете, Фанни Ипсмиллер и жена Нэта Брэзелла – каждая по-своему были жертвами Эльдерской балки. В самой земле здесь было что-то жестокое, что-то хищное. Она всасывала человеческую жизнь в свой мрак, в забвение… Эльза вздрогнула и плотнее закуталась в пальто.
Кто-то стоял у ворот фермы Лендквиста. Это была Фанни. Узнав Эльзу, спешившую по дороге, она окликнула ее:
– Это вы, Эльза Бауэрс? Идете домой? Снег начинается. Зайдите ко мне и согрейтесь чашечкой чаю. Я нашла узор вязанья для вашей мамы.
В теплой кухне Фанни Эльза напилась чаю и смотрела, как эта широкоплечая женщина работала, в то время как Нильс и работник сушили ноги у печки. Фанни было теперь между сорока и сорока пятью, она становилась все более жизнерадостной и все более глухой.
– Говорят, Кэрью, – рассказывал Эльзе Нильс, – опять накуролесили там, к югу от Гэрли; мне рассказывал Чет Блум, что они там кутили с цыганской ордой. Видно, цыганки не забыли своих богатых друзей, когда те уехали во Францию! Чет говорил, что они все перепились, и старый Вульф вышел из себя и хотел выгнать из дома Джоэля, который лез к его девочке Зинке. Пожалуй, не мешало бы ему вытурить и Бэлиса, да тот слишком ловок для него. Его не подловишь. У них там всю ночь на воскресенье дым шел коромыслом…
Фанни подошла и, приложив свою широкую ладонь к уху, наклонила голову к Нильсу.
– О чем это ты толкуешь, Нильс, мой мальчик? – спросила она, широко улыбаясь ему.
– Да пропади ты, старая репа! – родственно обратился Нильс к Фанни, скривив свои чувственные губы, а затем обратился к Эльзе и продолжал, как ни в чем не бывало, прерванную речь:
– Да, была переделка в субботу ночью, когда старик разъярился и хотел стрелять, если бы они не…
Фанни, улыбаясь от смущения, взглянула на Эльзу и мягко спросила:
– Что такое?
Нильс плел свою историю до тех пор, пока Эльзе не стало невтерпеж его слушать. Она отодвинула чашку и быстро распростилась, опасаясь, как бы Нильс не вздумал прикоснуться к ней своими потными руками. Когда она вышла за дверь и торопливо пошла вновь по дороге, она чувствовала подавленность, но не столько от грязных сплетен Нильса, сколько от жалкого вида Фанни Ипсмиллер, неистово влюбленной в грубого Нильса, на которого она работала и в суровую зиму, и в жгучее лето в течение двадцати лет. О ней ходили темные слухи, и она стала таким посмешищем в своих слишком ярких платьях, что и старый, и малый показывали на нее пальцами.
Еще маленький подъем по дороге, и вот показался домашний огонек. Эльза была рада, что не зашла навестить жену Нэта Брэзелла. Она думала об этом визите целую неделю, но сейчас чувствовала, что на сегодня довольно с нее Эльдерской балки. Мысль о Нильсе Лендквисте камнем ложилась на ее сердце, давила ее чем-то мертвым, холодным и тяжелым, приводила в дрожь. Завидя перед собой родной огонек, Эльза побежала с радостно забившимся сердцем, с предвкушением тепла и убежища, тепла и убежища от мрачной безнадежности Балки. Мало было людей, освободившихся от этой безнадежности, думала Эльза. Вот Клэрис Флетчер, которая едва зарабатывает себе на хлеб, простаивая долгие часы в грязной мелочной лавке в Гэрли, вот маленькая Лили, целый день гнущая спину над работой на своей ферме, завивающая волосы для танцевальных вечеров и выуживающая женихов… Вспомнила Эльза и дочерей Мэгнюсона, вышедших теперь замуж за тупых, грубых фермеров для того, чтобы впасть в еще большую бедность, чем была у них дома. Где же выход?
На дворе около амбара слышался шум. Это весело перекликались между собой в сумерках Леон и дядя Фред, смеявшиеся и обменивавшиеся шутками. Они обходили стойла, осматривая скот при теплом свете своих фонарей. Знакомый бодрящий звук тяжелых движений скотины дошел в полутьме до Эльзы, развеяв ее страхи и подняв ее душевное настроение. Вечера пятниц всегда были дома приятными вечерами. Для Эльзы в этот день кончалась ее трудовая неделя, да и Риф всегда устраивался так, чтобы пораньше вернуться в этот вечер домой из молочной Сендауэра, где он работал зимой по пять дней в неделю. После работы он до глубокой ночи сидел за своими книгами, готовясь к предстоявшим ему летом выпускным экзаменам. Какое-то безотчетное возбуждение овладело Эльзой и заставило ее быстро побежать по дорожке к дому. Она отворила дверь, и ее охватил теплый запах кухни.
– Здравствуй, мамуся! – поздоровалась она с матерью, снимая пальто и шляпу.
Мать, стоявшая за плитой, взглянула на нее и сказала:
– Поздненько ты сегодня! Должно быть, застряла у Филлипсов до темноты. Я начала было уже беспокоиться. Риф дома.
В ее голосе послышалось беспокойство.
– Риф дома? Уже? Но ничего дурного? – спросила Эльза.
– Он снова жаловался на головную боль. Я все время говорю ему, что нельзя жечь свечку с обоих концов, как он это делает, но он, разумеется, не хочет ничего и слушать…
Эльза заглянула в гостиную, где отец читал газету.
– Он лежит наверху, в своей комнате, – продолжала мать, – не нужно беспокоить его до ужина.
Через несколько минут возвратились со двора Леон и дядя Фред, и мать Эльзы стала расставлять дымящиеся кушанья на столе во внутренней комнате.
– Подымись наверх и позови Рифа, – сказала она Эльзе, – иди к столу, Стив!
Эльза взбежала по лестнице и увидела на полу крохотной верхней передней пятно света у открытой двери комнаты Рифа. Риф сидел за своим маленьким столом с книгой в руках.
– Я боялась, что ты, может быть, спишь, – сказала она, когда он поднял глаза, – не хочешь ли поужинать?
– Я чувствую себя отлично, – странным неестественным голосом ответил Риф. – У меня только моя обычная головная боль, вот и все. Но я не голоден. И я буду лучше чувствовать себя, если не поем вечером. Ступай-ка себе спокойно и ужинай. Я сойду вниз попозже.
Он снова принялся за чтение, а Эльза сошла вниз. Несмотря на отсутствие Рифа, семья оживленно провела время за ужином. Стив Бауэрс только что вычитал блестящее предсказание для следующего сезона и был необыкновенно весел. Он поддразнил Эльзу по поводу Джо Трэси и предложил сделать из Леона проповедника, если ближайшей весной урожай будет хорош. Даже дядя Фред принял участие в общем веселье и заявил, после тщательного исследования шишек на голове Леона, что этот младший представитель семьи Бауэрсов обречен провести большую часть жизни в арестантской одежде.
– У него голова преступника, – произнес он с полной серьезностью, быстро подмигнув Стиву, который сидел, улыбаясь, во главе стола, – совсем как в одной статье в городской газете. Если здесь, в Балке, произойдет какое-нибудь убийство вот в такой вечер, как сейчас, то…
Внезапно в комнате Рифа над головой раздался грохот, и вслед затем пронзительный крик, в котором трудно было узнать голос Рифа. Стив Бауэрс сорвался с места и побежал наверх. Эльза с матерью поспешили за ним. Чиркнув спичку, они увидели, что лампа, вдребезги разбитая, лежит на полу, а керосин разлился по лоскутному ковру. Риф лежал на кровати лицом вниз, весь вытянувшись и судорожно перебирая пальцами свое ватное стеганое одеяло. Покуда Стив побежал за доктором Олсоном, Эльза с матерью раздели Рифа, опустили его ноги в горячую горчичную ванну, потом, как можно осторожнее уложили его в постель. Риф не возражал и не сопротивлялся. Он был в полном изнеможении и, весь дрожа, лежал в постели, ничего не говоря, с закрытыми глазами и, по-видимому, не сознавая, что около него кто-то есть.
В ожидании доктора мать сидела на стуле Рифа, плача в передник, а Эльза стояла неподвижно в изголовье кровати. Она была в отчаянии. Уродливо сложившаяся жизнь представлялась ей сейчас еще более уродливой, и в душе было полное опустошение. Где искать спасения и убежища от ужаса Эльдерской балки? Она вспоминала свои романтические мечты о Джо Трэси, вспоминала, как она облекала его в блестящие краски своей фантазии. Теперь она тосковала о нем в своем пустом, одиноком и скудном мире. Она вспоминала о том теплом и светлом чувстве удовлетворения, которое владело всеми за ужином, о добродушных шутках отца, о грубом юморе дяди Фреда, о своих планах заняться приготовлением ячменного сахара сейчас же после мытья посуды; Риф должен был сойти вниз и помочь ей с сахаром… Она называла свои мечты спасением, убежищем! А сейчас где все это? Полузакрытыми глазами она уставилась в окно над столом Рифа, как будто ожидая найти лучи какого-нибудь света среди темноты.
К ее удивлению, в ее сознании вдруг всплыл образ Бэлиса Кэрью. Мысль о нем вызвала в ней горячий гнев. Она придавала ей силы и вызывающую, здоровую бодрость, освобождая ее от страха перед Балкой и обновляя жажду свободной, яркой жизни. Она представляла себе Бэлиса таким, каким он был в последний раз, в тот вечер, когда с надменной улыбкой в глазах стоял в свете факелов среди приветствовавшей его толпы. Сейчас, стоя у постели брата, Эльза в первый раз в жизни поняла, что ее внутренняя вражда к Бэлису Кэрью была движущей силой в ее жизни, настоящим пульсом ее существа. Думая о нем, она могла сделать что угодно и стать чем угодно! Она прижала руки к шее, к щекам. Глаза ее наполнились слезами, слезами мощной, опаляющей жизни. Она быстро повернулась и сошла вниз, оставив мать наблюдать за Рифом, и вместе с Леоном принялась убирать со стола и мыть посуду. А в уголке кухни около очага сидел дядя Фред, тихо покачивая головой. Он бормотал что-то, вздыхая, и его тонкий, высокий голос грустно сливался со стонами ветра среди тополей.
ГЛАВА VIII
Снова наступил апрель, и темные тучи, проливаясь дождем, бродили по нависшему небу. Речонка в Балке шумно разливалась, и каждый день на мокрые, обнаженные поля садились большие стаи птиц, налетавшие словно внезапный порыв ветра и снова взметавшиеся кверху на своем пути к северу. Во время ранней грозы, которую дядя Фред объявил благоприятным признаком будущего урожая, молния ударила в норвежскую лютеранскую церковь в скандинавской колонии к востоку от Стендауэра и сожгла ее дотла.
Рифу около месяца пришлось оставаться в постели и забыть о своих книгах до тех пор, пока не восстановятся его истрепанные нервы. Эльза удивлялась терпению, которое Риф проявлял, лежа в кровати и целыми днями смотря в окно. Глаза Рифа, даже при таком слабом его состоянии, ни на секунду не покидало выражение решимости. Несмотря на изнеможение, он все-таки думал держать летом экзамен. Апрельский воздух позволял ему теперь пройтись. Риф уже два раза мог добраться даже до Флетчеров, где провел два вечера в беседе с Клэрис, вернувшейся из Гэрди домой, чтобы помочь в весенних посадках.
В последнюю апрельскую пятницу, в конце дня, когда Эльза распустила ребятишек и их веселый гомон уже затих вдали, в Эльдерскую школу вдруг явился Бэлис Кэрью. Он остановился, заполнив собою всю дверь, и со своей несносной улыбкой стал смотреть на Эльзу, работавшую за столом.
– Вы испортите глаза, если будете работать при таком свете, Эльза Бауэрс! – сказал он. – Разве вы не знаете, как поздно сейчас? Уже около пяти часов.
Эльза взглянула на него, презрительно наморщив нос. Ее глаза загорелись странным вызовом. Бэлис должен был сознавать, каким высоким, стройным и изящным казался он в рамке двери, на фоне мягкого апрельского неба за его спиной.
– Кто-нибудь да должен же делать дело в Эльдерской балке, Бэлис Кэрью! – сухо ответила Эльза.
– Я поспорил бы с вами по этому поводу, если бы был в настроении спорить, – продолжал он. – Я только не понимаю, как это вы можете сидеть здесь, когда могли бы…
– Что тут худого? – прервала она его. – Мне так нравится.
Гордость заставляла ее лгать при разговорах с Бэлисом Кэрью. Много времени тому назад он спросил, сколько ей лет. Он подшучивал тогда над ней. Подшучивал он и теперь.
– Вовсе вам это не нравится, Эльза Бауэрс. Не скажете же вы, что вас прельщает здесь запах мела, чернил, пыли, старых калош и затхлых обеденных судков?
Был когда-то день, когда Бэлис Кэрью сидел в гостиной Бауэрсов, уставившись на разодранную бумагу на потолке. Раз приходится жить в Эльдерской балке, то или миришься с разодранной бумагой и затхлыми кухонными судками, или же бунтуешь против них. То и другое приводит к одному, но не замечать их невозможно.
– На обратном пути, – уклончиво сказала Эльза, – я хочу занести несколько апельсинов миссис Брэзелл.
Снова засмеявшись, Бэлис ответил на это:
– Понимаю. Вы предпочитаете сидеть здесь, чем встретиться с собаками Нэта, а? Ну, отлично, пойдемте. Я проведу вас мимо собак, да и мимо самого Нэта, коли уж на то пошло. Пойдемте, я жду вас.
Она встала из-за стола и надела шляпу и пальто. К чувству облегчения, что ей не одной придется идти к жене Нэта Брэзелла, примешивалась досада на то, что ее спутником будет Бэлис Кэрью. Весь день она со страхом думала о своем визите, но ей приятнее было бы хоть двадцать раз встретиться лицом к лицу с Нэтом Брэзеллом и его собаками, чем чувствовать себя чем-нибудь обязанной Бэлису.
Она задержалась на ступеньках школы, глядя вниз на Бэлиса, который стоял между двумя принадлежавшими Кэрью лошадьми.
– Я начинаю приучать Флету к седлу, – сказал он Эльзе, похлопывая по изогнутой шее меньшей лошади.
Лошадь была прекрасна – стройная, гладкая, с тонкими ногами и глубокими живыми глазами. Скакать на ней, наверное, было все равно, что нестись на крыльях ветра. В конюшне Бауэрсов никогда не бывало таких лошадей. Эльза подождала, пока Бэлис отвязывал коней и выводил их за ворота. Затем она присоединилась к нему, и оба двинулись по дороге к ферме Брэзелла.
Обернувшись на коней, Эльза прищурила глаза, вспомнив далекое прошлое.
– Я часто удивлялась, почему вы, по-видимому, так много занимаетесь своими лошадьми? – процедила она сквозь зубы.
Она почувствовала на себе насмешливый взгляд Бэлиса.
– По-видимому? Почему же, хорошая лошадь… – начал он и запнулся. – Почему вы спросили об этом?
Эльза не могла удержаться от презрительного смеха.
– О, я просто вспомнила тот образец верховой езды, который вы показали мне несколько лет тому назад. Я никогда до конца не забывала об этом и… никогда полностью не прощала.
Его смех обжег ее.
– Я также не забыл этого, – сказал он. – Когда в тот день вы скрылись из виду, я соскочил, поцеловал лошадку и скормил ей три яблока. Она простила меня!
Эльза мрачно смотрела вперед на черные, как сажа, кусты, обозначавшие в сумерках Балку. Собаки Нэта уже подняли кутерьму, зловеще лая в серой пустоте. Эльза не проронила почти ни слова, пока они не достигли грубо сколоченных ворот фермы. В доме лежала умирающая женщина. Эльза мрачно подумала об этом и хотела произнести это вслух, как вдруг сам Нэт Брэзелл вышел из дому.
– Добрый день, Нэт! – поздоровался с ним Бэлис, привязывая лошадь у ворот и направляясь вместе с Эльзой по дорожке к дому. Нэт покосился на них, склонив голову на сторону, с таким видом, как будто он только слушает, а не смотрит. На его примятых волосах сидела набекрень старая шапка, а шея была обмотана красным шерстяным платком. Он засунул руки в карманы и деловито сплюнул, а затем сказал:
– Приехали посмотреть на мою старуху? Так ведь? – произнес он с грубым смехом. – Ну, ладно, а только немного и осталось, на что смотреть…
Продолжая бормотать что-то, он ушел за угол дома, предоставив посетителям войти самим.
Впрочем, когда они подошли к двери, им открыла какая-то девушка, которой Эльза еще никогда не видела. Мягким голосом, с легким иностранным акцентом, она попросила их войти. В кухне находилась еще одна незнакомка, но помоложе, девочка лет десяти или двенадцати, Эльза посмотрела на старшую. Она отличалась от всех, кого когда-либо видела Эльза. Цвет ее лица был необыкновенным: ее кожа отливала оттенком темного меда. Черные густые волосы свешивались вперед через плечи двумя распущенными косами, что придавало девушке почти детский вид, противоречивший ее вполне развитой фигуре. Эльзу поразили щеки и рот девушки, похожие на небрежные мазки кармина на правильном овале ее лица.
Девушка обратила мало внимания на Эльзу, но зато при взгляде на Бэлиса ее темные глаза широко раскрылись и затем слегка прищурились, точно хотели спрятать свой блеск за ресницами. Она откровенно улыбнулась, не скрывая своего знакомства с Бэлисом.
– А, мое почтенье! Кого я здесь вижу! – воскликнул Бэлис, протягивая одну руку старшей, а другую младшей девице, которая робко приблизилась и сделала легкий книксен.
– Эльза, это – Зинка Вульф, – продолжал он, указывая на старшую, – а это маленькая Мария, Девочка, это учительница, мисс Бауэрс. Но что вы здесь делаете?
– Я прихожу помогать мистеру Брэззелу, – ответила Зинка, вскидывая на Бэлиса свои тяжелые веки, – а Мария пришла сегодня со мной. Вы приехали навестить миссис Брэзелл?
Изящным жестом она указала, как пройти в комнату больной. Кивнув Бэлису, Эльза погрузилась в полумрак внутренних комнат. Везде были вновь чистота и порядок, исчезнувшие с тех пор, как жена Нэта слегла.
В сумеречном свете, лившемся из квадратного окна, Эльза увидела бледную улыбку благодарности, которой приветствовала посетительницу больная.
– Вы застали меня в живых, – произнесла миссис Брэзелл, с трудом переводя дыхание, которое как-то слишком громко отдавалось в комнате, где она лежала, – ну, вот и я живу на зло им. Живу, потому что не хочу умирать. Не хочу!
Эльза пожала исхудалую руку больной, свесившуюся через край постели, и села на стул у кровати.
– Я знаю, что они там говорят, – продолжала больная, – знаю, что все они там говорят. Они говорят, что лучше бы я померла, чем валялась вот так. Я знаю. Охают надо мной, а сами хотят, чтобы я умерла – и дело с концом… Так уж ведется на свете. Покуда ты нужна кому-нибудь – ладно, а не нужна – вон! Но я еще продержусь…
Эльза придумывала, что бы сказать утешительного, что придало бы смысл коротким минутам ее визита, но больная все продолжала говорить, горячо, страстно, возмущенно, сжимая пальцами руку Эльзы, с цепким желанием жить. Но она быстро исчерпала свои вернувшиеся на миг силы, внезапно смолкла, и из глаз ее полились слезы. Эльза молча наклонилась над ней и погладила ей руку. Когда больная снова заговорила, ее голос звучал уже надломленно и покорно:
– Ах, что толку! Этот доктор Олсон… вчера он снова был у меня. И та же самая история: если мне сделать операцию, я выживу. Но только это болтовня. Ехать в город, ложиться в больницу, на месяц, пожалуй. А кто заплатит за это, желала бы я знать? Да и что за смысл? С ним, каков он есть, и жить-то не хочется, право. Он совсем взбесился, когда Олсон сказал, что пошлет эту цыганку Зинку прибирать за меня в доме. Я никчемная, не гожусь больше. Иногда вот лежу я здесь и слушаю, как каплет с крыши, ну и рассуждаю сама с собою: вот весна на дворе, и я как будто чувствую, что хоть капельку да прибавляется и во мне самой жизни. Славно было бы снова побывать в поле. А потом что? Новая зима быстро приходит для таких людей, как я. Я не хочу видеть новой зимы. Состарилась я…
Эльза не засиделась. Она передала больной апельсины, а затем, пообещав как можно скорее навестить ее снова, вышла из комнаты так же тихо, как и вошла в нее.
В кухне Бэлис дразнил младшую девочку. Он держал перед ней сжатые кулаки, и Мария должна была отгадать, в каком из них монета. Но Эльза со смутным любопытством принялась наблюдать за другой девушкой, приготовлявшей теперь ужин. На лице Зинки ничего не отражалось теперь, кроме услужливости, но Эльза почувствовала необыкновенное волнение от ее взгляда. Ей приходилось встречать в Сендауэре и Гэрли кое-кого из цыган. Мужчины правили тощими лошадьми, женщины постарше носили во все времена года большие платки на голове, а молоденькие девушки ходили простоволосыми даже в самую холодную погоду. Но они были живописны в своей нищете и любили плясать, пить и петь дикие песни своей юности, которым они научились в другой стране. В своей местности, где процветали сплетни, Эльза наслушалась рассказов о том, как молодые люди из Гэрли и Сендауэра проводили субботние вечера в цыганском таборе. Когда она как-то спросила об этом Рифа, он совершенно открыто рассказал ей об этих кутежах. Упоминали о них, правда, сдержанно, отец и дядя Фред, рассуждая за столом о Питере Кэрью. Правду говорил и Нильс Лендквист в тот вечер, когда сушил при ней ноги у печки, а она поспешила убежать, чтобы не слышать этой правды!
Она быстро вышла из дому, предоставив Бэлису следовать за ней и оглянувшись лишь тогда, когда была уже на дороге. Цыганки стояли в дверях и махали руками, причем на губах Зинки, старшей из них, играла странная, задумчивая улыбка.
Идя по дороге, направлявшейся вдоль Балки к западу, Эльза чувствовала, как ее сердце трепетало от разных ощущений. Но что ей за дело до поступков Кэрью? Прилив раздражения волновал ей кровь, и она не могла ни говорить, ни слушать Бэлиса. Вдруг он остановил лошадей и ударил концами поводьев по кожаной перчатке.
