Текст книги "Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история"

Автор книги: Марк Ферро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

ЧЕРЧИЛЛЬ: НЕ ВЕШАТЬ НОС!

Война, какой ее себе представлял и считал необходимой Уинстон Черчилль, была войной воображаемой, не имеющей к реальности никакого отношения.

Он рассчитывал на флот – тот продемонстрировал свое бессилие перед люфтваффе у берегов Норвегии. Он надеялся на французскую армию – вермахт смял ее в два счета.

Как понять такое ослепление, зная, что Черчилль не переставал бить тревогу по поводу отсутствия в его стране эффективной и многочисленной авиации?

Им руководило непоколебимое убеждение: оборона – тактика слабых. Однако, едва война была объявлена, Черчилль, заняв пост первого лорда адмиралтейства, заметил, что его соотечественники едва ли больше французов настроены на решительное продолжение борьбы.

Главнокомандующий французской армией Гамелен счел, что подписанные с Польшей договоры не обязывают его идти в наступление ранее 12 сентября. Однако к этому времени половина польской армии уже была разбита… Тогда, спрашивается, «зачем наступать»? Он решил также, что бомбардировки на территории Германии будут непродуктивными, ибо могут повлечь за собой репрессалии (sic!) и помешать развертыванию мобилизации. В самой Великобритании, когда Черчилль и его соратники предложили бомбить Шварцвальд, сэр Кингсли Вуд с возмущением бросил лорду Эмери, одному из министров кабинета Чемберлена: «Вы хоть понимаете, что собираетесь бомбить частные владения?!»

Выжидать, пока Гитлер сломает себе зубы на линии Мажино, выигрывать время для укрепления собственных позиций, воображать, что переговорами можно положить конец войне, – вот какие перспективы предлагали давние сторонники политики умиротворения.

Но это совершенно не совпадало с представлениями Черчилля о том, как нужно вести войну: нападать, нападать, бить где можно и когда можно!

Он от всех требовал немедленного перехода к действию. Каким образом? Нацелиться на балтийские проливы, дабы атаковать Германию с севера, и «тем хуже для нейтралитета малых скандинавских народов»: «Они не должны связывать нам руки, когда мы боремся за их права и свободы». А чтобы «немцы, в свою очередь, не ударили нам в тыл», Черчилль намеревался покончить с нейтралитетом Ирландии, «так называемой Эйре».

Как ни странно, провал норвежской кампании поставили в вину не ему, а, скорее, Чемберлену, обвиненному в глобальной недооценке политики Гитлера. Чемберлен, как и Даладье, вынужден был отойти от власти, после чего Черчилль возглавил коалиционное правительство, в котором лейбористы, в отличие от ряда своих коллег-консерваторов, охотно приняли участие. Страна восприняла это назначение лучше, чем парламент.

13 мая, после захвата Нидерландов и Бельгии, Черчилль обратился к народу с волнующими словами: «Мне нечего предложить [британцам] кроме крови, тяжкого труда, слез и пота».

Он никак не мог поверить, что «120 танков» сумели положить конец французской военной мощи. Впрочем, 15 мая во время разговора с Полем Рейно Черчилль уже был способен лучше оценить масштабы бедствия. Генерал Гамелен объяснял, что французская армия застигнута врасплох, но пока справляется. Черчилль заметил: «Он бесстрастен и спокоен, как будто анализирует битву при Азенкуре. Ни слова о будущем, ни признака надежды. Резервов больше нет». А тем временем немецкие танки уже в Лане.

Эта катастрофа вскоре привела к свержению с престола бельгийского короля. Однако, узнав, что Чемберлен и лорд Галифакс, так же как и Даладье, намерены пойти на уступки Муссолини, чтобы добиться нейтралитета Италии, Черчилль резко воспротивился^{83}. Его непримиримость вызвала замешательство в Париже, поскольку итальянская интервенция, в случае чего, угрожала бы в первую очередь Франции.

Пока немецкие бронетанковые части двигались на Дюнкерк, несколько британских дивизий не подчинились приказам нового главнокомандующего генерала Вейгана осуществить операцию прорыва. Французы пришли в ярость, и Черчилль тут же, 31 мая, обещал оказать помощь в эвакуации Дюнкерка, попросив «избегать свар между товарищами по несчастью и удерживать дюнкеркский плацдарм до последнего, не капитулируя». Не капитулируя.

Джон Лукач, биограф Черчилля, считает такую решимость в тот момент, перед «битвой за Англию», переломным этапом истории середины XX в. Накануне «старый лев» взбудоражил британский народ: «Мы защитим наш остров любой ценой, – сказал он. – Мы будем биться на пляжах, в полях и на улицах, мы будем сражаться на наших аэродромах. Мы не сдадимся никогда, даже если, хотя я в это не верю ни на мгновение, наш остров окажется изолированным и мы будем голодать. Даже тогда наша империя, охраняемая британским флотом, продолжит свою борьбу с неприятелем вплоть до того дня, когда Господь решит, что настал час Новому Свету прийти на выручку Старому».

Он неоднократно повторял эту мысль.

На военном совете, проходившем во французском городе Бриар 13 июня, Поль Рейно, чувствуя себя в меньшинстве, обратился за поддержкой к Черчиллю, надеясь поднять тем самым боевой дух Вейгана, Петена, Шотана и других военачальников. Дебаты развернулись по поводу данного Англией и Францией друг другу взаимного обещания о незаключении сепаратного перемирия. Но какую, по сути, реальную помощь Англия оказала Франции, за исключением участия в эвакуации французских солдат из Дюнкерка, да и то всего лишь на четверть? Черчилль прекрасно знал, что из 39 английских истребительных авиационных полков на территории Франции воюют только пять и британских солдат на французской земле слишком мало. К осени их будет больше, обещал он. «Страждущему от жажды в пустыне вы говорите, что он напьется в сезон дождей», – раздраженно возразил ему Рейно. Черчилль выразил восхищение героической обороной французов в отчаянной ситуации, описанной Вейганом, утверждая, что понимает причины, заставившие их сдаться. Но Англия, сказал он, полна решимости продолжать борьбу. Тут Черчилль зачитал несколько выдержек из своего обращения к согражданам: «Если наши острова окажутся захваченными, страна будет защищаться, город за городом, деревня за деревней, но не сдастся никогда!» В этот момент Петен бросил полный иронии взгляд в сторону Энтони Идена^{84}.

Ровно через день Поль Рейно (считавший невозможным нарушить соглашение от 23 марта, по которому Франция как страна, подписавшая соглашение, не может заключить сепаратное перемирие) отметил, что британский премьер-министр, преисполненный сочувствия и сопереживания, готов, кажется, пойти на уступки и сдаться…

Петен, в свою очередь, заявлял, что перемирие неизбежно. Он упрекал Народный фронт в отсутствии должной подготовки, высмеивал идею продолжения войны в Африке, советовал британцам тоже искать перемирия, считая их неспособными противостоять немецкой агрессии дольше месяца. «Время еще есть», – сказал он. «Вы не можете оставить нас одних воевать за общее дело!» – воскликнул полковник Спирс. «Но вы же нас оставили», – парировал Петен^{85}.

По сути, видя всю тяжесть сложившегося положения, Черчилль удерживал военно-воздушные силы для охраны Великобритании, оставив Францию в беде… Точно так же, как несколькими месяцами раньше Франция оставила Польшу.

18 июня 1940 г., через пять дней после совещания в Бриаре, накануне разгрома Франции, Уинстон Черчилль произнес воодушевленную речь:

«То, что генерал Вейган назвал битвой за Францию, закончилось. Вот-вот может начаться битва за Англию. От исхода этого сражения зависит судьба всей христианской цивилизации. От него зависят наши обычаи и традиции… Вся ярость, вся мощь противника скоро обрушатся на нас. Гитлер знает, что если не обессилит нас на нашем острове, то проиграет войну. Если мы не склоним перед ним головы, то и вся Европа в один прекрасный день вновь обретет свободу… Если же будем сломлены, тогда весь мир, включая Соединенные Штаты, погрузится в бездну нового варварства, более зловещего благодаря извращенной науке и, возможно, более долгого, чем древнее.

Восстанем же на борьбу и укрепим сердца свои в чувстве правого долга, действуя так, чтобы, даже если Британской империи суждено просуществовать еще две тысячи лет, человечество всегда могло сказать о нас: “Это был самый славный час их истории!”»^{86}

«Время еще есть», – заметил Петен. И Черчилль понял, что зараза пораженчества угрожает его стране и даже Соединенным Штатам. Он тут же телеграфировал Рузвельту – «последней надежде свободного мира»: «Этот человек опасен».

В первую очередь Черчилль, конечно, боялся, что в ответ на просьбу о перемирии Гитлер потребует немедленной передачи ему французского флота. Черчилль предложил ограничиться разоружением и постановкой кораблей на якорь в портах приписки, но в то же время предвидел, что Петен, не сомневающийся в скорой капитуляции Великобритании («ей свернут шею, как куренку», – не уставал повторять Вейган), выпустит их из рук, несмотря на клятвы адмирала Дарлана скорее уничтожить, нежели сдать флот. Ввиду этой смертельной опасности и риска, что побежденная Франция уступит Франко Гибралтар, а «домашние» сторонники «умиротворения» снова начнут свои закулисные игры, Черчилль решился на серьезный шаг: полное уничтожение французского флота, стоящего в порту Мерс-эль-Кебир, если тот не согласится встать на якорь в районе Антильских островов^{87}.

Этим шагом, позволявшим режиму Виши оправдать измену союзникам и сотрудничество с нацистской Германией, Черчилль сделал невозможным возвращение к политике примирения и переговоров. И тут англичане почувствовали, что скоро им придется воевать по-настоящему, лицом к лицу с противником. Предвидя, что война будет жестокой и беспощадной, они начали готовиться к бомбежкам и ожидать высадки врага на берег.

14 июля Черчилль устроил торжественный прием в честь генерала де Голля и адмирала Мюзелье – еще одного де Голля, разочарованного тем, что столько французов, спасенных при Дюнкерке, возвращаются во Францию, вместо того чтобы продолжать сражаться. Премьер-министр Великобритании в тот момент заблуждался насчет представительских полномочий «героя 18 июня»^{88}.

Между тем удар по Мерс-эль-Кебиру поставил де Голля в Лондоне в невыносимое положение. Он уверял сэра Эдварда Спирса, что адмирал Дарлан никогда не сдаст флот немцам. Черчилль признавал, что его затопление, повлекшее гибель 1 300 моряков, «чудовищное дело». Но слишком велика была опасность, что немцы так или иначе приберут его к рукам. Де Голль, несмотря на ярость, потрясение и горе, это понимал. А Черчилль, великий демократ и либерал, дал де Голлю возможность выразить свою боль на «Би-би-си». И все же «так было правильнее… уничтожить эти корабли».

В придачу после организации Совета обороны империи в Браззавиле, обеспечившем де Голлю базу во французской Экваториальной Африке, Черчилль предоставил ему корабли, которым при попытке присоединения Дакара пришлось стрелять в солдат армии Пьера Буассона, генерал-губернатора французской Западной Африки, оставшегося верным режиму Виши. Эта вторая драма чуть не довела де Голля до самоубийства, согласно признанию, сделанному им однажды Рене Плевену.

Жестко раскритикованный палатой общин, Черчилль, соавтор этого провала, взял вину на себя. Так же как генерал де Голль защищал его после Мерс-эль-Кебира, он, в свою очередь, до конца защищал честь генерала.

Через шесть дней после Мерс-эль-Кебира началась предварительная фаза «битвы за Англию», спланированной Герингом с целью нейтрализовать британские порты, парализовать английский флот и подготовиться к высадке на сушу (операция «Морской лев»). 700 истребителей британских военно-воздушных сил противостояли 800 истребителям и 1 000 бомбардировщиков люфтваффе. 19 июля 1940 г. лорд Галифакс ответил отказом на предложение Гитлера о перемирии, что повлекло за собой следующую фазу боевых действий, которые начались 10 августа и достигли апогея 15 августа; за эти дни самолеты люфтваффе совершили 1 786 вылетов, было сбито 75 немецких самолетов против 34 британских. Сокрушительное поражение Германии в воздушной битве объясняется отчасти английской системой перехватов и расшифровки сообщений противника «Ультра», но главное – эффективностью мощных радаров, позволявших заранее предупреждать о приближении немецких бомбардировщиков.

И тут Черчилль, внимательно следивший за операциями, но не вмешивавшийся в решения высшего военного командования, добился осуществления ответного удара по Германии, пока противник благодаря численному превосходству не уничтожил английские военно-воздушные силы, несмотря на все их успехи, настоящего наступательного удара – бомбардировки Берлина 25 августа 1940 г. Разъяренный Гитлер грозил в отместку «стереть с лица земли английские города». Этот стратегический перелом спас Великобританию, поскольку «распыление» немецкой авиации с целью карательных налетов на крупные английские города, в том числе Лондон и чуть позже Ковентри, сводило к минимуму опасность высадки сухопутных войск. 7 сентября Геринг был вынужден признать провал своей стратегии, и Гитлер отказался от операции «Морской лев»^{89}.

Победа англичан висела на волоске. Люфтваффе потеряла 1 717 самолетов, а военно-воздушные силы Великобритании, изначально малочисленные, – 915. Особенно поражают спокойствие и стойкость, с которыми гражданское население Великобритании переживало бомбежки, о чем свидетельствуют выпуски «Бритиш ньюс». Решимость Черчилля сыграла в этом не меньшую роль, чем участие королевы-матери к жертвам и бестрепетность, с какой руководители страны брали на себя риск. Если сравнить в сентябре 1940 г. выбоины, оставленные британскими самолетами на стенах веймарского госпиталя или на могиле Бисмарка, с разрушениями, которые люфтваффе произвела в Бирмингеме и Лондоне, очевидна разница в количестве бомбардировщиков у противников. Но два пальца, вскинутые Черчиллем в победном V (victory) среди руин в знак поддержки бедствующему населению, лишний раз свидетельствовали о его неослабевающей решимости^{90}.

Об этой «малой битве» Черчилль позже сказал, что «еще ни в одном человеческом конфликте столь многие не были обязаны столь немногим». По своему значению она стала одним из переломных моментов в ходе войны. Она спасла Великобританию, хотя и не положила конец страданиям ее городов, которые Геринг поклялся «ковентрировать» (то есть стереть в порошок, как Ковентри).

Впоследствии, уже по окончании войны, в книге Фредерика Уинтерботема^{91} будет утверждаться, в частности, что Черчилль знал заранее (благодаря системе «Ультра») о планах немцев бомбить Ковентри. И что он сознательно допустил его бомбежку из опасения раскрыть перед немцами карты и выдать секрет расшифровки англичанами немецких сообщений. В действительности же в последний момент, получив информацию о налете на Лондон, Черчилль вернулся в столицу, чтобы разделить судьбу сограждан. Другая информация, пришедшая всего за несколько часов до бомбежки, указывала на ряд возможных городов, в том числе «Корн», но англичане не знали, что так немцы зашифровали «Ковентри»^{92}.

Атаковать, всегда атаковать, даже со слабых позиций, идти в наступление – вот какие установки внушал Черчилль своим людям, чтобы поднять их дух и добиться победы.

В то самое время, когда учащаются налеты на Лондон, он принимает решение бомбить Берлин, британский флот в Средиземном море атакует военно-морскую базу в итальянском Таранто, выводя из строя половину находившихся там кораблей. Воодушевленная этим первым успехом, другая британская эскадра 6 февраля 1941 г. обстреливает Геную, да так ловко, что 200 итальянских самолетов, отправленных на ее поиски, так и не могут ее обнаружить.

Вместе с тем Черчилль, одержимый мыслью отомстить за поражение первой норвежской экспедиции, в марте 1941 г. собирается нанести мощный удар по Лофотенским островам, опираясь на очаги сопротивления в Норвегии и призывая организованные совместно с норвежцами вооруженные отряды (коммандос), прошедшие военную подготовку на Шетландских островах. Их высадка оказалась очень успешной, несмотря на необходимость вскоре покинуть место военных действий. Вот что говорится об этом эпизоде в дневнике Геббельса. 8 марта Геббельс записывает: «Нападение оказалось серьезнее, чем мы ожидали. Мы потеряли 15 000 тонн [горючего]. В деле, кажется, замешаны норвежские шпионы…» 9 марта он пишет: «Больше не стоит об этом говорить, Тербовен [рейхскомиссар Норвегии] примет меры, которые англофилы не скоро забудут». 22 марта Геббельс отмечает, что ответственный за пропаганду Лунде достаточно умен «для норвежца», что Квислинг со товарищи добиваются кое-каких успехов, но по большей части норвежцы все же настроены проанглийски. «На Лофотенах мы понесли серьезные потери», – добавляет он. В Великобритании выпуски «Бритиш Пате ньюс» широко освещали эту диверсионную экспедицию, вернувшихся коммандос поблагодарил лично король Норвегии^{93}.

Мерс-эль-Кебир, Берлин, Таранто, Лофотенские острова – четыре наступательных операции подряд, в то время как Гитлер думал, будто поставил Черчилля на колени.

Они должны были показать Сталину, что англичане действительно воюют. Отправив послом в Советский Союз убежденного антифашиста Стаффорда Криппса, Черчилль рассчитывал, что СССР наконецто поймет, кто его главный враг: вовсе не Англия, а Германия.

В любом случае, и Сталину, и Гитлеру будет над чем задуматься^{94}.

ГИТЛЕР: АНГЛИЯ ИГРАЕТ НЕ ПО ПРАВИЛАМ!

Черчилль был для Гитлера бельмом на глазу задолго до начала войны. Чтобы избавиться от него, он рассчитывал на старого Ллойд Джорджа даже больше, чем на Чемберлена или лорда Галифакса.

В октябре 1939 г. фюрера сильно насмешила статья Бернарда Шоу. «Прежде чем избавиться от гитлеризма, – писал юморист, – давайте избавимся от черчиллизма». Эта публикация вторила статье Ллойд Джорджа в «Санди экспресс», предупреждавшей об опасности отказа признать новый статус Польши, отныне разделенной. Такой отказ превратил бы Англию, если бы та встала на сторону Черчилля (к тому времени всего лишь лорда адмиралтейства, но уже вездесущего в британской политической жизни), в непримиримого врага Германии.

Устранение «старого льва» в Великобритании позволило бы ей сблизиться с Германией, чего фюрер искренне желал. Он в самом деле предпочитал сохранить британскую империю – пусть даже отняв у нее некоторые земли – чем видеть ее разобранной по частям США и Японией. Но в случае победы черчиллевского духа Великобританию следовало раздавить и обвинить во всех грехах^{95}. Например, как только британская «Белая книга» раскрыла существование концлагерей в Германии, Геббельс тут же подготовил немецкую «Белую книгу», обличавшую преступления англичан в колониях.

После отречения Чемберлена от собственных взглядов, уступок Даладье и радушного приема Сталина Гитлера очень удивило твердое обязательство Лондона поддержать поляков: объявление войны Великобританией, а затем и Францией его сильно дезориентировало.

Впрочем, его быстро взбодрил запах пороха, молниеносная победа люфтваффе Геринга, затем первые расправы над захваченными в плен поляками.

Вступление в войну Великобритании и Франции, однако, означало, что война может затянуться, тогда как программа развития люфтваффе была рассчитана на срок до 1942 г., а военно-морского флота – до 1943 г. «Для военных армия никогда не готова достаточно, но нам важно быть более готовыми, чем другие», – сказал Гитлер Геббельсу в конце октября. Он не понимал инертности французов: «Артиллерийские дуэли смехотворны… и ничем не помогают полякам. Если они ничего не сделали по сей день [13 октября], то что смогут сделать дальше?» «Это поистине непостижимо», – добавил он.

«Наш настоящий враг – Великобритания, – твердил он, кивая на Черчилля (и только на него). – Мощь Великобритании – миф, он больше не соответствует действительности, надо отправить ее в нокаут, иначе миру не видать покоя».

Подобные мысли фюрер высказывал приватно. Также в частном разговоре он упрекнул шведа Свена Гедина, с которым встречался несколькими днями ранее и который в «Ньюс кроникл» написал, что, по сути, истинным врагом Германии является Советский Союз. Не сговорился ли Гедин с английскими пацифистами вроде лорда Галифакса, как раз передавшего И. М. Майскому, послу Сталина, что англичане могут заключить с Германией мир путем уступки некоторых колоний? «Нечего больше говорить об английских пацифистах», – внушал Гитлер Геббельсу. Столкнувшись с пассивностью французов, фюрер стал заглядывать гораздо дальше.

Что означало его поведение? Может быть, заступничество пацифистов его более не интересовало, поскольку он решил, что после победы над Францией (в которой он не сомневался) прекращение войны помешает ему воспользоваться своим преимуществом и поставить Англию на колени? А может быть, чувствуя себя не в силах поставить ее на колени из-за нехватки флота, Гитлер опасался прослыть «блефующим», если проявит желание, чтобы в Англии восторжествовали «мягкотелые». Больше всего на свете его раздражала перспектива услышать подобное от англичан или хотя бы допустить, что они так думают. Поэтому приоритетной задачей для него стало «вышибить Англию из седла», прежде чем покончить с большевизмом и славянской массой – это-то он сделает «без труда»…

22 января 1940 г. Гитлер представил семье Геббельсов свой план: «У него на уме война с Великобританией. Как только позволят метеорологические условия, Англию надо изгнать из Европы, а Францию уничтожить как великую державу. Затем Германия добьется гегемонии в Европе, и воцарится мир. Такова наша цель, наша вечная цель. После этого он еще останется у дел, чтобы завершить некоторые социальные реформы, а через несколько лет уйдет в отставку, передаст власть другим и сядет писать нечто вроде библии национал-социализма»^{96}.

При встрече с Муссолини на перевале Бреннер 18 марта 1940 г. Гитлер поделился с дуче похожими замыслами, утверждая, что альянс с СССР чисто «тактический», а единственный его настоящий друг – Италия. Он, безусловно, сожалеет, сказал Гитлер, что в сентябре 1939 г. Муссолини не пригрозил принять участие в конфликте, ведь это могло бы воспрепятствовать войне. Он понимает, что Италии нужно подготовиться, однако, по его мнению, подобный жест был бы желателен, хотя в настоящий момент он не так нуждается в ее помощи, как в случае с Польшей… Но если дуче хочет стать хозяином Средиземноморья, ему не мешало бы поучаствовать в уничтожении Великобритании^{97}.

Боясь, что французы и англичане, как в 1914–1918 гг., прибегнут к старой идее периферической войны и вторгнутся в Норвегию, «чтобы помочь Финляндии», Гитлер согласился с флотским командованием, рекомендовавшим опередить их. Англичане собирались «перерезать немцам железную дорогу», заминировав побережье Норвегии. Это дало немцам повод для действий, причем очень быстрых, и замысла создать «скандинавский блок», откуда можно бомбить Великобританию.

Операция «Везерюбунг» («Везерские учения») дала грандиозные результаты – союзники были захвачены врасплох и в Норвегии сумели удержать только Нарвик; король Дании капитулировал, а королю Норвегии пришлось укрыться в Великобритании. Тем не менее явный провал союзников не мог считаться для Гитлера настоящим успехом, поскольку, хотя люфтваффе и показала свое превосходство над английским флотом, последний вывел из строя немалую часть немецкого надводного военно-морского флота.

В Польше Гитлер предоставил армейскому командованию вести войну по собственному усмотрению. Наибольших успехов там достигла люфтваффе под командованием Геринга, которая подавила в зародыше любые попытки организованного сопротивления со стороны поляков. Гитлер упрекал Браухича и его генштаб разве что в «непонимании наших расистских позиций», из-за которого Браухич противился проводившимся СС массовым расстрелам пленных.

В Скандинавии люфтваффе снова отлично себя проявила, да и флот, несмотря на потери, внес свою лепту в триумф, возвеличивающий фюрера.

Гитлер опять возложил всю ответственность за боевые действия на военачальников: сам он, по словам генерала Варлимонта, был нервозен, не слишком уверен в себе, взвинчен, неуравновешен – в общем, не внушал большого доверия. Но после того как этот успех добавился к предыдущим, никто уже не осмелился бы поставить под сомнение авторитет фюрера^{98}.

Лукач отмечает, что впервые Гитлер непосредственно участвовал в разработке стратегии при подготовке французской кампании. Фюpep не сомневался в оперативной компетентности генералов вермахта, но считал, что им не хватает дерзости, творческого подхода. Ему пришлась по душе идея генерала фон Манштейна: совершить массовый бросок танков через Арденны, слывшие непроходимыми, пока союзнические силы спешат на помощь уже захваченным немцами голландцам и бельгийцам. Такой удар «серпом» был рассчитан на то, чтобы загнать союзников в ловушку, которая захлопнется благодаря походу на Дюнкерк. Успех этой операции еще больше увеличил бы влияние Гитлера в вооруженных силах.

Ошибочно считалось, будто немецкие войска приостановили наступление на несколько дней, что дало время французам и англичанам покинуть Дюнкерк (потеряв при эвакуации несколько сотен тысяч солдат, попавших в плен), поскольку Гитлер щадил Англию, дожидаясь просьбы о переговорах. Отнюдь нет: он просто согласился со своими генералами, решившими сгруппировать войска перед броском на Париж^{99}.

Судя по разговорам Гитлера с Геббельсом, Муссолини, Гальдером и другими после победы над Францией, он всегда рассматривал Великобританию как своего главного врага. Со стороны СССР он пока опасности не видел: тот соблюдал все условия советско-германского пакта и не имел достаточно сил, чтобы представлять собой угрозу. Однако 25 июня Гитлер сказал Геббельсу, что «еще не знает, будет ли действовать против Великобритании, потому что хотел бы сохранить ее империю (“нельзя, чтобы на немецкой крови наживались американцы и японцы”), и желает всеобщего мира, как только это станет возможным». Вместе с тем, когда Германия заключила перемирие с Францией, со стороны Великобритании никаких предложений не поступило. События в Мерс-эль-Кебире продемонстрировали решимость Черчилля, и, по мнению нацистского руководства, «англичане понятия не имели, что их ждет».

После месяца колебаний, 19 июля, Гитлер произнес большую речь о грядущей победе, обвинив саму Англию в продолжении войны. Эта речь встретила воодушевленный отклик у немецкого населения, более воинственного и сильнее настроенного против англичан, чем раньше. Воззвание к здравому смыслу смешивалось в ней с угрозой уничтожить страну, если английское правительство не откроет двери для мирных переговоров. Риббентроп подтвердил графу Чиано, что в душе Гитлер желал, чтобы его призыв достиг цели. Однако он был сухо отвергнут лордом Галифаксом, былым поборником «умиротворения»^{100}.

Мысль о десанте в Англию в конце концов оформилась в виде плана операции «Морской лев». Ни адмирал Редер, ни командующие сухопутными войсками на самом деле не приветствовали такую операцию, по крайней мере до тех пор, пока люфтваффе не уничтожит британский флот. Даже Гитлер не проявлял особого энтузиазма. Но заверения Геринга, ставшего маршалом благодаря своим успехам в Польше, Норвегии и Франции, убедили его перейти к действию.

Правда, Гитлер, одновременно подозрительный и самоуверенный, вообразил, что англичане не уступают, потому что надеются снова привлечь на свою сторону Сталина. Отсюда он сделал вывод: чтобы поставить Англию на колени, необходимо предварительно раздавить Россию. Йодль узнал о такой точке зрения 29 июля 1940 г. и объявил военному командованию, что «Гитлер решил раз и навсегда разделаться с большевизмом путем неожиданного нападения в мае следующего года», чтобы к осени… 1941 г. с Великобританией можно было делать все что угодно^{101}.

Тем не менее 1 августа 1940 г. Гитлер все же подписал директиву об интенсификации воздушной и морской войны против Великобритании «с целью ее окончательного покорения». Ожидал ли он, что, как убедил его Геринг, одна люфтваффе своими силами сумеет добиться этой цели? Так или иначе, проект войны на два фронта сводил на нет огромный успех, каким являлся советско-германский пакт.

На самом деле воздушное нападение на Великобританию, призванное сделать непригодными для использования ее порты, началось еще в середине июля, но разгара достигло примерно к 10 августа и велось без фанфар, дабы сохранялась мысль о возможности компромисса. Как выразился Геббельс: «Вердену – да, Карфагену – нет», – по той причине, что падение главного противника могло повлечь за собой непредвиденный эффект для самой Германии.

Упорный отказ Англии ответить на обращение от 19 июля крайне раздражал Гитлера, а тем более – ее сопротивление операциям, которые должны были уничтожить ее города, как Ковентри («ковентрировать»), и стереть их с лица земли. Блиц не дал ожидаемого эффекта, и его провал стал личным поражением Геринга, недооценившего роль и качества истребителей «Харрикейн» и «Спитфайр», а главное, упустившего из виду значение радаров^{102}.

С 10 июля по 31 октября 1940 г., в то время как британские военно-воздушные силы потеряли 915 самолетов, люфтваффе потеряла 1717. Конечно, в результате блица погибло 23 002 чел. и было ранено 32 138 чел., но Гитлер ожидал гораздо большего числа жертв от 30 202 тонн бомб, сброшенных на Великобританию (согласно британским источникам – 34 203), 60% – на Лондон. О провале немцев свидетельствует и малое количество бомб, которое они смогли сбросить на Англию в следующем 1941 г. – всего 2 176 тонн.

«Терпение, терпение», – еще повторял Гитлер 1 и 5 ноября 1940 г., но начиная с конца сентября уже не верил в возможность воздушной победы. Тогда-то он и отменил операцию «Морской лев», которая к тому же не была достаточно хорошо подготовлена.

Фюрер осознавал, что потерпел дипломатическое и военное поражение, усугубленное еще одной (хоть и не столь крупной) неудачей, постигшей его с Франко. Последний заламывал непомерную цену за свое участие в войне против Англии, а это значительно снижало шансы на уничтожение мощи англичан в Средиземноморье. «Лучше я себе четыре зуба вырву, чем буду дальше торговаться с Франко», – сказал Гитлер после беседы с каудильо, которая предшествовала встрече с маршалом Петеном в Монтуаре. Кроме того, он не скупился на выражение ненависти и презрения к Англии. Она поддержала Польшу, вступила в войну, сопротивляется ему, вместо того чтобы договариваться, – нет, Англия однозначно играет не по правилам…^{103}

Все летние месяцы Гитлер не переставал думать о том, кто его главный враг: Англия или большевистская Россия? Он задавался вопросом, в какой последовательности их надо побеждать, хотя заключение советско-германского пакта косвенно давало ответ на этот вопрос.