Текст книги "«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)"

Автор книги: Марк Алданов

Соавторы: Георгий Адамович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Я не читал статьи Кантора. Напрасно он огорчается по поводу отзыва Аронсона. Тот действительно «ходячая шпилька».

О Моцарте я сказал Сабанееву, он стоит на своем. По странному совпадению, я как раз накануне получения Вашего письма говорил с ним о Моцарте по другому поводу. В «Фигаро» появилась интересная статья о Моцарте Бруно Вальтера^[502]. Он говорит то же, что Вы, но меня удивило то, что он вершиной всей музыки считает «Волшебную флейту». Мне совестно сознаться, что я года три тому назад слышал ее в нью-йоркском Метрополитэн с изумительным ансамблем – и немного скучал. Еще лишний раз убеждаюсь, что очень не хватает мне музыкальной культуры при большой любви к музыке. Не только до Бруно Вальтера (о нем что уж говорить!), но и до Вас, не-специалиста, мне далеко, и гораздо больше, чем далеко. Жаль, очень жаль. Леонид Леонидович <Сабанеев> в своем суждении очень уж уверен. Говорит, что помнит и «Волшебную флейту» чуть не наизусть – и не слишком высоко ставит.

Когда Вы будете во Франции?

Т<атьяна> М<арковна> и я шлем Вам самый сердечный наш привет.

Понравилась ли Вам книга Варшавского?^[503]

115. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 13 апреля 1956 г. Париж

7, rue Frederic Bastiat

Paris 8e

13/IV-56

Дорогой Марк Александрович

Я был сегодня у М.Л. Кантора, который показал мне Ваше письмо. Во-первых, простите, что я Вам не ответил. Очевидно, это случилось из-за переезда из Англии в Париж, да, впрочем, при переписке не очень частой могло случиться и вообще, особенно ввиду моей «дырявой головы». Мне казалось, что последним писал Вам я.

Во-вторых – о 1000 фр., о которых Вам рассказал Ляля <А.Я. Полонский>. Уверен, что Вы шутя написали Кантору о вопросе, как Вам быть. Это такие пустяки, о которых я сказал Ляле, только чтобы рассмешить его, и, вероятно, давно бы сам забыл об этом происшествии, если бы Ляля Штром^[504] (т. е. Елена Николаевна) при каждой встрече, давясь от смеха, не вспоминала: «А помните наш обед с М<арком> А<лександровичем>?» Она почему-то и тогда еще была настолько «развеселена» (не нахожу, какое тут нужно слово), что все не могла успокоиться и меня дразнила. А видел я ее совсем недавно, и опять она мне сказала то же самое.

Bon, passons^[505].

В Париже я уже недели три и через дней 10 собираюсь обратно в Манчестер. Несколько раз видел Водова, который просил меня помочь ему в «демократизировании» его газеты. Очень занят был этим и В.В. Вырубов, но с птичьего полета и без каких-либо практических решений. В результате дня через три должна состояться встреча Водова с тремя «демократами», которые, по-видимому, будут при нем совещательной группой – Ермоловым (Дмитрием), Татариновым и Кантором. Я предложил это Водову, вопреки мнению Вырубова, в форме очень мягкой – т. е. «посмотрите, подойдет Вам это или нет». Но он согласился сразу, с большой охотой, чему я даже был удивлен. Предполагается, что «группа» будет раз в неделю собираться для обсуждения всего, что представится, – но насколько Водов подчинится ее указаниям, я еще не знаю. Судя по его характеру, вероятно, он сопротивляться ни в чем не будет, но есть ли за ним другие люди – для меня вопрос неясный еще. К сожалению, Татаринов едва ли в силах будет бывать регулярно. Я его не видел давно, он очень «сдал» и наполовину – развалина. По-видимому, ничего не имел бы против такой же роли Тер-Погосян, но пока – он еще в стороне. Кантора предложил не я, а Ермолов, и, по-моему, это хорошо, чтобы «группа» не была чисто масонской.

Но насколько все это будет реально и осуществимо – сказать трудно. Посмотрим, как пройдет первый «контакт». Ермолов утверждает, что Татаринов очень «полевел» (он его прежде считал чуть-чуть зубром). Ну, а Кантор скорей поправел. Кстати, в «Возрождении» должна будто бы появиться заметка о «Русск<ой> мысли», a savoir^[506], что мы думали до сих пор, что это газета правая, в нашей, гукасовской линии, а теперь сомнения нет – это «Последн<ие> новости» и линия милюковская^[507].

Был вечер о Достоевском^[508], довольно тягостный во всех смыслах, но при полном зале. Меня интересовал Зеньковский, которого я даже и не видел никогда. Но ждал я от него много большего, и уж очень бездарно было все у него изложено, да и мыслей не много.

Кажется, новостей больше нет. Еще раз простите за неаккуратность с отчетом и за рассказ Ляли. У меня с ним всегда слегка балаганный тон, в таком порядке я ему это и рассказал.

До свидания, надеюсь, теперь довольно скорого, ибо лето близится, – чему я очень рад (хотя с уходом зимы уходит еще кусочек жизни). Кланяйтесь, пожалуйста, Татьяне Марковне и не будьте на меня, дорогой Марк Александрович, в претензии.

Ваш Г. Адамович

116. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 17 апреля 1956 г. Ницца 17 апреля 1956

Дорогой Георгий Викторович.

Мы оба чрезвычайно рады тому, что Вы хоть летом приедете, – очень соскучились.

За мной бутылка шампанского, если Вы возвращения денег не хотите. А Ляля Штром, право, могла бы тогда же мне сказать о проявленной мною рассеянности (которая вообще мне не свойственна).

Интересны Ваши сообщения о «Русской мысли». По совести говоря, я не очень вижу, какая польза может быть от какого-либо совещательного комитета при газете. Водов знает свое дело и ведет газету интересно. Лучше было бы, по-моему, если б Татаринов и Кантор писали в «Русской мысли» (Тер-Погосян не пишущий человек, – не знаю, как Ермолов?). Но состав намеченного комитета, думаю, хорош. Меня и самого интересует, может ли Водов самостоятельно распоряжаться в газете, т. е. без издателей, если таковые существуют? Вера Николаевна недавно мне писала, что, по ее мнению, правые читатели начнут бойкотировать газету (а левых мало). Боюсь, что это в самом деле возможно, – особенно если в «Возрождении» появилась или появится заметка, о которой Вы мне сообщили, и если «Русское воскресение» начнет тоже выходить раза три в неделю.

Прочел Вашу статью^[509] о книге Варшавского. Эта статья, как я сказал и Сабанееву, даже не блестящая, а сверх-блестящая. По-моему, многое в ней и вполне справедливо, но, к сожалению, многое справедливо и в том, что написал о книге Вишняк^[510]. Я люблю Варшавского, он очень милый человек и хороший писатель, рад успеху его книги, однако меня, помимо указанного Вишняком, раздражило то, что он написал о Фондаминском. О Милюкове что уж говорить, – тут Варшавский просто пошел по давно проложенному пути. Но и Фондаминский, о котором написано вообще очень мало, был гораздо умнее и значительнее большинства людей, о которых В<аршавский> счел нужным так подробно писать. И если принять во внимание и всю его жизнь и смерть, если подумать, что знают Фондаминского так мало, то это якобы благожелательное или даже «дружественное» воспоминание о нем, с явным намеком, будто он был глуп, – очень нехорошо. Да и все «незамеченное» (!) поколение, вдобавок, очень, очень многим обязано Фондаминскому. Конечно, не пишите об этом моем мнении Владимиру Сергеевичу, – я после некоторого колебания решил ему об его книге не писать, именно по этой причине. Книгу мне Чеховское издательство прислало без авторской надписи, то есть от себя, и я, значит, могу его (Варшавского) не благодарить.

В «Русской мысли» был только очень краткий отзыв^[511] о вечере памяти Достоевского, – по-видимому, автор отчета (не подписанного) был того же мнения, что Вы. Неужели Зеньковский был так слаб? Книга его об истории русской философии^[512] ценна и беспристрастна. Он очень ученый человек. Мы с ним когда-то учились в университете, но он был тремя курсами старше меня, а с тех пор я его ни разу не видел. В ту пору он был, как и я, на физико-математическом факультете. Тем более удивительно, что в истории своей он даже не упомянул о Лобачевском^[513] и Чебышеве!^[514] Между тем философское значение их трудов много больше, чем значение многих профессоров философии, которые уж для западного мира не имеют никакого значения и ему совершенно не известны.

Не имеете ли Вы сведений о том, чем кончилось последнее (именно последнее) обращение Чеховского издательства за деньгами к какому-то богачу? Знаю об этом обращении из статьи Вейнбаума^[515]. Больше ничего не знаю. Сабанеев (помнится, и Вы?) говорил мне, что природа и литература пустоты не терпят, что какое-либо издательство, конечно, будет. Пока не видно. Пора нам всем на кладбище – во всех смыслах: какие же писатели, если на своем языке не издаются. И тут тоже Вы справедливо нас хороните в «Р<усской> м<ысли>»^[516].

Вера Николаевна сообщила мне, что начала получать деньги (меньше, чем ожидала) за книги И<вана> А<лексееви>ча, но о цифре скромно умолчала, что и несколько обидно. Сообщила ли Вам?

Оба шлем Вам, дорогой Георгий Викторович, самый сердечный привет.

117. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 1 мая 1956 г. Манчестер

104, Ladybarn Road Manchester 14 1 мая 56 г.

Дорогой Марк Александрович

Спасибо за письмо. Я получил его в Париже, а отвечаю из Манчестера. Кстати, слышал от Любовь Алекс<андровны>, будто Вы в Париж собираетесь. Вы ничего об этом не пишете.

Веру Ник<олаевну> я видел два или три раза, но не с глазу на глаз, и <о> своих делах она мне ничего не говорила. По сведениям Каплана^[517] (Дом книги), к началу переговоров имевшего близкое отношение, она получает каждый месяц 50–60 тысяч. Он лично будто бы посоветовал кому следует назначить ей вроде пенсии вместо единовременной большой выдачи. Но едва ли это – результат его совета. По-моему, это расчет хитрый и с «их» точки зрения верный: для всего дальнейшего – она у них в руках, или «пенсия» прекратится.

В «Русской мысли» демократизация в полном ходу. Видели ли Вы передовую Водова о «непримиримости к февралю»^[518], т. е. о собрании на эту тему? По-моему, он даже слегка переусердствовал в демократизме и действительно может испугать своих читателей. Татаринов, кажется, уже сотрудничает. Кантор собирается говорить с Водовым о «культурном» уровне газеты и, в частности, о нашем общем знакомом А.А. Шике^[519], который человек не плохой, но не может же писать сегодня о Гомере, затем о Пикассо или Гиндемите (о Гомере была недавно его статья с совершенно уморительным началом, вроде того, что «Илиада» – «одно из известнейших произведений в мировой литературе». Видели Вы ее?). Я спросил Водова, в последнее свое с ним свидание: скажите, кто у вас читает стихи? Он радостно ответил: «О, насчет этого будьте спокойны, все стихи проходят через Бор<иса> Конст<антинови>ча». Я не беспокоюсь, но стихи – ужасны, впрочем, не хуже, чем в «Н<овом> р<усском> с<лове>».

О Чеховском изд<ательст>ве знаю мало. По всему, что слышал, конец решен и неотвратим.

Только что читал рецензию Карповича на книгу Варшавского (в корректуре «Опытов»^[520]). Очень одобрительно, но с оговорками. Варшавский стал знаменитостью^[521], в эмигрантских размерах, и я этому рад. О Фондаминском он написал действительно несправедливо, хотя мое личное впечатление от него (но я его мало знал, хотя часто встречал) было все-таки ближе к его мнению, чем к Вашему. Несправедливо то, что при поклонах и реверансах во все стороны Варшавский к нему оказался так требователен, и невольно думаешь, что если бы Ф<ондаминский> был жив, все было бы иначе. Впрочем, cest la vie^[522], удивляться нечему, а я и не осуждаю В<аршавского>, п<отому> что сам себя не раз ловлю на том же самом^[523].

В Манчестере на лето еще не похоже, даже и на весну – маловато. Но этому тоже удивляться нечего.

До свидания, дорогой Марк Александрович. Если действительно едете в Париж, желаю приятно провести время. Передайте, пожалуйста, низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

118. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 10 мая 1956 г. Ницца 10 мая 1956

Дорогой Георгий Викторович.

Действительно, «Русская мысль» теперь вполне либеральная газета. Видел я и передовую о «непримиримых к февралю», очень был рад и ей, тем более что она не первая у них в этом роде. Хвалят газету и Маклаков, и Кускова, и Титов, находящийся сейчас в Канне. Он только (и не он один) немного недоумевает: откуда берутся деньги? Никто из них никакого «подозрения» в этот вопрос не вкладывает: ни малейшего. Спрашивают из простого любопытства и из давнего соображения: эмигрантское издание окупаться не может. Я отвечаю правду: насколько мне известно (со слов Водова), газета как-то сводит концы с концами.

Художественная сторона газеты. Чего же Вы и Кантор хотите? Ухода Шика? Раздела его тем между другими? Где их взять среди людей, постоянно живущих в Париже, – а ведь для рецензий о концертах, спектаклях и выставках надо жить в Париже и писать быстро. Я, например, очень хотел бы, чтобы музыкальные рецензии писал Сабанеев, человек теперь в эмиграции наиболее компетентный. Кажется, и ему очень хочется писать и в «Русской мысли», но уж музыкальные рецензии в Ницце писать не о чем. Кроме того, у него есть свой недостаток: он очень «безжалостен». Читали ли Вы, например, его статью о Гречанинове, на днях появившуюся в «Новом русском слове»?^[524] Вероятно, все в ней справедливо, но я не сомневаюсь, что она в Нью-Йорке вызвала негодование, тем более что Г<речанинов> только что умер. Сабанеев и свои воспоминания, почти всегда умные и интересные, пишет так, что люди переворачиваются в могилах. Собираюсь его просить не писать обо мне некролога! Или стихи? Мне тоже не нравятся обычно стихи, печатающиеся не только в газетах, но и в журналах (вполне признаю мою гораздо меньшую тут компетентность по сравнению с Вами), но где же Зайцеву находить поэтов? Вы, к общему сожалению, стихов не печатаете, то же можно сказать еще о двух или трех поэтах, не появляющихся в газетах. Я все это к тому говорю, что, по-моему, бесполезно так ставить вопрос в разговорах с редакторами: надо указывать людей.

Чеховское издательство кончено. Вчера я прочел в «Русской мысли» отрывок из статьи Карповича^[525] с прямым указанием, что оно кончено. Кускова мне не в первый раз на днях написала, что «все» в этом винят (и «очень сильно ругают») меня!! Если б я, мол, в свое время принял предложенную мне Вреденом должность, то издательство продолжало бы существовать!!! Это, разумеется, лестная брань, только это совершенный вздор, не стоит и отвечать.

Да, Вы, видно, мало знали Фондаминского, а я знал его хорошо. Но об этом мы не раз говорили. Вы пишете, что о покойнике Варшавскому было говорить легче, чем о живых. Именно. Однако его никто не заставлял и вообще говорить о Фондаминском, – да он о нем ничего умного и не сказал. И расхвалил некоторых покойников, которые – говоря совершенно объективно – никак этого не стоили и в политическом, и во всех других отношениях.

В конце концов, Вера Николаевна нисколько не обязана была говорить и Вам, и мне, сколько ей заплатил или заплатит Госиздат, но могла бы нам сказать. А то это мне немного напомнило Алексея Толстого, – долго рассказывать, и Бог с ней. Рад, что она не будет нуждаться. А известно ли при Вас было другим писателям в Париже (Зайцеву, напр<имер>), что она начала получать деньги? Титову было известно, – не от меня, а от нее. Между тем В<ера> Н<иколаевна> заклинала мою сестру никому не говорить! (Меня не заклинала и даже не просила об этом.) Говорила ли она с Вами о «Лене» и его рассказах? Кстати, что же ВЫ о них думаете? Вы меня спрашивали.

Наконец, в Ницце превосходная погода. Приезжайте поскорее. Мы в Париже будем в июне, не раньше. Встретимся ли там?

Оба шлем Вам, дорогой Георгий Викторович, самый сердечный привет.

Читали ли Вы фальшивку «Лайф» о Сталине? Дело не в том, что фальшивка, а в том, что исторически безграмотная. Хороша А.Л. Толстая, давшая «полную гарантию»!^[526]

119. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 22 мая 1956 г. Манчестер

Manchester

104, Ladybarn Road

22/V-56

Дорогой Марк Александрович

Я получил сегодня «Р<усскую> мысль» и увидел, что там появилась Кускова^[527]. Дальше в демократизации идти Водову некуда! Не исполните ли Вы его страстную мечту и не дадите ли ему что-нибудь? Пишу об этом без всякого с его стороны вмешательства, а просто так, – вспомнив мои с ним разговоры. Верно то, что Вы и в «Н<овом> р<усском> с<лове>» пишете чрезвычайно редко, – а это было Вашим главным доводом.

Насчет денег – т. е. откуда в «Р<усской> м<ысли>» – наводил справки Вырубов и пришел к заключению успокоительному. Но денег там мало, отчасти – я умаю – оттого там так процветает Шик: он денег не требует. Если бы писал Сабанеев, было бы очень хорошо. Кстати, я не нашел ничего «возмутительного» в его статье о Гречанинове. Никто ведь Гречанинова великим музыкантом не считал, и в конце концов, «aux morts on ne doit que la verite»^[528].

Вопреки Вам я уверен, что если бы Вы были на месте Александровой, Чех<овское> изд<ательст>во еще не скончалось бы. Вы считаете, что это «вздор, не стоит и отвечать» (Кусковой). Нет, с Вами и при Вас все было бы иначе, да и вес у изд<ательст>ва был бы другой. Я пишу это не для того, чтобы сказать Вам что-либо «лестное», а потому, что это правда.

Читали ли Вы в «Н<овом> журнале» М. Иванникова^[529] (кто это?) – «Правила игры»^[530]. По-моему, очень талантливо, но до невозможности «воняет литературой» и похоже на Андрея Белого. А о Зурове – отвечаю на Ваш вопрос – я думаю, что его рассказики тоже талантливы и со всякими живописными достоинствами, но приторны в своей «русскости»: наше русское небо, русские птицы – et ainsi de suite^[531]. Сами знаем, что русские, незачем напоминать. И наши птицы ничем не лучше других.

Очень рад, что Вы в июне думаете быть в Париже. Я надеюсь быть там между 15 и 20, не позже. Шлю низкий поклон и сердечный привет Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

120. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 2 июня 1956 г. Ницца 2 июня 1956

Дорогой Георгий Викторович.

Я чрезвычайно рад тому, что Вы будете в Париже между 15 и 20 июня. В это время буду и я, остановлюсь у моей сестры. Татьяна Марковна приедет немного позднее, и тогда мы переедем в гостиницу.

Рассказ Иванникова и мне показался талантливым, – немного, правда, под Сирина, но ведь и Сирин этот жанр создал только в нашей литературе. Он большой мастер, но подражать ему трудно. Вы спрашиваете, кто он (Иванников). Меня этот Ваш вопрос смутил. Когда-то в «Современных записках», по-моему, появились два рассказа Иванникова, и их заметили и очень хвалили^[532]. Я думал, что это тот самый? Больше ничего не знаю. Как Вы отнеслись к статье Маркова «Моцарт»?^[533] Мне в свое время очень понравились воспоминания этого автора (не знаком с ним) о петербургских студентах в советское время^[534]. Я о них даже кое-кому в письмах говорил, – кажется, Полякову и др. Если хотите, литературный дар виден и в «Моцарте», но уже так «изысканно», что сил никаких нет. Нарочно показал эту статью Леониду Леонидовичу. Он прочел и сказал, что автор в музыке, видно, ничего не понимает. Каково Ваше мнение?

Вы были недовольны стихами «Русской мысли». Поэтому привожу стихи поэта Юрия Каменецкого^[535], напечатанные на самом видном месте совсем недавно в «Советской культуре» (привожу только начало):

Ленин – это весны цветенье,

Ленин – это победы клич,

Славься в веках, Ленин,

Наш дорогой Ильич

и т. д. Стихи имеют огромный успех и уже положены на музыку каким-то советским композитором^[536]. Ловкие люди, что и говорить.

Искренно рад тому, что Вы появились в «Новом журнале»^[537], – но жаль, что, по-видимому, уже в пору его агонии. Многое Вам простится за страницы о «Двенадцати», – если у Вас есть литературные грехи. А я, многогрешный, вдобавок прозаик, «э рьен ке^[538] прозаик», и в 1918 году никак не сравнивал эту поэму с «Медным всадником»^[539] и писал о ней тогда в книге^[540] то же самое, что писал Вам в письме о суждении великого мыслителя о гибели «Титаника». Знаю, что Вы меня сочтете за это Геростратом, самодовольным святотатцем или, в лучшем случае, просто дураком.

Вы, конечно, тоже получили циркулярное письмо от Чеховского издательства о ликвидации наших книг. Кускова почему-то страшно возмущена. Я принял предложение издательства и только в частном порядке просил Мрс. Плант прислать мне бесплатно не 20 экземпляров каждой моей книги, как она предлагает, а только 10, вместо же вторых 10–10 экземпляров каких-либо других их изданий, хотя бы по их выбору. Вероятно, они и этого не сделают по их рутинности.

Чрезвычайно меня огорчила кончина Мельгунова^[541]. Все-таки я знал его без малого 40 лет…

Оба шлем Вам самый сердечный привет и лучшие пожеланья.

121. М.А. АЛДАНОВ – ГВ. АДАМОВИЧУ 14 июля 1956 г. Ницца 14 июля 1956

Дорогой Георгий Викторович.

Иду на Вы: в пятницу 20 июля часов в пять буду в кафе «Моцарт», – уже известил Леонида Леонидовича <Сабанеева>. Приходите. Я буду скучно, длинно, мучительно нудно рассказывать о каждом заседании, банкете и приеме. Это займет, думаю, часов 20 или 30. Что же тут такого? Будем ночевать там же в кофейне и с утра я буду возобновлять рассказ. Правда?

Оба (и Гаскели^[542]) шлем Вам самый сердечный привет.

122. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 19 августа 1956 г. Ницца

4, avenue Emilia c/o Lesell Nice

19/VIII-56

Дорогой Марк Александрович

Прилагаю часть письма Д.Н. Ермолова, которое получил вчера. Я его увижу в четверг, и был бы рад передать ему Ваше мнение по интересующим его вопросам.

Приду в cafe Mozart во вторник ровно в 5 часов. Может быть, Вы были бы добры прийти тоже за четверть или полчаса до общей встречи, чтобы поговорить об этом?

Merci d’avance^[543].

Ваш Г. Адамович

123. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 26 сентября 1956 г. Париж

7, rue Frederic Bastiat Paris 8

26 сент<ября> 56

Дорогой Марк Александрович

Я как раз собирался Вам писать, а сегодня получил Ваше письмо. Адреса Чеквер^[544] я не знаю, но узнаю его – и письмо Ваше перешлю. Она была летом в Hotel Jeriba, но давно уже уехала в Америку.

В Париже я уже почти две недели. У Любовь Александровны <Полонской> был несколько раз. Она, по-моему, в меланхолии, отчасти из-за смерти одной из кошек. Но, может быть, есть и другие причины. Сегодня – или вчера – вернулась Вера Николаевна и через Бахраха просила меня зайти: Зуров будто бы «хочет рассказать о Швейцарии»^[545]. А я как раз чрезвычайно люблю рассказы путешественников! У Иванова я был в Hyeres совсем мимолетно^[546]. Статьей^[547] моей она очень довольна, в чем я далеко не был уверен. Он – совсем развалина, с tension^[548] 28–29. Она, кстати, прислала мне докторское свидетельство, что ему южный климат вреден. Я видел Вырубова и говорил с ним опять о их переводе в Париж. Он что-то предпринимает, но, по его словам, Долгополов заявил, что в тот день, как Иванов будет в одном из здешних домов, он подает в отставку.

Вот, кажется, все новости. Вернее – новостей нет. Mme Вольская^[549] полна Вами и ни о чем другом не говорит, впрочем, ревнуя Вас к Яконовскому^[550], который будто бы считает Вас теперь своим ближайшим другом^[551]. Это – в порядке сплетен и отсутствия сплетен более интересных.

Я тоже в меланхолии – из-за осени, близости Манчестера, дальности Ниццы и всего такого. А отчасти и из-за того, что с каждым годом жизни остается все меньше. Это, конечно, мысль новая и глубокая, но я ею занят, и еще занят тем, что делаю из нее всякие выводы.

Простите за болтовню. Крепко жму Вашу руку, дорогой Марк Александрович и от всей души желаю Вам и Татьяне Марковне здоровья и благополучия. Когда начнет печататься Ваш роман? То, что у Вас «24 часа в сутки свободны», продлится, вероятно, недолго: je ne vous vois pas^[552] без всяких писаний и планов. Отчасти я Вам в этом завидую, т. е. Вашей страсти к работе, – потому что меня безделье ничуть не тяготит. Скорей наоборот.

Ваш Г. Адамович

124. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ 20 октября 1956 г. Манчестер 20/X-56

104, Ladybarn Road Manchester 14

Дорогой Марк Александрович,

Получил сегодня Ваше письмо – и отвечаю сразу. Мне жаль, что Вы решительно отказались от «банкета»^[553]. Водову чрезвычайно хотелось его устроить, хотя он и соглашался, что это не должен был быть банкет «Русской мысли» (т. е. – по инициативе «Р<усской> м<ысли>»). Он боялся, что сам – плохой организатор, и думал взять в помощницы С.Ю. Прегель, устроительницу чествования Даманской, где все было «au dessus de la melee»^[554]. Должно было все происходить в каком-нибудь русском ресторане, конечно, – в отдельном зале, и, м. б., прошло бы неплохо. Водов считал, что, кроме Сперанского – ораторов «настоящих» нет. Но, видя, что я от этого не <в> восторге, решил выписать Степуна.

Ну, теперь все это – в прошлом. Но жаль. Кстати, Цвибак писал мне, что не сочувствует устройству «банкета» в Нью-Йорке – т. к. было бы серо и провинциально, и что он Вам свое мнение сообщил. Может быть, Вас это и испугало? Я думаю, что в Нью-Йорке было бы изобилье ораторов, и Цвибак оказался бы прав. Ну, а в Париже, если один Степун, несколько слов Зайцева и еще что-нибудь короткое – было бы, может быть, иначе. (Кстати, по поводу страхов Цвибака. Вы не любите Розанова, но у него где-то есть удивительная страница о похоронах Толстого: как разные адвокаты спешили на всякие траурные собрания: «Вы будете говорить?» – «N.N. будет говорить, я тоже буду говорить.»^[555])

Прочел сейчас 80-летие генерала^[556]– и спешу ему написать. Я думал, что это событие еще не скоро. У меня к нему живейшая симпатия, да я и юбилей Леон<ида> Леон<идови>ча пропустил^[557]– и только третьего дня написал ему!

О Гумилеве и Блоке.

Маковский или все забыл, или умышленно «искажает истину»^[558].

Гумилев неизменно отзывался о Блоке как о самом большом современном поэте, – но, правда, любил, чтоб ему возражали, и это всегда было видно по его лицу. Он ведь с Блоком соперничал и литературно враждовал. Думаю, что он чуть-чуть и ревновал к его славе и престижу. Отзывы в печати, по крайней мере в последние 10 лет, были всегда восторженно-почтительные, хотя и с оговорками насчет того, что «символизм» – это прошлое, а теперь эпоха «акмеизма». Я помню дословно отзыв в «Аполлоне» того же Маковского, где Гумилев писал по поводу Блока о «достойном Байрона царственном безумии, влитом в полнозвучный стих»^[559].

А Байрон был для Гумилева un dieu^[560], как сочетание поэта с героем и тип «короля жизни». Позднее он так же восхищался д’Аннунцио, т. е. по той же причине.

А что Блок был глуп, – я бы ответил: дай Бог всякому! Тупость в нем, м. б., и была, но в соединении с чем-то близким к мудрости. Никакой «быстроты ума» у него, конечно, не было. Но это свойство не столь ценное, по-моему, если не считать Пушкина и людей его склада. А если Блок иногда и говорил глупости («океан»), то потому, что не успел отрясти прах глупого окружения и глупой эпохи. Он ведь и воротнички носил особо поэтические с особыми галстухами. Все это – не он, а то, что ему навязали.

Кстати, и Гумилев не был глуп, хотя держался Бог знает как и на людях, pour epater^[561], говорил чепуху. А когда не ломался, был тоже – дай Бог всякому!

Вам, верно, надоело читать эту литературу. Простите! Но Вы меня сами на нее вызвали.

Получил опять милое письмо о Кусковой. (Сегодня прочел в статье Жерби^[562]: «незабвенная Е.Д.»!!)

До свидания, дорогой Марк Александрович. Когда Вы собираетесь в Париж? Передайте, пожалуйста, низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

Вере Николаевне пишу покаянное письмо. Действительно, я у нее не был – не знаю, как и почему!

125. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ 4 ноября 1956 г. Манчестер 4/XI-56

104, Ladybarn Road Manchester 14

Дорогой Марк Александрович,

Ко дню Вашего рождения от всей души желаю Вам благополучья, здоровья и долгой хорошей жизни. Иногда желают прожить «столько же!» В нашем с Вами возрасте это, пожалуй, желание и мечтание «бессмысленные». Сколько Бог даст, за все спасибо – но главное, прожить без забот и болезней, передайте, пожалуйста, мое сердечное и самое искреннее поздравление Татьяне Марковне: я уверен, это и ее праздник. Судя по интервью, Вы в этот день пойдете в синема, но, наверно, перед этим посидите с друзьями в Cafe Mozart, куда я пришел бы, не будь Ницца так далека.

Не пишу ничего больше, т. к., наверно, Вы получите сотни писем, значит, не надо юбиляра утруждать. И, пожалуйста, Марк Александрович, не отвечайте мне! Вы знаете, что я всегда рад Вашим письмам, но в эти дни Вам, вероятно, придется писать с утра до вечера, а я, право, не обижусь, если Вы мне напишете после всех других.

Крепко жму Вашу руку. Мне все-таки не верится, что Вам 70 лет. Вы хорошо сказали как-то: «И как мы это допустили!»

Ваш Г. Адамович

126. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 24 ноября 1956 г. Ницца 24 ноября 1956

Дорогой (даже очень дорогой) Георгий Викторович.

В Вашем поздравительном письме Вы сказали, что не надо отвечать Вам. Разумеется, не только надо, но более чем – особенно и потому, что Вы написали обо мне такую статью!^[563] Она так лестна, что я не могу говорить о ней по существу. Но Вы легко догадываетесь, какое она мне доставила удовольствие. От души благодарю. Знаю, что Вы были и одним из инициаторов моего чествования. И мне совестно, что я благодарю Вас с таким опозданием. Но, действительно, довольно долго писал по 7-10 писем в день, да и теперь мне приходят поздравления, – так, сегодня пришло из Мюнхена от Газданова. И я нахально решил: «Георгий Викторович предлагает ему не отвечать, – отложу ответ ему до той поры, когда станет легче». Так и делаю.

Татьяна Марковна тоже очень тронута Вашей статьей, письмом и вниманием. Вы давно знаете, как она Вас любит и ценит. Просит очень-очень благодарить.

В предпоследнем Вашем письме Вы много говорили о Блоке – по поводу того, что Сабанееву и мне говорил Маковский. Вчера появилась вторая статья Маковского о Блоке, – по-видимому, последняя^[564]. Он в печати смягчил то, что говорил в кафе «Моцарт», но все-таки статья вышла жестокая и, на мой взгляд, кое в чем «неотразимая». Вы приводили слова Гумилева о «достойном Байрона царственном безумии». Маковский приводит из того же Гумилева другие слова о Блоке: «Превосходнейший человек, но в поэзии мало смыслит»^[565]. Вероятно, дело идет о разных периодах? Я не знаю, что такое «царственное безумие» и у кого оно в самом деле было. Думаю, что у Байрона его не было, – ни царственого, ни обыкновенного. У него был необыкновенный ум, чувствующийся и в его письмах, в каждом слове, как у Пушкина, даже еще больше, чем у Пушкина. Люди часто стараются писать блестящие письма, зачем-то в них много острят. Байрон, по-видимому, и не старался: лился естественный поток. У Блока этого не было и в помине: лилось нечто совершенно иное, – и в письмах, и в статьях. И я уверен, что Вы, как я, с тягостным чувством прочли у Маковского цитаты с лучезарным взором, пронзающим, как меч, все миры с плеромами и с цветом, «который мне легче (?) назвать пурпурно-лиловым»^[566]. Вероятно, Вольский в Париже прочел эти цитаты без тягостного чувства. Уж очень похож его Блок на то, что сказано в статье Маковского^[567]. И ведь Вы не можете тут сослаться на то, что не меньшевистскому публицисту судить о великом поэте. Не нашел бы такого Вольский у Байрона, Пушкина или Гете. Ум все-таки небесполезен великим поэтам, и дело не в эпохе и не в среде. Бунин был современником Блока и мог бы выбрать ту же среду. Это было даже очень легко. Вот на Вас же приблизительно та же среда нимало не отразилась. Давайте сговоримся на том, что Блок был очень талантливый поэт и довольно ограниченный, малокультурный человек с «красноватым углем пророка»?^[568] (Хотя что же он предсказал?) Знаю, что Вы не согласитесь и еще выругаете меня крепкими словами.