Текст книги "«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)"

Автор книги: Марк Алданов

Соавторы: Георгий Адамович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Совершенно конфиденциально скажу Вам, что Александрова и Терентьева обе заговорили со мной о Ваших «конкурентах», Слониме и Струве, и заговорили по своей инициативе: я по понятным соображениям ни слова не сказал об этом. Обе чрезвычайно Вас хвалили: и те страницы, которые Вы им прислали, и другие Ваши работы. И обе, особенно первая и особенно о первом (об его, Слонима, писаниях), высказались очень отрицательно (как Вы догадываетесь, я молчал и только хвалил Вас, не сказав ничего о С<лониме> и С<труве>). Еще более обрадовало меня то, что и Вреден вчера, хотя и гораздо более сдержанно, сказал мне, и опять по своей инициативе: «Нам предлагал книгу об эмигрантской литературе и Слоним, но какой же он конкурент Адамовичу!»

Со всем тем (независимо от вопроса об ассигновке) лично я не считаю дело решенным, – могут быть посторонние влияния, может быть и то, что они «в первую очередь» книги об эмигрантской литературе не возьмут, – мало ли что может быть. Говорю это, впрочем, лишь на всякий случай.

Если ассигновка последует в конце ноября, то, как сказал мне Вреден, договоры будут подписываться только в самом конце года. Александрова и Терентьева обещали твердо помнить о Вашей книге, но я тогда напомню и Вредену. А вот как сказать Ивану Алексеевичу в его нынешнем состоянии, что если ассигновка и будет, то денег он не получит до января, – я просто не знаю!

Любовь Александровна [Полонская], верно, Вам объяснила, почему я написал Вере Николаевне о Зурове. Подробно повторять не стоит. Я ей Вас НЕ назвал, – сказал только, что «один писатель» писал мне, что опасается покушения З<урова> на Ивана Алексеевича. Кстати, еще до проявления болезни Зурова Иван Алексеевич сам не раз говорил мне, что тот ему грозил («хотел меня бить» и т. д.)^[288]. Так было еще в Грассе. Бедная Вера Николаевна, верно, просто потеряла голову. Скажу ей, как Вы желаете.

Мы послезавтра садимся на пароход. Писать можно по адресу моей сестры.

Оба шлем Вам самый сердечный привет и лучшие наши пожелания. Надеюсь, побываете в Ницце?

65. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 23 октября 1953 г. Манчестер

104, Ladybarn Road Manchester 14 23/Х-1953

Дорогой Марк Александрович

Спасибо за письмо и за то, что Вы сообщаете о Чех<овском> изд<ательст>ве. Еще больше – за то, что Вы говорили с Вреденом о моей предполагаемой книге. Поверьте, у меня не было и в мыслях просить Вас об этом. Но если был случай, если это было Вам не слишком неудобно, – что же, я очень рад. Меня несколько удивило, что, по Вашим словам, Александрова в этом деле – скорей мой сторонник. Бывает ведь, что на расстоянии, без всяких конкретных оснований, чувствуешь отношение к себе. Так мне почему-то казалось, что Александрова nest pas mon homme^[289] и скорей сторонница слонимовской линии в литературе. Если я ошибся, тем лучше. Но вообще-то я об этой книге думаю со страхом и даже тоской. «И хочется, и колется». Ее следовало бы написать, предварительно уехав на необитаемый остров.

Надеюсь, что Вы совершили приятное путешествие и рады возвращению в Европу. Передайте, пожалуйста, привет и низкий поклон Татьяне Марковне. Как ее и Ваше здоровье? У меня есть слабая надежда побывать на Рождество – или чуть-чуть позже – в Ницце. Был бы очень рад пожать Вашу руку, посидеть в cafe de Lyon, да после здешних сплошных туманов и посмотреть на ниццское небо было бы приятно.

Ваш Г. Адамович

66. ГВ. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 12 января 1954 г. Манчестер

[на бланке Манчестерского университета]

104, Ladybarn Road Manchester 14 12/I-1954

Дорогой Марк Александрович

Хотел написать Вам еще из Парижа, но в обычных парижских хлопотах – не успел. С удовольствием вспоминаю наши встречи в Ницце и жалею, что они были так коротки. От всей души желаю, чтобы Ваши семейные невзгоды и болезни оказались мимолетны и все вошло бы в норму. Par le temps qui court^[290], это единственное, о чем лично я мечтаю: чтобы ничего не изменялось.

У Люб<ови> Александровны <Полонской> я был два раза, и, м. б., виноват тем, что несколько встревожил ее рассказом о Вашем грустном настроении. Мы не условились с Вами насчет этого, и я откровенно передал ей свое впечатление. Простите, если что-нибудь получилось не так, как следовало бы. Подчеркиваю, что говорил я не о здоровье – Вашем или Татьяны Марковны – а именно о настроении.

Вера Николаевна как-то еще растеряннее, чем была. Мне показалось, что Леня опять возбужден и вообще странен, хотя ни одного ненормального слова он не сказал. Говорили обо всем, в частности о сборнике памяти И<вана> А<лексеевича>^[291]. Мысль о редактировании Александровой явно В<ере> Н<иколаев>не не по душе, как и Лене, конечно. Сборник будто бы будет «не наш», и так, т. е. на этом, разговор и кончился. В том, что Чех<овское> изд<ательст>во сдержит все свои обещания, В<ера> Н<иколаевна> не сомневается и ждет контракта в ближайшие дни. Я не стал ее смущать и пугать. Денег у нее совсем нет, хотя какой-то чек на 400 долл. должен вскоре прийти, и задержка только формальная. На Лит<ературный> фонд большая обида из-за того, что деньги обещаны, но не высланы, а что не высланы они по соображениям «опеки» – В<ера> Н<иколаевна>, очевидно, не знает и не догадывается.

Вот, кажется, всё. Насчет Мельгунова: разрыв с Гукасовым^[292] произошел будто бы бурно и мгновенно, а причина разрыва – денежная, чуть ли не с обвинениями в растрате. Первым кандидатом в редакторы был Г. Мейер^[293], но почему-то отказался или не подошел. В день моего отъезда я узнал, что редактором будет Померанцев^[294]. Это – ближайший друг Г. Иванова, человек не бездарный, но бестолковый, а при слабой общей грамотности все время цитирующий Парменида или Гейдеггера. Едва ли он редактор – надолго.

До свидания, дорогой Марк Александрович. Крепко жму Вашу руку. Передайте, пожалуйста, низкий поклон и привет Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

67. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 16 января 1954 г. Ницца 16 января 1954

Дорогой Георгий Викторович.

Очень благодарим Вас за письмо и за неизменное внимание. Мне еще больше, чем Вам, жаль, что Вы были в Ницце так недолго.

Ничего худого не было в том, что Вы сказали Любови Александровне <Полонской> о наших настроениях. Я им сам об этом писал.

А вот удивили Вы меня сообщением о Вере Николаевне. Я от нее вчера получил письмо, в котором она пишет, что никаких известий от Чеховского издательства не имеет и что это ее беспокоит. Вы же пишете, что она «не сомневается» в исполнении издательством всех (?) его обещаний и ждет контракта «в ближайшие дни». Обещание (словесное, т. е. не обязательство) было только в отношении книги рассказов, т. е. они в издательстве все мне летом говорили, что эту книгу издадут (как и мою «Повесть о смерти»). Что же они могли обещать еще? О сборнике памяти Ивана Алексеевича, насколько мне известно, пока и речи с ними не было? А я все не могу сообщить Вере Николаевне ничего и о книге рассказов. На днях я получил коротенькие письма и от Александровой, и от Терентьевой, но в них не было ни слова ни об этой книге, ни о «Повести о смерти». Позавчера я написал Александровой и решился ее спросить и о них, и о Вашей книге. Когда получу ответы, сообщу и Вам, и Вере Николаевне.

Теперь о сборнике памяти И.А. <Бунина>. Думаю (разумеется, не уверен), что шансов в Чеховском издательстве мало (уж скорее в «YMCA-Пресс»?). Напишет ли Бахрах или кто другой Чеховскому издательству? Повторяю, я в редакторы ни за что не пойду. Если и Вы не согласны, а В.Н. <Бунина> не хочет Александровой, то кого же предложат? По-моему, на Зурова и там не согласятся, – это уже подорвало бы все шансы у них. Что же Вам об этом сказала В.Н. <Бунина>? Неужели она хочет, чтобы был Леонид Федорович <Зуров>? Ведь говорили же Вы с ней и о редакции? Я ничего ей об этом писать не могу, а издательству тем более^[295].

Кускова и Маклаков пока не получили моей «Ульмской ночи». Вероятно, еще не получили и Вы? Сообщите, пожалуйста, когда получите.

По совести, думаю, что будет «смешанная», хоть и с комплиментами, быть может, рецензия в «Н<овом> р<усском> слове», а затем, кроме брани, ничего не жду^[296].

Мориак отказался председательствовать на спектакле в память Бунина в «Вье Коломбье»^[297]. Не знаю, будет ли этот спектакль. Вера Николаевна очень хочет, чтобы он был. Думает, что она и без Рогнедова^[298] продаст билеты! Я этого не думаю.

Она еще пишет (как будто по поводу ненапечатанного дневника Ивана Алексеевича, но без всякой связи с ним): «О многом не могу писать… И мерзавцы же есть на свете». Мне было бы неприятно ее спрашивать, что и кого она имеет в виду. Вероятно, она говорила то же и Вам? Пожалуйста, сообщите, в чем дело^[299].

У нас нового ничего. Все так же невесело, – очень невесело.

Мы оба шлем Вам самый сердечный привет и наши лучшие пожелания.

Узнали ли в Париже еще какие-либо литерат<урные> новости? Напишите.

68. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 24 января 1954 г. Манчестер

104, Ladybarn Road Manchester 14 24/I-54

Дорогой Марк Александрович

Спасибо за письмо – и за то, что в письме Чех<овскому> изд<ательст>ву спросили и обо мне. Судя по всему, что я знаю (от Вас), надежды у меня мало, но пока нет отказа, есть все-таки «огоньки впереди»^[300]. Едва ли Бахрах уже писал им и предлагал издать сборник памяти И<вана> А<лексеевича>. Думаю, что он надеялся в этом смысле на Вас (хотя ничего определенного не знаю). Мне кажется, что ввиду всяких разногласий и неурядиц идею эту вообще лучше отложить. Такой сборник может выйти и через год-два. А вот вечера памяти И<вана> А<лексеевича> устраиваются даже в Венесуэле. А в Париже – ничего. Насчет того, кто «мерзавцы», о которых писала Вам Вера Ник<олаев>на, ничего сказать не могу. Кроме обычных разговоров о Зайцеве, ничего такого от нее не слышал. Кантор мне пишет, что она считает, что у нее осталось 4 друга: Вы, Любовь Ал<ександров>на <Полонская>, он (Кантор) и я. Мне ее очень жаль, она сбита с толку, ни в чем отчета себе не отдает и, действительно, друзей у нее мало (как было их в последние годы мало и у самого И<вана> А<лексеевича>). Но ее беспокойство о Чех<овском> изд<ательст>ве – для меня новость. При мне она ждала желанного письма со дня на день и считала дело верным.

«Ульмской ночи» я еще не получил. На днях пришел от них пакет, и я был уверен, что это Ваша книга, но оказалось – поэтическая антология Иваска, со множеством таинственных для меня незнакомцев, вероятно, из ди-пи^[301]. Спасибо большое за книгу. Буду ее читать со всем вниманием, на которое способен – а главное, медленно, п<отому> что чем больше живу и читаю, тем яснее вижу, что от быстрого чтения и проку нет, да и понимаешь 1/10 из того, что сказано автором. Бердяев читал толстую философск<ую> книгу в два часа. У меня еще убавилось к нему доверия и почтения, когда я узнал это.

До свидания, дорогой Марк Александрович. Как все у Вас? Как глаза Анны Григорьевны? Передайте, пожалуйста, низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

69. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 31 января 1954 г. Ницца 31 января 1954

Дорогой Георгий Викторович.

Получил Ваше письмо, а вчера и письмо от Александровой. Я ее о Вашей книге запросил, и она отвечает: «Думаю, что не превышу своих полномочий, если скажу Вам, что мы очень хотели бы издать Адамовича, – и ждем от него продолжения его рукописи». – От себя добавляю: это не обязательство, но похоже на что-то вроде морального обязательства. Действительно, ведь Вы им послали очень немного страниц (от Маклакова они потребовали трети рукописи, и он им прислал 80 печ<атных> страниц ДО заключения договора). Убедительно Вам советую исполнить их желание. В самом худшем случае, если они все-таки книги не возьмут, – Вы, верно, будете иметь возможность почти все написанное напечатать в «Опытах», в «Н<овом> р<усском> слове» или еще где-либо.

О Вере Николаевне и обо мне она пишет тоже довольно неопределенно, – дело, мол, в принципе решенное, – но договора мы пока не имеем. Между тем и «Петлистые уши», и моя «Повесть о смерти» сданы им были полностью еще летом. Тем не менее, я почти уверен, что они книги издадут.

Разумеется, Вы можете сослаться на вышеприведенные слова Александровой в письме к ней. Но лучше с той же ссылкой пришлите ей и продолжение. Помимо всего прочего и само собой разумеющегося, ведь это немалые деньги. Если Вы долго будете ждать, то они могут, боюсь, предложить Вашу тему другим. Тем более что Александрова понимает, что я ее слова Вам немедленно сообщу, – «а он не откликнулся». Всего легче, – напишите ей тотчас, что к такому-то сроку сдадите им столько-то страниц, а все – тогда-то.

Анна Григорьевна^[302] чувствует себя лучше, вчера Т<атьяна> М<арковна> водила ее опять к окулисту, и он очень обнадеживает.

Вы мне писали, что редактором «Возрождения» будет Померанцев. Совершенно ли это достоверно? Я как раз на днях получил письмо от Бор. Зайцева, и он мне сообщает к слову, что в «Возрождении» длительный кризис и что Гукасов его, Зайцева, вызывал к себе, – не то для совещания, не то для предложения ему редакторского поста (для чего именно, из письма Б<ориса> К<онстантинови>ча не ясно).

Маклаков и Кускова уже получили «Ульмскую ночь». Надеюсь, получили и Вы? Вы ведь говорили, что Кантор все Вам пересылает, – все приходящее по Вашему парижскому адресу.

Совершенно с Вами согласен о Бердяеве.

При нынешнем нашем положении в Ницце я едва ли скоро смогу приехать в Париж. Между тем с вечером памяти Ивана Алексеевича в Пен-Клубе как будто Рогнедов спешит. Помните Ваше обещание приехать и прочесть о нем доклад для французов.

Мне тоже очень жаль В<еру> Н<иколаевну> <Бунину>, – ее материальное положение также отнюдь не улучшается^[303]. И это через три месяца после кончины Ивана Алексеевича! Что же будет потом?! Пишу письмо за письмом, и толку мало.

Оба шлем самый сердечный привет и самые лучшие наши пожелания. У Т<атьяны> М<арковны> нормальное давление крови держится.

70. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 3 февраля 1954 г. Манчестер

104, Ladybarn Road Manchester 14 3/II-54

Дорогой Марк Александрович

Спасибо за письмо, за цитату из письма Александровой – и еще за то, что сообщаете о здоровье Татьяны Марковны и Анны Григорьевны. Я рад не только хорошим вестям, но и тому, что Вы, значит, верите, что справлялся я об этом не потому, что «так принято».

Александровой я отвечаю сегодня же^[304], но отвечаю не совсем то и не совсем так, как Вы советуете. Я ей пишу, что произошло недоразумение (разумеется, в самом что ни на есть вежливом и сговорчивом тоне). Больше года тому назад Терентьева, ее заместительница, сообщила мне, что они обе чуть ли не «в восторге» от тех двух глав, которые я по ее требованию спешно послал, и постарается выслать контракт, как только это будет возможно.

Из этого я вправе был заключить, что для решения: да или нет? – присланных глав достаточно, и работу прекратил. Все время я ждал, что письмо и обещание Терентьевой получит продолжение. Но их молчание длилось больше года – а теперь, оказывается, они «ждут продолжения рукописи»! В ближайшие 2–3 месяца я занят: мне надо написать к апрелю маленькую книжку о советск<ой> литературе для «Amis de la liberte»^[305] и, кроме того, надо кончить большую книжку, которую я забросил и оставил на половине^[306]. Я пишу Александровой откровенно, что был бы ей очень благодарен, если бы она обещание Терентьевой оставила в силе – и при решении брать книгу или не брать считала бы, что с этой стороны все в порядке, т. е. что присланных двух глав достаточно. В таком случае я всю рукопись ей доставил бы к концу сентября. Ну, а если нельзя – то нельзя, и пусть делает как знает. Никаких дополнительных глав «на пробу» я сейчас, да и вообще до конца весны, в лучшем случае, послать ей не могу. Помимо того – но об этом я пишу Вам, а не ей – до осени все может опять измениться, и моя «проба» пропадет напрасно. С договором – дело верное.

Простите, Марк Александрович, что так подробно пишу Вам о том, что, в сущности, Вас не интересует. Но Вы сами оказались по своей воле intermediaire’ом^[307] между Александровой и мной. Оттого я считаю нужным Вам о положении дела сообщить.

Насчет «Возрождения» и Померанцева – Вы правы: он, по-видимому, сам распустил слух о своем редакторстве, когда еще не был на этот высокий пост назначен. Меня это известие удивило, т. к. даже для «Возрождения» это было бы падением. Мне пишут из Парижа, что теперь Померанцев в унынии, дело сорвалось, а кто будет редактором – неизвестно.

Писал ли Вам из Лондона Колин-Гершун^[308] о вечере памяти И<вана> А<лексеевича> в эмигрантском отделении Пен-клуба?^[309] Он сам читает доклад^[310], а меня просит быть председателем (т. к. их председательница Mme Кунцевич^[311] сейчас в Ницце) и сказать несколько слов для вступления. Будет это 19 февраля. Я согласился, но с тем, что говорить буду по-французски, а не по-английски, – кроме того, советовал написать Вам и попросить Вас прислать хотя бы полстранички о Бунине, которые он и огласил бы. Кроме того, он хотел писать В<ере> Н<иколаевне> с просьбой прислать портрет И<вана> А<лексеевича> – которых у нее много, всех размеров. Не знаю, сделал ли он все это. Я его вообще почти не знаю, он приезжал в Манчестер на один вечер и произвел на меня впечатление болтуна не без развязности. Посмотрим, что будет за доклад. Он непременно хотел пения на слова И<вана> А<лексеевича>. По-моему, никто романсов на его слова не писал, – или я ошибаюсь? Только что пришел сюда «Новый журнал», и я вижу, что там Ваша статья о И<ване> А<лексеевиче>^[312]. Прочесть ее я еще не успел, – но думаю: м. б., Колин мог бы перевести что-нибудь оттуда, если Вам не хочется писать для него специально?

Насчет рогнедовского вечера в Пен-клубе: Вы мне напоминаете о моем обещании приехать, если надо. Конечно, если надо, я приеду. Но надо ли? В этом я сомневаюсь искренне, без всякого притворства. Но если надо, мне было бы крайне желательно, чтобы вечер был в пятницу или субботу (университет очень строг насчет отпусков, каковы бы ни были причины). А во-вторых, я сказал Вам, что дорога – aller retour^[313] – стоит 30 фунтов. Нет, всего 16, о чем сообщаю «во избежание недоразумений». С 25 марта до 20 апреля я во всяком случае рассчитываю быть в Париже.

«Ульмской ночи» все еще нет. Кантор – человек аккуратный и мне пересылает все, да и моя консьержка тоже пересылает ему все без особой задержки. Но, конечно, могло что-нибудь произойти, и в последнем письме Кантор писал мне, что простудился: может быть, он не выходит (допускаю еще и то, что, получив книгу, он на несколько дней оставил ее у себя для прочтения, – на что есть у него от меня полное разрешение).

До свидания, дорогой Марк Александрович. Простите за чрезмерно длинное письмо. М. б., пригласить Веру Марковну на вечер 19 февраля? Не знаю только, стоит ли: м. б., вечер будет таким, что лучше его и не рекламировать! Передайте, пожалуйста, самый сердечный поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

71. М.А. АЛДАНОВ – Г. В. АДАМОВИЧУ 6 февраля 1954 г. Ницца

Дорогой Георгий Викторович.

Ну что ж, надо ожидать ответа Александровой. Боюсь только, что по 20–30 страницам рукописи они договора еще не подпишут. Меня ведь удивило не то, что теперь написала Александрова, а то, что Вам год тому назад написала Терентьева: насколько мне известно, они до сих пор ни разу не подписывали договоров, не получив трети или хоть четверти рукописи. А чаще всего требовали, чтобы им прислали не меньше половины.

Я просил издательство послать Вам «Ульмскую ночь» уже давно. Давно получили ее Кускова и Маклаков. Из этого я заключаю, что либо они моего желания не исполнили, либо книга пропала. Поэтому я сегодня отправил Вам отсюда мой экземпляр (один из двух). Но прошу Вас непременно, если Вы все-таки получите экземпляр от издательства, пришлите его мне по почте. Разумеется, незачем Вам торопиться с чтением, – прочтете, если захотите и когда захотите. Но я советовал бы Вам пропустить или отложить две первые главы, они особенно скучны и отобьют у Вас охоту читать дальше, как отбили у моей сестры, у моего приятеля Лунца и, быть может, у других.

Дальше от руки (строк 5): застопорилась машинка.

72. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 10 февраля 1954 г. Манчестер

Manchester

10/II-1954

Дорогой Марк Александрович

Получил сегодня книгу, и очень за нее благодарю, притом не только за внимание Ваше (и надпись, меня приведшую в некоторое смущение и замешательство!), но заранее за читательское удовольствие: я только перелистал книгу, и почувствовал к ней такой «аппетит», чуть не к каждой странице, что примусь читать завтра же, и жалею, что кое-что прочел наспех, без связи с целым. Вы мне советуете не читать первых глав! Но при всей моей малограмотности в этих вопросах интерес и любопытство у меня к ним великое, – как же я это пропущу! Мимоходом видел, что Вы чуть-чуть обидели Платона, и «возмутился духом», ибо даже сквозь плохие переводы (но «Федон» переведен хорошо, кажется, Жебелевым^[314], недавно) там есть какая-то такая «прозрачная и прохладная» прелесть, м. б., не столько самой мысли, сколько чего-то над ней и около нее, что не знаю, с кем и сравнить.

Похоже на лучшее, что есть у Пушкина, – будто отсутствие красок, все черное и белое, особенно в «Федоне» именно, хотя доказательства там и детские. Простите за непрошеные рассуждения.

И насчет «клякс» в «Войне и мире» – очень мне понравилось и показалось очень верно^[315]. Там есть замечательная не «клякса», а пропуск в сцене туалета Наполеона, перед Бородиным^[316]. Все взято у Лас-Каза^[317], но пропущено то, что хорошо – чтобы вышло противно.

До свидания, дорогой Марк Александрович. Еще раз спасибо. Если получу книгу от Чех<овского> изд<ательст>ва, сейчас же ее Вам вышлю. Кланяйтесь, пожалуйста, Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

73. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 18 февраля 1954 г. Ницца 18 февраля 1954

Дорогой Георгий Викторович.

Сердечно благодарю Вас за письмо, все в нем (даже написанное только после просмотра книги) было мне чрезвычайно приятно.

Я не «обижал» Платона, но за исключением страниц ста из его произведений они не производили на меня по-настоящему потрясающего впечатления, такого, как «Экклезиаст», начало «Иова» и многое другое в обоих Заветах или из Гомера. Не все, вероятно, и его, т. е. в самом деле им написано. Но спорить не могу: вероятно, правы Вы и столь бесчисленные его поклонники (всего).

От Чеховского издательства ни Вера Николаевна, ни я не имеем никаких известий. В<ера> Николаевна поссорилась окончательно с Рогнедовым, вернее, не поссорилась, а сделала почти невозможными дальнейшие деловые отношения. Правда, виноват он, но отпадает и этот источник небольших денег для нее. По не очень понятным мне причинам ей, по-видимому, страстно хочется устроить вечер или даже вечера (дело тут у нее никак не в деньгах). Французский спектакль и раньше казался мне делом рискованным: пустой зал, плохая или никчемная программа и убыток. Но уж теперь без Рогнедова о спектакле, по-моему, и говорить не приходится. Я приехать и читать не могу. Надеюсь на Ваш доклад в Пен-клубе, с Мориаком или Моруа, как только Вы приедете в Париж. Вера Николаевна тоже очень этого (Вашего доклада) хочет. Затем для русского вечера у нее уже есть Кедрова^[318] и Вырубов^[319]. Я ей советовал еще добавить хорошего пианиста, который сыграл бы, например, Вторую сонату Шопена, с похоронным маршем. Как она ни заиграна, вот это именно, по-моему, вещь потрясающая. Знаю, что мне очень хотелось бы, чтобы ее сыграли в мою память, – она ведь проходит и в моих романах, – да этого не будет: будут похороны в Ницце с моими, Сабанеевым, Тейтелем^[320] и мадам Лезелль в числе десяти провожающих. И Левашев^[321] скажет слово или же Масловский^[322]. Но, без неуместных тут шуток, убедите Веру Николаевну в том, что французский спектакль ни к чему. Без ужаса не могу себе представить, как какая-нибудь завалящая французская артистка, по настоянию Мориака и ради «Figaro», прочла бы что-либо из книг Ивана Алексеевича в переводе! И при пустом зале.

А как сошел вечер в Лондоне?

Нового ничего. Оба шлем Вам самый сердечный привет. И еще раз спасибо.

74. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 20 февраля 1954 г. Манчестер

Manchester

20/II-1954

Дорогой Марк Александрович

Так как Вы интересовались моими делами с Чех<овским> изд<ательст>вом и были настолько добры, что принимали в них участие, сообщаю Вам, что получил письмо от Александровой:

«…Вчера видела Н.Р. Вредена и, в результате разговора, он склонен сделать для Вас исключение, т. е. заключить контракт с Вами, не дожидаясь высылки всей рукописи. Но для этого нужно, чтобы Вы дослали хотя бы одну (подчеркнуто Ал<ександров>ой) треть рукописи».

Я ответил, что благодарю за исключение и дошлю нужное число страниц в марте. По точному смыслу письма надо бы дослать треть. Но надеюсь, что если треть получится вместе с имеющимися у них главами, все будет в порядке. Сейчас я, к сожалению, никак не могу взяться за писание, и не умею писать две вещи сразу.

Ответ, как видите, благоприятный. Спасибо Вам большое. Не знаю ни Александровой, ни Вредена, но думаю, что без Вашего вмешательства ответ был бы, пожалуй, другой.

Вчера я был в Лондоне, на вечере памяти И<вана> А<лексееви>ча^[323]. Сошло лучше, чем я думал, – за исключением никчемной (и очень плохой) музыки в конце. После нескольких моих вступительных слов была прочтена в переводе Ваша статья, а затем сделал доклад Колин (тоже лучше, чем я ждал). Во втором отделении читали вещи И<вана> А<лексеевича>, и какой-то неведомый мне англичанин (Evans) очень толково и умно говорил о том, что действует на англичан у Бунина. Этот Evans, еще молодой человек, «начальство» Колина на каких-то курсах по русскому языку и бывший оксфордский студент. Было человек 50, всех национальностей.

Еще хочу Вам сказать, что я прочел две первые главы «Ульмской ночи» почти что с возмущением; вдруг бы я Вас послушался и стал бы читать сразу с 3-й главы! Не понимаю, как могут эти первые две главы быть кому-либо неинтересны! Ведь это действительно о «самом важном», как любила выражаться Зин<аида> Николаевна, и знаете, я уверен (а м. б., с Вашей точки зрения, ошибаюсь?), что дальнейшие главы, как бы они ни были литературно увлекательны, все же менее существенны, чем первые главы. Дальше ведь идет иллюстрация того, что сказано здесь – или я действительно ошибаюсь? Не решаюсь Вам докучать сверхдилетантскими рассуждениями о прочитанном. Для меня это – подтверждение того, что давно я скорей чувствовал, чем знал или думал, a jamais^[324] восемнадцатый век и отчасти девятнадцатый строили мир по человеческой мерке, в согласии с человеческим разумом. А когда выяснилось (благодаря тому же разуму, который по своей ненасытности роет себе могилу), что мир вовсе к нашему пониманию и спокойствию не приспособлен, создается впечатление, что живем мы в сумасшедшем доме. Когда-то в университете проф. Кареев^[325] читал кончающим студентам лекции «о выработке миросозерцания»^[326]. Я тогда уже сомневался в его «миросозерцании», а теперь хотел бы дать ему Ваши две главы! Между прочим, меня поразили отдельные Ваши замечания – например, о числе 2, к которому человек подгоняет природу. А о вероятности я когда-то читал Е. Бореля^[327], ради рулетки^[328], правда: он утверждает, что если одну неделю выходили больше красные номера, то «le retablissement est certain^[329]», выйдут затем черные. Почему certain?^[330] Это то, что у Вас определено как уверенность статистическая, не больше. Ну, простите, я увлекся и пишу то, что покажется Вам, верно, болтовней и чепухой. Но еще раз: как могли вы счесть, что эти главы кому-либо «неинтересны», не говоря уже о бездне учености? Да, хочу с Вашего разрешения украсть у Вас цитату из И. Лойолы^[331] для рассуждений о совет<ской> литературе: уж очень подходит, в самую точку.

Вот позвали меня обедать, а на столе лежит у прибора Ваше письмо. Спасибо большое. Насчет Платона остаюсь при особом (впрочем, «особое» – именно Ваше мнение) мнении, а насчет Шопена и его Второй сонаты согласен совсем. А Третья соната у него еще лучше. По-моему, это самая вершина музыки, и только Моцарт (иногда) и Бах еще лучше. Но на похоронах своих я хотел бы, чтоб только прочли молитву, а ничего не играли. Ваша мысль, что хорошо было бы сыграть эту сонату на вечере памяти И<вана> А<лексееви>ча, по-моему, опасна: если бы сказать, что да, заиграно, почти опошлено, «а все-таки…» и растолковать бы смысл и содержание этого «а все-таки», было бы великолепно. Но Вы этого не сделаете, сонату сыграют плохо, и это будет тот Шопен, о котором Балакирев^[332], его боготворивший, сам себе говорил, когда играл его: «и никаких юнкеров! никаких институток!»^[333] Знаете ли Вы, что такое Вырубов, уже Верой Ник<олаевной>, по Вашему письму, будто бы приглашенный? Это – ужасный актер, худший тип, потому что это Чухлома с неврастенией, претензией на трагизм, Достоевского и т. д. Шопен с ним заодно превратится совсем в Бог знает что.

То, что Вы пишете о вечере в Пен-клубе, где будто бы я должен прочесть доклад, – меня очень смутило. Когда? Наверно ли – или это только планы? Все-таки не могу же я написать это в один вечер, а Вы пишете – «как только Вы приедете в Париж». Надеюсь, что если что-нибудь решится, В<ера> Н<иколаевна> мне сообщит все, что знать нужно.

До свидания, дорогой Марк Александрович. Мне правда очень совестно и неловко, что пишу я Вам – кажется, вторично – столь длинные и мало связные письма. Простите. Кланяйтесь, пожалуйста, сердечно Татьяне Марковне. Как все у Вас, как здоровье?

Ваш Г. Адамович

75. М.А. АЛДАНОВ – ГВ. АДАМОВИЧУ 25 февраля 1954 г. Ницца 25 февраля 1954

Дорогой Георгий Викторович.

Я чрезвычайно рад тому, что Ваше дело с Чеховским издательством устроилось. Устроилось как будто и мое. Терентьева мне пишет, что, как мне будто бы давно известно от Александровой, моя книга утверждена. На самом деле Александрова мне об этом ничего не писала! Но, вероятно, это так.

Еще раз сердечно Вас благодарю за то, что Вы пишете об «Ульмской ночи». Но одно Ваше замечание очень меня огорчило: Ваши слова о «сумасшедшем доме»! Неужели Вы усмотрели в моей книге что-либо нигилистическое или атеистическое? Это было бы неверно и очень печально. Вы увидите, дочитав книгу до конца, что Вы тут ошиблись, – если я правильно понял Ваши слова.

Рад, что лондонский вечер сошел недурно. Я получил письмо от Рогнедова (который помирился с Верой Николаевной). Он сообщает, что вечер во французском Пен-клубе назначен на 17 марта и что доклады будут Анри Труайя^[334] и либо Паскаля^[335], либо Андре Пьера^[336]. Ну и слава Богу. Тогда ни Вам, ни мне тоже выступать не нужно (а я и не мог бы). Но Вера Николаевна так путано пишет, что я и понимаю с трудом. Очевидно, она хочет, чтобы Вы и я выступили на русском вечере (по-видимому, в конце марта). Я тем более на русском вечере не выступлю: ведь для французского вечера достаточно было бы кратких общих мест. Мне приехать почти и невозможно. Но Вы тогда будете в Париже, Вам отказаться нельзя, и я уверен, что Вы согласитесь. Умоляю Вас не отказываться. В<ера> Н<иколаевна> настаивает на том, чтобы выступали друзья Ивана Алексеевича, и только друзья. Кроме того, в день полугодовщины предполагается (опять при помощи Рогнедова) французский спектакль. Таким образом, три вечера!!^[337] У В.Н. как будто «комплекс», что она должна что-то делать, особенно устраивать чествования. Невольно себя спрашиваю, что же будет в следующем году?! В связи с этим у меня возникла мысль. Хотя она на меня явно сердится (за что?!), я хочу ей посоветовать, чтобы она написала биографию И.А. – Никто не знает его жизнь так, как она, она писала когда-то статьи и может справиться с этой задачей. Тогда у нее будет дело. Не очень верю, что Чеховское издательство напечатало бы ее книгу, но ее можно издать и по подписке (несмотря на неудавшийся прецедент с Зуровым: подписчики нашлись, деньги поступили, частью истрачены, – и книга не вышла^[338]). Во всяком случае, когда-либо книга вдовы Бунина о нем будет напечатана, так что ее работа не пропадет. Это могло бы и заменить проблематический сборник статей в память Ивана Алексеевича. Как Вы об этом думаете? Напишите мне Ваше мнение, и я тогда обращусь с этим советом к Вере Николаевне^[339].