Текст книги "Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история"
Автор книги: Марк Ферро
Жанр:
Военная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)
21 сентября 1941 г., через три месяца после вторжения в СССР, генерал фон Бок советовал Гитлеру, прежде чем бросаться в наступление на Москву, позаботиться об укреплениях, где можно было бы перезимовать в случае провала.
«Когда я еще не был рейхсканцлером, – ответил ему фюрер, – я думал, что генштаб – словно пес, которого надо крепко держать за ошейник, иначе он будет бросаться на каждого прохожего. С тех пор как я стал канцлером, я вынужден констатировать, что генеральный штаб – это полная противоположность псу. Генштаб все время пытался помешать мне делать то, что я считал необходимым. Он противился перевооружению, оккупации Реинании, вступлению наших войск в Австрию, оккупации Чехословакии и вот в последнее время – войне с Польшей. Генеральный штаб не советовал мне переходить в наступление во Франции. Я сам должен непрестанно натравливать этого пса»{203}.
Окрыленный победами в прежних спорах, Гитлер рассчитывал, что первые же недели кампании в России принесут ему очередной оглушительный успех. Геббельс вторил ему в своем дневнике: «1 500 самолетов, налетающих словно мухи… Эффективность нашей пропаганды доказана, вся Европа пронизана духом крестового похода против большевизма. Испанская пресса с нами, шведская тоже… В США атмосфера кризиса. Даже в Англии чувствуются первые признаки перелома – антибольшевизм там сильно укоренился… Наш новый гимн для России уже готов»{204}.
Вермахт шагал триумфальным маршем. Неделю за неделей в июне и в июле кадры кинохроники «Дойче вохеншау» показывали молодых немецких солдат, поющих гимн своей победе. Они вновь обрели тот душевный подъем, который испытывали год назад во время французской кампании, с той лишь разницей, что их продвижение приняло невиданный ранее размах. Города сдавались один за другим. 25 июня немецкие войска продвинулись на 290 км в сторону Минска. После 18 дней войны они совершили бросок вперед на 450 км. Белоруссия и Украина были завоеваны, страны Прибалтики также захвачены. Количество пленных насчитывалось сотнями тысяч; вермахт сжег 628 белорусских деревень и полностью истребил их население{205}. «Мы спрашивали себя, – писал маршал Кейтель, – какая другая армия в мире кроме Красной армии способна выстоять под подобными ударами?»
В июле-августе фюрер был настолько уверен в уничтожении русского фронта, что даже изменил приоритеты немецкого военного производства, решив усилить в первую очередь вооружение морского флота и вскоре дать новый импульс борьбе против Англии.
«Русская армия – не более чем шутка»{206}, – сказал Гитлер послу Болгарии П. Драганову. Однако шутки быстро кончились. С сентября 1941 г., как показывает кинохроника «Дойче вохеншау», немецкие войска неожиданно столкнулись с Т-34 – огромными танками, о существовании которых немецкое командование не подозревало. На киноленте видны солдаты, с ужасом изучающие один из остановленных ими танков Т-34. «Они будут жечь наши [танки], словно спичечные коробки», – свидетельствовал со своей стороны генерал Вальтер Рейнхардт. С таким же изумлением немцы обнаружили гигантский русский бронепоезд, каких они никогда не видывали{207}.
Другим неприятным сюрпризом для немецкой армии еще до наступления зимы (в тот год очень ранней и очень суровой, с 30-градусными морозами) стали предшествовавшие ей дожди. Они размыли дороги и сделали их непроходимыми для грузовиков, танков и другой бронетехники, которые увязали в жиже, а потом за одну ночь накрепко вмерзли в нее. Кадры той же хроники «Дойче вохеншау», найденные кинодокументалистом и телережиссером Даниэлем Костелем и сценаристом Анри де Тюренном, показывают силы вермахта, парализованные русским климатом. Под Ленинградом, например, пушки не могли больше стрелять, пока туда не прислали антифризную смазку[27]27
Гитлер сам жаловался на это Борману. Следовательно, пушечный обстрел, показанный в «Дойче вохеншау» (вып. 125), – результат монтажа.
[Закрыть].
Еще один сюрприз немцы получили 25 июня во время первого авианалета на Москву: московская противовоздушная оборона оказалась настолько эффективной, что люфтваффе вынуждена была отныне ограничиться ночными налетами в урезанном составе.
Гитлер в очередной раз выразил тогда свое крайнее удивление адмиралу Редеру: «Мы обнаруживаем железнодорожные пути, которые не обозначены на картах… У нас, прежде чем класть рельсы для железной дороги, рассчитывают, во что это обойдется, а это занимает время». Он и представить себе не мог, что в России можно проложить рельсы за одну ночь, без балласта, пусть даже по ним придется двигаться со скоростью не больше 20 км в час.
Все это вполне объясняет тот факт, что целые заводы в Новгороде, Минске и Смоленске были полностью демонтированы за один-два дня, а их оборудование перевезено на Урал{208}. Еве Кюри, побывавшей проездом в Куйбышеве (за 800 км от Москвы), директор шарикоподшипникового завода объяснял в 1942 г., что завод перевезли в октябре прошлого года, машины из-за отсутствия крытых вагонов покрыли толстым слоем жира (тогда стоял 30-градусный мороз) и грузили на платформы в том порядке, как предстояло монтировать. Спустя неделю, 24 октября, они уже работали{209}.
«Там есть заводы, не уступающие по значимости “Рейхсверке Герман Геринг”, – там, где всего два года назад стояли никому не известные деревни!» – констатировал Гитлер. В начале 1943 г. Геббельс поведал, что удивление фюрера совпадало с удивлением Геринга, который «беспрестанно с отчаянием вопрошал, откуда большевики берут свои танки и своих солдат» (запись в дневнике от 22 марта 1943 г.){210}.
Гитлер, который взял командование на себя и перед походом на Москву направил основные удары на Киев и Ленинград (чтобы помочь финнам), задумался над причинами неудачи. Начиная с 1942 г. он пересмотрел свое мнение относительно расправы Сталина над советскими генералами в эпоху Тухачевского. Не прекращая метать молнии против собственных генералов, подозревая их в саботаже его директив, он говорил себе отныне, что Сталин весьма умно поступил, избавившись от старых генералов и заменив их молодыми. Может, и ему следовало поступить точно так же? Два или три раза он еще вернется к этой теме в 1943 и в 1944 гг.
Фюрер также решил, что в Финляндии «хитрец Сталин» умело скрыл свою игру, заставив всех поверить в слабость советской армии. Как раз тут Гитлер ошибался, поскольку именно разгром советских вооруженных сил дал Сталину тревожный сигнал об истинном состоянии его армии и о необходимости претворения в жизнь гигантского плана перевооружения, откуда и возникла идея провести военные игры, где так ярко проявил себя Жуков.
В сентябре 1939 г. Гитлер поручил руководство военными операциями своему генеральному штабу, ОКВ (Oberkommando der Wehrmacht). Затем, во время норвежской кампании, он перехватил руководство, на беду Герингу, чья люфтваффе сыграла тогда значительную роль. В комбинированных сухопутно-морских операциях фюрер не проявил чудес, чувствуя себя явно не в своей тарелке. Вступление в Нидерланды, Бельгию и Арденнский прорыв были разработаны Гитлером совместно с фон Манштейном, у которого возникла та же идея. В России, из-за недоверия к своему генеральному штабу, Гитлер пожелал руководить кампанией лично и за несколько месяцев устранил более двадцати корпусных генералов, десяток маршалов, а также верховных командующих: фон Бока, Браухича, фон Манштейна (которого он позже призовет обратно). Доверие фюрер оказывал только очарованным его «военным гением» Йодлю и Кейтелю. Однако отныне он стал презирать и их. Из всех немецких генералов лишь Гудериан казался Гитлеру самым надежным.
После второго летнего наступления в 1942 г., который привел вермахт на Кавказ, война «демодернизировалась». Этот перелом был тем более важен, что боевая мощь советских вооруженных сил неуклонно нарастала. Многочисленным немецким частям пришлось заняться рытьем окопов, и это крайне изматывало солдат, привыкших легко продвигаться вперед. Они становились безразличными и вялыми, легко ударялись в слезы, и никакие слова их не успокаивали. Количество пищи уменьшалось, мясо исчезло из солдатского рациона. Кухни на колесах больше не проходили по дорогам. Немецкая армия вновь оказалась в условиях войны 1914–1918 гг.
Такая ситуация сложилась под Сталинградом с конца 1942 г.
Гитлер полностью отдавал себе в этом отчет.
23 января 1943 г. Геббельс записал: «В убежище фюрера мы со Шпеером сидели у камина в течение долгих часов. В воздухе висела меланхолия. Новости были огорчительными. Фюрер обрадовался, что ночь я проведу рядом с ним. Он мне сказал, что 200 тысяч наших солдат попали в окружение и нет ни малейшего шанса их освободить. Меры, принятые люфтваффе, явно недостаточны. Солдаты умирают с голоду, у них не осталось припасов, неподвижным и пустым взглядом смотрят они на свалившееся на них горе. Их мужественная стойкость превосходит любую хвалу… Эта героическая драма немецкой истории не имеет себе равных. […] Так случилось в основном из-за того, что на наших союзников нельзя положиться, объяснил Гитлер. Они не захотели сражаться и при первой же атаке русских, едва увидев танк, побежали, побросав оружие, или сдались в плен… Румыны плохо себя показали, итальянцы еще хуже, а хуже всех, вне всякого сравнения, оказались венгры. Они бросили все вооружение бронетанковой дивизии и обратились в бегство… Они штурмом взяли пустые вагоны, предназначенные для вывоза раненых»{211}. Две румынские армии действительно испарились всего за четыре дня.
9 марта Гитлер объявил Геббельсу, что больше не желает иметь подобных союзников на Восточном фронте. А в октябре он презрительно отозвался о примкнувшей к рейху армии генерала Власова, когда под Курском дезертировало много русских солдат-власовцев. Все они бежали с поля боя. Отныне речь уже не шла о войне «Европы против большевизма». Затем фюрер разозлился на Геринга, обещавшего отправлять окруженным по 300 тонн провианта в день, но так и не сумевшего преодолеть планку в 150 тонн. Вскоре эта цифра вообще упала до 40 тонн в день из-за плохой погоды и разрушения взлетно-посадочных полос{212}. В особенности он был разгневан на военачальников, которые, по словам Геббельса, «своими удручающими новостями делали фюрера подозрительным, чего не бывает, когда речь идет о старых товарищах по партии». Однажды за завтраком Гитлер вновь вернулся к вопросу об итальянцах, которые «никогда до этого не были настолько трусливыми». Вдруг позвонил Цейцлер. Он сказал, что большевики прорвали немецкую линию на протяжении шести километров: «Наши войска более не в состоянии сопротивляться, их настолько выкосили голод и холод, что они полностью потеряли способность сражаться». Эта новость глубоко поразила фюрера.
Не меньше волновало его поведение маршала Паулюса и его генштаба. Гитлер был сильно удручен тем, что они сдались в плен русским, а не покончили с собой. Мало того: генерал Зейдлиц создал Национальный комитет «Свободная Германия», а затем и Союз германских офицеров, требовавший от солдат вермахта прекратить боевые действия. Все это, конечно, давало фюреру повод укрепиться в своих подозрениях насчет верховного командования.
Тогда было принято решение ограничить в Германии размах торжеств в честь годовщины прихода Гитлера к власти (30 января), а Геббельс в берлинском Дворце спорта выдвинул свою программу тотальной войны (Totalkriegsführung). В кинохронике «Дойче вохеншау» мы видим, как он заражает своей воинствующей истерией молодые партийные кадры, и те, наэлектризованные, в ответ на его клич «Вы хотите тотальной войны?» дружно кричат: «Да!»
Хотя неслыханные победы, одержанные Гитлером на международном и внутреннем поприщах в течение предыдущих восьми лет, обеспечили ему незыблемую популярность в Германии, сам он пришел в полное смятение от русской кампании, растоптавшей его самоуверенность, а также от бомбардировок союзников, которые принимали все более разрушительный характер. Города Вупперталь, Гамбург, Вильгельмсхафен, Эмден, затем Эссен стали жертвами мощнейших бомбежек, пока Гитлер не решился эвакуировать часть населения из Берлина. «Мы оказались перед лицом английского террора связанными по рукам и ногам», – писал Геббельс{213}. Проблема бомбардировки немецких городов была самой острой. Гитлер не выдерживал очной ставки с ужасами войны, впрочем, как и Геринг. Ни разу он не посетил попавшие в беду города. Не то чтобы его парализовал физический страх: скорее, он не хотел видеть горькой правды. Фюрер также ни разу не появился на фронте. Можно заметить, что начиная с осени 1941 г. его практически не видно в кинохронике «Дойче вохеншау»: один раз его показали пролетающим в самолете над Минской областью, в другой раз – с генштабом, да еще – рассматривающим маленькую переносную печку, придуманную для обогрева солдат. И публичные выступления Гитлера прекратились, вопреки настойчивым просьбам Геббельса, который в течение лета 1943 г. хотел поставить вопрос о Сталинграде, о событиях в Италии и об аресте Муссолини. Фюрер ограничивался лишь диктовкой текстов (дважды), прежде чем снова, наконец, выступить публично 9 ноября 1943 г.
Конечно, Гитлер еще сохранял определенное влияние на свое окружение. И, тем не менее, на людях его видели все меньше и меньше. Он заперся у себя в бункере, наблюдая оттуда за военными операциями. Как и у Геринга, у Геббельса сложилось впечатление, будто «фюрер постарел лет на пятнадцать за последние три с половиной года войны». «Сущая трагедия наблюдать, как он изолируется и ведет столь болезненный образ жизни. Он никогда не выходит подышать свежим воздухом, не находит больше никакого способа расслабиться. В своем укрытии он работает и без конца перебирает в уме свои планы. Он решился вести войну по-своему, совершенно по-спартански, и нам, по всей очевидности, не удастся тут что-либо изменить, – писал Геббельс 2 марта 1943 г. – Иногда он очень устает от жизни и говорит, что смерть его больше не пугает».
Безусловно, долгое время смерть пугала фюрера. Точнее, он боялся, как бы смерть не забрала его раньше, чем он «завершит свой труд». Его здоровье пошатнулось и стало ухудшаться, а потом и военная удача от него отвернулась. Отсюда, согласно Альберту Шпееру, и проистекало его болезненное нетерпение. В мае 1938 г. Гитлер приготовил собственноручно написанное завещание, и с тех пор беспокойство никогда его не покидало. Находясь под постоянным присмотром личного доктора Мореля, Гитлер пичкал себя медикаментами (в период между 1936 и 1945 гг. он принимал около тридцати различных видов таблеток), без конца перелистывал медицинские журналы, избегал ходьбы на лыжах, предупреждал Еву Браун, что та должна будет обходиться без него, и т. д. Часто бледный, постоянно подавленный, Гитлер страдал от того, что у него дрожали руки, и всеми силами пытался это скрывать. Его мучили приступы гастрита, вздутие живота, его зрение ослабло, а глаза потухли и стали выпученными{214}.
Главное, Гитлер потерял часть своих голосовых возможностей. Он также знал, что, когда он говорит, у него изо рта течет слюна. Вскоре он подхватил желтуху. Все это и определяло поведение фюрера, его упорное желание как можно меньше появляться на публике. Однако между двумя приступами депрессии он оказался вполне способен вновь обрести дар внушения. К нему вернулись былые приступы ярости и энтузиазм, побуждающий строить новые планы на будущее.
В 1945 г. он поднял боевой дух маршала Буша, которого отправил в отставку из-за того, что тот хотел сократить свои линии на советском фронте.
Покушение на фюрера 22 июля 1944 г. резко ухудшило его состояние: у него начали кровоточить слуховые проходы, сотни деревянных осколков вонзились ему в ноги, и с тех пор он ходил с большим трудом. Но, чудесным образом избежав смерти, Гитлер, казалось, обрел новый стимул, и дрожь в руках у него на некоторое время прекратилась. И все же он стал развалиной. «После Сталинграда генералы в него больше не верят», – писал Геббельс{215}. А Йодль даже позволял себе шутки насчет фюрера.
Генерал фон Рундштедт заметил, что «видный стратег начала войны превратился в простого капитана второго ранга».
В сентябре 1943 г. Геббельс осмелился впервые спросить у фюрера, нет ли возможности «раньше или позже договориться со Сталиным». За лето, в результате падения Муссолини и потери Средиземноморской Италии, ситуация для Германии резко ухудшилась. СССР же, наоборот, после победы красноармейских танков под Курском вернул себе Орел, Брянск, и, главное, Харьков, тогда как Гитлер заверял свое окружение, что этот город и вся донецкая индустрия останутся в руках вермахта.
Гитлер не отверг предложение Геббельса с ходу. Однако ему показалось не очень уместным говорить об этом, пока немецкие войска находятся в оборонительной позиции. Фюрер считал предпочтительным договориться с Великобританией. Во-первых, он надеялся, что готовившиеся ракеты «Фау» позволят ему ответить на бомбардировки немецких городов, и это заставит британское правительство задуматься, а во-вторых, адмирал Дёниц пообещал ему одержать сокрушительную победу в войне подводных лодок. Гитлер полагал также, что его союз с англосаксами против большевиков в порядке вещей, прекрасно зная, до какой степени Черчилль ненавидит коммунизм.
Существовала и другая причина: Великобритания была демократической страной и, единожды подписав мир, не рискнула бы с легкостью возобновить войну. Это в каком-то смысле гарантировало будущность Германии. СССР же представлял собой диктатуру, соблюдение или несоблюдение любого соглашения целиком и полностью зависело от воли Сталина.
Несмотря на такие выводы, двумя месяцами позже Гитлер говорил уже совершенно обратное: со Сталиным, оказывается, можно и даже нужно договариваться, свидетельством чему служил пакт 1939 г. «Аппетит пришел во время еды, надо себя ограничить на Востоке», – и Гитлер начал обдумывать, как это лучше сделать. О «программе» «Майн кампф», о жизненном пространстве уже, разумеется, и речи быть не могло. «Правда, что все теперь говорят о чем угодно, лишь бы выбраться из этой заварухи», – комментировал Геббельс{216}.
Война на Востоке
1941
22 июня … Нападение Германии на СССР
30 июня … Взятие Львова
10 июля – 10 августа … Битва за Смоленск, продвижение немцев от Житомира до Киева
2 сентября … Ленинград под немецким обстрелом
2 октября … Наступление на Москву, взятие Калинина
6 декабря … Советские войска отбивают Калинин, осада Севастополя, война в Крыму
1942
Конец января … Советское контрнаступление под Москвой до октябрьских рубежей
8 мая … Начало немецкого весеннего наступления в Крыму
2 июля … Падение Севастополя
27 июля … Взятие немцами Ростова-на-Дону
22 августа … Водружение свастики на горе Эльбрус на Кавказе
15 сентября … Атаки на Сталинград
1943
2 февраля … Капитуляция немцев под Сталинградом
Февраль … Советские войска освобождают Курск
5 июля … Начало Курской танковой битвы
23 августа … Советские войска освобождают Харьков
6 ноября … Советские войска освобождают Киев
1944
1 августа … Советские войска подходят к Варшаве; начинается Варшавское восстание
13 августа … Советские войска в Таллине
31 августа … Советские войска в Бухаресте
15 сентября … Советские войска в Софии
20 сентября … Советские войска вместе с армией Тито вступают в Белград
7 октября … Советские войска в Венгрии
10 октября … Советские войска в Риге
13 октября … Вермахт эвакуируется из Прибалтики
1945
17 января … Жуков в Варшаве
13 апреля … Малиновский в Вене
25 апреля … Встреча советских и американских войск в Торгау (на Эльбе)
2 мая … Взятие Берлина
9 мая … Освобождение Праги
Маневры Сталина
«Паникеры и трусы должны истребляться на месте». Нет, этот приказ 1942 г. был подписан не Гитлером, а Сталиным, который к тому же добавил: «После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории. Стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик… У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба… Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв».
Приказ № 227 генерального штаба гласил: «Нельзя терпеть дальше командиров, комиссаров, политработников, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции. Нельзя терпеть дальше… чтобы несколько паникеров определяли положение на поле боя».
Таким образом, позади действующих дивизий были образованы заградительные отряды, а также сформированы штрафные батальоны, которые направлялись «на трудные участки армии», чтобы там искупали кровью свою вину те, кто плохо воевал и плохо защищал свою родину{217}.
Провал советской обороны в 1941 г. представлял собой нечто обескураживающее. Жители западных областей СССР были сильно поражены и подавлены. В Белостоке свидетелем тому еще ребенком стал Самуил Писарь: «Войска сдавались, повсюду были дезертиры, мои учителя исчезли. Но где же была армия, где была партия?»{218}
Приказу 1942 г. предшествовал другой приказ, также подписанный Сталиным в сентябре 1941 г., после того как Жданов и Жуков донесли ему, что вокруг взятого в кольцо Ленинграда немцы прикрывались местными женщинами и детьми. «Говорят, что немецкие мерзавцы, идя на Ленинград, посылают впереди своих войск стариков, старух, женщин, детей… Говорят, что среди ленинградских большевиков нашлись люди, которые не считают возможным применить оружие к такого рода делегатам. Я считаю, что если такие люди имеются среди большевиков, то их надо уничтожать в первую очередь, ибо они опаснее немецких фашистов. Мой совет: не сентиментальничать, а бить врага и его пособников, вольных или невольных, по зубам…» – продиктовал Сталин Б. Шапошникову{219}.
Такая суровость, такая решительность были характерны для Сталина.
В это время, 8 октября 1941 г., немецкие войска находились в Можайске, менее чем в 60 км от столицы. Жуков позвонил Сталину в половине третьего ночи:
«Жуков: Бронетанковые войска противника могут… внезапно появиться под Москвой. Надо быстрее стягивать войска…
Сталин: Где сейчас 16-я, 19-я и 20-я армии […]? Где 24-я и 32-я армии Резервного фронта?
Жуков: В окружении западнее и юго-западнее Вязьмы.
Сталин: Что вы намерены делать?
Жуков: Выезжаю сейчас же к Буденному, разберусь с обстановкой и позвоню вам.
Сталин: А вы знаете, где штаб Резервного фронта?
Жуков: Буду искать где-то в районе Малоярославца».
В этой местности, рассказывал Жуков, он не нашел ни души. В ставку от исчезнувшего Буденного новостей больше не поступало. Но чуть вдалеке Жуков заметил свет в машине. Отрезанный от остальных Буденный сказал ему, что искал армию Конева, от которой отбился между Вязьмой и Юхновом. Жуков спросил: «В чьих руках Юхнов?» Буденный ответил: «Сейчас не знаю».
Это свидетельство (можно привести еще множество подобных) хорошо описывает сложившуюся ситуацию. Получив приказ держаться, пять советских армий попали в окружение. «Продержитесь еще», – сказал вернувшемуся Жукову Сталин. Между тем прибыло подкрепление. Но Сталин не захотел бросить его на помощь этим армиям, пока этого подкрепления не было достаточно, чтобы обеспечить гарантированно беспроигрышное контрнаступление. «В подобной ситуации Сталин показал, что у него стальные нервы», – заметил Жуков{220}.
Твердость, стальные нервы – разумеется, однако Сталин, как и Гитлер, не рисковал лишний раз подвергать свою психику испытанию. Он оставался взаперти в Кремле, в окружении Молотова, Берии и Микояна, вызывая к себе ежедневно командующих армиями и комиссаров, которых он выслушивал, после того как прочтет и изучит их ежедневные доклады. За задержку с докладом на несколько часов человек получал строгий выговор, как, например, генерал Василевский{221}.
Чтобы видеть происходящее своими глазами, Сталин смотрел кинохронику «Новости»[28]28
В то время «Новости» не показывали отступление и разгром советских войск. Это естественно: ведь у окруженной армии нет никакой возможности запечатлеть себя на пленку; во Франции в июне 1940 г. было точно так же. В основном в «Новостях» демонстрировалось обучение частей, которые готовились к отправке на фронт.
[Закрыть]. Он никогда не встречался с фронтовиками, за исключением одного или двух раз, «на камеру». Для одной постановочной сцены был выбран маршал артиллерии Воронов (ему надлежало ответить Сталину заготовленной заранее репликой). Он вспоминал: «Меня вызвали в Юхнов, провели в маленький, затерявшийся в лесу домик… там был Сталин… Прибыл генерал Соколовский. Нас снимала камера. Мы развернули карты и стали докладывать о противнике, о своих войсках». Сталин их перебил: «Деталями заниматься не будем. Западному фронту нужно к весне 1944 года подойти к Смоленску, основательно подготовиться, накопить силы и взять город». Фраза была повторена дважды на запись, и выступление закончилось. Кто-то пожаловался на недостаток резервов и техники. «Все, что сможем, дадим, а не сможем – обходитесь тем, что имеете», – отрезал Сталин. Маршал Воронов ругался про себя из-за того, что его заставили сюда приехать только за этим{222}.
Требовательный и жесткий, Сталин самовластно принимал решения, изумлявшие его окружение. Например, в ноябре 1941 г., едва советские войска разомкнули кольцо и остановили вермахт менее чем в 50 км от Москвы, он приказал 6 ноября в годовщину революции провести большой военный парад, «как ни в чем не бывало». За несколько дней были мобилизованы тысячи грузовиков, чтобы военная колонна прошла через всю Москву. Часть солдат не знала, что с Красной площади их прямиком отправят на фронт{223}.
Два года спустя Сталин точно так же заставил пройти по Москве тысячи пленных немцев – невиданное зрелище, запечатленное в «Новостях».
Разумеется, в течение первых месяцев войны Сталин велел казнить некоторых генералов, однако это неизменно мотивировалось (по крайней мере, на словах) их профессиональной «несостоятельностью», а не какими-либо идеологическими соображениями или, допустим, крайней подозрительностью Сталина, как во времена Большого террора 1937–1938 гг. Подобных казней насчитывалось несколько десятков. Кроме того, в Красной армии начались многочисленные перестановки и даже понижения в звании. Впрочем, после понижения в звании Ворошилова в 1941 г. и Еременко под Сталинградом можно наблюдать относительную стабильность в составе руководителей военных операций, которых возглавлял сам Сталин. Вначале в это руководство входили генералы, участвовавшие в гражданской войне, – такие, как Тимошенко, Ворошилов и Буденный. Именно они и получили первые роли. Но в 1943 г. на смену им пришли профессиональные военные: Шапошников, Жуков, Василевский, Воронов, позже Антонов. Понемногу Жукову стали поручать самые сложные операции, и он кочевал от фронта к фронту, в то время как Сталин оставался в Кремле. Жуков ликвидировал Ельнинскую дугу возле Смоленска в августе 1941 г., выиграл битву за Москву, одержал победу при Сталинграде и Курске и, наконец, возглавил марш-бросок на Берлин.
В своей работе, где сведения полностью взяты из военных архивов, а диалоги восстановлены, генерал Волкогонов оспаривает содержание большей части написанных советскими генералами воспоминаний, утверждая, что все они якобы отредактированы под контролем сверху. Подобно большинству историков и комментаторов последнего времени, он ставит под сомнение тот образ, который слепил себе диктатор, его «сверхгениальность». Ссылаясь на документы, Волкогонов напоминает, что абсолютная власть над окружением позволяла Сталину переписать историю войны к своей, и только своей вящей славе. Волкогонов, как, впрочем, и другие историки, но только с доказательствами в руках, разрушает легенду, согласно которой, тесно общаясь с истинными военными дарованиями, такими, как Шапошников, Василевский, Жуков, диктатор в совершенстве овладел военным искусством – «делал успехи», по словам Жукова, допускавшего, что Сталин, вне зависимости от черт характера, был вполне способен проявить изобретательность, военную смекалку и даже достоин звания «победителя Сталинграда»{224}.
Новой военной стратегией, у истоков которой стоял Сталин, стали операции с участием групп фронтов. Координация их действий позволяла мобилизовать для выполнения определенной задачи до ста и более дивизий, 3–5 тыс. танков, 5–7 тыс. самолетов. Организация, объединение сил различных фронтов – вот та идея, которую Сталин воплотил в жизнь. Только диктатор был в состоянии добиться этого от командующих, но, разумеется, при их согласии.
Подобная стратегия в сочетании с мерами устрашения, принятыми для пресечения любых проявлений человеческой слабости (они стоили жизни 13 500 солдатам, расстрелянным отрядами «специального назначения»{225}), помогли удержать под Сталинградом правый берег Волги. Перед лицом немецкой мощи никто из советских солдат тогда и помыслить не мог отступить на левый берег. Сталинградская битва «за каждый дом» прекрасно описана в двух свидетельствах – русского писателя Василия Гроссмана и немца Теодора Плифера{226}.
Сталинград стал советским Верденом, по крайней мере со стратегической точки зрения и по ожесточенности рукопашных боев. Если, например, осада Ленинграда была в своем роде «всеобщей» битвой с врагом всех русских без различия, поскольку гражданское население Ленинграда и военные плечом к плечу, все вместе защищали великий город, то Сталинград, так же как и Верден, прежде всего представлял собой великое сражение солдат{227}.
Отношения Сталина с командующими армий, трудные и напряженные во время крупных поражений в Белоруссии, Харькове и в Крыму, улучшились перед самым Сталинградом, когда Сталин вдруг принял решение освободить их от надзора политических комиссаров. Он весьма показательно отстранил ненавистного всем Мехлиса от исполнения обязанностей начальника Политического управления Красной армии, подчеркнув при этом, что комиссары подчиняются вышестоящим армейским офицерам и должны с ними сотрудничать.
Затем в качестве чисто символической меры Сталин поручил Калинину проследить за изменением формы офицеров. Им стали выдавать такие же эполеты, как при старом режиме. Была принята еще одна традиционалистская мера, на сей раз в отношении церкви: по смерти Ярославского, активного поборника атеизма, Сталин прекратил издание атеистического органа печати, журнала «Безбожник». Кстати, можно заметить, что после введения орденов Суворова, Кутузова, Александра Невского и Богдана Хмельницкого Сталин все меньше и меньше говорил о «советских» людях вообще и все больше – о русских, украинцах, поляках, евреях. В общем, отказавшись от былой лексики, Сталин лишь теперь сделал очевидным переход к национализму, хотя фактически такой переход произошел задолго до его выступления от 3 июля 1941 г., в котором диктатор воззвал к предкам и духу Святой Руси{228}.
Соответственно уменьшилась роль, отводимая зарубежным коммунистическим партиям, находившимся под руководством Коминтерна.
В польской компартии перед ее роспуском в 1938 г. были репрессированы 30 из 37 членов. Ее требовалось восстанавливать. Но Сталин дал знать Димитрову, что «лучше создать Рабочую партию Польши с коммунистической программой», ибо название «коммунистическая» отпугнет людей. «В настоящее время необходимо бороться за национальное освобождение страны, – добавил он 27 августа 1941 г. – Эта партия не должна формально зависеть от Коминтерна, она должна отказаться от призывов к созданию правительства рабочих и крестьян, а, напротив, требовать подлинно демократического строя [sic!]»{229}.
