Текст книги "Офицер по вопросам информации"

Автор книги: Марк Миллз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Можно сигарету? – попросила она.

– Ты не куришь.

– Хочу попробовать.

Он прикурил две сигареты и передал одну ей, предвидя забавные последствия.

Она не закашлялась и не пожаловалась на качество табака. Просто покурила и погасила тлеющую сигарету о песчаную почву.

– И как тебе?

– Ничего особенного, у меня чуть кружится голова.

Лилиан снова прислонилась к стволу дерева и закрыла глаза. Молчаливая пауза нисколько не была им в тягость. Она давала ему возможность подумать о том, как обсуждать задуманную тему дальше. Вряд ли сейчас было подходящее время для этого, и не потому, что она еще не отошла от скорби по своей подруге, но также потому, что он дорожил самим временем пребывания рядом с ней.

Сквозь верхушки деревьев он различал дворец Вердаля, летнюю резиденцию губернатора, четырехугольником возвышающуюся на холме и господствующую над садами. Дворец угловыми зубчатыми башнями напоминал средневековый замок, хотя палевая каменная кладка придавала ему экзотичный и менее грозный вид. Макс мог четко представить себе просторный сводчатый зал с фресками, в котором он обедал вскоре после своего повышения в должности. Принадлежащий к Плимутскому братству, губернатор Добби был трезвенником, но тем не менее держал при себе тем вечером виночерпия как гарантию того, что бокалы гостей не будут пустовать.

– О чем ты думаешь? – Голова Лилиан все еще покоилась на стволе дерева, но ее глаза были открыты и устремлены на него. – Должно быть, о чем-нибудь серьезном, – добавила она с беспечным видом.

Макс прикрыл ладонью ее руку и слегка прижал.

– Боюсь, что так.

Он рассказал ей все, начиная с момента, когда Фредди вызвал его в центральный госпиталь, чтобы показать труп Кармелы Кассар. Впрочем, сначала он попросил ее поклясться всем святым для нее, что она не поделится ни с одной живой душой тем, что он собирается ей сообщить.

Она встала раньше, чем он закончил рассказ, и только тогда, когда замолчал, спросила:

– Вице-губернатор пытался тебя остановить?

– Он не присутствовал при этом, но полагаю, они действовали с его санкции.

– Не могу поверить в это.

Теперь Лилиан нервно расхаживала по кругу.

– Это правда. Они недвусмысленно угрожали нам обоим.

– Но они имеют к этому какое-то отношение. Должны иметь.

– Не уверен. Им не хотелось бы иметь утечку информации в такое время, как это. Как говорил Эллиот, когда из порта уйдет «Стойкий», проблема исчезнет вместе с кораблем.

– Проблема?! – резко возразила она. – Вы так называете убийц в своей стране?

Он поднял руки в умоляющем жесте.

– Не сердись на меня.

– Буду сердиться. Меня раздражает все в вас – то, как вы думаете о нас, как вы говорите о нас. «Аборигены становятся строптивыми» – я слышала это вчера в «Юнион-клаб». Я видела там взгляды и улыбки. Они забавлялись, пока не заметили, что я стала прислушиваться. Тогда они смутились. Прекрасно. Я рада, что маленькая аборигенка смутила их.

– Лилиан…

– Такова правда, и ты знаешь это.

– Не все так думают, и не все так говорят.

– Ах, ты невинен, не так ли? Я читала то, что ты писал, и нашла в твоих словах то же самое. Что было на прошлой неделе? «Мальта стерпит это»? Вот так, старая добрая Мальта.

– Это фраза из передачи Би-би-си, – пролепетал он в свое оправдание.

– Да, Мальта выдержит, потому что ей придется это сделать. Но мы это делаем не для вас, а для самих себя. – Она хлопнула себя ладонью в грудь для большей убедительности. – Это наш остров. Не ваш и не их. Наш.

Фактически остров был колонией британской короны, но сейчас было, видимо, не время указывать на это.

– Если бы остров не был нашим, вас бы уже оккупировали немцы.

– Ну, по крайней мере, они бы не бомбили нас.

– Нет, мы бы бомбили.

Эти слова невольно сорвались с его губ, высветив тяжелые и многолетние проблемы Мальты, беззащитной глыбы известняка, которая становилась жертвой прихотей более могущественных стран.

– Разве ты не понимаешь? Завоеватели приходят сюда когда могут. Но они всегда уходят. Если бы вторглись немцы, и они ушли бы через некоторое время. – Лилиан сделала паузу. – Придет время, и вы уйдете тоже.

С последним замечанием ее республиканский раж вступил на опасную территорию. Они оба поняли это.

– Не только я так думаю, – сказала она, оправдываясь.

– Не сомневаюсь в этом. Однако держи это при себе, если не хочешь проводить свободное время в Уганде.

– И этим сказано все, не так ли?

Макс не собирался спорить, потому что в душе был согласен с ее реакцией на то, что «проитальянски настроенные» и другие «подрывные элементы» были отправлены в Уганду в начале года. Они горячо поспорили по этому острому вопросу, когда Макс высказал банальную официальную фразу: «Чрезвычайное время требует чрезвычайных мер». И в самом деле, было что-то сугубо драконовское в том превышении власти, которое позволяло англичанам интернировать и депортировать мальтийских граждан по собственной прихоти, без юридических процедур. Эти граждане представляли разные слои населения – от докеров до священников, от пенсионеров до университетских профессоров, – и никому из них не было предъявлено официальное обвинение в совершении преступлений.

С такой несправедливостью Лилиан столкнулась лично. Одна из ее подруг, дочь председательствующего судьи, провела вместе с семьей два года под домашним арестом, перед тем как ее вслед за отцом отправили в ссылку на борту «Бреконшира». Шестнадцати лет безупречной службы короне, очевидно, оказалось недостаточно, чтобы не подвергнуть сомнению их лояльность.

– Видимо, ты права, – согласился Макс. – Я не лучше остальных. Но я, возможно, кое-чему научился. Может, поэтому я здесь, поэтому говорю с тобой.

– Да, ты разговариваешь со мной, но сначала требуешь от меня клятвы хранить молчание. А я не могу молчать.

– Это необходимо. Они упрячут тебя в один момент.

– Нет.

– Они говорили мне, что сделают это. Угрожали мне этим.

Она бросила на него любопытный взгляд.

– Они считают, что тебя волнует то, что со мной случится? – Кажется, эта мысль ее забавляла.

– Они не ошибаются. Меня, действительно, волнует.

Она оглядела его с головы до ног, теперь спокойно, возбуждение прошло. Макс потянулся, взял ее за руку и заставил сесть на землю рядом с ним.

– Тебе нужно доверять мне. Ты должна позволить мне действовать по собственному усмотрению. Мне нужна твоя помощь – маленькая услуга – в меру твоих сил.

Она смотрела сквозь деревья.

– Чего ты хочешь от меня? – спросила Лилиан медленно, не глядя на него.

В три часа дня, когда Макс вернулся в разведывательный отдел, все еще не было никакого воздушного налета противника на остров. Это породило слухи о том, что подразделения люфтваффе были выведены из Сицилии и отозваны обратно на русский фронт. Такое случалось прежде, но не в это время года, поэтому Макс отнесся к этим слухам скептически.

В четыре часа позвонил Эллиот из штаба общевойсковых операций.

– Какие новости? – спросил Макс.

– Ничего. Противник не подает признаков жизни.

– Может, у Гитлера день рождения?

– Был уже пару недель назад.

Макс рассмеялся:

– Верно. Двадцать первого апреля. Сукину сыну только что исполнилось пятьдесят три. Ты должен был передать парню: способность поиметь планету в пятьдесят три года заслуживает особого приза.

– Ему помогли немного.

– Разумеется, но я сомневаюсь, что мы застряли бы на Мальте, если бы юный Адольф попал под поезд на пути в школу сорок с лишним лет назад.

Эллиот позвонил, чтобы подтвердить планы совместного обеда и сориентировать Макса.

– Эллиот, я знаю, где ты живешь.

Он провел несколько приятных вечеров на крыше террасы апартаментов Эллиота в Гзире.

– Я имею в виду свою загородную резиденцию.

– Твою загородную резиденцию?

– Ты полагаешь, у меня ее нет? Тогда бери ручку, она чуть поодаль от разбитой дороги.

Это был самый простой ориентир. В его пояснениях в основном фигурировали придорожные гробницы, каменные стойки ворот и деревья необычной формы.

– Встретимся в семь часов?

– С такими ориентирами, как эти, – только около десяти.

Эллиот хихикнул:

– Ладно, не жди, что сохранилась какая-нибудь бутылка «Шассань-Монтраше».

Последним сколько-нибудь значимым городом, до того как указания Эллиота выродились в неясные ориентиры, был Сидживи. Дорога туда шла через Корми и Зебаг, рассекая южную низменность, проходя между аэродромами в Луке и Та-Куали. Аэродромным службам пришлось потратить целый день на устранение ущерба от бомбежки предыдущего дня. Макс представлял себе, чем занимались наземные команды – пехотинцы срочно заполняли землей воронки от бомб и ремонтировали капониры, настороженно поглядывая в небо. Вечерний налет мог начаться в любой момент. Противоестественная тишина, повисшая над островом, несомненно, скоро закончится.

Ко времени, когда Макс добрался до Сидживи, налет еще не начался. Жители городка толпились на главной площади, двигаясь будто на ощупь, непривычные находиться на поверхности земли в такой час. Макс остановился у бара близ церкви и попросил стакан воды – не для того, чтобы утолить жажду, но для того, чтобы прополоскать рот от пыли. Один старик спросил его с надеждой, не закончилась ли война. Когда он снова оседлал мотоцикл, шумная толпа босоногих мальчишек погналась за ним по узким улочкам, мало-помалу отставая, когда он прибавил газу.

Изрезанная колеями дорога к югу от Сидживи вилась к морю и одному из уголков острова, который Макс еще не обследовал. Он был знаком с побережьем к востоку, потому что там находились мегалитические храмы Агарь-Ким и Мнадждра, стоявшие на скалах как два мини-Стонхенджа. Лилиан настаивала, чтобы он посмотрел их, прочитав лекцию об их уникальности в череде величественных европейских древностей. Ею руководило пристрастие. Профессор археологии, умыкнувший ее мать с Мальты, был ведущим экспертом по Агарь-Ким. Именно там они познакомились за несколько лет до войны во время одного из многочисленных посещений профессором знаменитого храма.

К западу располагались скалы Дингли, миля за милей голой скальной поверхности, поднимающейся над водой на двести футов. Скалы Дингли приютили храм другого рода, храм, прославившийся новой технологией, потому что именно там помещалась первая на острове радиопеленгационная станция. Впрочем, здесь же тянулся участок побережья, о существовании которого Макс не подозревал. И неудивительно. Кажется, туда и обратно вела всего лишь одна пыльная дорога. Без указаний Эллиота он вряд ли заметил бы стык с ней.

Дорога поднялась на склон холма, весь в чахлых деревцах и заболоченных полях. Затем резко спустилась к скалам, прежде чем вильнуть направо и прижаться к побережью. Левый склон представлял собой узкие возделанные террасы земли, которые заканчивались там, где склон становился слишком крутым, чтобы держать их. Справа громоздились скалы. Верные себе, мальтийцы набросились на жалкую подачку, которую бросила им Природа, на этот ненадежный клочок земли на краю света. Судя по возрасту ряда ферм, которые он миновал, люди жили там веками, эксплуатируя для своих нужд эту порошкообразную почву.

Он собрался было повернуть назад, когда увидел одинокую часовню с выцветшими голубыми дверцами, которую упоминал Эллиот. Через двести ярдов он выехал к жалко выглядевшему кипарису, где дорога раздвоилась. Нижний путь упирался в скопление побеленных фермерских построек, расположившихся вокруг просторного двора. Над постройками высились две морские сосны. Все было так, как объяснял Эллиот, хотя он не упомянул короткую мачту на крыше фермерского дома.

За постройками земля уходила террасами, выделанными камнем, к краю хребта. Как раз здесь Макс увидел силуэт высокой фигуры на фоне солнечного заката. Казалось, Эллиот косил траву, но когда Макс приблизился, выяснилось, что он размахивал клюшкой для игры в гольф.

Макс прислонил мотоцикл к одной из сосен и продолжил свой путь.

– Ты играешь? – спросил Эллиот.

– Плохо.

– Тогда у тебя прекрасный партнер.

Жестяное ведро у ног Эллиота было до краев наполнено мячами для гольфа.

– Из гольф-клуба Марсы, – пояснил он. – Им это больше не нужно – фервеи и площадки для гольфа перепаханы и обращены в наделы. В сарае есть еще, поэтому не экономь, – добавил он, направляясь в фермерский дом.

Вскоре вернулся с обещанной бутылкой белого бургундского, двумя стаканами для вина и мальтийцем, несшим складной столик.

– Пауло иногда помогает мне.

Пауло был парнем, которого неплохо иметь на своей стороне во время драки – он был невысок, но коренаст и с бычьей шеей. Когда обменивались рукопожатиями, Максу показалось, будто его рука оказалась в медвежьей лапе.

– Рад познакомиться.

– Пауло хорошо говорит по-английски. Работал в порту грузчиком, но сейчас владеет фермой у горного хребта. У него красивая жена и два юных сына, неплохо зарабатывающие тем, что подбирают мячи для гольфа, которые не перелетают через скалу.

– И которых большинство.

– Он также чрезвычайно нагл, и я подумываю отказаться от его услуг.

Пауло обезоруживающе улыбнулся, затем откланялся. Его ждали дома к обеду.

Следующие полчаса Макс и Эллиот большими глотками пили великолепное вино и посылали клюшками мячи в сторону моря, куда садилось солнце. Бросок за скалу (требовавший искусного удара клюшкой номер три) давал одно очко. Удар хуже этого не давал никаких очков, даже если шар скакал по краю утеса. Эллиоту нравилось поучать:

– Не напрягай плечи… Не поднимай голову… Дай свободу клюшке… Расслабь запястья, должно быть, на тебя действует вино. – Его назойливые замечания имели целью помешать Максу сосредоточиться.

Они приблизились к маловпечатляющему результату – набрать по четыре очка на каждого, – когда состязание прервал нарастающий рев авиационного двигателя.

– На, – сказал Эллиот, сунув в руку Макса клюшку номер семь. – Тебе нужно взять чуть выше.

– Что?

– По моему знаку, ладно?

Они приготовились взмахнуть клюшками.

Только теперь Макс заметил: с запада к ним приближались развернутым звеном четыре истребителя, ориентируясь по линии утесов. Это были неприятельские машины: новые «Мессершмитты-109ф» с их отчетливо заметным желтым носом.

– Ну!

Они одновременно взмахнули клюшками.

В большом рвении Макс послал свой мяч за утес, однако мяч Эллиота взмыл высоко в небо. Некоторое время казалось, что могло произойти невозможное, и если бы мяч пролетел еще пятьдесят ярдов или около этого, то он мог бы достичь самолетов.

Четыре истребителя с воем промчались невредимыми. Возможно, это был световой эффект, но Макс готов был поклясться, что заметил, как один из пилотов помахал им рукой.

– Он махнул рукой! – воскликнул Макс. – Один из них махнул рукой.

– Потому что они знают меня.

Это были завсегдатаи, очевидно мародеры, они часто появлялись в это время.

– Они поворачивают отсюда в глубь острова, выходя на Сафи или Луку в пасмурную погоду. Не думаю, что они сунутся туда сегодня, хотя им больше ничего не остается.

До их ушей донеслись отдаленные хлопки зениток.

– Они направились туда. Первый дневной налет.

Он оказался и последним. К восьми вечера все еще не было никаких признаков появления бомбардировщиков, в море погас последний проблеск солнечного света.

Теплый оранжевый свет, окрашивавший двор, почти незаметно сменился на фиолетово-синие мальтийские сумерки. Эллиот разжег костер под перевернутой крышкой мусорного бака, служившей ему жаровней, и затем из погреба появилась другая бутылка бургундского. Когда на стол попала рыба, он уже подумал о том, чтобы выпить еще белого вина.

На столе лежали две большие свежие рыбины, требующие потрошения.

– Мне их приносит Пауло.

– Мне показалось, что рыбаки перестали выходить в море.

В прошлом месяце было несколько обстрелов с бреющего полета рыбацких лодок в рамках новой политики преднамеренных атак на местных жителей.

– Эти две красавицы свидетельствуют об обратном, – ухмыльнулся Эллиот.

Он уселся напротив Макса за грубо сбитый стол во дворе и стал чистить рыбу, умело пользуясь ножом.

– Ты выглядишь так, словно хорошо знаешь это дело.

– Не обманывайся. Меня научил Пауло. – Он бросил взгляд на Макса. – Не мое призвание, если тебя интересует именно это. Я происхожу из поколения горцев.

Эллиот рассказал о себе вполне достаточно для первого раза, но на этом не остановился.

Он вырос в Беркшир-Хиллз на западе Массачусетса. Там жили такие писатели, как Натаниэль Готорн и Герман Мелвилл. Они оставили лирические зарисовки о неподатливой и суровой красоте этих мест, вершинах гор, устремляющихся ввысь, и долинах, прячущихся глубоко внизу. Однако романтика не очень занимала предков Эллиота по материнской линии, когда они рубили деревья для своих ферм в девственном лесу.

Зимы там были долгими и суровыми. Эллиот помнил, как молоко замерзало в бадье, оставленной у открытой двери, а его мать размораживала петельки на его куртке при помощи разогретого утюга. Он также вспоминал, как его дед попал в пургу и его привезли в бричке домой в состоянии близком к смерти.

В то время Эллиоту было двенадцать лет, и, когда настало время сказать деду последнее «прости», он побежал вверх по лестнице в комнату, где тот лежал. Старик привлек мальчика к себе и прошептал ему в ухо слабым голосом: «Человеку суждено умереть однажды».

– Скажу тебе, – продолжал Эллиот, – я проснулся на следующее утро в мрачном настроении. И знаешь почему? Первое, что я увидел, когда спустился завтракать, как старый морщинистый ублюдок выговаривал моей бабушке, что она снова испортила бекон.

Отец семейства был героем совсем другой истории. Его, уроженца Нью-Йорка, привлекло на склоны Беркшира, поросшие лесом, стремление разбогатеть на производстве бумаги. Фабрики Беркшира производили бумагу, которая шла на изготовление денег Соединенных Штатов, что было почти равносильно лицензии на печатание собственных денег.

Именно бумага стала причиной переезда семейства в Англию, когда Эллиот был подростком. Его отец занял пост в группе компаний «Уиггинс теаре» в Бейзингстоке.

– Ты был в Бейзингстоке?

– Только проездом.

– Вот лучший способ познакомиться с ним. Город похож на то, что говорил Готорн о Ливерпуле: «Самое удобное и восхитительное место для побега».

Макс рассмеялся. Эллиот поместил рыбу на жаровню над раскаленными углями и продолжил рассказ.

Ему не понравилась жизнь в Англии, хотя несколько лет учебы в школе Чартерхауса были достаточно приятными. Кальвинистский пансионат в Беркшире хорошо подготовил его к превратностям учебы в довоенной английской средней школе, где несколько сот юнцов с почтительной опаской относились к горстке учеников, возрастом чуть старше, под наблюдением группы довольно озадаченных стариков.

Как иностранец с забавным акцентом, он стал объектом насмешек, из чего извлек полезный урок: держать язык за зубами. А также дожидаться своего часа. Рано или поздно возможность отомстить появится.

– Я был «долговязым янки», смешным персонажем. – Он улыбнулся пришедшей в голову мысли. – Почти так же на меня смотрят и здесь.

– Ты не замышляешь отомстить нам?

Голос Эллиота прозвучал угрожающе.

– Не беспокойся, тыотделаешься легко.

Макс улыбнулся:

– Почему ты здесь, Эллиот?

– Потому что мы союзники.

– Ты обещал отвечать искренне.

– Это честный ответ. Мы – союзники, а союзники не всегда встречаются с глазу на глаз.

– Это уклончивый ответ.

– Мы долго наблюдали за тем, что здесь происходит. Впечатления разные, и, конечно, нам нужно выработать собственную точку зрения на то, что мы видим.

– Что же это за точка зрения?

– Вывод один: никудышный выскочка с неутертым носом побеждает в первых нескольких раундах без особых усилий.

– И что, теперь, когда на ринг вышел ты, он дерется не в своем весе?..

Эллиот слегка пожал плечами.

– Вы списали нас со счетов в прошлую войну, и будете вести себя так же во время этой войны. Но суть в том, что без нас вам не обойтись, с нами у вас есть шанс. Понимаю, это дерзкое заявление.

– И, можно сказать, высокомерное.

– Имеется сфера, где вы бьете нас безоговорочно. Вы – единственный народ на свете, который способен обернуть Дюнкерк в победу. Боже мой, массовый исход!

– Допустим.

– Что можно сказать о вас, британцах, и вашем постоянном пренебрежении к тому, что вас бьют? Пойми меня правильно, я преклоняюсь перед вами за это. Имею в виду прошлый месяц, когда «Пенелопа» стояла на ремонте, помнишь?

Как можно это забыть? Немцы обрушили на поврежденный крейсер все, что у них было. День за днем прилетали «Штуки», чтобы покончить с ним, воронками был испещрен весь док. Ют корабля стали называть «альпинарий», и, когда он под покровом темноты выскользнул в направлении Гибралтара, в нем торчало более двух тысяч деревянных затычек для пробоин от шрапнели. Судно недаром заработало свое прозвище – корабль Королевских ВМС «Дикобраз».

– Однажды утром я был там во время воздушного налета. Такого бедлама еще не видел, и в самый критический момент команда корабля запела. Господи, они пели, чтобы поддержать боевой дух артиллеристов! Парни, я вас не понимаю, в самом деле не понимаю.

– Так, но почему тебя взяли на эту работу?

– Я сам напросился.

– Не жалеешь? – поинтересовался Макс, слегка улыбнувшись.

– Она разогрелась больше, чем я ожидал, оглянись, черт возьми… – Он раскинул руки. – Сущий ад, не правда ли?

Действительно, жаровня сильно разогрелась, и Эллиот поспешил бросить рыбины на нее.

Когда он вернулся, Макс спросил:

– Почему Мальта?

– Потому что мы делаем здесь историю.

– Разве того, что было, уже недостаточно.

– Здесь произойдет самое важное. От того, что здесь случится, зависит перелом в войне.

– Ты разговаривал с Хьюго.

– Хьюго романтик, но он, случается, бывает прав. Однажды Мальта уже спасла Европу, и, возможно, спасает ее снова. Ты этого не знаешь, но пару дней назад капитулировал перед японцами Мандалай. Бирма потеряна, и они движутся на Индию через Цейлон. Если Египет сдастся Роммелю, ничто не помешает соединению сил противника. Они поделят мир и наложат лапы на ближневосточную нефть. Если это случится, я знаю, на кого делать ставку. Египту надо держаться до конца, а тем, где мы находимся, этим крохотным островом посреди бездны, так легко пренебречь.

– Ты называешь это пренебрежением? В прошедшее время бог знает сколько месяцев немцы сбрасывали на нас каждый день столько же тонн бомб, сколько на Ковентри.

– Фельдмаршал Кессельринг далеко не глуп, – согласился Эллиот. – Он понимает значение Мальты. Но пользуется ли он благосклонностью Гитлера? В конце концов, это все решает.

– Ничто из этого не будет иметь значение, если они совершат вторжение.

– Они не собираются этого делать.

– Рад, что ты меня утешил, – сказал Макс с сарказмом.

– Я сказал то, что имел в виду. Вторжения не будет.

– Не будет?

– Оно отсрочено. И этого достаточно. Раз здесь появились новые истребители «спитфайры», с вторжением покончено. У них был шанс, но, похоже, Гитлер снова совершил ошибку. Ему следовало вторгаться два года назад, в июле 1940 года. Тогда был благоприятный момент, но он упустил его. На этот раз его ошибкой стало то, что он послушал Роммеля. Тот полагает, что доберется до Каира, с захватом Мальты или без нее. Но Роммель не управленец, он тактик, и неплохой тактик, хотя бы потому, что он не ортодокс и, следовательно, с трудом предается мелочам. Заняться проблемами тыла, такими как обеспечение коммуникаций снабжения, ниже его достоинства. Все это дело хозяйственников. Он считает само собой разумеющимся, что достигнет поставленной цели, и сейчас это ему удается. Но если мы достигнем превосходства в воздухе над островом, тогда бомбардировщики «веллингтоны» и «бленхеймы» снова начнут вылеты из Луки, и он почувствует, как бывает, когда клюнет жареный петух. Может, он и возьмет Тобрук – шансы, по-моему, у него есть для этого, – но Каир – это слишком далеко.

– Мне следует знать что-либо еще, раз ты заговорил об этом?

Макс задал вопрос в шутку.

– Зависит от того, можешь ты хранить тайну или нет, – ответил Эллиот, закуривая сигарету. – Должны заменить губернатора.

– Добби?

– Впечатляющее событие – офицер разведки знает имя главнокомандующего.

Макс в самом деле был удивлен. Добби отнюдь не был предметом мебели, он воплощал саму Мальту.

– Почему?

– Потерял доверие своего начальства, и на него начали стучать. Лично я не одобряю вашу командную структуру. Сплошной кавардак. У вас губернатор подотчетен министру по делам колоний, военному ведомству и командиру соединения, который не может координировать оборонительные действия, потому что командующие ВМС и ВВС подчинены напрямую главнокомандующему в Каире.

– Когда ты пришел к такому выводу?

– Так оно и есть, и Добби стал жертвой неразберихи. На твоем месте я разыгрывал бы больного, если в этом есть хоть крупица правды. Или, лучше, заняться сочинением своей пьесы. Замена произойдет скоро, в любой день.

– Уйти посреди всего этого?

– Нет смысла болтаться зря, раз решение уже принято. Спасибо за все, приятель, и прощай.

– Кто его заменит?

Эллиот улыбнулся:

– Ты ведь не рассчитываешь, что я буду подавать тебе все на тарелочке с голубой каемочкой, не так ли?

– Не рассчитываю, хотя не отказался бы от порции рыбы, пока она не сгорела.

Они ели рыбу с салатом из помидоров. Он был так вкусен, что внезапно возник вопрос, почему помидоры отнесены к овощам, а не фруктам.

– Я все говорю и говорю, – заметил Эллиот. – Пора перейти к более приятному занятию.

– Ты действительно думаешь, что я могу соответствовать тому, что сейчас слышал?

– Я говорил о тебе. Расскажи мне что-нибудь о Максе Чедвике, чего я не знаю.

– Ты многого не знаешь.

– Ты уверен? Я читал твое досье.

– На меня есть досье?

– Ты ведь офицер разведки на ключевом участке театра войны. Как же иначе? Я даже знаю имя твоего заведующего пансионом при школе в «Веллингтоне».

– Этого старого пердуна?

Эллиот рассмеялся:

– Эта подробность в досье не вошла.

Впрочем, досье было довольно подробным. Очевидно, Макс характеризовался в нем как «выходец из хорошей семьи».

– Положим, это чушь с самого начала, – возразил он. – Мой прадед нажил много денег, отправляя на смерть шахтеров. Его сын был пьяница, грубиян и двоеженец, который не занимался честным трудом ни разу в жизни.

– Двоеженец?

– Ну, формально, может, и нет, но у него была другая женщина с детьми.

– А его сын?

– Мой отец? Он является доказательством того, что яблоко от яблони не всегда недалеко падает.

– Сильно сказано, – усмехнулся Эллиот. – Причем человеком, который тоже грубил отцу.

Эллиот знал, что мать Макса умерла, когда тот был ребенком. Он не знал только, что умерла она во время родов, давших жизнь Максу.

– Здесь ты кое-что не знаешь обо мне.

– Не важно. Мне хотелось бы услышать что-нибудь от тебя лично.

Макс думал об этом. Он рассказал Эллиоту о письме, написанном ему матерью.

Для женщин, подобных его матери, чьи узкие бедра не давали гарантии благополучного рождения ребенка, такая практика была обычной. Врач предупредил ее о том, что роды будут трудными, что она должна сделать выбор между ребенком и собственной жизнью. Она выбрала Макса и прожила еще достаточно, чтобы подержать его на руках, прежде чем кровотечение сделало свое дело. Иногда он видел себя распростертым на ее груди. Потуги измучили ее, она медленно впадала в забытье. Очевидно, так происходило в действительности. Так рассказывал ему о ней отец.

Отец не говорил о письме, которое мать написала ему, еще не родившемуся младенцу, пока Максу не исполнилось шестнадцать лет. Впрочем, он обнаружил дожидавшееся своего времени письмо в ящике письменного стола отца задолго до этого. Этот письменный стол всегда притягивал его инкрустированным перламутровым орнаментом, выдвижными ящиками и отделениями, забитыми вещами из мира взрослых. Для мальчишки это была пещера Аладдина, и, когда позволяла обстановка, он приходил порыться в столе.

Он обнаружил письмо среди другой корреспонденции, хранившейся в кожаном портфеле. Оно не было запечатано, и вначале он не вполне сознавал, что читает. Вскоре, когда его определили в школу-пансионат близ Оксфорда, он захватил письмо с собой, как средство против одиночества. Это сработало. Голос его матери, отделенный от тела, запечатленный в ее отчетливом почерке, с рядом петлеобразных букв, притуплял чувство одиночества. Она была рядом, наблюдая за ним.

Это было длинное письмо. Она рассказала историю своей жизни от детства, проведенного на природе близ Версаля, до забавной встречи с его отцом в вестибюле апартаментов в Париже. Она не без труда призналась, что он (хотя она пользовалась нейтральным обращением «ты») был плодом прекрасного и страстного любовного романа. Закончила письмо фразой на французском языке, которую он не понимал.

Будь его учитель французского языка каким-нибудь скрипучим старцем в твидовом пиджаке, он, вероятно, не стал бы просить его перевести эту фразу. Мадемуазель же Лекфор, известная как Люсинда, предполагала иной выбор. Она была молода и хороша собой, все мальчишки были чуть влюблены в нее. Макс переписал французскую фразу на листок бумаги и показал ей после занятий.

Tu aurais été та vie.

Люсинда внимательно прочитала текст, затем спросила:

– Откуда это? – Заметив, что поставила его в неудобное положение, поспешно добавила: – Тебе не надо ничего объяснять.

Но он все равно рассказал. Ему доставлял удовольствие повод поговорить с кем-то о матери и ее письме, особенно если этим некто была такая женщина, как мадемуазель Лекфор.

– Это означает… – начала она ласковым голосом, оглядывая его странным взглядом. – Это означает: «Ты будешь продолжением моей жизни».

– О-о.

Она отвернулась, глядя в окно:

– Теперь гуляй, Чедвик.

Только позднее он понял, что она повернулась к нему спиной, поскольку не хотела, чтобы он заметил, как на ее глаза наворачиваются слезы.

Конечно, жалость взрослой женщины к десятилетнему подростку едва ли можно было почтить названием «дружба», но она тем не менее дала начало чему-то устойчивому и важному в отношениях между ними.

– Я все еще помню ее, – сказал Макс. – И, может, все еще люблю.

– Достаточно, – откликнулся Эллиот. – Мне нравится это. Прекрасная история. Очень искренняя.

– В самом деле?

– О да.

Только тогда, когда были убраны тарелки, они затронули тему, которую старательно избегали. Инициативу проявил Эллиот.

– Пришел в себя после вчерашней встречи?

– Вот именно. Казалось, я предстал перед военным трибуналом.

– Где заседал и я?

– Где именно ты заседал?

Эллиот откинулся в кресле.

– Воспринимай это так: я наблюдаю за обеими сторонами.

– Думаешь, я не могу? Знаешь, что я сделал, когда Фредди показал мне наплечную нашивку?..

– Нет, но могу догадаться. Ты подумал о том, как бы избавиться от нее.