Текст книги "«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)"

Автор книги: Марк Алданов

Соавторы: Георгий Адамович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Доклад мой нигде, ни всего менее в «Р<усских> нов<остях>», напечатан не будет. Во-первых – он не написан, и читал я его по конспекту, ужасно спутав и скомкав все о Достоевском (очень трудно о нем, особенно о тоне его, и тут я ничего не нашелся сказать из того, что вспомнил, вернувшись домой). А во-вторых – газете это не интересно, да и вообще, по отзывам «до» и «по» люди интересуются исключительно «новинками» и хотят быть au courant^[117], главным образом. Одна дама, впрочем, подошла и спросила: «Почему Вы не прочли что-нибудь другое. вот, например, о Малларме?» Отчего о Малларме – неизвестно. Даже не новинка.

Дорогой Марк Александрович, хочу воспользоваться случаем и спросить Вас о деле, ничего не имеющем общего с литературой.

Некоторые из моих друзей, зная положение моих дел, спрашивают меня: «Отчего вы не устроитесь переводчиком в ONU?^[118]» Мне сначала, и довольно долго, казалось это невозможным из-за необходимости жить в Париже и даже во Франции, – а теперь я думаю: почему, в сущности, невозможно? Сестру я мог бы устроить где-нибудь, если бы для того были средства. По наведенным мной справкам – все зависит от Григоровича-Барского^[119], живущего в Нью-Йорке. Он будто бы – персона важная, и надо найти к нему ход. Его знает Влад. Андр. Могилевский^[120], но я не уверен, что письмо от В.А. имело бы для него большое значение. Знаете ли Вы его? Если знаете, согласились ли бы Вы написать ему обо мне и моем желании? Спрашиваю об этом только «теоретически», еще ничего не прося. Если Вы с ним не знакомы, кто, по-Вашему, мог бы ему написать? И какое вообще Ваше мнение об этом деле и возможности добиться успеха? Плохо то, что могу я быть переводчиком только russe-franfais и обратно. Английский я знаю плохо и не возьмусь быть не только interprète’ом^[121], но и traducteur’ом^[122]. Переведешь не так Вышинского^[123], а потом будет война.

Буду очень благодарен за ответ. Как Вы живете в Ницце, куда я, кстати, с удовольствием переселился бы. Если бываете в Juan, видите ли мою хозяйку M-me Frauin^[124], которая – судя по письмам ее – действительно не совсем «в себе»?

Шлю самый сердечный привет, дорогой Марк Александрович, и крепко жму руку. Передайте, пожалуйста, мой низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

Я окончательно спутал орфографии. Простите, если пишу то по старой, то по новой.

26. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 23 января 1949 г. Ницца 23 января 1949

Дорогой Георгий Викторович.

Очень рад был Вашему письму. Значит, все в порядке. Но жалко, что Ваша лекция не будет напечатана. Немного Вы меня удивили тем, что сделали Бунина участником нашего разговора. Здесь был бы (при мегаломании) случай сказать: «вот как пишется история!» Бог Вас, однако, простит.

С Григоровичем-Барским я немного знаком: раза два видел его в Америке, на заседаниях этой самой Организации. Он говорил мне любезности, так что, может быть, отнесется к моей просьбе и внимательно, хотя я в этом далеко не уверен. С удовольствием напишу ему о Вас, но для этого мне нужно знать его имя, отчество и адрес. Вероятно, Вл<адимир> Андреевич знает. Сообщите мне, и я тотчас ему напишу. Должен Вам, однако, сказать следующее: 1) Он человек правых взглядов и к «Р<усским> новостям», вероятно, относится очень враждебно; а ему, конечно, известно, что Вы там пишете. 2) Все кандидаты в переводчики должны сдавать экзамены, и кандидатов там много. Экзамен как будто не поверхностный: один мой знакомый, поляк, прекрасно знающий французский и русский языки, не был принят. Однако дело не в этом, а в том, можно ли этот экзамен сдавать в Париже? Если да, то Вы ничем не рискуете. Если же экзамены сдаются теперь только в Нью-Йорке, то, конечно, Вы от Вашего плана откажетесь: не ехать же туда на свои деньги без уверенности в том, что место для Вас будет. Вероятно, в Париже еще остались какие-либо органы ОНЮ^[125]. Советую Вам там справиться. Быть может, это знает Ваш коллега К.К. Грюнвальд?^[126] Должна бы знать и семья Тхоржевского^[127]: сын^[128] Ив<ана> И<ванови>ча именно переводчик в ОНЮ (кстати, я слышал, как он переводил речь Громыко^[129], – переводчик он совершенно изумительный). Неужели Вы согласитесь переехать в Нью-Йорк?!

У Буниных я бываю часто, но госпожу Фруэн не видал: Ив<ан> Ал<ексеевич> никого к себе не пускает, мы сидим у него в комнате, где он и завтракает, и обедает, так что из жильцов дома я никого не вижу. История с Союзом, мне давно смертельно надоевшая, его, Бунина, еще очень волнует. Напрасно он, по-моему, пишет и письма в редакцию, Яблоновскому, Зайцеву^[130].

Вот обрадуете, если приедете в Ниццу! Как прошла Ваша французская книга?^[131] Много ли работаете?

Т<атьяна> М<арковна> и я шлем Вам самый сердечный привет. Как только Вы мне напишете о сказанном выше, я постараюсь написать Григоровичу-Барскому возможно убедительнее. Не скрою, в успех верю мало. Там платят огромные жалованья, и поэтому лингвисты всех стран стараются туда попасть. Сын В.В. Вырубова^[132], служивший там в секретариате, говорил мне, что в ОНЮ скопилось двадцать тысяч прошений! (конечно, из них только небольшая часть относится к должностям «интерпрэтеров» и «транслэторов»).

27. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ 28 апреля 1949 г. Париж 28/IV-49

53 rue de Ponthieu Paris 8e

Дорогой Марк Александрович

Прежде всего, простите, пожалуйста, что я не написал Вам после Вашего, такого любезного, письма, где Вы предлагали мне помочь в устройстве дел с ONU. Объясняется это тем, что я все думал, как быть и что делать, а потом пришел к заключению, что самое правильное – не делать ничего. Все равно ничего не выйдет.

Спасибо большое, во всяком случае, за Ваше доброе желание. Я был очень тронут Вашим письмом и тем сильнее «угрызаюсь», что сразу Вам не ответил.

А сегодня я Вам пишу по совсем другому поводу.

Меня, да и не одного меня, занимает мысль об устройстве пушкинского вечера^[133]. Я думал сначала, что будет устроен вечер общий, действительно объединенный с «правыми» и «левыми», на один вечер примирившимися. Но это оказалось невозможным, и есть для примирения пределы (даже для меня). Надо бы, по-моему, все-таки чествование устроить, в дополнение или в противовес тому, которое возглавил, к моему удивлению, Маклаков^[134]. Я написал на днях Ив<ану> Ал<ексееви>чу с просьбой быть председателем и главой всего^[135]. Он ответил, что не может сидеть на эстраде, но я надеюсь, что имя он даст. Согласен Ремизов, согласна Тэффи. Скажу Вам правду, мне казалось, что Вы не согласитесь, и я это чувствовал с такой уверенностью, что даже не хотел Вам писать, считая мечтания о Вашем участии вполне «бессмысленными». Вы много раз говорили и мне, и другим о своем желании быть в стороне от всего. Но Надежда Александровна мою уверенность поколебала. «Как? Почему? Марк Александрович наверно согласится!» – вот ее восклицания по телефону. Может быть, она права? Может быть, Вы правда согласитесь дать свое имя, как участника комитета^[136], если к самому вечеру не будете в Париже? Это было бы, Вы сами знаете, до крайности ценно и важно.

Вечер будет без всякого политического оттенка. Если бы Вы согласились дать имя, я обещаю, что до каких бы то ни было объявлений и заметок в газетах Вы были бы извещены о полном составе участников и программе вечера во избежание всяких для Вас сюрпризов^[137]. Лишь получив Вашу санкцию, я считал бы дело окончательно решенным.

Но вот один предварительный вопрос: мы думали вторую часть вечера сделать артистической, и возник вопрос о Лифаре^[138], qui a ete vaguement pressente^[139]. Это все-таки самое большое русское артистическое имя в Париже. Было ли бы его участие для Вас препятствием? Мне кажется, его имя опасно для Зеелера или для Берберовой, но не для людей иного толка, и я согласен с тем, что когда-то сказал Боголюбов: «Нас интересуют его ноги, а не его голова»^[140]. Но Ваше отношение может оказаться другим, и, конечно, не может быть ни минуты сомнения насчет того, кем в этом случае пожертвовать. Даю Вам при этом слово, что в случае Вашего «отвода» никто ничего знать не будет, и мы просто о Лифаре забудем.

Простите за длинное и скучное письмо, и надеюсь на быстрый ответ. Крепко жму Вашу руку, дорогой Марк Александрович, и прошу передать низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

28. М.А. АЛДАНОВ – ГВ. АДАМОВИЧУ 29 апреля 1949 г. Ницца 29 апреля 1949

Дорогой Георгий Викторович.

Вы, значит, лучше меня знаете, чем Надежда Александровна. Нет, я ни с Лифарем, ни без Лифаря в Пушкинский комитет войти не могу. И само собой, от этого комитету ни малейшего ущерба нет. Желаю большого успеха. Но все-таки зачем два комитета? Я слышал, что образован и комитет под председательством Маклакова. Меня туда не звали, но, если б и пригласили, то я тоже отказался бы. Все же мой зять Яков Борисович <Полонский>, который с семьей гостил здесь, еще сегодня говорил мне, что, насколько он помнит, неприемлемых людей в этом комитете нет. А Вам известно, как Я<ков> Б<орисович> к этому чувствителен. Он говорит только, что в комитете под председательством Маклакова, кажется, вообще нет или почти нет писателей. Это действительно странно, но ведь, верно, не к этому относятся Ваши слова «которое возглавил, к моему удивлению, Маклаков»? Во всяком случае, прошу Вас на меня не гневаться за отказ и очень Вас благодарю за приглашение. Еще раз искренно желаю успеха Вашему комитету (без политики).

Увидим ли мы Вас в Ницце? Очень, очень хотелось бы повидать Вас, Вы и во время пребывания здесь нас посещеньями не баловали, однако раза три мы могли побеседовать, и это мне было чрезвычайно приятно.

Шлем Вам оба самый сердечный привет и лучшие пожелания.

29. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 14 октября 1949 г. Париж

53 rue de Ponthieu Paris 8e 14/Х-1949

Дорогой Марк Александрович

Я очень виноват перед Вами. Простите мне, пожалуйста, мою неаккуратность. Принужден, к стыду своему, просить Вас подождать еще немного возвращения моего Вам долга. Дело в том, что расчеты мои с Е.Ф. Роговским кончились не совсем так, как я ждал. В середине ноября я устраиваю вечер, вернее лекцию^[141] (устраиваю с отвращением). Как только наберу немного денег, сейчас же вышлю Вам долг. Надеюсь, что я не очень Вас «подвел» и еще раз прошу простить.

Как Вы живете, дорогой Марк Александрович, и как Ваше здоровье? С искренним удовольствием вспоминаю часы – впрочем, редкие, – проведенные с Вами, и очень жалею, что Вы не в Париже. Здесь мало нового, и я каждую осень неизменно удивляюсь, что наша здесь призрачная жизнь все-таки продолжается. Газета в состоянии предсмертном, но qui sait^[142], может и воскреснуть. Надеюсь, что если оживет она в прежнем виде, то уже без меня. Но вероятно, что будут перемены.

У меня к Вам две просьбы. Не от себя лично, а от людей, которые просят меня «замолвить слово» за них перед Вами.

Первый из этих людей – Влад<имир> Серг<еевич> Варшавский, который стесняется сам Вам о своем деле написать. Он закончил свой роман и мечтает о его издании^[143]. Мария Самойл<овна> Цетлина обещала просить Зайцева рекомендовать его в «ИМКУ», но ничего не сделала. Да и надежды на успех мало. Он хочет собрать деньги по предварительной подписке^[144] и уже кое-что сделал в этом отношении во Франции. У него есть тут преданные ему друзья, которые ему помогают. Деньги должны поступать не ему лично (во избежание неизбежных предположений, что он их растратит и ничего не издаст), а лицу, которое он укажет, – вероятно, М.Л. Кантору. Вон он и спрашивает, не могли ли бы ему как-либо помочь в Америке: указать лицо, к которому обратиться, написать кому-нибудь и т. д.? Или Вы считаете это дело для себя неприемлемым и вообще безнадежным? Я откровенно сказал В<ладимиру> Серг<ееви>чу, что не знаю, как Вы к его просьбе отнесетесь. Он пока просит только совета, и всякое Ваше указание будет ему очень ценно.

Второе дело – совсем другого рода. Знаете ли Вы о существовании некой Евгении Максимовны Клебановой^[145] (Женя для всех ее друзей)? Она долго жила в Париже, была, между прочим, дружна с Ив<аном> Алексеевичем, а теперь живет в Нью-Йорке. Ее родители и сестра были депортированы и погибли в Германии. Думаю, что если Вы лично ее не знаете, то знает ее Татьяна Марковна, и, кстати, просьба о ней исходит от Шляпоберских^[146], у которых я этим летом с Татьяной Марковной играл в бридж.

Женя Клебанова служила во время войны и в первые годы после нее в State Department, в отделе, который позднее был весь распущен. Сейчас у нее иссякают средства, и она хотела бы снова в State Department поступить, предпочтительно в русский отдел. Для этого нужна рекомендация, и лучше всего рекомендация Керенского. Насколько знаю, у Вас сохранились с А.Ф. добрые отношения. Не согласились ли бы Вы, Марк Александрович, ему о ней написать? Женя полностью удовлетворяет обоим условиям, которые, кажется, нужны: лояльность в отношении USA (даже смешная, на мой взгляд, – больше, чем сами американцы, вероятно, ждут) и абсолютная virginite по части всего коммунистического. Она вообще милый и верный во всех смыслах человек, и я не взялся бы передавать просьбу о ней, если бы не знал хорошо ее сам. Если Вы Керенскому написать согласны, то можно для простоты послать письмо прямо Клебановой: Ms E. Klebanoff, 338 West 89, NewYork.

Простите, дорогой Марк Александрович, что беру на себя роль ходатая по разным чужим делам. Многие люди ищут Вашей помощи и заступничества, а я не могу им отказать в том, чтобы их просьбы Вам передать, хотя и чувствую, что надоедаю Вам.

Крепко жму Вашу руку и прошу передать низкий поклон и привет Татьяне Марковне. Хороший город – Ницца, и мне очень жаль, что я с ним расстался. Простите, если где-нибудь у меня вкралось «е» вместо «Т». Я пишу по малодушию по той или иной орфографии в зависимости от настроения моих корреспондентов, а для Вас избрал старую, но, вероятно, не без примеси новой.

Ваш Г. Адамович

30. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 20 октября 1949 г. Ницца 20 октября 1949

Дорогой Георгий Викторович.

Я уезжал и только что вернулся в Ниццу, где застал в числе других писем Ваше от 14-го. Пожалуйста, извините опоздание в ответе. Не волнуйтесь насчет долга, я подожду.

По делу Владимира Сергеевича – я всей душой рад ему помочь. Но как? Разумеется, я буду одним из подписчиков, – сообщите адрес для посылки денег и цену. Однако я не совсем представляю себе, что можно сделать в Америке? Я мог бы указать десяток (не больше) состоятельных людей, которые, быть может, купили бы книгу. Но ведь это гроши, даже если они все пришлют деньги (а ведь обычно только обещают). Человека, который в Америке объезжал бы возможных подписчиков, я не знаю, и едва ли такой найдется. Даже наверное не найдется. Если Вы помните, был один такой случай предварительной подписки на книгу, – биографию Пушкина, которую должен был написать Ходасевич^[147]. Тогда же в «Посл<едних> новостях» и «Возрождении» было помещено воззвание за подписью Бунина, Маклакова, Коковцева и моей^[148]. Там был повод: юбилей Пушкина. Здесь такого повода нет. Если хотите, я напишу А.А. Полякову^[149] и попрошу его (а через него и книжный магазин «Н<ового> р<усского> слова») дать заметку (анонимную) о предстоящем выходе книги В<ладимира> С<ергееви>ча и о том, что книжный магазин этот принимает подписку. Заранее говорю, что это почти ничего не даст. Русская колония в Америке вообще на покупку книг не тратится, поэтому там нет ни одного русского издателя. Боюсь также, что книжный магазин потребует себе значительную часть платы. Тем не менее, попытаться можно, и я охотно напишу А<лександру> А<брамови>чу. Сделает ли он, – не знаю.

Второе дело. Я и сам не знаю, каковы теперь мои отношения с Керенским. За мой отказ войти в Лигу он, очевидно, на меня гневается. Мы уже около года не обменивались письмами. Но главное, как раз сегодня из письма Якова Борисовича я узнал, что в «Русской мысли» было сообщено, что Керенский в начале октября приехал в Лондон, к своим сыновьям. Мне давно писали из Нью-Йорка, что он собирается в Париж и Лондон. Его адреса лондонского и парижского я не знаю. Советую Вам поступить так: милейший человек Абрам Самойлович Альперин, конечно, увидит Александра Федоровича в первый же день. Обратитесь к нему, – у Вас с ним наверное множество общих знакомых (напр<имер>, М.Л. Кантор, которому, пожалуйста, кланяйтесь). А<брам> С<амойлович> наверное не откажется попросить Керенского. Я лично не знаю Е.М. Клебановой, но мне ее желание не совсем и понятно: если она служила несколько лет в Государственном департаменте, хотя бы и в совершенно другом отделе, то зачем ей Керенский?! Рекомендация того отдела была бы в сто раз лучше. Сомневаюсь, чтобы Гос<ударственный> департамент очень считался с Александром Федоровичем, – во всяком случае, закрывшегося отдела имеют гораздо больше значения. Однако если Альперин откажется просить А<лександра> Ф<едоровича>, то я мог бы написать в Нью-Йорк Я.Гр. Фрумкину^[150], который уж наверное в дружеских отношениях с К<еренским> и теперь. Для этого, очевидно, надо подождать его возвращения в Америку.

Мы оба шлем Вам сердечный привет и самые лучшие пожелания. Мне тоже очень жаль, что мы так мало встречались в Ницце. В Париж мы раньше декабря не будем.

Здоровье все то же, скрипим. А Вы?

Сердечный привет Вл<адимиру> Серг<еевичу>.

31. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ 14 ноября 1949 г. Париж 14/XI-49

53 rue de Ponthieu Paris 8e

Дорогой Марк Александрович

Спасибо за письмо с ответом насчет Варшавского и Жени Клебановой – и простите, что благодарю Вас с опозданием.

Два слова еще относительно Варшавского. После долгих с ним разговоров мы решили, что самое лучшее было бы составить два «комитета» по распространению его книги. Первый – tres restreint^[151], роль которого свелась бы исключительно к тому, чтобы подписать несколько слов о характере книги и желательности ее появления в печати. Второй – который занялся бы всей деловой стороной предприятия. Подписать первое, чисто литературное обращение могли бы (по нашему с Влад<имиром> Серг<еевичем> идеальному плану) три лица: Вы, Бунин и Маклаков – больше никто. Бунин согласен^[152]. Маклаков (с ним говорил М.Л. Кантор) ответил пока уклончиво, но, по-видимому, только потому, что боялся соседства нежелательных лиц: у нас тогда была еще мысль дать 10 или 15 подписей. Думаю, что при Вас и Бунине он отказываться не найдет причин. Значит, остается получить лишь Ваше согласие. Надеюсь, дорогой Марк Александрович, что Вы Вашу подпись дадите. Я знаю, как Вы щепетильны, но поверьте – ничего нет и не будет в этом деле такого, что могло бы с какой-либо стороны быть Вам неприятно. Разумеется, Вл<адимир> Сергеевич пришлет Вам на просмотр макет обращения и заранее принимает все Ваши поправки.

Буду очень благодарен за скорый ответ. Я это дело принимаю близко к сердцу потому, что искренно люблю Варшавского, исключительно достойного и скромного человека, и ценю его писания.

Примите мой сердечный привет и не откажите передать низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

32. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 16 ноября 1949 г. Ницца 16 ноября 1949

Дорогой Георгий Викторович.

Я тоже очень ценю Владимира Сергеевича и его талант и чувствую к нему большую симпатию, – Вы это знаете, я Вам говорил. Текст «воззвания» меня нисколько не «пугает», хотя, конечно, я должен был бы его предварительно просмотреть. Если Бунин и Маклаков согласны подписать воззвание, то согласен и я, но при одном непременном условии, которое, боюсь, может быть для Вас неприемлемо. Предполагаете ли Вы печатать это «воззвание»? Если да, то я могу согласиться на помещение его ТОЛЬКО в нью-йоркском «Н<овом> р<усском> слове». Ни в одном из печатающихся во Франции изданий я не могу поместить ничего, так как, по нашим обычаям, даже помещение простого обращения, вроде этого, устанавливает какую-то долю политической солидарности с изданием. По-моему, польза для подписки на книгу может быть преимущественно от личного обращения к тому или другому покупателю, т. е. от посылки ему обращения за нашими тремя подписями. Появление обращения в газетах едва ли может способствовать подписке, тем более что редко знаешь, как относится покупатель к тому или другому изданию. Вы мне не сообщили, что Вы хотите с обращением сделать. Если дело идет лишь о рассылке обращения состоятельным людям, то я, конечно, рад присоединить свою подпись к подписям Маклакова и Бунина. (В этом случае, Вы понимаете, обращение не может быть послано М. Цетлиной, так как Бунин и я с ней в ссоре). Если же дело идет о печатаньи, то я должен просить от Вас честного слова в том, что наше обращение будет помещено ТОЛЬКО в «Н<овом> р<усском> слове» Все это сообщаю доверительно Вам и Вл<адимиру> С<ергееви>чу.

Как Вы живете? Чем кончилась история в «Р<усских> новостях»?^[153]

Мы оба шлем Вам самый сердечный привет.

33. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. Начало декабря 1949 г. Париж^[154]

53 rue de Ponthieu Paris 8e Ely 68-88

Дорогой Марк Александрович

Прилагаю проект того обращения о книге В.С. Варшавского, о котором я Вам писал. Согласились ли бы Вы его подписать? Напоминаю, что предполагаются только три подписи – Ваша, Ив<ана> Алекс<ееви>ча и Маклакова. Само собой разумеется, что любые изменения или поправки Ваши в тексте принимаются без рассуждений.

А part cela^[155], мне очень бы хотелось Вас видеть, но Вы, вероятно, дорожите своим парижским временем и рассчитываете каждый час. Кажется, мы должны встретиться в пятницу у Рубинштейнов?^[156] Был бы очень рад, если б это было так.

Крепко жму Вашу руку.

Преданный Вам

Г. Адамович

P.S. Конечно, было бы правильнее, чтобы Варшавский обратился бы к Вам сам, а не через меня. Я это ему и советовал. Но он болезненно застенчив и все боится, что он не то скажет или не так выразится.

34. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 9 декабря 1949 г. Париж 9 декабря 1949

Дорогой Георгий Викторович.

Ведь Вы получили мое довольно длинное письмо из Ниццы по делу В.С. Варшавского? Я Вам писал, что охотно подпишу воззвание с Маклаковым и Буниным при условии, что оно нигде не появится в печати, кроме «Н<ового> р<усского> слова». Вы на это не отвечаете. Если это условие для Вас приемлемо, то, разумеется, я рад подписать прилагаемый текст Ваш и никаких поправок не имею. Боюсь только, что это ровно ничего Владимиру Сергеевичу не даст.

Мне тоже очень хотелось бы повидать Вас. Мы встречаемся у Рубинштейна во вторник 13-го.

Шлю сердечный привет.

35. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 16 февраля 1950 г. Оксфорд

16/II-1950 Wellington Hotel 2, Wellington Square Oxford

Дорогой Марк Александрович

Шлю Татьяне Марковне и Вам искренний привет из Оксфорда. Je fais lanavette^[157] между этим очаровательным городом и Манчестером^[158], который очарователен значительно менее. Если у Вас были бы какие-нибудь поручения в Лондоне, я с удовольствием все исполню. Буду там, вероятно, раза два. До Вас, вероятно, доходят слухи о многотрудных родах новой парижской газеты^[159]. Я уехал, когда все еще висело в воздухе – и, кажется, так оно и висит по сей день. Мне пишут, что наш экс-патрон^[160] собирается вложить в дело свой собственный миллион и бодро продолжать свою линию. Если это так, положение осложняется. Но сами пишущие не очень верят такой щедрости – и считают, что дни «Р<усских> н<овостей>» сочтены^[161].

До свидания, дорогой Марк Александрович. Надеюсь быть в Париже 15 марта. По возвращении я Вам напишу. Это «турне» немножко поправит мои финансовые дела. Передайте, пожалуйста, низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

36. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 19 февраля 1950 г. Париж 19 февраля 1950

Дорогой Георгий Викторович.

Спасибо за письмо. Оксфорд – очаровательный город, я его знаю. Довольны ли Вы работой? Пожалуйста, очень кланяйтесь С.А. Коновалову^[162]. Вдруг я в апреле – мае съезжу в Англию, – тогда, конечно, у него буду. В Ницце я зашел к нему «с обратным визитом», хотел познакомиться с его супругой, но они накануне уехали. Не забудьте ему это сказать.

Никаких поручений у меня нет, благодарю Вас. Но отчего же Вам не зайти или не позвонить моим родным, которых Вы знаете. Их адрес: [пропуск в машинописи для вписывания адреса]

О миллионе Ступницкого я не слышал. А вот и от Кусковой, и от Маклакова, и от Кантора слышу, что Вы будете редактором новой газеты. Вчера получил от Михаила Львовича приглашение в ней сотрудничать. Вчера же его отклонил по причинам, которые Вы знаете или о которых догадываетесь. Не знаю, согласились ли Екатерина Дмитриевна и Василий Алексеевич. Во всяком случае, я искренно рад, что будет другая газета, и желаю успеха. Ради Бога, тотчас, в первой же передовой статье, сожгите то, чему поклонялись – если не Вы, то экс-патрон. Но сожгите так, чтобы всем было ясно: сожжено все, пепел развеян, началась новая страница. Тогда я хоть читать буду с удовольствием. Догадываюсь, впрочем, что Вы ничего не сожжете, а будут те придаточные предложения, о которых мы с Вами в Ницце говорили. Очень хотел бы в этом ошибиться. А как я Ваш талант и ум почитаю, – Вы давно знаете.

Татьяна Марковна и я шлем сердечный привет.

Кстати, отчего бы Вам не пригласить в сотрудники по музыкальной части Л.Л. Сабанеева?^[163] Ему очень хочется писать, и человек он компетентный и даровитый.

37. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ. 13 марта 1952 г. Манчестер

13/III-52 c/o Mrs Davies 104, Ladybarn Road Manchester 14

Дорогой Марк Александрович

Я случайно в здешней университетской библиотеке нашел Вашу книгу «Огонь и дым»^[164] – которую, представьте себе, никогда не читал! – и прочел ее с таким интересом и увлеченностью, что захотелось Вам написать. Особенно – о славянофилах и их «родстве» с большевиками^[165]. Это то, что давно меня занимает, а у Вас я нашел многое в объяснение моих личных догадок или соображений. Да и все вообще так интересно, что я удивлялся – как это я раньше этой книги Вашей не знал!

А кроме того, я вспоминал о Вас по другим, тоже литературным причинам. Вы летом мне в Ницце говорили, что Чехов лучше Тургенева – а я протестовал слабо, плохо Тургенева помня. Но вот теперь я перечел «Отцы и дети», и мне захотелось протестовать уже иначе. Cest tres fort^[166], и, по-моему, никогда Чехову до этого не дописаться бы. Что Толстой над «О<тцами> и д<етьми>» заснул^[167] – это я, пожалуй, понимаю. Для него все в них было – мимо. Но вообще-то, это, по-моему, вещь замечательная и более сложная, чем все другое у Тургенева. Если Базаров и говорит глупости, то по вине эпохи. А там, где он сам по себе, – он очень умен и как-то странно современен. Зато «Дым» – удручительно, даже в любовной части, которая когда-то очень мне нравилась.

Простите, Марк Александрович, за это непрошеное литературное рассуждение. Когда читаешь чью-либо книгу, хочется с автором поговорить (не всегда, конечно, и не все книги). Значит, отчасти и сами того не зная, Вы меня на разговор вызвали.

Я летом собираюсь быть в Ницце, месяца на два. Надеюсь на встречи в Cafe de Lyon. Здесь я – до конца мая, с перерывом на Пасху. Город мрачный, вечерами я сижу один и греюсь у печки, но есть в этом и что-то хорошее, «пора подумать о душе».

Крепко жму Вашу руку и прошу передать сердечный привет и поклон Татьяне Марковне.

Искренне Ваш

Г. Адамович

38. М.А. АЛДАНОВ – Г.В. АДАМОВИЧУ 19 марта 1952 г. Ницца 19 марта 1952

Дорогой Георгий Викторович.

Очень Вы меня обрадовали письмом. Я просто смущен тем, что Вы пишете о моей книге «Огонь и дым», о которой я и думать забыл, не заглядывал в нее, верно, лет двадцать пять. Я в свои старые книги вообще заглядываю редко, кроме «Истоков», – эту книгу я люблю. Только что, например, в Англии вышла моя старая книга «Ключ» – «Бегство» (в Америке и теперь в Англии оба романа идут в одном томе, под заглавием «The Escape»^[168]). Пока я прочел только одну (холодную) рецензию в «Таймс». Судя по ней (хотя по одной рецензии судить, конечно, нельзя), роман успеха в Англии иметь не будет. Напротив, «Истоки» («Before the Deluge») имели немалый успех, были выбраны «Book Society», и пресса была очень хороша. Я подумал, что англичане правы. Я этот роман («Ключ» – «Бегство») начал как роман уголовный, имея в виду роман «символический», – где же иностранному читателю в этом разобраться (да и идея была сомнительная).

Если память мне не изменяет, я в нашем разговоре о Тургеневе именно выделил «Отцы и дети» как книгу очень талантливую и превосходную. Во всяком случае, Ивану Алексеевичу я еще не так давно писал, что, по-моему, у Тургенева самое лучшее: «Отцы и дети», «Поездка в Полесье» и «Старые портреты». Помните ли Вы «Старые портреты»? Это маленький шедевр. Все остальное неизмеримо хуже, особенно «Дым», «Накануне», «Новь». В юности мне чрезвычайно нравились «Вешние воды». И напрасно.

Мы оба чрезвычайно рады тому, что Вы летом приедете в Ниццу, и надолго. Надеемся, что это Ваше твердое решение? Каковы вообще Ваши планы? Я не знаю, получили ли Вы постоянное место в Манчестере или только временное? Где Ваша сестра? Недавно Яновский в письме просил меня Вам кланяться. Я должен был ему ответить, что мне и Ваш адрес неизвестен.

Имеете ли известия из Парижа? Правда ли, что Георгий Иванов очень болен? Есть ли еще литературная жизнь у эмигрантов? Пожалуйста, напишите о себе. О чем Вы читаете лекции? Много ли слушателей? Имеете ли (без «скромности») успех.

О «душе» же действительно пора подумать. Мое «думанье» о ней выражается преимущественно в той самой философской книге. Написав ее до половины по-французски, я вдруг передумал: стал писать с самого начала по-русски. Две причины: 1) Кое-что из того, что я хотел сказать, иностранцам и не очень интересно, – если вообще интересно в ней что бы то ни было, 2) Как ни странно, быть может, русского издателя мне будет для этой книги легче найти, чем французского: по-русски кто-либо издаст в случае моей смерти^[169]. Впрочем, после того известного Вам неудачного опыта я больше французского издателя не искал. Еще много надо поработать. Другого сейчас у меня ничего нет. Моя «Повесть о Смерти» кончена и начнет печататься в «Новом журнале» с ближайшей книги^[170].

Мако довольно тяжело болен (сердце очень не в порядке, да и другое), он уже с полгода не выходит.

Через месяц мы собираемся в Париж. Когда Вы там будете точно?

Оба шлем Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания. А я еще очень благодарю за добрые слова и за то, что вспомнили.

Ваш М. Алданов

39. Г.В. АДАМОВИЧ – М.А. АЛДАНОВУ 2 мая 1952 г. Манчестер 2/V-52