Текст книги "Содом и Гоморра"
Автор книги: Марсель Пруст
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)
«Хлеба и зрелищ» – выражение, ставшее крылатым, из Х сатиры Ювенала.
Стр. 71. Мелани Пурталес (1832–1914) – видная сторонница протестантизма.
…могла собирать у себя Свящейший синод и церковь Оратории… – Пруст пишет здесь как бы о несовместимых вещах – о верховной организации русской православной церкви и о руководителях французских протестантов, имевших в качестве резиденции бывший монастырь Оратории, монашеского ордена, основанного в середине XVI в. Филиппом Нери (1515–1595).
Стр. 72. Лабиш , Эжен (1815–1888) – популярный французский драматург, мастер комедии нравов и водевиля.
Принц де Шиме. – Речь идет о Жозефе де Рике, принце де Шиме и де Караман (1836–1892), отце графини де Греффюль (1860–1952), светской знакомой Пруста.
Стр. 76. …поскольку он иностранец . – В рукописи это рассуждение получило дальнейшее развитие, не включенное, однако, в окончательный текст:
«(И в самом деле, подобно тому, как иностранцы могут и не принадлежать к дворянству, но тем не менее занимают в обществе самые первые места, точно так же они могут быть и дрейфусарами, что не мешает их любить, любить, как слуги любят хозяев и готовы ради них броситься даже в огонь, хотя и подозревают их в нечестности и верят, что те могут сжечь невыгодное им завещание; и это происходит потому, что иностранцы и хозяева принадлежат как бы к иной расе и не подчиняются общим законам). Все иностранцы дрейфусары, – повторил герцог Германтский. – не без исключений, конечно. Это ведь ни к чему не обязывает. Но французы – это совсем другое дело».
Стр. 77. Бургомистр Сикс – близкий друг Рембрандта; портрет Яна Сикса написан художником в 1654 г.
Стр. 78. …печаль обманутого барина . – Рукопись дает следующее продолжение, не вошедшее в основной текст: «И вот что поразительно: его жена – женщина, казалось бы, „благонамеренная“ и во всем ему противоречит. Во всяком случае, я плохо ее знаю, и мне это безразлично. Но коль скоро речь заходит о Шарле, это не может не вносить некоторые сложности в наши отношения. Само собой разумеется, мои двери остаются перед ним открытыми. Он может приходить, когда ему вздумается, вот как сегодня, ведь, in petto[52]52
В душе (итал.) .
[Закрыть], это же старый друг. Но в Джокей-клобе-то знают, как мы были близки; там найдутся добрые души, которые скажут мне: «Ну что, вы знаете про Свана?» Да, я его защищал, но теперь уже больше не могу. Просто не знаю, чего он только не подписал. Тут уж лучше умыть руки. Посмотрим, чем это все кончится. И меня удивляет, что он решился появиться здесь. Он, кажется, долго разговаривал с Юбером. И знаете, о чем?» – спросил герцог у Бреоте. «Знаю, знаю», – ответил тот, довольный, что он обо всем осведомлен, и широко раскрыл глаз, прикрытый моноклем, точно дыня колпаком».
Стр. 80. Виконт д'Арленкур , Шарль-Виктор Прево (1789–1856) – популярный в свое время французский писатель-романист.
Пюже , Луиза (1810–1889) – французская поэтесса, автор популярных в середине века романсов.
Стр. 81. Монфор-л'Амори. – Речь идет о церкви в Монфор-л' Амори, недалеко от Парижа, построенной в XV–XVI вв. и знаменитой своими витражами.
Стр. 83. Кампо-Санто – кладбище в Италии, украшенное значительными архитектурными сооружениями; особенно знаменито Кампо-Санто в Пизе (основано в 1278 г.).
Стр. 84. Омаль-Лорен – старинный французский герцогский род. Земли, принадлежащие этому роду, были куплены в 1675 г. Людовиком XIV и перешли к королевскому дому. С 1769 г. принадлежали Орлеанской ветви династии Бурбонов.
Стр. 86. Франк , Сезар (1822–1890) – французский композитор, автор произведений больших форм (оратории, симфонии) и камерной музыки, соединивший опыт Вагнера и других немецких композиторов с традициями французского музыкального искусства.
Дебюсси , Клод (1862–1918) – французский композитор-импрессионист, один из любимейших композиторов Пруста. Черты Дебюсси и особенно черты его музыки использованы писателем при создании образа композитора Вентейля.
Скрижали Завета – основные положения ветхозаветной религии, якобы написанные на двух каменных досках (скрижалях), которые Бог вручил Моисею на Синае (Исход, XXXI, 18).
Стр. 87.Метида – одна из океанид, первая жена Зевса-Юпитера. Согласно легендам, он проглотил ее, боясь, что она родит ребенка, который станет сильнее, чем он сам; после этого из его головы родилась Афина. Метида олицетворяет мудрость (греч. миф.).
Фемида – одна из жен Зевса, богиня справедливости и права (греч. миф.).
Эвринома – одна из океанид, жена Зевса, родившая от него харит (греч. миф.).
Мнемозина – богиня памяти и мать девяти муз, которых она родила от Зевса (греч. миф.).
Лето – жена Зевса, мать Аполлона и Артемиды (греч. миф.).
Юнона – женская ипостась Юпитера в римской мифологии. У греков ей соответствовала Гера, сестра и жена Зевса, богиня брака и супружеской любви.
Стр. 92. Жаке , Гюстав-Жан (1846–1909) – французский салонный художник, модный в свое время портретист и автор жанровых картин.
«Дядя и племянник» – малоизвестная комедия Шиллера; написана в 1803 г.
Стр. 93. …во вкусе Джорджоне… – Речь идет о женских фигурах на картине итальянского художника венецианской школы Джорджоне (ок. 1477–1510) «Сельский концерт» (ок. 1508 г.); находится в Лувре.
Стр. 94. Скапен – слуга-пройдоха из комедии Мольера «Плутни Скалена». До использования этой маски великим драматургом Скапен уже появлялся на сцене как тип обманщика, плута.
…из глубин его существа… – Далее в рукописи следовал такой текст: «Это не был взгляд намеренно вежливый, это был взгляд непреднамеренно алчный. И подобные взгляды его обладали такой силой, что навсегда отметили глаза Шарлю, так что, посмотрев в них, нельзя было не обнаружить в их прозрачности, как в прозрачности сердолика на кольце-печатке, что запечатленная там фигура была фигурой не женщины, а мальчика. По крайней мере глаза его ярко вспыхивали лишь тогда, когда мимо проходил молодой человек, вспыхивали настолько ярко, что можно было различить образ прошедшего. Сомнений не оставалось, их не могло развеять никакое напускное равнодушие, которое тут же следовало за этим взглядом. И если это происходило не на улице, где подобные встречи случались ненароком и один на один, а в салоне, где собиралось много молодых мужчин и женщин, Шарлю, помимо собственной воли, обнаруживал склонности, которые хотел бы скрыть; в салоне его взгляды направлялись на молодых людей, подобно тому, как взгляды портного устремлялись на материю, из которой были сшиты фраки, и это тут же показывало, помимо его воли, что они дело его рук».
…вплоть до собаки хозяина – неточная цитата из комедии Мольера «Ученые женщины» (действ. I, явл. 3):
Ему с домашним псом и с тем сдружиться б надо.
(Перевод М.М. Тумповской)
Стр. 95. «Музей древностей» – роман Бальзака, впервые изданный в 1836–1838 гг. Входит в «Человеческую комедию» («Этюды о нравах», «Сцены провинциальной жизни»).
Лубе , Эмиль (1838–1929) – французский государственный деятель, президент республики в 1899–1906 гг. При нем прошел пересмотр дела Дрейфуса.
Стр. 98. «Ах, молодо, ах, зелено тогда так было мне» – цитата из пародийного сборника стихотворений «Расслабления. Декадентские стихи Адоре Флупетта» (1885), написанного Габриэлем Викером (1848–1900) и Анри Боклером (1860–1919). В этой книге зло и остроумно высмеивались крайности символистской поэтики.
Стр. 100. …как Мазарини о своих книгах… – Французский государственный деятель кардинал Мазарини (1602–1661) был страстным любителем книг; его обширное собрание влилось в состав Королевской (затем Национальной) библиотеки, а также выделилось в небольшую, но очень ценную Библиотеку Мазарини, принадлежащую ныне Институту (содружеству Академий Франции).
Афина Гиппия – имеется в виду одна из функций древнегреческой богини Афины: в данном случае она выступает как покровительница конных состязаний.
Паллада Тритогения – то есть родившаяся из воды, что приписывалось Афине (Палладе) космогоническими мифами доклассического периода.
Стр. 102. Наследный принц Шведский. – Речь идет о короле Швеции с 1907 г. Густаве V (1858–1950).
Императрица Евгения (1826–1920) – испанская аристократка (Эухе-ния Монтихо, графиня Теба), жена Наполеона III.
Стр. 104. Натье , Жан-Марк (1685–1766) – французский художник-портретист; оставил обширную галерею портретов своих знатных современников и особенно современниц.
Шатору , Мария-Анна де Майи-Нель, герцогиня де (1717–1744) – возлюбленная Людовика XV. Ее портрет кисти Натье не сохранился, до нас дошли лишь несколько копий; одна из них принадлежала знакомому Пруста светскому денди Анри де Монтескью.
…такой плохой вкус!.. – В рукописи вместо этой реплики Шарлю было: «Боже, что за судьба у этой бедной картины – попасть в руки такого человека! Лишь раз побывать там – это уже поступок дурного тона, но провести там всю жизнь, особенно если эта вещь столь прекрасна, – это слишком жестоко, и с этим невозможно смириться. Есть такие наказания, согласиться на которые – уже преступление. Как добрый католик, я чту святого Элверта, но я хорошо разбираюсь в агиографии и помню, кем был этот исповедник до канонизации. Уж если хотите, как правоверный язычник, я почитаю Диану и преклоняюсь перед полумесяцем в ваших волосах, особенно если его поместил туда Эльстир. Но что касается этого отвратительного чудовища, да просто чудовища, называемого Дианой де Сент-Эверт, признаюсь, я перестаю быть сторонником объединения двух вероисповеданий. Не до такой же степени. Это имя заставляет вспомнить времена, когда воздвигали алтари святому Аполлону. Это очень далекие от нас времена, и вот к ним-то и должна в конце концов принадлежать эта дама, если судить по ее лицу, которому странным образом ничуть не повредила эксгумация. И все-таки, несмотря ни на что, с ней можно договориться; она всегда проявляла такую страстную любовь к красоте», – закончил Шарлю. Эта фраза могла бы показаться маркизе непонятной, если бы она, перестав уже несколько минут что-либо понимать, не перестала бы и слушать. Эта любовь к красоте, которая заставляла Шарлю испытывать в г-же де Сент-Эверт тайное почтение, к которому, однако, была обильно подмешана социальная неприязнь, привела к тому, что у этой дамы в качестве лакеев обычно служила целая свора отъявленных и даже хорошо подобранных весельчаков. «Да, что за судьба выпала на долю прекрасного произведения искусства, которому с самого начала пришлось торчать Бог знает перед кем! В участи этих попавших в плен картин есть что-то трагическое. Представьте, вот вы зашли на пять минут к этой даме из „Золотой легенды“; с каким же отчаянием этот бедный портрет в голубых и розовых тонах скажет вам:
А в общем-то вы оба как цветы. Пусть цветы в оковах, но они сумели найти способ послать из своей неволи нужную им весть. Ей-богу, я не удивлюсь, если в один прекрасный день окна этой жены Святого бургундца раскроются, и ваш портрет, расправив свои холщовые крылья, взлетит и решит тем самым, не дожидаясь вмешательства человека, проблему путешествий по воздуху и сделает Эльстира самым неожиданным образом продолжателем Леонардо да Винчи».
Стр. 105. Бордеро – список секретных документов, который некий французский офицер (подозревали, что это Дрейфус) предлагал передать германскому атташе.
Анри, Юбер (1846–1898) – офицер французского генерального штаба, якобы раскрывший предательство Дрейфуса. Но в 1898 г. Анри, движимый раскаянием, признался, что обвиняющий Дрейфуса документ – изготовленная им фальшивка; Анри был арестован и покончил с собой.
«Век» – ежедневная газета, выходившая в Париже с 1836 по 1917 г.; выступала за пересмотр дела Дрейфуса.
«Заря» – открыто дрейфусарская газета; основана в 1897 г. Именно в ней Золя напечатал свою знаменитую статью «Я обвиняю» (13 января 1898 г.).
Аббат Пуаре . – Его прототипом был аббат Артюр Мюнье (1853–1944), знакомый Пруста в последние годы его жизни.
Стр. 106. …следить за часами и вовремя извещать нас . – Далее в рукописи следовало: «Например, нам предстоит отправиться в путешествие, а мы заснули, он же бодрствует и за несколько мгновений до того, как нам следует проснуться, начинает производить в нашей голове некий шум, чтобы нас разбудить, как поступил бы слуга, произведя шум у нас в комнате».
Госпожа де Шеврез . – Здесь Пруст воспользовался именем прославленной авантюристки Марии де Роган-Монбазон, герцогини де Шеврез (1600–1679), принимавшей участие во всех политических интригах своего времени. Во времена Пруста этот род угас и его представителей, в отличие от многих других, упоминаемых писателем, не существовало.
Стр. 108. …чтобы ошибка была исправлена . – В рукописи далее следует продолжение, не попавшее в окончательный текст: «Когда я посмотрел на Свана, разговаривающего с принцем, мне не показалось, что он растроган, но в это мгновение, как когда-то на вечере у г-жи Сент-Эверт, когда он слушал маленькую фразу Вентейля, он как бы отделился от самого себя, по крайней мере, таким он мне запомнился. Я заметил, что его глаза увлажнились слезами. Он сделал вид, что трет глаза, как если бы в них что-то попало, и затем вставил в глаз монокль».
…Теперь Сван всех, кто был одних с ним воззрений… – Эта тема разработана в рукописи более подробно, однако следующий текст не вошел в окончательную редакцию: «Вообще-то уже давно у Свана появилась привычка – и без каких-либо усилий с его стороны – назвать остроумными тех, кто развлекал его, умными тех, кто думал так же, как и он сам, добрыми тех, кто не говорил дурно об Одетте. Вначале в общении с нею он выбрал тон искренней дружбы, как и раньше у Германтов. Но после дела Дрейфуса, то есть после того, как в нем самом заговорило его прошлое, а Одетта судила обо всем этом совсем не так, как он, после того, как у него возникли сомнения относительно определенных личностей из Сен-Жерменского предместья, которых он стал считать антисемитами, в то время как его жена начала часто их принимать, тон искренней дружбы Сван стал употреблять в общении с дрейфусарами, инстинктивно находя их умными».
Дело Пикара. – Речь идет о Жорже Пикаре (1854–1914), офицере французского штаба; он установил, что секретные сведения передавал немецкой разведке не Дрейфус, а состоявший на французской службе венгерский авантюрист Эстергази. Однако Пикару было запрещено продолжить расследование, и он был отправлен на унизительный пост в Тунис. После оправдания Дрейфуса, в 1906 г., Пикар был повышен в чине, стал генералом, а затем – военным министром.
Стр. 112. …он почему-то страшно заискивал. – В рукописи помещена далее обширная и вполне сюжетно и стилистически законченная сцена, которую Пруст все-таки не ввел в окончательный текст. Приводим ее.
«В свете начали замечать лихорадочную тревожность принцессы, ее постоянное нервное возбуждение, мешающее ей, еще весьма далекой от старости, выглядеть молодо. Во время одного ужина, на который был также приглашен и господин де Шарлю и куда по этой причине принцесса явилась сияющей, но немного странной, я заметил, что эта странность происходила оттого, что, желая выглядеть более красивой и молодой, она была сильно накрашена. Ее небольшая странность – любовь к экстравагантным туалетам – резко усилилась. Ей было достаточно услышать, что господин де Шарлю лестно отзывается о каком-то портрете, чтобы полностью скопировать и надеть на себя изображенный на нем туалет. Однажды, увенчанная огромной шляпой, скопированной с одного из портретов Гейнсборо [54]54
Гейнсборо, Томас (1727–1788) – английский художник, мастер изысканного портрета.
[Закрыть] (надо поставить имя художника, известного своими огромными шляпами), она, обратившись к привычной для нее теперь теме приближающейся старости, процитировала слова госпожи Рекамье [55]55
Рекамье, Жанна-Франсуаза-Жюли (1777–1849) – светская дама, славившаяся красотой и умом, хозяйка популярного литературного салона.
[Закрыть], утверждавшей, что узнает о том, что перестала быть красивой, когда маленькие трубочисты не будут на улице оборачиваться ей вслед. «О, тут вы можете быть спокойны, моя дорогая Мари, – ответила ей герцогиня Германтская нежным голосом, желая, чтобы подчеркнутая мягкость ее тона помешала ее кузине обидеться на содержащуюся в ее словах иронию, – вам надо лишь носить шляпы, похожие на эту, и вы можете быть уверены, вам вслед будут оборачиваться всегда».
Любовь, которую испытывала она к господину де Шарлю, о которой уже начинали перешептываться, особенно в связи с некоторыми, все более явными странностями его образа жизни, была так же на руку антидрейфусарам, как и немецкое происхождение принцессы. Если кто-нибудь начинал склоняться на сторону невиновности Дрейфуса, говоря при этом, что в это верит даже такой христианин, патриот и антисемит, как принц Германтский, ему отвечали: «А разве он не женился на немке?» – «Да, но…» – «А разве не стала она в последнее время особенно нервной? И разве вы не знаете, что она влюблена в мужчину, известного своими специфическими пристрастиями?» И пусть даже дрейфусизм принца не имел никакого отношения ни к его жене, ни к нравам барона, антидрейфусар-философ торжественно заключал: «Вот видите! Возможно, принц стал дрейфусаром из самых лучших побуждений, сам того не сознавая. Иностранное влияние могло подействовать на него мистическим путем. Ведь этот способ самый действенный! И вот вам добрый совет: каждый раз, как вы встретите дрейфусара, поскребите немного. Уверяю вас, вам не надо будет очень долго искать, чтобы наткнуться на иностранца, извращенца или вагнеромана». На этом все трусливо замолкали, поскольку было широко известно, что принцесса – страстная поклонница Вагнера.
Каждый раз, когда принцесса знала, что я собираюсь ее навестить, она, зная, что я часто вижусь с господином де Шарлю, подготавливала для меня целую сеть вопросов, сплетенную столь искусно, что я не мог догадаться о том, что она скрывает, и призванную проверить, были ли правдивы те или иные извинения или отговорки де Шарлю. Иногда в течение всего моего визита она не задавала мне ни одного вопроса, напускала на себя безразличный вид и, казалось, старалась, чтобы я обратил внимание на то, что она меня ни о чем не спрашивает. И, уже попрощавшись со мной, стоя перед открытой дверью, она, как бы по внезапному вдохновению, спрашивала меня сразу о пяти или шести разных вещах. Но однажды вечером она вдруг прислала за мной, я нашел ее в состоянии крайнего возбуждения, она дрожала и с трудом сдерживала рыдания. Она спросила, не соглашусь ли я доставить ее письмо господину де Шарлю, и умоляла сделать это как можно скорее. Я бросился к нему и застал его сидящим перед зеркалом и смахивающим с лица излишки пудры. Он проглядел письмо – как я потом узнал, это был призыв, полный отчаяния, – и попросил меня передать, что в этот вечер это просто физически невозможно, поскольку он совсем болен. Разговаривая со мной, он вытягивал из вазы одну за другой розы разных оттенков и прикладывал их по очереди к своей бутоньерке, стараясь понять, какая из них больше подходит к цвету его лица, и так и не решаясь остановить свой выбор ни на одной из них. В комнату вошел его лакей и доложил, что парикмахер прибыл; господин де Шарлю пожал мне руку, торопливо прощаясь. «Но он забыл принести щипцы для завивки», – добавил лакей. Барон пришел в страшную ярость и, лишь увидев, что на его лице начинают выступать красные пятна, немного взял себя в руки, исполнившись при этом горького отчаяния оттого, что к его незавитым и недостаточно пышным волосам прибавятся теперь красная кожа и блестящий от пота нос. «Он может сходить за ними», – предложил лакей. «Но у меня же уже нет времени!» – простонал барон в глубоком отчаянии, призванном произвести не меньший эффект, чем вспышка ярости, но гораздо менее чреватым нежелательным приливом крови к лицу и повышением температуры. «У меня нет времени – рыдал он, – я должен выйти через полчаса или все пропало!» – «Так господин барон хочет, чтобы он вошел?» – «Не знаю! Я не смогу обойтись без завивки. Скажите ему, что он мерзавец, негодяй… Скажите ему…» Тут я незаметно вышел из комнаты и поспешил к принцессе. Задыхаясь, она опять быстро написала несколько слов и попросила меня отнести свою записку господину де Шарлю. «Я понимаю, что злоупотребляю вашей дружбой, но если бы вы знали…» Я вернулся к дому господина де Шарлю. Неподалеку от входа я увидел, как он в обществе Жюпьена направляется к стоящему рядом фиакру. Фары проезжавшего автомобиля осветили на мгновение лицо и фуражку сидящего в нем контролера омнибуса. Больше я уже ничего не смог разглядеть, потому что фиакр стоял у поворота в темный тупик. Я поспешил скрыться в нем, чтобы господин де Шарлю не мог меня заметить. «Подождите немного, пока мы не сели в фиакр! – сказал де Шарлю Жюпьену. – Как у меня усы, все нормально?» – «Вы просто великолепны!» – «Да ладно тебе заливать!» – «Не употребляйте подобных выражений, это вам не идет. Это больше подходит тому, кого вы сейчас увидите». – «А, он немного вульгарен. Я ничего не имею против. Но скажите, как он выглядит, он не слишком худой?» Из этих слов я мог заключить, что господин де Шарлю отверг призыв принцессы, обезумевшей от горя, не из-за свидания с другим возлюбленным или тем, в кого он был влюблен, а ради устроенной для него встречи с кем-то, кого он никогда не видел.
«Нет, он совсем не худой, даже скорее жирноват, хорошо откормлен, словом, совсем в твоем духе, вот увидишь, ты будешь доволен, малыш», – добавил Жюпьен, употребляя по отношению к барону выражение, которое должно было звучать как своего рода ритуальное обращение, подобно тому, как у русских принято называть случайного прохожего «папаша». Они с господином де Шарлю сели в фиакр, и я подумал, что больше, увы, уже ничего не смогу услышать, однако де Шарлю от волнения забыл поднять стекло и к тому же, сам не отдавая себе в этом отчета, начал говорить необычайно громким и резким голосом, желая, наверное, показать свое максимальное расположение, как делал он на светских приемах. «Я счастлив познакомиться с вами и сожалею, что заставил вас ждать в этом противном фиакре», – сказал он, чтобы как-то унять свое волнение при помощи пустых слов и не подумав при этом, что этот противный фиакр контролеру омнибуса мог показаться и не таким уж противным. «Я надеюсь, вы доставите мне удовольствие провести со мной приятный вечер? Вы всегда свободны только по вечерам?» – «Ну по воскресеньям…» – «А, по воскресеньям вы свободны и днем. Это замечательно. Это все упрощает. Вы любите музыку? Вы бываете на концертах?» – «Да, часто бываю». – «Чудесно, просто прекрасно, смотрите, как мы с вами замечательно ладим. Я просто счастлив познакомиться с вами! Мы могли бы пойти на концерт Колона [56]56
Колон – см. ниже примеч. к стр. 142.
[Закрыть], я часто пользуюсь ложей моей кузины принцессы Германтской или моего кузена Филиппа де Кобурга (барон не решился сказать «болгарского короля», боясь «эпатировать» этим своего собеседника, но, хотя контролер омнибуса, несомненно, ничего не понял из его слов, поскольку не имел никакого представления о Кобургах, это аристократическое имя показалось де Шарлю слишком прозрачным и, не желая делать свои дары слишком ценными, он из скромности принялся принижать их). Да, я говорю о моем кузене Филиппе де Кобурге. Вы с ним не знакомы?» И подобно тому, как богач говорит обитателю четвертого этажа: «Там гораздо лучше жить, чем на втором», он добавил: «Тогда это лишний повод позавидовать вам, потому что, признаюсь, он очень глуп, бедняга; даже не столько глуп, сколько надоедлив, все Кобурги такие. Ах, да я просто во всем вам завидую, как это, должно быть, прекрасно, быть все время на свежем воздухе! И к тому же вы видите столько разных людей. Вы проезжаете по таким прелестным местам, среди деревьев, кажется, мой друг Жюпьен говорил мне, что маршрут вашего омнибуса доходит до Ля Мюэтт [57]57
Ля Мюэтт – западная окраина Парижа, рядом с Булонским лесом.
[Закрыть]. Мне часто хотелось там поселиться. Это самое красивое место в Париже. Итак, решено, мы пойдем на концерт Колона. Спрячемся в какой-нибудь ложе. Нет, не в том дело, что мне не хотелось бы появляться в вашем обществе, а просто так спокойнее. Свет – это ужасно утомительно, правда? Но конечно, я не скажу этого о моей кузине принцессе Германтской, которая так красива и полна очарования». Подобно тому как ученые из скромности и страха быть обвиненными в излишнем педантизме сокращают свои научные пояснения, от чего те становятся слишком длинными и уже совершенно непонятными, барон, пытаясь приглушить яркость упоминаемых им блестящих имен, делал свою речь совершенно недоступной для понимания контролера омнибуса. Не понимая смысла того, что говорил барон, он пытался улавливать его интонации, и, поскольку последние были скорее извиняющимися, он начал всерьез опасаться, получит ли он обещанную Жюпьеном сумму. «А когда вы по воскресеньям бываете на концертах, вы тоже ходите на концерты Колона?» – «Чего?» – «На какие концерты вы ходите по воскресеньям?» – повторил барон немного раздраженно. «Иногда на Конкордию [58]58
Конкордия – концертный зал в Париже, где выступали певцы не очень высокого разбора.
[Закрыть], иногда – на утренние концерты, иногда на концерты Майоля [59]59
Майоль, Феликс (1872–1942) – популярный эстрадный певец.
[Закрыть]. Но вообще я люблю немного размять ноги, надоедает сидеть весь день». – «Я не люблю Майоля. В нем есть такое слащавое женоподобие, которое я ненавижу! Я вообще терпеть не могу людей этого типа». Майоль был широко известен, и контролер на этот раз понял, что хотел сказать барон, однако же большее недоумение в нем вызвало желание барона познакомиться с ним, ведь не для того же, что он ненавидел.
– Мы могли бы вместе походить по музеям, – снова заговорил барон. – Ты когда-нибудь был в музее?
– Я бывал только в Лувре и в Музее Гревен [60]60
Музей Гревен – парижский музей восковых фигур, созданный Альфредом Гревеном (1827–1892); открыт в 1882 г.
[Закрыть].
Я вернулся к принцессе и отдал ей обратно письмо. Увидев его, она, придя в отчаяние, обратилась ко мне со словами раздражения и даже ненависти, но тут же извинилась передо мной. «Я знаю, вы меня возненавидите, – проговорила она смущенно, – я просто уже не решаюсь просить вас пойти туда в третий раз».
На этот раз я остановился неподалеку от входа в тупик. Фиакр все еще стоял на прежнем месте. Я услышал, как господин де Шарлю говорил Жюпьену: «Ну хорошо, сделаем так: ты сейчас выйди с ним и проводи его немного, а потом возвращайся ко мне. Ну, я надеюсь, мы с вами скоро опять увидимся. Как мы договоримся?» – «Ну, вы могли бы отправить мне записку, когда будете выходить днем перекусить», – сказал контролер. Он употребил это выражение, в гораздо меньшей степени подходящее к жизни господина де Шарлю, который никогда не «выходил перекусить», чем к обычаям контролеров омнибусов и подобных им людей, не вследствие отсутствия ума, но из презрения к чужому образу жизни. Являясь продолжателем великих мастеров, он смотрел на господина де Шарлю так же, как Веронезе или Расин смотрели на жениха из Каны [61]61
Имеется в виду известный евангельский эпизод (см.: Ев. от Иоанна, II, 1–11). Картина Веронезе «Брак в Кане» (1563) находится в Лувре.
[Закрыть] или Ореста: первый изображал жениха из Каны, а второй – Ахилла [62]62
»Этот герой античной мифологии фигурирует в трагедии Расина «Ифигения», Орест – в трагедии «Андромаха».
[Закрыть] таким образом, будто этот иудей принадлежал к пышному венецианскому патриархату, а этот легендарный грек – ко двору Людовика XIV. Господин де Шарлю не стал указывать ему на его ошибку, а просто ответил: «Я думаю, лучше всего будет договориться через Жюпьена. Я ему все скажу. Ну, до свидания, счастлив был с вами познакомиться», – добавил он, машинально прикрывая светской любезностью свою аристократическую надменность. Возможно, в эту минуту он держал себя даже более светски, чем на светском приеме; когда мы оказываемся в непривычной для нас обстановке, застенчивость начинает сковывать нас и мы невольно цепляемся за твердо усвоенные нами привычки. Именно в атмосфере для нас непривычной они проявляются с наибольшей силой, подобно тому как после прекращения регулярного приема наркотика его токсичность для организма удваивается.
Жюпьен вышел из фиакра вместе с контролером. «Ну, что я тебе говорил?» – сказал Жюпьен. «Да, правда, приятный вечерок, я не против. И потом, я люблю, когда так разговаривают, медленно, без горячки. Он не кюре?» – «Вовсе нет». – «Он похож на одного фотографа, у которого я один раз снимался. Это не он?» – «Тоже нет», – сказал Жюпьен. «Шутите! – сказал контролер, думая, что Жюпьен хочет обмануть его, и опасаясь, что у де Шарлю могут появиться сомнения относительно их будущих встреч. – Шутите, не говорите мне, что это не фотограф. Я его узнал. Он живет в доме номер три по улице Эшель, у него есть маленькая черная собачка, которую зовут, кажется, Лов. Вот видите, я все знаю». – «Ты говоришь глупости, – ответил Жюпьен. – Нет, я не хочу сказать, что не существует фотографа, у которого есть маленькая черная собачка, но я познакомил тебя не с ним». – «Ну ладно, как хотите. А я останусь при своем мнении» – «Можешь при нем оставаться, мне плевать. Я зайду завтра договориться с тобой о встрече». Жюпьен вернулся к фиакру, но барон, нервничая, уже ждал его на улице. «Он очень мил, хорошо воспитан, очень приятный. Но какие у него волосы? Он не лысый? Я не решился попросить его снять фуражку, я волновался, как невеста». – «Ты просто большой ребенок». – «Ну, мы все обсудим. В следующий раз мне хотелось бы посмотреть, как он работает. Я могу поехать до Ля Мюэтт на такси, а потом пересяду в его трамвай, найду себе местечко где-нибудь в уголке неподалеку от него. А может быть, если удвоить цену, он нарочно совершит какую-нибудь грубость? Например, он может сделать вид, что не замечает старых дам, которые подают знаки трамваю, а следующего уже не будет!» – «Нет, дурья башка, это не так уж просто, ведь там есть еще водитель, и потом, понимаешь, он же старается хорошо исполнять свои обязанности».
Я вышел из тупика, вспомнил вечер у принцессы Германтской (вечер, рассказ о котором я прервал, но к которому я еще вернусь), когда господин де Шарлю защищался от обвинения в том, что он влюблен в графиню Моле, и подумал, что, если бы мы могли читать мысли людей, которых хорошо знаем, мы часто удивлялись бы тому, что главное место в них занимает вовсе не то, что мы предполагали. Выйдя из тупика, я направился к особняку господина де Шарлю. Он еще не возвращался. Я оставил письмо. На следующий день стало известно, что принцесса Германтская, спутав одно лекарство с другим, отравилась; несчастный случай, после которого она долго находилась на грани жизни и смерти и потом была вынуждена удалиться от света на многие годы. С тех пор несколько раз мне случалось, садясь в автобус, покупать себе билет у контролера, которого Жюпьен тогда в фиакре «представил» господину де Шарлю. Это был уродливый толстяк, весь в прыщах, с подслеповатыми глазками, из-за которых ему приходилось носить то, что французы называют пенсне. Глядя на него, я никогда не мог удержаться от мысли о волнении и потрясении принцессы Германтской, которые она испытала бы, если бы была рядом со мной, и я сказал ей: «Погодите, сейчас я вам покажу того, из-за кого господин де Шарлю отказался встретиться с вами, хотя вы трижды посылали за ним в тот вечер, когда вы отравились, того, кто стал причиной всех несчастий вашей жизни. Сейчас вы увидите его, он здесь». Конечно, у принцессы забилось бы сердце. К ее естественному любопытству примешивалась бы готовность преклониться перед существом, которое имело столь сильное влияние на господина де Шарлю, что он, всегда такой добрый к ней, сделался нечувствительным к ее отчаянным призывам. Сколько раз, наверное, думая о нем, будь то женщина или мужчина, с чувством, в котором тоска и ненависть смешивались с невольной симпатией, наделяла она его лицом, исполненным благородства! И вдруг увидеть это уродливое, вульгарное, прыщавое лицо с красными подслеповатыми глазками, какой удар! Мы вполне способны испытать восторг перед прекрасным телом другого существа, пусть бы даже оно и послужило причиной наших бед; так, троянские старцы при виде проходящей Елены восклицают:
